Шотландия, Кемпбелл-касл, также называемый Ущелье, август 1559
Дорога к замку темнела приближающейся грозой, но ни штандарта, ни отряда на ней не было видно. Кэтрин Кемпбелл, графиня Аргайл, понемногу начинала беспокоиться: успеет ли хозяин вернуться домой до грозы. Особенно неудачно попасть в грозу было бы на Лугнасад – и крест не всегда спасает от воли древних богов в эти дни.
Сейчас ждала она не только самого графа, но и новостей.
После пятнадцати лет бездетного брака терпение Аргайла закончилось, и он наконец отбыл в Эдинбург – получить разводное письмо. Кэт так и не смогла к этому привыкнуть за годы: и к протестантизму Кемпбеллов, и к тому, что теперь можно вот так взять и расстаться, прожив вместе целую жизнь. Для нее, убежденной католички, браки по-прежнему заключались на небесах. Но ничего не попишешь: Аргайлу и впрямь нужен наследник, значит, нужна другая жена. Завершались последние дни ее в Кемпбелл-касле на правах графини. Сундуки уложены, послезавтра она отправится долгой дорогой до побережья, заедет проститься в Килмун, а там – и на Лох-Файн, где ждет ее бирлин брата, Гектора Ог Маклина. И на этом всё, дальше уже на Айону. Земные дела ее в Кемпбелл-касле закончились, тринадцать лет она была этому замку и его людям хорошей в меру своего разумения госпожой. Сейчас вот – сидела и вспоминала: и как кузен привез ее сюда на заклание Бурому волку пятнадцать лет назад, и как смотрела на Аргайла вот в это окно первый раз, в майскую грозу на Белтейн, и как едва не погибла через его белых собак, и как любила потом – больше жизни, выше души… но всё в единый миг пошло прахом.
Нет в жизни, прожитой праведно, обещания, что будет она непременно счастлива. Есть только собственное достоинство, которое надлежит сохранить, и правда сердца, которому не солгать. Упрекнуть себя было не в чем, сожалеть... да, конечно.
На стук двери графиня не обернулась, так и осталась сидеть в кресле, по звуку шагов уже понимая, кто это. Сорча вошла, Сорча, еще и вышедшая под старость лет второй раз замуж в Ущелье – за Кривого Алпина. После Кинбейна Алпин приходил честь по чести к графине сватать ее камеристку, наперсницу и родственницу, мол, женщина с такой крепкой рукой крепкого мужа достойна; да только сказала тогда Кэт: как та сама решит, а неволить не стану. Сама же Сорча фыркнула и сказала, что женишок слишком славен поганым своим характером, чтоб она предпочла его собственной вдовьей свободе и службе у госпожи, которую выпестовала с детства. Но Алпин не отступился и отказа сразу не принял, ходил за Сорчей Макдональд с год, а то и поболее, ухаживая за ней в меру своего разумения, пренебрегая и смешками молодых за спиной – то ли в сердце запало, как приложила его Сорча не на словах за сомнение в обожаемой госпоже, то ли доблесть ее, с которой отправилась на Кинтайр с Аргайлом на помощь графине… словом, как-то уговорил. Кэт не верила в счастье того союза, но противиться ему не стала, да и Аргайл посмеялся тогда, сказал ей: пусть жизнь идет своим чередом, ты, мол, Алпина не зря недолюбливаешь, но мужик он бравый, еще увидишь. Холостым после вдовства ходил лет десять, а тут вдруг размяк… значит, такая им судьба – по второму разу пару найти. Что любопытно, с такой женой, как Сорча, и на язык, коли речь шла о женщинах, Алпин после женитьбы поутих и помягчал. Понял ли что – Бог весть, но, вероятно, супруга окоротила. А что Алпин – бравый мужик, стало ясно через девять месяцев после свадьбы, когда Сорча, честно собираясь за тем занятием отдать Богу душу, родила на сорок третьем году жизни здорового парня, конечно же, окрещенного Арчибальдом. А как иначе, если восприемниками у купели стояла чета Аргайлов? Арчи МакАлпин рос живым и смышленым – и рос на руках у бездетной графини, а после стал и пажом Аргайла… Теперь Сорча оставалась в Ущелье с Алпином и Арчи, а Кэт уезжала одна. И большого труда стоило ей уговорить Сорчу, что никакая верность не требует от нее рваться между госпожой и семьей. У госпожи вскоре начнется совсем другая жизнь, ни к чему брать в нее тех, кто вполне устроен в прежней.
