Дождь лил уже третий час подряд, тягучий и неумолимый, будто сама ночь решила отмыть город от грехов — тщетная затея. Генри Вайс стиснул руль, уставившись в дорожные потоки света, размытых по стеклу. Низкое гудение двигателя и равномерный стук капель по крыше «Лексуса» действовали на нервы странно умиротворяюще, почти усыпляюще. Помятый пакетик кофе валялся в подстаканнике, но пить уже не хотелось — с горечью приходила только усталость.
Он опустил голову на спинку сиденья, прикрыл глаза — всего на пару секунд — и почти тут же подскочил от резкого треска рации.
— Шериф, ты где? На Стрэд, 38 срочно. Возможный суицид, — голос диспетчера был хрипловатым, заспанным, словно тот не до конца переваривал произошедшее.
— Принял, — ворчливо отозвался Вайс, поворачивая ключ зажигания. — Еду.
Посмотрел на часы: 23:47. Дождливый август, город под одеялом туч.
«Прекрасное время для самоубийства», — усмехнулся тот про себя. «Только бы обошлось без политики или громких фамилий».
Стрэд, 38. Не полицейский участок, а адрес частной клиники «Нейросфера». Элитное заведение, где богатые пациенты платили бешеные деньги за то, чтобы кто-то копался у них в голове.
«Нейросфера» стояла особняком, ровные ряды окон уходили в небо; сливалась с тьмой — если не считать парковки, утыканной машинами скорой, полицейских, и единственным черным «мерседесом» из так называемого высшего общества. Желтая лента ограждения подрагивала на ветру, будто пыталась защититься от зловещей ночи.
Вайс остановил машину, выдохнул — и вышел под дождь. Капли били по лицу, забивались за воротник плаща, сразу становилось зябко.
— Кто обнаружил? — спросил он у хмурого полицейского у входа, быстро пробегая глазами по знакомым лицам.
— Уборщица, — буркнул тот, поправляя кепку. — Увидела свет под дверью кабинета, а дверь заперта изнутри. Решила проверить.
Молодая женщина, заведенная внутрь, дрожала, вцепившись в носовой платок.
— Он был жив, когда вы сюда пришли? Может, слышали выстрел? — мягко спросил Вайс.
— Нет... Тишина. Запах странный был... Металла, — глаза у нее были красными от слез, на бледном лице видны дорожки туши.
Вестибюль походил на холл пятизвёздочного отеля — стены из темного дерева, полы безупречно вымыты, повсюду рассеивающий свет бра; пахло не просто чистотой, а дорогостоящим антисептиком и мебелью из красного дерева. Где-то дальше, из-за поворота, долетал невнятный шепот медиков.
На втором этаже, в конце коридора, толпились — кто в белых халатах, кто в формах — смотрели на него с тревогой, как на пожарного, вдруг появившегося во время торжественного открытия.
— Дайте мне пройти, — вежливо, но твердо сказал Вайс, пробираясь сквозь цепочку.
В редких, но метких деталях обстановка выдавалась стерильной роскошью: бронзовые ручки, картины местных художников, свежие лилии, едва уловимый аромат вербены откуда-то из глубины кабинета. Ни пыли, ни соринки. Все было слишком правильно, чтобы быть случайным.
За массивным письменным столом на кресле из черной кожи сидел мужчина лет пятидесяти — с его лица застыла невыразимая пустота. Голова откинута назад, глаза полуоткрытые, губы тронула едва заметная судорога. На виске — кровавое пятно, прострелянная кость. Правая рука сжимала пистолет, «Глок-17». На столе, аккуратно ровно перед телом, лежал белый, чуть подрагивающий от сквозняка лист: «Я больше не могу. Простите меня.»
— Итан Уиллер, — сказал кто-то за спиной Шерифа. — Владелец клиники.
Вайс не ответил. Он, будто с головой, нырял в эту картину. Свежий стригущий свет лампы выхватывал каждую деталь: стакан с остатками янтарной жидкости, второй — чистый, с ровной кромкой, будто его только что достали из мойки; между ними — пепельница, пустая, чистая. Никаких окурков, хотя запах табака витал в воздухе.
