— О, очухалась. Слава небесам! Мне тут только покойников не хватало! — раздалась суровая воркотня над моей головой.
Голова трещала, словно в ней с грохотом взрывались каменные ядра.
— Ну, хватит жалобить меня! Поднимайся и убирайся прочь!
От грубого тычка тяжелым носком сапога в бок я застонала.
Слезы сами полились у меня из глаз.
— Куда же мне идти? — прошептала я.
— Ну, не надо драмы, не надо! Ночлежек полно! Уж крышу над головой найти можно! Хватит скулить! Поднимайся!
С трудом сажусь.
Муж мой, похохатывая, стоит надо мной.
На нем новые сапоги, новая зеленая бархатная жилетка и дорогие карманные часы с серебряной цепочкой.
Он весь приглаженный, нарядный, словно в его заведении сегодня праздник.
Наверное, так и было.
Когда избавляешься от лишнего хлама, дома всегда становится празднично. И дышать легче.
Только вот хлам этот — я.
И еще пара ребятишек повзрослее. Девочка и мальчик.
Темноглазые, остроносые.
Они смотрят исподлобья, колюче и враждебно.
Просто пара волчат затравленных.
Жмутся друг к другу, а в глазах страх. Растерянность.
Куда им пойти, где спрятаться от непогоды? Где и на что жить?
Да еще и этот кот…
За пазухой мальчика пищит котенок.
Бог ведает, откуда мальчишка его притащил и где прятал от строгого взора начальника приюта. Да только попался. Не смог утаить.
Крошечный зверек, верно, был так же голоден, как и его юный спаситель.
И выдал себя своим мяуканьем.
И это стоило мальчишке крыши над головой.
На деле — всего лишь предлог, чтоб прогнать малыша прочь.
— Ну, пошли, — брезгливо командует муж. — Нахлебники! Нарушители дисциплины! Думали, я вечно буду терпеть ваши выходки?!
Мальчишка гневно и гордо молчит. Только темные глаза сверкают.
Котенка он не выгнал. Не избавился, чтобы спасти себя.
Наоборот — спрятал под ветхую одежонку, где теплее. Прижал ближе к сердцу.
У меня в голове звенит от отчаяния и жалости.
Я-то отчетливо понимаю, что ждет этих двоих на улице в такую-то погоду. В снег, в ледяной дождь…
Сколько они протянут, день? Два?
— Сердца у вас нет! — выдыхаю я гневно. — Как можно обрекать на гибель невинных детей?!
— А что, я должен всех кормить? — ворчливо выкрикивает муж. — Котов, драных собак, ленивых мальчишек? Весь приют, все хорошие и прилежные дети трудятся во благо друг другу! И только этот вечно тащит из подворотен заразных котов!
Дети, сидящие за столом в большой общей комнате, разражаются смехом.
Отвратительным грубым и злым смехом.
Не как дети, а как взрослые злобные карлики…
Они тоже нарядно одеты. В самые лучшие свои одежды.
Их волосы причесаны, приглажены и блестят в скудном вечернем освещении золотом.
Они терпеливо ждут ужина, сжимая ложки, и с ухмылками поглядывают на тех, кого муж гонит прочь.
Котел на печи пыхтит и кипит, распространяя вкусные запахи вареного мяса и овощей.
Крышка его крепится на шарнире к самому котелку, и пристегивается к ручке замком, чтобы никто не смог открыть котел и попробовать варево.
Муж всегда так делал.
Он имел обыкновение обделять провинившихся в еде.
А чтоб они не наелись из общего котла, запирал суп, как самую большую драгоценность в этом доме.
Да, в принципе, так и было. Еда тут ценилась больше всего остального добра.
Я тоже голодна, и от этих запахов наворачивается слюна.
Но сытной похлебки нам троим сегодня не отведать.
И муж с утра задумал от нас избавиться!
Ведь котел, что стоит на печи, меньше чем тот, который я ставила обычно.
На ужин для нас уже никто не рассчитывал…
— Он тоже работает, — попыталась я заступиться за малыша.
