Мел противно поскрипывал под настойчивой рукой старенькой учительницы. Надежда Валерьевна старательно записывала домашнюю работу на следующий урок, с трудом доставая до верха доски.
— На следующей неделе вы сдаете мне стихотворение наизусть, а завтра мы пишем контрольную по всему разделу учебника, — тишина класса нарушилась недовольным сопением, — вы знали об этом еще с начала месяца, мои дорогие, нечего мне тут театрально вздыхать!
Отряхивая руку от мела, педагог возвращается за свой стол, раскрывая журнал. Пухленькие пальцы противно постукивают об исписанные страницы.
— Боров, к доске.
Ослепительная уверенность вышедшего парня раздражала. Рома вполуха слушает монотонный рассказ вызубренного стихотворения, задумчиво разглядывает желтеющие листья за окном.
Осень в этом году выдалась на редкость теплой, продолжительной. Начало октября ощущалось последними деньками августа, умиротворенными вечерами с друзьями, беззаботными ночами в парке около дома, теплым чаем по утрам, но на деле заставляла вставать ни свет ни заря, наспех завтракать и бежать в школу. Восьмой класс не порадовал увеличившимися количеством уроков, надоевшими исписанными партами, заново обшарпанным полом в коридоре, недовольным охранником и строгими учителями, километрами домашки…
В общем, концентрацией и не пахло, поэтому Рома вздрагивает от прикосновения соседки по парте.
— Тебя зовёт, — поясняет зубрила недовольным голосом.
Подавив желание показать язык, рыжеволосый мальчик с притворно виноватым видом лепечет «не готов», отрывая взгляд от осенних листьев.
Разочарованно вздохнув, Надежда Валерьевна вдавливает ручку в журнал, оставляя красную пометку. Рукав её заношенного фиолетового кардигана оголяет старческое предплечье, и Рома с содроганием поднимает взгляд на недовольное лицо.
— И почему же, молодой человек?
— Забыл.
Он не хочет оправдываться. Вечер выдался шумным и веселым, по домам расходиться стали позднее обычного, а кроватка в комнате манила неимоверно.
— Меньше пить надо, а то и так дурак, — слышится насмешливый шепот одноклассницы.
— У тебя забыл спросить, зубрила.
Раздраженный взгляд утыкается в уродливую бородавку на подбородке, скользит по кривым губам, некрасивому пушку намечающихся усов и носу-картошке, в конечном итоге останавливаясь на тускло-серых глазах девочки.
Она поджимает губы, слегка хмуриться и выдавливает писклявым голосом очередную несуразицу. Рома с силой сжимает кулак, продолжая огрызаться.
Как он её ненавидит! Всезнайка, хвастливая дура, неопрятная зубрила! Дроздов упрямо игнорирует неприятный запах изо рта, собранные в пучок грязные волосы, мокрые от пота подмышки — стоит только заикнуться об этом и Хвостова побежит жаловаться матери. А так хотелось услышать хруст её носа, ощутить теплую кровь… Лишь бы заткнулась!
— С брата пример брать надо было. Или не успел?
— ЧТО? — взрывается мальчик, подскакивая, — Да пошла ты…!
Дальнейшую гневную тираду Надежда Валерьевна прервала громким ударом журнала о стол. Уродливо покрасневшие щеки выдавали степень её разочарованности в когда-то любимом ученике.
— К директору! — гаркает старушка, не отрывая гневного взгляда от нарушителя тишины.
С трудом оторвав глаза от мерзкой девчонки, Дроздов раздраженно шествует со своей последней парты на выход. Как же он её ненавидел! И чего только она пристаёт к нему, цепляется и намеренно злит?
Около второй парты его рукав одернули. Не утихшая ни на минуту злость вновь подняла свою голову, заинтересованно всматриваясь. Сам Рома резко развернулся, готовый разразиться матерными тирадами, и плевать на последствия! Ну сколько можно его доставать!
Зелень знакомых глаз отрезвляюще сталкиваются с безумными карими. Светлые тонкие пальцы с ухоженными ногтями нервно постукивают по парте, русая бровка вопросительно выгибается, обеспокоенный взгляд пробегается по лицу и Рома пустеет внутри.
Разве она стоит его внимания? Злости? Его и без того пошатанной репутации отличника? Стоит ли она переживаний его друзей?
Нет.
Секундная заминка остается проигнорированной Надеждой Валерьевной. Стряхнув напряжение с плеч, Рома кивает в извинении и продолжает свой путь.
Выцветшая зеленая краска облупилась в углах, светло-коричневый пол блистал испачканной новизной и специально нарисованными классиками, цветы на подоконниках поджимали кончики лепестков, разбавляя безжизненные коридоры. Разные стенды украшали пустоты стен, но выглядели старыми, потрепанными временем, неиспользуемыми.
