Девчонка была чудо как хороша. Рыжая, гибкая, шустрая, яркая, как язык пламени. Такие в средние века танцевали на помостах, на площадях самых больших городов, и горожане щедро сыпали монеты в подставленный бубен.
— Инквизитор, – притворно строго тянет она, отступая в тень дома. Во мрак; дом полон мрака, но это не ночная темень. За окнами день. И только здесь, в доме, шевелящаяся и живая тьма… — Неужто у вас рука на меня поднимется?..
Сказала — и рассмеялась, звонко, беззаботно, словно эта мысль показалась ей очень абсурдной.
Она улыбается, показывая красивые ровные крупные зубы, встряхивает головой, откидывая на спину крупные кольца огненно-рыжих волос, и отступает еще. Слышен шорох ее босых ног по захламленному полу, в разрезе длинной юбки на миг ослепительно-белым сверкает красивое бедро. Под тонкой блузкой, сползшей с соблазнительного округлого плеча, в свете случайного луча света видны острые соски. И сама грудь — полная, колышущаяся, наверняка тяжелая и упругая.
Такую грудь приятно тискать, мять жадными пальцами, прижав извивающуюся девчонку к стене. Слушать ее стоны и всхлипы и кусать соски, чтоб они стали красными, ярче ягод…
— Вы не можете быть таким жестоким, инквизитор, — капризно тянет девчонка и закусывает губу. Так маняще, так сладко… Губы — как сочный плод. Как мякоть сладкого апельсина. Тронь — и польется сок, которым невозможно упиться досыта, все время будет мало…
Суккуб пускала в ход все свои чары, все свои силы.
Перед глазами плыло от вожделения, на языке мерещился вкус ее языка и ее нагретой солнцем кожи. Хотелось припасть к этой женщине, прижаться к ее пахнущему летом телу, и забыть обо всем. Хотелось так, что становилось больно от нетерпения и от желания.
Но суккубке этого показывать было категорически нельзя.
Безразличие и покой; и тогда она, может быть, уменьшит свое воздействие, и влечение будет не таким одуряющим и мучительным…
— Могу, — возразил Тристан, крепче сжимая рукоять верного ножа. — Я могу убить абсолютно любого, если под нарядной оберткой прячется зло.
— Вы такой жестокий, инквизитор, — с чувством говорит суккуб и обиженно надувает губы. — Как вам в голову-то пришло, что я зло. Я могу и обидеться.
— И что тогда? — поинтересовался Тристан.
Он уже несколько раз мог коснуться девчонки ножом, но все тянул. Каждый раз, когда его рука почти касалась ее тела, Тристан сжимал зубы, отводил руку, почти невидимую во мраке, и продлевал свои мучения. Нет, не сейчас. Еще немного. Еще совсем немного посмотреть на нее.
Вожделеть ее.
Думать о ней такие вещи, что кровь закипает в жилах.
Суккубы любят боль.
Они, смеясь, вытаскивают из души мужчины всех демонов, все потаенные, грязные желания и раздувают пожар страсти до такой степени, что и не замечаешь, как уже трахаешь ее, хлещешь по ее аппетитной заднице так, что она горит под ладонями, нарумяненная ударами, и трахаешь, трахаешь до одури горячее, сладкое, узкое тело…
— Тогда, инквизитор, — посмеиваясь, ответила девчонка, — ваши грешные и такие соблазнительные мечты не исполнятся. Ни одна из них… нет, нет и нет! Я же слышу, как вы хотите меня. Слышу, как бушует кровь в ваших венах. И ваши мысли, грешный святоша, я тоже слышу. Слышу, как вы хотите заставить меня кричать… стонать… плакать от удовольствия. Слышу, как вы хотите сделать со мной то, чего не делали ни с одной женщиной, никогда. Слышу, как вы давите свой порок, душите свою тьму. Слышу, как по вашему лбу струится пот. О, вы сильный мужчина, безусловно, сильный! Никто не вынес бы искушения больше, чем вынесли вы. Но поддаться женщине — это не слабость и не позор. Это будет означать, что вы сделались ее властелином. Безупречный белый ангел…
Ее лицо белеет прямо напротив его лица. Такое юное и такое трогательно-прекрасное.
Но это не потому, что суккубка решила поговорить. И не потому, что она очарована, хотя искусно делает вид, что засмотрелась в алые глаза инквизитора.