Но голос мой дрожал и был слаб.
Муж только фыркнул насмешливо.
— Работает! — повторил он. — Ему неплохо было б поучиться работать у других!
И он указал на своих любимчиков, на золотоволосых ангелочков с синими большими глазами и с тонкими кудрями на головах.
Работой для детей муженек называл попрошайничество.
С тех пор, как он купил себе новый дом, денег в приюте стало катастрофически нехватать.
Чтобы поправить дела, он отправлял детей на улицы, побираться.
И это внезапно принесло свои плоды.
Свое содержание они отрабатывали. И проживание моего муженька в его новом особняке — тоже.
Я же жила в приюте, бок о бок с сиротами. Работала тут ну как прислуга, и ела с ними из одного котла. Иногда мне казалось, что я тоже сирота, которую из милости взяли в приют с улицы, а не жена хозяина.
— Вот кто трудится! — сварливо произнес муженек. — А эти двое нет! К тому же, они слишком взрослые. Девице тринадцать лет! Она может найти себе работу, а не сидеть на моей шее. Вот и пусть о братце своем позаботится. Сразу, небось, поймет, каково это — кормить голодные рты.
— Не лгите и не смейте делать вид, что вы оскорблённая добродетель! За содержание этих детей платит король! Вы ни гроша не вкладываете…
— Замолчи, дрянь!
Хлесткая пощечина обжигает мне щеку, и я захлебываюсь своими словами.
— За твое содержание тоже платил король, — уничтожающе шипит муж, встряхивая брезгливо ушибленную руку. — Что, нравилось жрать задарма? Но вольготная жизнь кончилась! Платит, может, и король. Да только я решаю, кого кормить, а кого нет! И те из детей, кто приносит мне больше денег, заслуживают кусок пожирнее, чем вы, бесполезные обжоры!
Золотоволосые исчадия ада уткнулись носами в скатерть и так и покатились со смеху.
Да, это верно. Деткам с ангельскими личиками подавали больше.
Но ни для кого в приюте не секрет, что у этих двоих, с их-то ангельскими личиками, еще и липкие пальчики.
Они были ловкими карманниками, несмотря на свою невинную юность.
И приносили многое, включая и дорогие часы, которые муженек носил теперь с гордостью на серебряной цепи на пузе.
Эту ночлежку я выбрала потому, что там брали совсем небольшую плату за право погреться у огня и провести ночь под крышей.
Она была почти на другом конце города. Но так было даже лучше. Там нас найти будет труднее.
А в том, что нас будут искать, я не сомневалась.
Получившая по заслугам старуха мне не простит побоев. И похищения ее бутылки с вином.
Да и муженек может подгадить.
Подослать кого-нибудь.
Так что лучше бежать как можно дальше…
Но вместо ожидаемого тепла и крова мы в конце нашего путешествия нашли лишь пустой дом, глядящий растерянно темными пустыми окнами.
— Никого! — в отчаянии выкрикнула девочка.
Она явно устала, замерзла и была голодна.
Идти искать новый приют?
Кажется, эта мысль доводила ее до слез.
Так велика была ее усталость.
— Нет, — ответила я ее не озвученным мыслям. — Не пойдем никуда. Зайдем сюда и попробуем согреться. Дом, конечно, пустой. Но по крайней мере, с нас никто платы не возьмет!
Внутри дома было темно, тихо и чуточку теплее.
Потому что холодный ветер не пронизывал нас. Стены немного защищали от стужи.
Почему покинули эту ночлежку? Видно, разорились хозяева.
Из дома, конечно, вывезли все, что можно.
Но сохранились топчаны, на которых спали люди. Поломанные табуреты. Покосившийся стол.
Ужасные пыльные одеяла, слежавшиеся и смерзшиеся.
Дети едва не рыдали, замерзшие и уставшие.
Мальчику было легче. Заснувший у него за пазухой котенок хот немного его согревал.
Девочке было хуже.
— Ничего-ничего! — ободряюще произнесла я, подтаскивая к давно остывшей железной печке на гнутых ножках топчан. — Сейчас согреемся!
