Прошло — ни много ни мало — четыре года.
Четыре года, в которые Тальтаром, словно утопающее в сновидении тело, застыл между вдохом и выдохом. Буря, казалось, утихла, но штиль, наступивший за ней, не принес ни покоя, ни тишины. Он был лишь ожиданием, натянутым, как струна, тревожным преддверием чего-то ещё более грозного.
Леонхард сидел в беседке с раскрытой книгой, перебирая записи, сделанные за это время. Эти годы достались ему тяжело, и теперь, перелистывая страницы — тяжёлые не по весу, а по значимости, — Владыка тяжело вздыхал, осознавая пройденный путь.
Перемены вынудили Повелителя Смерти, наконец, взглянуть на то, от чего он столько лет отворачивался: на ответственность. На бремя, от которого надламывались спины его предков, на ярмо, что безмолвно ложилось на плечи всякого, кто осмеливался именовать себя правителем. Тот, кто некогда смеялся над книгами и скучал на уроках, уверенный, что сила дана ему от природы, как утру — солнце, теперь часами сидел за письменным столом. Дни сливались с ночами, а сон стал недосягаемой роскошью.
Он учился. Со страстью утопающего цеплялся за каждую строку, за каждую схему, за каждый выцветший военный план. Погружался в науку управления, медицину, устройство войска, в этику, философию и многое другое — словно надеялся искупить вину перед собственным отражением. Перед тем, кем он стать не сумел, но очень хотел.
Исповедью же оставался тренировочный зал. Он вставал раньше зари и ложился позже последнего стража, а чаще — вовсе не ложился. Ладони его были в крови, тело — в ссадинах и усталости, но он продолжал. Лишь боль позволяла ему не думать. Не помнить. Не чувствовать.
А ещё — потому, что в одной из комнат дворца спали его жена и дочь.
Леонхард на мгновение оторвал взгляд от рукописей и посмотрел на женщину с девочкой, сидевших на покрывале неподалёку. Обе плели венки из цветов, купаясь в утренних лучах солнца, и от этого взгляд Владыки смягчился, а на губах появилась неловкая улыбка.
Да, у него и Розарии родилась девочка — хрупкое создание по имени Джулиана. Она была другой. В её чертах не угадывалось ни матери, ни отца, и этого оказалось достаточно, чтобы во дворце поднялись шёпоты. Косые взгляды, невысказанные обвинения, неизменное клеймо — пятно женской измены. Но, вопреки всем слухам, Леонхард относился к девочке как к своей маленькой принцессе. Он поклялся жене никогда не срывать обиду на ребёнке за её проступок. Тем более, что очень скоро их ждало новое пополнение…
Розария.
Первая красавица империи, некогда подаренная Владыке в качестве невесты. Та, что приняла свою судьбу, осмелилась взглянуть на “тирана” иначе — и неожиданно для самой себя нашла в этом счастье. Леонхард любил её: осыпал подарками и цветами, находил время для прогулок вдвоём даже среди бесконечных забот. Она убедилась в его искренности тогда, когда услышала: «Твоя дочь — моя дочь. Так будет во веки веков». С того дня она всем сердцем желала подарить ему ещё одного ребёнка — его собственного.
Но радость и безмятежность оказались лишь поверх реальности. Розария переживала случившуюся трагедию не меньше мужа, старалась поддерживать его, умоляла позволить ей разделить часть обязанностей, лишь бы облегчить груз Владыки. Однако Леонхард неизменно отказывал: он считал, что её место рядом с дочерью, а дела Империи — испытание, с которым он должен суметь справиться сам. С этим она не могла и не хотела мириться. Пусть её пыл за эти годы угас, но Розария всё же продолжала изредка интересоваться итогами собраний и, что было для неё особенно важно, результатами поисковых операций…
Леонхард вновь опустил взгляд на тетрадь. Перевернув страницу, он продолжил углубляться в свои записи, пытаясь выудить хоть какую-то зацепку.
После того как первая атака была отражена, отец Владыки погиб, а один из личных защитников оказался похищен, Леонхард отдал приказ начать поисковые операции. Он рассчитывал, что Каратели и Судьбоносцы быстро разберутся с задачей, но, вопреки ожиданиям, всё затянулось. Следов не было. Доминик будто сквозь землю провалился.
Пальцы Леонхарда непроизвольно сжали тетрадь, зубы заскрежетали, сердце забилось чаще. Перед глазами вновь встал Рюо — в тот миг, когда приказ был отдан, он бросился к Повелителю с отчаянными криками, умоляя позволить ему участвовать в поисках. Леонхард назначил его ответственным за подготовку солдат и предоставил право напрямую распоряжаться войсками. В глазах воина горела ненависть к их общему врагу, и Владыка не сомневался: Рюо ничего не упустит. Но вместе с тем он ясно понимал — движет им не долг, а личная боль: пропажа брата.
Ожидания оправдались. Рюо вникал в каждую крупицу сведений и требовал того же от других. За день, прожитый впустую, он карал подчинённых: заставлял часами держать планку, пока земля не пропитывалась потом, гонял кругами по тренировочному полю, пока ноги не отказывались слушаться. А самых провинившихся порой награждал плетью. Он стал суров и непоколебим, и даже Владыка не вмешивался в его методы — слишком ценна была добытая им информация, куда надёжнее донесений Судьбоносцев или Карателей.
Железная дисциплина, никаких поблажек, страх вернуться ни с чем — вот чем Рюо закалял своих людей. Но в основе этой суровости лежало одно: жгучее желание мести, которое пожирало душу и не давало смириться. Вера в то, что брат ещё жив, и можно будет вернуть его обратно, держала его на ногах и подталкивала идти дальше.
— Ещё чаю, мой Повелитель? — вывел его из размышлений голос Айзека.