Смотрела в окно и уже ни о чем не думала, просто ждала. По кускам, с кровью, отрывалось нажитое за жизнь в Ущелье, у Кемпбеллов, отрывалось ранее, два года назад… а нынче уже отболело и не кровило. Нынче всё решила, всё отринула, стала почти свободна. Проститься с хозяином – и в путь. Сундуки и лари стоят, собранные к отъезду, осталось только дождаться.
Но Сорча вошла – и снова надо было Кэт отбиваться от тех же вопросов: да что, да почему, за зачем, да как так, да отчего графине не остаться вот тут, в Ущелье, где знают ее и любят. Или места в замке так мало, что именно ей не хватит? Пояснение, что вот разведется Аргайл – и другую хозяйку приведет в замок, на Сорчу отчего-то не действовало. Полагала она, что при том почтении, каковое – видно же – Аргайл, несмотря ни на что, испытывает к Кэт, и новая графиня, и прежняя смогут ужиться в замке, при графе. А Кэт – и отчетливо поняла это особенно при разговоре с Сорчей – больше уживаться уже ни с кем не хотела. Не молодая, чай. Да и не только уживаться, ей и в целом не очень хотелось жить, откровенно-то говоря. Мир вокруг стал плоским и блеклым. Плотность жизни ушла, осталось только воспоминание.
Но Сорча вошла, спросила:
- Что, нет его? Как бы не прохватило грозой…
За те пятнадцать лет неприязнь Сорчи к Аргайлу порядком уменьшилась, кое-что простила ему, кое-что решила позабыть. Столько пережили вместе, да так он был чуток к госпоже, да так рисковал собой в помощь ей, и никогда не чуждался необходимых услуг, что Сорча понемногу оттаяла, не шпыняла на словах ни в лицо, ни за глаза.
Но теперь и она – ради госпожи – ждала новостей.
Наконец для них, тяжело и долго в молчании ожидающих, ворота замка растворились – то было видно с башни – пропуская во двор ватагу верховых, над головами которых реял на штандарте фамильный вепрь Кемпбеллов.
- Ну, пойду я, вы сами тут как-нибудь без меня, леди…
Не хотела слышать, видно, постаревшая Сорча те принесенные грозой вести, за которыми граф слетал в Эдинбург и вернулся – сам как божья гроза. Аргайл, бывший, как и всегда, во главе верховых, спешился, стремительно пересек двор, при входе в холл скидывая на руки слуге плащ, стелившийся за ним, как крылья… а после, войдя, исчез из виду. Кэтрин выдохнула и перекрестилась: теперь ждать, пока явится к ней, чтоб услышать всё самой. И новости воспоследовали, когда велела она комнатной девушке отворить дверь – заслышав уже иные шаги на лестнице.
Аргайл – весь в черном, как полагалось протестанту, лишь фамильная цепь на шее тускло сияла – вошел, мельком улыбнулся горничной графини, отчего та тут же и поплыла, на приветствие Кэт отвечал коротким кивком, заложил руки за спину, встал, глядя мимо нее в окно, где уже собиралось, темнело небо. Молнии, что ли, ждал, чтоб осветила дальнейшее, грядущее?
Так помолчали.
- Ну, - спросила его наконец, - получил ли?
- Да… - предъявил небрежно несколько бумаг в запечатанном пакете. – Еще бы мне – да не получить. Можешь порадоваться за меня.
- За тебя мне радоваться причины нет… Порадуюсь, когда породишь с сына с новой женой. А прежнюю мне жаль.
- Прежнюю и мне жаль, - согласился Аргайл. – Немного. Но не убивать же… расстаться куда удобней, спаси, Господи, отцов-реформатов за это.