Я усадила детей на деревянную постель, увязала их шалью. Стащила свое пальто и укрыла их сверху. Они сидели, прижавшись друг к другу и тряслись, как два зайца.
И смотрели на меня глазами, полными страха.
— Ничего-о-о, — повторила я, хотя от холода у меня зуб на зуб не попадал. — Сейчас-сейчас…
Я безжалостно разломала табурет. Разбила его, несколько раз кинув об пол.
Натолкала полную печку обломков и разожгла огонь.
Это удалось мне не сразу.
Табурет дымил, коптил. Я кашляла, толкала мелкие щепки в слабенький огонек, дула, поднимая тучи старого пепла.
И, наконец, раздула пламя.
Озябшие ребятишки потянули к огню руки, зашевелились оживленно.
А я стащила с их ног раскисшие мокрые башмаки и поставила прямо на железную печурку.
Боги, бедные дети! Как они шли в этой обуви по осенней стуже?
От осенних луж промокшая насквозь кожа обуви стала холодной, жесткой и грубой. Кое-где подошва отходила, и, наверное, из дыр выглядывали пальцы.
Да еще и чулки…
Одно название!
Можно сказать, что ребятишки шли в мокрых башмаках на босу ногу — такие ветхие и рваные чулки на них были!
Я раздобыла еще пару сломанных табуреток и тоже их расколотила, затолкала обломки в печурку.
От усилий и от жара, нагревшего железную печку, мне стало теплее.
Я насобирала брошенных одеял, штук пять.
Выколотила их как следует, и набросила на печь, сушиться.
Время от времени я их переворачивала, и тогда от раскалившейся печи жар волнами шел по комнате.
— Ну, все не так уж плохо, — заметила я, справившись с печью. — Неплохо было бы перекусить.
— В приюте сейчас едят суп, — тихо проговорила девочка.
— Нам все равно достались бы одни объедки, — сердито ответил мальчик. — Может, дали бы облизать котел. И только.
— Ну, свои объедки они пусть едят сами, — бодро сказала я. — У нас есть молоко хлеб и сало. Этого вполне хватит чтобы немного подкрепиться.
Я кое-как нарезала хлеб. Уложила на длинные белые ломти тонко нарезанное сало, пахнущее дымком, с красной прослойкой вкусного мясца, и раздала бутерброды детям.
Они тотчас с жадностью набросились на еду.
Учуяв запах еды, проснулся и оголтелый хищник за пазухой у мальчишки.
Его спасенный котенок.
С воем и рычанием зверек вылез из-под одежды мальчугана и впился в хлеб, прихватив кусок сала.
Мальчик не стал прогонять котенка, отдал малышу его добычу.
И тот с голодным урчанием принялся жевать кусок сала.
Себе я тоже сделала бутерброд и уселась рядом с детьми на деревянную лежанку, перекусить.
— Зачем ты возишься с нами? — вдруг спросил мальчишка.
Я глянула на него.
Мальчик явно с характером. Ершистый, колючий.
Как и многие неугодные приютские, он голодал и получал побоев намного больше, чем заслуживал.
Но это не истребило в нем доброго сердца. Не погасило любви, вложенной в его душу создателем.
Он по-прежнему был силен настолько, что заботился о тех, кто слабее его.
— А зачем ты возишься с этим котенком? — ответила я вопросом на вопрос.
Мальчишка сверкнул темными глазами исподлобья.
— Котенка я спас! Не мог позволить ему умереть на улице!
— Вот и я не могу.
— Что-то раньше ты не отличалась особым вниманием к нам, — язвительно заметил мальчишка. — Не заступалась за нас перед своим мужем! И уж совершенно точно не рвалась нас спасать, пока он и тебя не вышвырнул вон!
И это была горькая правда.
Я глянула на огонь, чтобы спрятать взгляд и свои слезы от этого маленького обиженного и озлобленного человека.
Поверит ли он мне, если скажу ему свою правду?
Да в целом мире кто поверит? Никто.
Только я не та Лотти, которую этот мальчишка знал.