Его взгляд еще раз скользнул по телу: поза, в которую неуклюже посадили человека, не соответствовала панике последних секунд жизни. Слишком аккуратно. Слишком чисто. При самоубийстве, особенно при выстреле в голову, мышцы разжимаются, человек нередко падает набок либо лицом вперед. Здесь же наоборот — голова выброшена назад, пальцы крепко сжаты. Даже если бы кто-то захотел сфальсифицировать гражданское «самоубийство», навряд ли сделал бы это столь старательно.
— Самоубийство? — спросил он вслух, уже зная ответ.
— Вроде бы да, — пожал плечами судмедэксперт. — Выстрел в висок, оружие в руке, предсмертная записка. Все, как по учебнику.
— Кто-то пил с ним сегодня вечером?
Мужчина, не отрывая глаз от блокнота, ответил:
— Уборщице на глаза никто не попадался. Но тут все строго по пропускам, будем спрашивать.
Вайс присел на корточки, вгляделся в линию ковра: там, где входило и выходило множество ног, едва виднелся след — узкая полоска. Возможно, от женского каблука.
— Кто-нибудь из женщин заходил к нему сегодня вечером? — спросил Вайс через плечо.
— По записям... — быстро листал планшет другой сотрудник. — Только после 21:00 — пациентка, некая Элис Маккинсон. Здание покинула в 21:29. После — только уборщица.
Дождь превратился в ледяную изморось, когда шериф Генри Вайс притормозил свой не первой молодости полицейский автомобиль, у освещенного слабым светом входа в жилой комплекс «RedStar». Белесый свет фонарей скользил по лакированным дверцам машин на паркинге, по мокрой плитке, по серым панелям тридцатиэтажной башни с её безликой роскошью и панорамными окнами. За этими стеклянными экранами прятались чужие жизни, каждая из которых стоила больше, чем его зарплаты за десять лет. Жизни, что хранили секреты за шторами и двусторчатыми дверями.
Генри выключил мотор, посидел в тишине несколько минут. Его рука привычным жестом легла на лицо, размяла ноющие скулы — усталость за эти дни слежки и опросов вплелась в черты, встала тенью под глазами, впала в щеки, и ни кофе, ни хот-доги в дорожных забегаловках не помогали. Наручные часы на запястье показывали почти три ночи. В такое время приличные люди ложатся спать, обнимают кого-то или досматривают свой сериал, а он — впутался в этот клубок лжи и смерти, где каждое действие вызывает новые вопросы.
Он достал блокнот.
«Элис Маккинсон. RedStar, 17 этаж, кв. 174».
Даже в холле сердце кольнуло тревогой — запах свежей плитки, дежурный консьерж в теплом свитере, отсутствующий взгляд. Вайс кивнул тому, не услышав ответа, и устало вдавил кнопку лифта с матово-стальной дверью.
Лифт ехал медленно, точно лениво поднимаясь из глубины подземного гаража. В зеркале отражалось осунувшееся лицо — нос слишком крупный, черные круги под глазами, небритость, давно требующая уважения. В детстве Генри думал, что полицейские должны выглядеть мухами в янтаре, неуязвимыми. В своей сорок второй год жизни он казался себе привидением среди живых, будто чужой в собственной коже.
Наконец, дверь скользнула в сторону с глухим вздохом. Длинный пепельный коридор встретил его беззвучием — глушь, лишь пару дверей украшала полоска света. Вайс шагал, прислушиваясь к собственным мыслям и к эху шагов, словно сейчас что-то должно было выскользнуть из мрака.
Он взглянул на номер: 174. Звонок. Один раз — тишина. Подумал, что ошибся этажом, но повторил.
Где-то в глубине квартиры скрипнула мебель, послышался едва различимый звук чьих-то шагов босиком. Щелчок — заслонка глазка.
— Кто там? — женский голос, тихий, но с этой твердостью, будто спрашивает не жертва, а судья.
— Полиция, — кивнул он в дверную щель, ловя чужой взгляд. — Шериф Вайс. Мне нужно поговорить с Элис Маккинсон.