- Нашел ли кого следующей, имеешь ли на примете?
- Пока не приглядывал, - отмахнулся.
- Хочешь, я поищу?
Улыбочка зазмеилась у него на губах, и сразу проклюнулся подлинным сквозь титул и власть, словно помолодел до настоящего возраста – парой лет ее самой старше:
- Ай, маменька! Ты, пожалуй, найдешь… коли прямо перед собой ничего не видишь!
Засмеялась в ответ:
- Арчи! Или здесь кого, в Ущелье, нашел? Или поблизости? Да не может быть! Так говори, не томи.
- После… - отвечал задумчиво Арчибальд Кемпбелл, пятый граф Аргайл, прохаживаясь от стены к стене. – Устал с дороги, леди Кэт. Поужинай со мной, там и расскажу. Да только вели подать ко мне, не в холл. Так устал, что ни единого рыла лишнего видеть не желаю, из своих даже.
- Дорога вышла тяжела?
- Весьма. Да еще Морей, скотина, всю душу вымотал в Эдинбурге… он теперь за развод с сестрой на меня сердит, но это я уж как-то перетерплю со временем. Ежели неплодна она, что дальше-то тянуть. И так долго ждал…
- Ну, ступай к себе, отдохни.
- Так распорядишься об ужине? – глянул на нее с иронией, да и вышел, не дожидаясь ответа.
Кэт овдовела, когда меньше всего была к этому готова. Два года назад не стало Роя «Бурого волка» Кемпбелла, четвертого графа Аргайла. Он умер внезапно, не успев одряхлеть, ничем, в сущности, не болея, и до последнего они были близки. Год прожила как в тумане – не до конца веря, что Роя больше нет. Плотность и плотскость жизни, ощутимые только с ним, ушли безвозвратно. Ей всё время казалось: он просто уехал, вот-вот вернется, вероятно, потому же, что и умер он в отъезде, без нее, не успела проститься и осознать. Мертвым видела на отпевании в Килмуне, в семейном склепе Аргайлов – а всё не верила… Есть люди, своим уходом оставляющие по себе в пространстве зияющую пустоту, таким был и Рой Кемпбелл. Роя на графстве сменил Арчибальд, его старший сын, и сменил успешно. Боец Арчи был первостатейный смолоду, но и к придворным должностям отец его давненько подставлял, как своего сменщика, время от времени, так что переход власти в клане и при дворе от четвертого Аргайла к пятому прошел гладко и почти незаметно… для всех, кроме Кэт, которой теперь предстояло собирать свою жизнь заново. Замуж она не хотела – да и за кого, после Роя? Были бы дети от Роя – осталась бы с ними в Ущелье. А теперь остро чувствовала и чуждость свою здесь, и ненужность. Она была как мать детям Аргайла, кроме двоих старших: с падчерицей Агнесс не сложилось, а этот вот, Арчибальд, никогда и не воспринимал ее мачехой – настолько, что Рою однажды пришлось серьезно поучить сынка, а на другой раз и вовсе чуть его не убил. Арчи поразмыслил, понял кое-что, принял отказ мачехи, и они подружились – настолько возможна была вообще дружба «книжной леди», как он ее называл, с Арчибальдом Кемпбеллом, бабником урожденным, бабником по наследству. Да и плох тот клановый вождь, по которому не сохнут все девки клана. По Арчи сохли, и он не отказывал никому.
Много молилась, много читала – и молилась, и читала больше, чем обычно, и горе отступало, притуплялось, становясь не меньше, но не таким острым. Тосковала по Рою нестерпимо, но правда состояла в том, что его больше нет, а ей с этим чувством потери надо как-то жить дальше. Живут же дальше воины, потеряв в бою руку или ногу… так и у нее: как костыль, на всю жизнь, останется вот это чувство – Роя больше нет… Вот и теперь, при визите графа, посмотрев на совершенно взрослого, окатанного жизнью Арчибальда Кемпбелла, ощутила особенно остро: жизнь уходит вперед, и часть ее не вернется уже никогда. Что ж, пусть она беспечально идет для других.