Забитая молоденькая жена хозяина приюта, которую он подобрал в ночлежке, давно покинула этот мир.
А ее место заняла я.
Не самый плохой вариант для человека, который не собирался умирать, и все-таки нечаянно умер.
Но и не самый хороший.
— Разве я хоть раз обидела тебя, Алан? — тихо спросила я. — Почему ты так зол на меня? Я жила с тобой под одной крышей, работала для тебя, ела из одного котла…
— И никогда не заступалась за нас перед своим мужем! — яростно воскликнул мальчишка.
Вечером, когда стемнело, мы отправились в наш новый дом.
Дело это было непростое.
Лоранс едва могла идти.
Жар у нее спал, но сил у девочки не было совсем.
И я практически несла ее на руках.
Следом за нами тащился Алан. Он нес корзину с нашими припасами, которая была для него слишком тяжела, немного дров из ночлежки, и своего кота.
Да, он не бросил своего питомца.
Упрятал за пазуху и нес, прижимая попеременно то одной, то другой рукой.
Еще и подбадривал сам себя.
— Какие хорошие ботинки! — говорил он, останавливаясь через каждые десять шагов, чтоб отдохнуть. — Подошвы крепкие, и кожа толстая! Им век сносу не будет!
Лоранс, бедняжка, была почти без сознания и еле передвигала ноги.
Иногда я обхватывала ее за талию, прижимала к себе и несла.
И Алан нас тогда догонял, и плелся рядом, настороженно шмыгая носом.
В комнату на второй этаж мы с Аланом практически втащили Лоранс на руках.
— Я сейчас встану, — бормотала она. Но, конечно, подняться не могла.
Мы втащили ее в комнату, и она осела тряпичной куклой в углу.
— Ого! — вскричал Алан, оглядев наши новые апартаменты. — Лоранс, ты только глянь! Как чисто и просторно! Это куда лучше приюта!
Но девочка не могла оценить великолепия новой комнаты. Она засыпала от бессилия.
— Давай, Алан! Живее! — скомандовала я, стаскивая пальто. — Ее нужно раздеть и уложить в постель! А мы с тобой займемся ванной.
Алан послушно стащил ботинки, свою драную куртку.
Подошел к кровати и недоверчиво потрогал рукой мягкое белое одеяло.
— Это… мы на этом спать будем? — недоверчиво произнес он.
— Ну да, — ворчливо ответила я, стаскивая промокшее от дождя пальтишко с Лоранс. — А ты видишь какую-то другую постель?
— Нет, но…
— Вот и хватит болтать! Помоги мне!
Лоранс мы раздели и поскорее уложили в постель.
Ее пальто я вытряхнула как следует и отложила, планируя потом почистить.
Рубашку в сторонку. Потом постираю.
Алан, пыхтя, принес ведро воды, и я, снова ощутив в тельце девочки жар, обтерла ее как следует.
Напоила микстурой, укрыла одеялом.
Она почти тотчас уснула.
Не прося еды и питья.
Умаялась, бедная.
— Теперь ты, — грозно сказала я, указав на Алана.
— А что я?! — возмутился он.
— Мыться! — уничтожающим голосом ответила я. — Или ты думаешь, что я пущу тебя таким чумазым в чистую постель?
— О, нет! — вскричал Алан. — Мыться! Ни за что! Лоранс же не мылась, а уже спит на чистой подушке!
— Лоранс я дважды обтерла, — уничтожающе ответила я. — Холодной водой! И она не капризничала и не жаловалась. Она практически чистая. Так что не увиливай. Не получится.
— Пушка тоже придется мыть?! — возмутился Алан. — Смотри, он уже на одеяле!
И это была правда.
Неугомонный кот влез на постель и вылизывал свой облезлый хвостик.
До этого он поймал любопытную мышь в углу, так что этого малыша сегодня можно было не кормить.
— Кот сам о себе позаботится, — сурово произнесла я. — А мы должны позаботиться о себе. Ну, живо! Неси воды, да побольше. Через час ты будешь похож на человека.