Кабинет директора располагался на первом этаже, у входа. Рома тоскливо преодолевает последние ступеньки лестницы, лениво вышагивая к неминуемой лекции навстречу. Небольшое свободное пространство в школьной рекреации отдали под стенд с расписанием и объявлениями, а уголок в верхнем углу отвели под ныне неприметную бумажку.
Под выцветшей от времени фотографией красовалась выведенная красным надпись «Петр Дроздов». Буквы ниже стерлись окончательно, скрывая от любопытствующих всю необходимую для опознания информацию. Впрочем, не было и любопытных.
Карие глаза безуспешно пытаются различить на бумажке лицо своего старшего брата, но скользят по размытой от качества печати, неразборчивой мешанине серых оттенков. Образ улыбчивого паренька с аккуратным шрамиком над бровью сам всплывает в воспоминании, выбивая воздух из легких.
Это было так давно. Это надо отпустить.
Рома с силой жмуриться, делая шаг назад. Рука непроизвольно сжимается в кулак, когда опечаленное сознание подкидывает образ соседки по парте. Мотая головой, прогоняет бунтующую злость, уверенно разворачиваясь к своей цели.
Деревянная дверь завешена осенними украшениями, от яркости которых рябило в глазах. Его ждала отвратительно долгая лекция о неподобающем поведении, душещипательные по мнению директора разговоры о брате и отношении в семье, сокрушительные речи о разбитых им надеждах и пожелания разобраться в себе, вернуться к хорошей учёбе…
Дома было неестественно тихо. Днем, вернувшись после учёбы, Рома не обратил внимание на отсутствие домохозяйки матери и выходного отчима, — сразу спрятался в комнате, заваливаясь спать.
Не задёрнутые шторы открывали черноту за окном. Осень, принесшая в этот мир не только полупустые деревья, но и лиственную слякоть под ногами, постепенно откусывала и длину светового дня. Сумерки едва брезжили на горизонте, укрывая город плотным одеялом темноты. Редкие фонари старательно отвоёвывали светлое пространство, не в силах выйти за контур своих возможностей.
Схватив забытый днем телефон с комода в гостиной, нажимает кнопочку включения. От яркости экрана слезятся глаза, но Рома упорно всматривается в цифры: «19:48» и «78%». Отлично.
Старые потертые джинсы свободно болтались на талии, растасканная футболка скрывалась под зеленым безразмерным свитером, а новая ветровка вовсе не улучшала положения. Вглядываясь в отражение входного зеркала, Рома с удивлением подмечает мешки под глазами, растрепанные волосы, красные полосы от подушки, неизвестного происхождения синяк на шее. Когда он только успевает ударяться о предметы?
Растоптанные кроссовки идеально сочетаются со стилем «я живу на улице уже полгода» и парень хмыкает от этой мысли.
Старая деревянная входная дверь скрывала за собой железную, тяжелую. Оглянувшись, Дроздов как можно тише скрывается в подъезде. Мало ли мать с отчимом решили уединиться в спальне, и, не приведи святых енотов, он их отвлечет!
Обычно его телефон разрывается от звонков и сообщений, ведь несчастная мать боится потерять второго сына, а после, обнаружив его спящим, домохозяйка превращается в бестию с тяжелой рукой. Сейчас его телефон молчал, и Роме лишь оставалось надеяться, что конфетно-букетный период женщины отвлек её от обыденной ругани.
Как же он её ненавидел! Похотливая истеричка таскала домой мужиков, пока отец всю жизнь положил на обеспечение своей семьи, закрывал глаза на измены и верил в лучшее будущее. После пропажи Петра всё рухнуло окончательно. Не справившись с горем, мужчина запил, вскоре скончался, а потаскуха ворчала о пропаже «ценной рабочей силы».
Когда на пороге их квартиры появился отчим, Рома хотел выколоть ему глаз вилкой. Мерзкий урод, одутловатый и грубый, гадливо поддакивал каждому высказыванию новоприобретенной жены, время от времени старался строить из себя заботливого папашку, но нервы сдавали быстрее, отвратительная грязь лилась из его рта всё чаще, — парень стал игнорировать и его тоже.
Темнота на улице не была кромешной, парень решает не включать фонарик. За время его сна прошел дождь, размочивший мешанину грязи и листьев под ногами, и Рома старательно огибал места их скопления, — подошва обуви доживала свой последний сезон.
Место их встречи представляло собой заброшенную школу в паре кварталов от его дома. Бывшая обитель знаний имела такую же планировку, как и нынешняя, но разваливающаяся на глазах она отпугивала всех прохожих.
Несколько лет назад здание было более безопасным, но крайне аварийным. Подростки и дети всего района сбегались туда вечерами как на детскую площадку, старшие классы приватизировали дальние кабинеты, разгребли там завалы и устраивали вечеринки с колонками, громкой музыкой и алкоголем.