Перекрестилась, поднялась с кресла, позвала девушку – распорядиться об ужине для милорда.
Ужин для милорда ждать себя не заставил, и подан был в покои милорда, расположенные там, куда сама Кэт в бытность свою госпожой Ущелья не особенно-то заходила – в бывшую спальню ее супруга. Рой строго блюл возможность уединения – да, даже и от жены, Арчибальд, напротив, допустил тут устроить всё, как нравилось графине Дженет, от которой с сегодняшнего дня с облегчением стал свободен. И Дженет здесь, как ни странно, больше не припахивало – как и вовсе не было. Дженет Кемпбелл уже с год жила отдельно от своего бедового супруга, и всё, что в Ущелье содержалось в чистоте и порядке, и поныне содержалось руками и распоряжениями вдовой графини Аргайл. Покои протоплены, стол застелен свежим вышитым льняным полотном, пахнущим терпкой летней травой – сегодня досушивали на солнце после стирки – и августовским полднем. Слуги выметали на стол разное по вкусу милорда: и резаный на тонкие ломти запеченный кабаний бок, и овечий сыр, и вяленую оленину, и первые яблоки, и желтое масло на блюдце, и свежий ячменный хлеб… И пирог с черникой. Лугнасад при пятом Аргайле уже не справляли, негоже то было лорду Конгрегации, но Кэт подозревала, что пасынок к протестантам переметнулся ровно за тем же, за чем и Рой, только из выгоды. И если с Роем то было больно ей сознавать, то теперь, с Арчи, пирог с черникой только позабавил ее. Она не приказывала в кухне, сами, что ли, сообразили?
Лугнасад.
Нет, вспоминать не надо. Было и прошло.
Арчибальд расположился в кресле у стола – в кресле отца и деда, старом, почти черном от времени – и сам был весь в черном, сливаясь с мореным дубом, и голову откинул на спинку кресла, и видно было, что и дублет бы расстегнул, душно ему и тяжко, да вежество не дозволяет при даме. Устал, и правда, заметно стало вблизи. Сидел, молчал. Смотрел, как слуги таскают блюда – безо всякого интереса. Сосредоточил взор ясных глаз на мачехе и спросил:
- Что дальше думаешь делать, леди Кэт?
Спрашивал, и не раз, и всякий раз отвечала пасынку одно и то же, что ответила и теперь:
- В Инверери и на Айону. Брат бирлин должен быть прислать… Мать-аббатиса вклад от меня имеет, поживу там немного. Потом, вероятно, в Дуарт. А, быть может, и на Айоне останусь… уже насовсем.
- А надо ли тебе?
Говорено об этом было – не перечесть. Но Арчи сказанное почему-то не достигало. Спрашивал все время занудно одно и то же весь этот год, когда поняла, что без Роя чужая здесь, когда начала отчетливо рваться домой, на острова. А ей все ясней подползала мысль принять на Айоне постриг. На четвертый десяток уже, пожила, что ей теперь искать в миру? Хотела ведь когда-то, до брака, там и остаться, и жалела, что не случилось. Лучше было б вовсе не знать Роя, чем знать и утратить его совсем. А в вечной жизни не свидятся, он так и сам говорил.
А Арчибальд повторил то же, что в последний год:
- Поживи, осмотрись…
Всегда одно и то же «поживи, осмотрись», как будто мало за десяток лет осмотрелась. Два года за тем осмотром прошло. Каждый камень знаком, но чужд. Всё, что могла, вложила и отдала, уже пора уходить.
- Никого не стеснишь. Я тебе только рад…
Может, оно и так, да только, придя в себя из пучины горя, осознав смерть мужа, Кэт больше не ощущала себя ничем связанной с Кемпбеллами. Был Рой, было солнце в небе, была скала, на которой стояло ее гнездо, но скала раскололась, а с тем и гнездо исчезло. А новый Аргайл, тем не менее, смотрел на ее решимость с явным скепсисом:
- На Айону… Ни к чему тебе на Айону, леди Кэт, там ты не усидишь. Ты бедовая, уж я-то знаю… - и улыбается. - Да и, покуда не женат, здесь должна быть хозяйка. А кто, кроме тебя?