— Я и сейчас похож, — бубнил Алан, подчиняясь.
— Не очень-то. Скорее, на комок грязи, — ответила я.
Печь растопили прихваченными из ночлежки дровами. Хорошо, что я об этом подумала, не то мы бы замерзли в новом жилище. Чистом, уютном, но холодном.
Печь была хорошая, огонь разгорелся сразу, и очень скоро стало заметно теплее.
— Завтра неплохо было бы купить угля, — пробормотала я, толкая в огонь щепки.
Воду грела в ведре, которое нашла в кухонном уголке.
Наполнила ванну и, взяв щетку, подступила к Алану.
— Ну, живо раздевайся!
— Я сам! — запротестовал мальчишка. — Я уже большой!
— Спину тоже сам себе отмоешь, «большой»?
— Спина не такая уж грязная, — возразил Алан.
Однако, стыдливо разделся за ширмой и залез в ванну.
Скоро я услышала, как он плещется и яростно трет кожу щеткой.
Я же занялась одеждой.
Нужно было придать ей более-менее пристойный вид.
Подаяние просить в этих вещах было самое то, а вот жить среди приличных людей — нет.
Я тщательно почистила щеткой пальто Лоранс, стараясь оттереть самые грязные пятна.
Вытряхнула куртку Алана. Ботинки детей и свои, промокшие и раскисшие, обтерла тряпкой и поставили сушиться ближе к печи.
Пока Алан мылся, обмылком стараясь промыть свои спутанные отросшие волосы, а я чинила одежду как могла, за дверями послышался какой-то шум.
Грохот тяжелых шагов на лестнице, сердитые голоса…
Я скорее почувствовала знакомые вибрации, чем узнала голос мужа. И даже дышать перестала от ужаса. Он нас нашел?!
И мальчишка перестал плескаться, едва ли не с головой нырнул в воду.
— Где они? Я знаю, их тут видели! — гремел голос мужа на лестничной площадке.
Я в ужасе ждала ударов его тяжелого кулака в дверь. Но их не последовало.
Наша дверь была самая приличная, чистая и крепкая из всех дверей на этом этаже. У мужа и мысли не возникло, что самую приличную комнату в доме могу снять я.
Как хорошо-то, что мы переехали вечером! Днем нас точно увидели бы и доложили б моему мужу адрес поточнее…
Мы с Аланом притаились, слушая, как директор приюта свирепствует.
— Шарлотта, негодница! — орал он, долбя кулаком в чью-то дверь. — Открывай сию минуту! Я знаю, ты тут прячешься!
Ответом ему было молчание.
— Верни мне мальчишку! — визжал муж, топая ногами. — А сама можешь катиться к чертям собачьим! Ты мне не нужна! Мальчишку отдай!
Мы с Аланом переглянулись.
— Зачем ты ему? — прошептала я.
— Мне откуда знать? — булькнул он из своей ванны.
— Ты… ты ничего у него не стащил, часом?
— Ну вот еще! — зло зашипел Алан. — Я что, воришка?! Ни у кого ничего и никогда не крал!
— Тогда что ж ему нужно?
Мы с Куртом вышли из здания немного оглушённые переменами в нашей жизни.
Курт все оглядывался и показывал язык монашкам, провожающим нас взглядами.
А потом взял меня за руку для верности. Чтоб я не исчезла и не оставила его тут.
Мой странный благодетель нагнал нас уже у подножия лестницы.
Лицо его сияло.
— Ну! — воскликнул он. — Признаться, я не ожидал от вас такого таланта! Я-то полагался на свое красноречие. Думал, мне придется давить на его светлость. Но вы!.. Вы совершили невероятное.
— Зачем вам это? — спросила я.
Казалось бы, с чего мне уставать.
Но я была морально истощена. Словно выжата. Эмоционально перегорела за этот час.
Мужчина глянул на меня, и мне почудился в его глазах острый огонек неприязни.
— У меня свои счеты с этими… торговцами детьми, — произнес он удивительно неприятным голосом. — Особенно к этой старухе и ее сынку-директору.