Исписанные, облезлые стены хранили в себе столько тайн, важных моментов, страсти и ссор, что просто не выдерживали со временем. Лестницы на второй этаж обвалились, отрезая путь наверх, но изобретательный Алекс решил эту проблему.
Низкий и юркий, в то время пятиклассник, парень притащил из дома веревочную лестницу, а Петр, по долгу совести не сумевший отпустить брата одного гулять с друзьями поздно вечером, подсаживал непоседу с плеч. Калинин едва ухватился руками за целые ступеньки, когда со стороны спортзала раздался оглушительный визг.
Долго не думая, Петр руками подтолкнул Алекса, буквально закидывая паренька на верх, приказал ребятне оставаться на месте и побежал в сторону шума. Испуганные, дети храбрились как могли, а мальчик на верху решил отвлечься делом, — что бы не произошло внизу, его это уже не достанет.
Второй этаж пострадал намного меньше, потому что тут не сновали орды кричащих детей, желающих разрушить все вокруг. Обвалившийся местами потолок и сильно облупившиеся стены с прогнившим дощатым полом сохранили едва ли не первозданный вид на момент опустения.
Быстро осмотревшись и не найдя ничего лучше, Алекс крепко привязал веревочную лестницу к железным перилам, хорошо сохранившимся во времени. Гвалт снизу его интересовал не так сильно, поэтому самостоятельно спустившись вниз он удивленно оглядывался.
Друзей по близости не было, запоздавшие подростки стремительно неслись на выход, крики из спортзала стихли, а в далеке слышался вой сирен.
— Алекс...? — из единственно уцелевшей декоративной колонны выглядывала рыжая макушка.
Напуганный шумом и суетой, Рома отказался бежать с друзьями на выход, — его лучший друг был на втором этаже, а брат убежал в эпицентр хаоса, — спрятался в первое попавшееся тихое место неподалеку и ждал. Он ведь не мог их бросить! Побежать за братом боялся сильнее всего, тот говорил никуда не уходить, а притихший и не отвечающий со второго этажа Алекс нагнетал жути.
Дроздов так и просидел, забившись глубже в своем схроне. Упорно старался не стучать зубами от страха и накатившего холода.
Позже они узнали, что причиной переполоха стала банальная неосторожность в аварийном здании. Выпивший подросток выкручивал пируэты, споткнулся о дыру в полах спортзала и неудачно приземлился виском на выпирающую доску.
Родители, словно только сейчас вспомнившие о существовании такого опасного места близь домов, строго настрого запретили детям туда ходить. Так заброшенная школа опустела на треть посетителей, оставив в своих стенах самых верных и безбашенных.
Следующий случай произошел спустя два месяца.
Приватизировав второй этаж себе, друзья не хотели повторения разрухи с первым, и им просто нравилась отдаленная тишина их тайного места. Поэтому лестницу они не оставляли висеть, со временем вмонтировав с помощью Петра надежные крепления в стену. Рома, восхищенный задумкой Алекса, решил не подкидывать парня каждый раз наверх, а придумать как доставать её снизу.
Рому провожали первого. Его возмущение даже не стали слушать, а небольшой бойкот напрочь проигнорировали.
Шли в тишине. Девушка устало поглядывала в сторону своего дома, Алекс умиротворенно наслаждался темным временем суток, а Рома отстраненно плелся сзади, кутался от колючего ветра и терзал губу.
После пропажи брата он часто закрывался в комнате и пожирал глазами пустующий угол комнаты. Мать, не долго страдавшая по Петру, отдала все его вещи в ближайший приют, слезливо разыгрывая сценку «он бы этого хотел». А после пришла домой, не отлепляя скользкую улыбку с перекошенного лица.
Как же он её ненавидел! Прошло всего два месяца, спасатели и жители города день и ночь прочесывали близлежащий лес, а убитая горем домохозяйка распивала вино с толстенным мужчиной, пронзительно повизгивая от пошлых шуток. Её сгнившие зубы смели показываться из-под бугристых неровных губ, отдающий желтизной язык ворочался в едком «доигрался», мутные глазищи прожигали брезгливостью и затаенной радостью…
Спустя ещё месяц рыжей прохвостке надоело притворяться горюющей матерью и в ход пошли осточертевшие истерики. Не виданное дело, чтобы женщина в самом расцвете сил убиралась и готовила сама, когда в соседней комнате есть бесплатная рабочая сила!
Рома удивленно поднимал на неё глаза, ошарашенно кривя рот в подобии ухмылки.
— Сама разгребай! — огрызался мальчик, впервые заговорив с матерью после пропажи вещей брата.
Он старательно игнорировал визги женщины, стоически переносил побои взбешенного отчима и опустевшим взглядом сверлил школьного психолога.