- Какая я тут уже хозяйка, Арчи? Женись поскорей.
- Поскорей я уже один раз женился… мало того, что неплодная, так еще и гулящая.
- А сам?!
- А что я?! – возмутился он совершенно искренне. – Я – мужчина!
Кэт захохотала гарпией:
- Ой, молчи, Арчибальд! Ни стыда у тебя, ни совести, папенькин сынок!
- Нет стыда, - согласился с ухмылкой, - весь в отца!
Слуг, поморщась, услал, сам нарезал куски на блюде, себе и даме, подливал вина.
За окном окончательно стемнело, разразилось и полило. Грохотало на Нагорье, до Ущелья доносило лишь мягкое недовольное ворчание стихий, похожее на далекий рык мифического дракона. Вечерний свет в покоях графа Аргайла угас, горел камин, горел кованный шандал на столе, мягко в свечных тенях обрисовывая лица говоривших, делая черты обоих моложе. Вино в пузатом стекле не было как кровь – в этом свете оно и было кровью. Кэтрин Кемпбелл, опершись подбородком на руку, разглядывала сотрапезника, меж тем сам Аргайл неторопливо ел, но больше пил, чем ел, и больше говорил с ней, чем пил. По тому, как замолкал порой, вперяясь взором в одну точку где-то у нее за плечом, снова понимала – и впрямь устал с дороги.
Смотрела на него и любовалась немного. Помнила ведь совсем молодым, резким в поступках, ярким и дерзким, вот и сравнивала теперь, уже с другого берега жизни. Как на человека из своего прошлого смотрела. Прибавил в теле не толщины, а массы – в плечах и торсе, со спины взглянешь – спутаешь с Роем, да ведь он выше Роя. Выя как у быка, как у того вепря, что на эмблеме Кемпбеллов… кудри, что носил в молодости до плеч, коротко, прилично сану и должностям, состриг, но все равно вьются, как лепестки горной лилии – где мягко, где круто, и седины в них нет. Глаза светлые, острые, как сталь, как скин-ду, как вода в ручье Заботы близ Ущелья, в ручье Печали. Когда улыбается, бегут в них совершенно по-фамильному белые огоньки. Тяжелая отцовская челюсть, оттененная чисто подбритыми усами и бородкой по контуру – и волчьи наглые, острые резцы, открывающиеся в усмешке. Заматерел… и все равно сквозь масть, и манеру, и черты подлинного, урожденного Аргайла, Аргайла уже с королевской кровью, время от времени проглядывал своевольный горский черт, крепко сидевший в прежнем Арчи, молодом и дерзком. И черт этот, что уж скрывать правду, тоже заматерел – как и сам Арчибальд Кемпбелл.
Расставаться совсем скоро – вот и сидели предпоследний вечер вдвоем, и перебирали прошлое, вспоминали грустное и смешное за все эти годы. Смешное хотелось вспоминать больше, смерть Роя оба старательно обходили стороной. Смерть Роя до сей поры была как та волчья яма на лесной дороге, только слегка ветвями прикрытая – не удержишься, рухнешь в горе. Вот Кэт и не ходила теми тропами воспоминаний. Вспоминали иное… Как последний раз щенилась Фрейя, и супружеская чета Аргайлов провела ночь на псарне, принимая роды. Как сам Арчи сходил до ветру в лесу близ Инверери, а вернулся с тремя головами кровников, как Колин едва не утоп в Арее на Рождество. Как Колин женился, и на свадьбе его дружки сломали стол, отплясывая на том столе джигу. Как родился первый законный внук Роя – тоже от Колина. Как Джен влюбилась в сущее безобразие и требовала отдать ее замуж в худой род, а Арчи, как старший брат, ездил глянуть на жениха… вернулся – да – опять с тремя головами кровников. Так и раздавался меж них зачин «а помнишь? а помнишь…». Арчи чуть оживился, смеялся, лясы точил, поблескивал совсем нехмельными глазами, покачивал в руке бокал… и посреди этого благолепия вдруг да и сказал:
- А помнишь, как меня, несмышленого, прогнала тогда, в Лугнасад…
Зачин этот очень вдовой графине Аргайл не понравился. Никогда не возвращались они – ни на словах, ни делом – к той ночи, после которой Кэт покинула Ущелье с мужем, направившись в Инверери, а мастер – тогда еще мастер – Аргайл был выкинут отцом ко двору. И всё почему? Потому что оказался, стервец, посреди ночи в спальне у мачехи, разумеется, вовсе без приглашения… И вот теперь вывалилось оно ниоткуда, белье припахивающее, забытое на дне сундука. И зачем понадобилось-то ему? Так и спросила бывшего пасынка:
- Зачем ты теперь о том, Арчи?