Цепь с глухим рокотом перебирают, дверь приоткрывается на дозволенную щель. В этом просвете — фрагмент лица: бледная кожа, темные волосы, собранные в высокий, кажется, небрежный хвост. Серые глаза — большие, чуть влажные, но в них упрямство, неподдельная осторожность, а между бровей — морщинка тревоги.
— Это серьезно? — тихо, выдохнув, она бросает первый вопрос.
— Я хотел бы пообщаться с вами насчет доктора Уиллера, миссис Маккинсон. Можно войти?
На секунду в её глазах отражается страх или просто раздражение — кто разбудил меня среди ночи? Но всё же щелчок цепочки, тяжелая дверь распахивается, пропуская Вайса внутрь.
С порога Генри вдыхает чужой дом. Ожидал роскоши, но встретил холодную чистоту без души: белые кожаные диваны — такие можно только мыть и бояться испортить; стеклянный стол, на котором ничего лишнего; картины — бесперсональные пятна цвета в абстрактном безумии современного искусства. Всё белое, стеклянное, стерильное, ровно так, как любят новые миллионеры.
Маккинсон, будто по привычке, скрестила руки на груди — оборонительная поза, как у подростка на приёме у психиатра.
— Выпьете? — она качнула подбородком в сторону открытого мини-бара.
— Спасибо, я на рабочем месте, — привычная вежливость, за которой всегда скрыта профессиональная бдительность.
Она достаёт из хрустального графина янтарный виски, наливает себе, движения у неё точные, хрупкие, но рука даже не дрожит.
— Тогда я позволю себе расслабиться, — чуть-чуть скользит ирония в голосе.
В этот момент у Генри возникает ощущение, что она далеко не просто жена из дорогостоящих башен. Глаза у нее бездна, спокойствие — холодная вода, в которой отражается пустота.
Он ждет, пока она делает первый глоток. Только после этого, напрямую, говорит:
— Уиллер мертв, — произносит он и ловит мгновение абсолютного шока у неё на лице. Стакан так и застывает у губ, затем возвращается на поднос с легким звоном.
— Что? — хрипит она, голос рвется.
— Убийство. Очень похоже на самоубийство, но, поверьте, это не оно.
— Господи… — она прижимает ладонь ко рту. Её плечи неожиданно поникают, исчезает бравада.
— Сегодня вечером. Вы были его последней пациенткой, — мягко, как будто не обвиняет, а спрашивает.
— Я ушла… в девять тридцать. — Она смотрит куда-то мимо, взгляд размывается — и вдруг резко возвращается к нему. — Я зафиксировала время на телефоне, как вышла, чтобы вызвать такси…
Она машинально тянется к смартфону, лежащему на журнальном столике, но Вайс мягко останавливает — ладонь вверх.
— Не спешите, миссис Маккинсон, — голос у него спокойный, усталый. — Давайте по порядку. Зачем пришли к Уиллеру?
Элис Маккинсон что-то не договаривает.
В зеркало глядел темноволосым, почти лысеющий мужчина с квадратной челюстью и усталыми, выцветшими глазами. Закататься бы — и спать сутки, хотя он знал: не уснет. Не до того.
— Сережки... Почему одна валяется у трупа, а вторая обнаружена... У нее в руке? Случайность или... — он хмыкнул, невесело улыбаясь отражению.
Блокнот, потемневший от частых прикосновений, выскользнул из кармана. На левой странице — имена, даты, заметки, сделанные еще в первые дни расследования. Он принялся перечитывать заметки:
- Сережки. Одна найдена у тела, вторая — у нее.
- Незнакомец в коридоре. Приметы: шляпа, плащ (черные)
- Странные вопросы Уиллера.
Вибрирующий в его правом кармане брюк телефон нарезал его мысли на куски. Вайс нащупал аппарат, но прежде, чем вытащить, пробурчал ругательство себе поднос.
Он не удивился, увидев на экране имя Роберта Винстона:
— Роберт. — коротко ответил Вайс.