— Так вы не случайно повстречались мне!
Он промолчал.
— Вы за ней следили! Поэтому подслушивали!
— Да, — холодно и отстраненно признался он. — Хорошо, я вам признаюсь. Я хочу х разорить и упечь в тюрьму. А для этого мне нужно, чтобы их грязные делишки стали очевидны всем. Его светлость записал вашего Алана в ваш приют как найденыша на улице. Так оно и было, ведь Гаспар его выгнал, не так ли?
— Так, — подтвердила я.
— Значит, ему придется ответить хотя б за это злодеяние!
В серых глазах мужчины промелькнуло мучительное, больное выражение.
Он поднял взгляд к небу и снял цилиндр, словно вспоминая кого-то ушедшего.
— Что он натворил? Что он сделал вам? — тихонько спросила я.
Но он мне не ответил.
— Идите, — тихо проговорил мой благодетель. — Идите скорее домой. Скоро к вам явится комиссия… Сестра Агата очень въедлива. Так что вам лучше подготовиться.
И он, откланявшись, поспешно побрел прочь.
Замечание более чем ценное!
Мы с Куртом со всех ног припустили домой.
А у мен голове все еще царил хаос.
Как такое вообще возможно?!
Вот так запросто приют открыть?! Это чудо, не иначе!
Дома нас ждала напряженная тишина, душное тепло и немного напуганные дети.
— Что случилось? — встревоженно спросила я, раздеваясь у порога и глядя то на Лоранс, то на Алана.
— Я убралась в комнате, — фальшивым веселым голоском произнесла девочка. — Всюду подмела, помыла посуду. И даже постирала наши чулки…
Но отвага ей изменила, и она отступила от меня, дрожащими руками сжимая ручку веника.
Алан тоже смотрел на меня настороженно, колюче, словно и не было оттепели между нами. Словно я по-прежнему ему враг.
У меня просто ноги подкосились.
Я вдруг ощутила как болят побитые старухой ноги, и нервы мои не выдержали.
Я прямо у порога сползла по стене и беззвучно зарыдала, зажимая рот руками.
Почему эти дети, ради которых я так стараюсь, ради которых я хлопочу, ведут себя так враждебно, словно я им зло причинила?!
За что они так сурово меня наказывают своей нелюбовью?!
— Я же для вас все, — рыдала я, глядя на них совершенно беспомощно. — За что вы так ко мне?
— Дураки! — зло выкрикнул Курт, сжимая кулаки.
Он-то готов был за меня и в огонь, и в воду. А я всего-то помогла ему выучить стишок.
Лоранс тоже не вынесла, всхлипнула, и заревела во весь голос.
— Прости, Лотти, прости! — выла она, утирая бледными ручками мокрые щеки. — Мы все съели! Все яйца! Вообще все! Но так хотелось есть…
И из-за этого они смотрят на меня волчатами? Ожидают наказания?
Дау меня просто сердце кровью облилось.
Как можно сердиться на голодных детей за то, что они, добравшись до еды, все съели?!
— Пушок тоже был голоден, — бурчал Алан, немного осмелев. — Мы и его накормили.
Я не подпрыгнула, как ведьма на метле, не вцепилась им в волосы, не принялась избивать их.
И мальчишка осмелился подойти ко мне.
— Вот, — вдруг ото всей души произнес он, вытаскивая из-за пазухи яйцо. — Последнее. Я не стал доедать свою порцию. Хочешь, я отдам его тебе? Ты-то тоже наверняка голодна. Ну, не надо плакать!
— И это все? — хлюпая носом и улыбаясь до ушей, прорыдала я. — Вы всего лишь съели яйца? Из-за этого смотрели на меня врагами?
— А ты не сердишься? — прошептала Лотти. — Я говорила, я же говорила, что ты тоже голодна. И хотела оставить тебе немного еды, но не смогла…
— Ах, глупые, бедные, голодные дети! — всплеснула я руками, и плача, и смеясь. — Разве можно на такое сердиться! Разумеется, я совсем не зла! Я испугалась, что произошло что-то недоброе! А яйца — это ведь такая мелочь.