Как они могли! Жить дальше, веселиться и считать себя добродетелью, когда пропавший подросток мог умирать прямо сейчас, в эту секунду, когда яркая помада трескалась от пронзительных оров!
Дроздов часто моргал, игнорируя настойчивое внимание друзей. Зачем ему прогулки, посиделки и разговоры о чем-то обыденном? Это повторялось изо дня в день, не имело динамики и блистало невежеством!
Время летело слишком быстро. С десяток фальшивых лиц чередой сменялись перед ним, выплевывая насквозь прогнившие ложью слова о сочувствии. Он хотел сбежать от всего этого двуличного маскарада!
Разбитый и не принимающий реальности, рыжий мальчик калачиком прятался под одеялом, всматривался в плакаты на стене и вытирал слёзы.
Этого просто не могло быть! Добрый старший брат, защищавший его от бестии матери, с легкой улыбкой предлагавший разделить домашние дела, переживающий за его разбитые коленки и помогающий с учёбой! Его единственный близкий человек, которому он мог довериться! Его яркие краски в серых буднях, часы смеха и сплетен, прогулки в ночи и вкусные омлеты по утрам!
Рома брезгливо оглядывал участкового, мечтая превратить его чай в кружке в кислоту.
— Это часто происходит, — пожимал плечами сероватый лицом мужчина, — сбежал из дома, начал самостоятельную жизнь, посчитал себя взрослым… Подростки, что с них взять.
Мать кокетливо задирала юбку повыше и улыбчиво кивала головой.
— Да, да. И я о том же, взбалмошный возраст, — сокрушительно трясла завитыми локонами, закусывая губу.
Как он хотел оторвать её эти бугристые отростки на лице! Это чудовище не имело право говорить нечто подобное, когда воспринимала старшего сына как бесплатную уборщицу.
— Ром? Ты опять? — Дадаева возмущенно скрестила руки, топнув ногой.
Уродливые обои в цветочек размываются перед глазами, открывая темноту ночи и подбитый тусклый фонарь над подъездной дверью. Когда они успели дойти?
— Что опять? — дезориентировано мямлит мальчик, с удивлением отмечая одутловатое перекошенное лицо подруги.
Вика внимательно всматривается в потерянное лицо друга, опускает руки и рвано выдыхает.
— Ничего, — шелестит писклявым голосом, — до завтра.
— Ага.
— На пару слов, — невозмутимо кидает Алекс, отходя дальше, к двери.
Уставшие ноги гудят от напряжения, но Рома непоколебимо направляется за ним. Светящаяся зелень русого мальчика понимающе упирается в сжатый кулак Дроздова.
— Все хорошо?
— Более чем, — отмахивается.
— Сегодня ты сильно рассеян…
— Не выспался, — прерывает Рома, всматриваясь в облупившуюся краску двери.
— Ясно. Спокойной ночи.
— Ага.
Алекс дергано двигает рукой, проходя мимо.
— Ну что с ним? — слышится сзади удаляющийся противный голос Вики.
«Ничего со мной», безэмоционально парирует Рома в голове.
Замёрзшая рука непослушно тянется к ручке, но замирает. Прохладный воздух гарью заполняет легкие и парень удивленно оглядывается.
Как он мог не заметить этот запах? Когда успел замерзнуть?
На горизонте полыхающим факелом выделялись яркие всполохи языков огня, едкий черный дым большими клубами быстро вздымались кверху, пронзительный ор сирен резал тишину ночи, любопытные носы утыкались в грязные стекла, жадно вглядываясь вдаль широкими глазищами. Его зашторенное окно серой безликой кляксой растеклось посреди завлекающей гирлянды мягкого света.
Но это не имеет значения. Опустошенно отогнав надоевшие за день мысли, дергает дверь на себя.
Обшарпанный подъезд встречает его тухлым застоявшемся запахом сырости и прогнившими перилами. Бетонные ступеньки обсыпались от старости, крошились под тяжелыми ногами жителей и хранили на себе замазанные непристойности.
Разобрав знакомое «грязная» в непонятном потоке написанных оскорблений, Рома достает из кармана телефон, безуспешно нажимает пару раз на кнопку включения и вздыхает.
Лампочек в подъезде не было лет шесть. Мелочные старики с нижних этажей часто визжали, требуя восстановить несчастные жертвы вандализма, но ЖЭК упорно отрицал свою ответственность, а другим обитателем обветшалого дома темнота не мешала.
Первые шаги парень делал наощупь, старательно отгоняя воспоминания.
Петр хотел купить лампочки с зарплаты.
Подпрыгивает на месте, открывая глаза (когда успел закрыть?), и смело делает шаг в перед. Подошва ботинка нащупывает неровность ступеньки, вторая нога приземляется на следующую, тело уверенно ориентируется в знакомом пространстве.