— Шериф, срочно, — голос его помощника звучал взволнованно. — Возвращайтесь. Немедленно. Мы нашли кое-что... Не знаю даже...
— Не начинай. Что вы выудили? — Генри попытался сохранить спокойствие, но нервное покашливание эксперта выдало: ситуация хуже, чем кажется.
— Лучше увидеть лично, — прошептал Роберт, словно их разговор кто-то подслушивал.
* * *
Яркий свет оперативных фонарей выхватывал из полумрака детали: пятна крови на столе, следы пороха на стене. Оперативники возились с улик: кто-то перепаковывал стаканы в прозрачные пакеты, кто-то со скрипом шил меловую разметку на стенах.
Роберт стоял у книжного шкафа, и Вайсу на секунду показалось — этот рослый, обычно невозмутимый мужчина вдруг сузился, стал незаметным.
В его руке что-то блеснуло.
— Взгляните, — он выдохнул, словно пытаясь перекричать собственное сердцебиение, и протянул Вайсу маленький USB-накопитель — крохотный, в форме капли.
— Опять эти... Игрушки? — Вайс стиснул зубы. —Ты уверен, что это не какая-нибудь китайская жвачка от предыдущего арендатора?
— Нет. Нашел за томиком «Проклятого дома» от Кинга, в самом дальнем ряду, — Роберт отвернулся, вытирая ладони о халат. — Записей много. Думаю, вам стоит взглянуть.
Вайс подключил флешку к старому, покрытому пятнами ноутбуку, что стоял на столе рядом с лейкопластырями и блокнотом Роберта. Папка, озаглавленная лишь датами и инициалами, мелькнула перед глазами.
Шериф ткнул в одну из записей. «21.10. Э.М.»
— И кто только догадался писать инициалы? — негромко спросил он.
Роберт пожал плечами:
— Не знаю. Может, док думал, что шифрует. Это же Уиллер.
Запись стартовала резким щелчком. Статичное, как у охранных камер, изображение: кабинет — видавшее виды кресло, но идеально чистый стол, на окне — белая, идеально выглаженная тюль. Пара секунд — ни звука, ни движений.
Потом — щелкнула дверь.
В кадре появился Итан Уиллер. Неряшливый, в белом халате, он суетливо поправил очки, оглянулся, словно прищурился на невидимого противника, и принялся что-то быстро записывать.
— «Сеанс 21 октября. Пациент...» — Звук шел с приглушенными искажениями, надломленным голосом.
Он сделал паузу, будто передумал называть имя.
Затем дверь снова распахнулась — на пороге стояла Элис Маккинсон. Вайс подался вперед: та же женственная неуверенность в походке, тот же жест — прихлопывать прядь волос за ухо. На ней — светлый свитер и черные джинсы, полурастекшая тушь вокруг глаз.
Но было что-то еще. В походке чувствовалась тревога, в движениях — латентная агрессия.
— «Вы опять не спали?» — мягко, почти по-отечески спросил Уиллер.
— «Нет, доктор... Мне... Мне опять снился этот сон» — голос девушки дрожал, но слова были произнесены четко, на грани срыва.
— «Про мужчину в черном?» — уточнил тот, не глядя в глаза.
Она кивнула, отводя взгляд к окну.
— «Да. Он стоит передо мной и все повторяет, будто издевается надо мной: ‘Ты уже должна была вспомнить’...»
На экране зашуршали листы. Вайсу захотелось крикнуть: «Да поговори ты с ней по-человечески!», но мозгоправ действовал по своим правилам.
— «Элис, — серьезно начал он, отодвигая тетради, — мы уже полгода работаем вместе. Но ты до сих пор не рассказала, что произошло тогда... В тот день, когда тебе исполнилось четырнадцать.»
Маккинсон стиснула кулаки так, что побелели костяшки. На тыльной стороне ладони вайс заметил свежий порез.
— «Я НЕ ПОМНЮ!» — резко сказала она. Вроде бы тихо, но в этой тишине голос прозвучал так, будто кто-то бил по батарее кулаком.
— «Ты помнишь, Элис, — вновь мягко, но настойчиво. — Ты просто боишься. Это нормально.»