— Дураки, — повторил Курт, недобро глядя на детей. — Обжоры!
— Смотрите, что у меня в корзине!
И я им показала и новый котелок, и кусок мяса.
— Мы сейчас сварим хороший, сытный, густой и жирный суп! — как можно веселее произнесла я, поднимаясь. — И накормим всех. И даже Пушка.
— Правда? — недоверчиво, с придыханием, спросил Алан. — Нас? Горячим супом?
В его голосе была такая вера и надежда, что я не выдержала снова.
Порывисто привлекла его к себе и поцеловала в макушку, зарывшись лицо в его волосы.
— Конечно, правда, — тихо пообещала я. — Мы теперь будем жить иначе. Совсем не так, как в старом приюте!
Пушок, унюхав мясо, бегал кругами под ногами, путаясь в юбке, и орал хриплым мявом, заявляя о своем праве первым отведать мяса.
Пришлось отрезать ему кусок. И он впился в еду, пожирая ее с подвыванием и чавканьем.
А я принялась разбирать корзину и мыть мясо для супа.
— А где цепь? — с недоверием произнес Алан, рассматривая котелок, пока я тщательно его мыла и споласкивала кипятком, поливая из чайника.
— На нашем котелке цепи не будет, — твердо ответила я. — Ни цепи, ни замка. Мы будем есть все вместе, в обед, но досыта. Лоранс, а ты что это разгуливаешь? Ну-ка, выпей лекарств и марш в кровать. Давно жара у тебя не было?
— Похищенных?! — окрысилась я. — А не выкинутых на помойку?!
Гаспар захохотал каким-то тяжелым, жирным смехом.
Заколыхался весь, придерживая руками пузо. Словно оно вот-вот лопнет от смеха.
— Кто же тебе поверит, побирушке-нищенке, — снисходительно произнес он, отсмеявшись. — Нищие часто воруют детей. Чтоб продать или чтобы заставить их работать на себя.
— Я не такая, ты же знаешь!..
— Другие не знают. И они легко поверят мне, если я скажу, что сегодня видел его тут, на угольном складе, работающим на тебя.
— Так ты еще не подал заявление в полицию? — быстро спросила я.
— Еще нет… видишь, какой я великодушный? Даю тебе последний шанс все исправить. Верни мне мальчишку, и разойдемся по-хорошему. Даю слово: я даже искать тебя не буду.
— Она сказала, черт помер, — встрял один из «ангелочков».
Да почему черт?!
Не чертенок, не засранец, не как иначе — а черт?
Почему-то мне стало жутковато от этого прозвища Алана.
За что они его так называют? Должна же быть причина?
Что за тайна и сила скрывается в теле маленького мальчика?..
— Вранье, — беспечно ответил Гаспар. — Такие не умирают. Даже если ему голову отсечь, нельзя быть полностью уверенным…
Тут Гаспар прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнего.
— Верни мальчишку! — рыкнул он, угрожающе шагнув ко мне.
Я еле сдерживала злорадство.
— Ты опоздал со своими угрозами, — хохотнула я, отступая, однако, от него и от его малолетних негодяев. — У меня теперь свой приют. И Алан приписан к нему как найденный на улице позавчера! Так что к тебе будут бо-о-ольшие вопросы, если ты раскроешь свой рот!
— Ах ты, пигалица…
Гаспар бросился на меня, подобно лесному вепрю.
С рычанием, с сопением и фырканьем.
Его подлая свита активизировалась.
Мальчишки снова похватали камни и целый град обрушился на смелого Курта.
Впрочем, тот в долгу не остался.
Конечно, ему попало.
Но и «ангелочки» были выведены из строя, получив по каменюке под глаз.
— Мама, мама! — тотчас же завыл тот, что был понаглее, закрывая руками скулу, на которой расцветал свежий синяк.
— Еще желаем, барышни? — задиристо спросил побитый, взъерошенный, но непобежденный Курт, подкидывая что-то увесистое на руке. — Пироженку?