Но господина графа Арчибальда скинуть с мысли было непросто, всегда был смышлен. И он продолжил:
- А я помню. За то ведь выгнала, что самого главного не сказал… а после и отец вернулся некстати. А я бы тебя уговорил, веришь?
Кэт верила, на самом-то деле – теперь, с высоты опыта и прожитых лет, и не понимала, каким чудом устояла тогда, но соглашаться не стала. Ни к чему. Но понял и так:
- Веришь, вижу… Начнем сначала.
Совсем не туда сворачивал теплый родственный разговор.
- Закончим, Арчи, - и поднялась с лавки, разом ощутив себя неуютно. Такой вечер испортил! - Разговор этот закончен давным-давно.
И тут только со всей трезвой ясностью внезапно поняла, что ни разу – ни разу за все годы! – не была в покоях Арчи наедине с ним, всегда, если и заходила к нему, к невестке, то кто-либо присутствовал при беседе. Единый раз за все те годы, за день до отъезда, утратила бдительность, а оказалось-то…
Оказалось: просто провёл!
А молодой Аргайл снизу-вверх глянул на нее с прищуром, конкретнейше:
- Разговор тот меж нас еще и не начинался. Прервали… так я повторю.
И тоже поднялся на ноги, разом занимая собой слишком много пространства, чтоб ощущалось то безопасным:
- С того, на чем остановился тогда… Кэт, я люблю тебя.
Гром небесный прозвучал на этих словах для Кэтрин Кемпбелл.
А тем временем пятый граф Аргайл медленно и размеренно опустился на колени перед вдовой графиней четвертого, возложил руки на бедра ей и притянул к себе, приник лицом к низу ее живота. И молчал. Потом поднял к ней лицо и счастливое, и затянутое – до страшного в одержимости – тем самым дурманом, который однажды видела в нем уже, пятнадцать лет назад:
- Не могу без тебя, Кэт. Белый свет не мил. Сжалься, окажи Господню милость…
Хорошо, думала Кэт, что за подколенки перехватил одной рукой, отпустит – я ж упаду тогда. Ноги и впрямь не держали. Надо же, что приберег напоследок… Она и правда думала, что пасынок отринул ту старую блажь. Арчи прожил пятнадцать лет в бездетном браке с дочерью последнего короля, с сестрой регента, графа Морэя, и ни разу, ни словом, ни делом не дал мачехе, вполне счастливой с его отцом, заподозрить неладное – что не оставил мыслей о ней, как о женщине. Арчи был с ней в ее горе по смерти Роя. Арчи умел подставлять руку, телесно не касаясь ни рукой, ни нечистым взором, и вот… Господи, да что же это такое! Неужель не мог выждать два дня, отпустить ее с миром домой на Острова! Зачем ворошить прошлое, да еще такое темное в искушении, больное такое! Она ошиблась пятнадцать лет назад, по неопытности дав ему понять, что задел за живое – юностью и дерзостью своей. Ошиблась, да, и кто бы тогда хоть лицезрением не согрешил! Но он той ошибки, видно, не забыл и не простил. Клановый девиз Кемпбеллов – «Не позабудь!», он в этом – слишком Кемпбелл…