И он ловко метнул свой камень во второго, более крепкого и терпеливого «ангелочка», попав ему точно в загривок.
Тот тоже разрыдался, натирая кулаками свои голубые глаза.
Но мне было не до победы Курта.
Потому что Гаспар до меня добрался и вцепился мне мертвой хваткой в горло.
— Я сейчас тебе шею сверну, — задыхаясь от злости хрипел он. — И твои детки будут мои детки! Аферистка…
Я надсадно кашляла, изо всех сил стараясь расцепить его железные пальцы, а он все тряс и тряс меня.
В голове пронеслась нелепая мысль о том, что Курт спасет всех, запертых в комнате, и помирать мне, в общем-то, можно.
Хотя я в этом мире даже осмотреться толком не успела.
И тут вдруг Гаспар взвизгнул высоким голосом. Он покраснел, как помидор, и отдернул свои руки от моего горла.
Но только затем, чтоб схватиться за зад и заскакать, как молодой козлик.
С воем и скулежом.
Вж-ж-жух!
Рассеченный воздух свистнул, и Гаспар заголосил еще громче.
А между мной и им встал мой спаситель.
Благородный, загадочный и дерзкий, как Зорро!
И в руке его была трость с удобным серебряным набалдашником!
Кажется, этой тростью он со всей щедростью и угостил Гаспара.
— Вы не очень-то учтивы по отношению к даме! — произнес он напыщенным тоном. И ткнул в сторону скачущего от боли Гаспара своей палкой. — Я вас научу, как следует себя вести!
Гаспар охал и бегал по кругу, прихрамывая и скуля.
Кажется, боль была такой сильной, что он обмочился.
Его прихвостни, подлые и трусливые мальчишки, ныли, распустив сопли пузырями.
Мне их стало даже жаль.
А вот Курту нет.
Пользуясь передышкой и подкреплением, он принялся подбирать с земли камни и рассовывать их по карманам. Впрок.
— Да что вы лезете, сударь! — провизжал Гаспар, встряхивая побитой ляжкой и постанывая. — Это дело семейное, вас оно не касается!
— Никакое не семейное! — взвилась я.
Припомнилось мне мое бутафорское имя.
Ух, если вскроется правда с подлогом документов!..
Так что я тотчас прекратила трястись от страха и переключилась в режим «врать до конца».
— Этот негодяй похищает детей из приютов! — верещала я. — Хотел меня удавить, детей украсть!
Гаспар в лице поменялся.
— Да что ты несешь, сучка! Лотти! — прокричал он. — Кого вы слушаете, это моя жена, Шарлотта! Удрала из дому, сманила за собой ребятишек из моего приюта! Они теперь скитаются, холодные, голодные, больные! Я всего-то хотел вернуть их обратно! Я же им как отец родной, дурного не посоветую и не пожелаю! А она их растлевает и заставляет воровать!
— Ее зовут Элис Кант, — зловеще, как привидение, произнес Курт. — Сударыня Кант. И она наша учительница! Можете спросить у его светлости, Рамзи де Моро. Он вам скажет, кто есть кто!
Необучаемый Курт, говорите?
А по-моему, мальчишка все схватывает на лету!
— Как нехорошо врать! — зацокал языком мой спаситель. — Герцог Рамзи де Моро не та фигура, о которой знает любой приютский мальчишка. А ну, шаг назад, господин мошенник! Не то обмочите и вторую штанину!
И он бесцеремонно ткнул в мокрые штаны Гаспара.
Тот раскалился докрасна от ярости.
— Послушай-ка, ты, молодой щеголь! — просипел он высоким голосом. Нервный спазм сковал его горло. — Увидел смазливую мордашку и кинулся на выручку?! Да эта лживая тварь тебя вокруг пальца обведет вместе с этими ублюдками…
— Сразу видно человека, любящего детей, — весело ответил мой спаситель. — Вот это слова благородного мужа!
— Думай, что хочешь, молокосос, — рявкнул Гаспар. — А только девка пойдет со мной! У меня хватит пороху взять твою палку и затолкать ее тебе…