Ей просто некуда бежать.
Позади нее стена, и на ней начертаны заклятья, которых она боится, как огня. Или чего там боятся суккубы.
Она загнана в угол, Тристан поймал ее, и она приложит все усилия, чтобы вывернуться из рук инквизиторов.
Ну же! Давай!
Вспори ее безупречную оболочку!
Тьма шептала, смеялась и бубнила что-то в уши, ласковыми девичьими голосами завлекала и соблазняла, обнимая Тристана за плечи.
Письмена на стене вспыхнули алым, опаляя жаром нежную кожу суккубки, и та придвинулась чуть ближе к Тристану, так близко, что они стояли почти обнявшись.
В ее красивых глазах отражалось лето и любовь. Воображение охотно дорисовывало на ее рыжей голове венок из чуть увядших от жары трав.
— А давайте, — ее голос испуганно дрогнул, — давайте убежим ото всех, Тристан? Только вы и я. Вы же можете оставить свою службу?.. Вы же хотите быть счастливым?
Ее ладони скользнули по его плечам, но прежде, чем она выпустила острые отравленные когти, нож Тристана взлетел и коварно ударил ее в живот.
— Нет.
Раздался странный звук, словно кто-то во тьме наступил на хрупкую яичную скорлупу.
— Глупая потаскуха. Как ты могла поверить, что справилась со мной так запросто?
Суккубка, до этого моменты бывшая прекраснейшим из существ, ахнула и ухватилась за пробитое место, черным провалом обозначившееся на коже. Но Тристан не ограничился одним ранением. Рванув нож вверх, он провел на теле женщины длинную черную полосу, все с тем же отвратительным хрустящим звуком, и из-под ножа его посыпались тараканы, личинки, труха, словно он старое мусорное ведро вспорол.
— Давай, покажи свое личико, красотка!
Чары схлынули, от возбуждения больше не стучало в висках. Тристан вздохнул смелее, переживая последние мгновения наваждения, и недрогнувшей рукой начертил на лбу суккубки знак благословения. Все равно что вкатил пулю в ее череп. Она закричала, извиваясь на его ноже, вцепилась в его руку, но он держал ее голову, как огромное яблоко в ладони, и меж пальцев его шел дым.
Тристан даже немного волновался, нажимая кнопку звонка и прислушиваясь к глубокому, низкому звуку колокола, возвещающему о приходе гостей.
Двери открылись почти сразу же, будто хозяйка поджидала Тристана. Однако, радости на ее лице заметно не было.
— Тристан? — холодно произнесла Софи, отступая вглубь холла и поправляя прическу, немного смущенно, немного растерянно, будто визит инквизитора был для нее небольшим, но потрясением. — Что тебе нужно?
Этот вопрос был задан, пожалуй, излишне эмоционально. Тристан, перешагнув через порог, небрежно расстегнул пуговицы своего пальто и, щуря глаза, словно в них бил слишком яркий свет, произнес:
— Я хотел бы поговорить с детьми. Можно?
— Ну, разумеется, — холодно ответила Софи. Обиделась; наверняка ждала, что Тристан скажет хоть слово о ней. Но он промолчал.
— Отличный день, мадам Софи! — жизнерадостно выкрикнул Густав из-за плеча Тристана, улыбаясь Софи во весь рот. Он действительно рад был видеть старинную приятельницу. А вот она его, кажется, нет. Тот факт, что Густав остался с Тристаном, встал под его знамена и принял инквизиторский сан, отчего-то сильно ранил самолюбие Софи. Она восприняла этот выбор старого друга предательством, и Густаву больше не радовалась.
Поэтому он, наткнувшись на ее холодный взгляд, притих, и улыбка его погасла.
— Позови сыновей, — распорядился Тристан, снимая пальто.
Софи молча приняла одежду и поморщилась: на плече ткань была разорвана суккубскими когтями.
— Я зашью, — так же холодно произнесла она, любовно приглаживая черную ткань.
— Благодарю, — произнес Тристан.
Софи не изменилась, не постарела ни на день. Она была все такой же прекрасной девушкой, какой Тристан ее встретил когда-то. Но вернувшаяся душа сделала ее другой — и эту другую женщину, узнав, Тристан не смог полюбить.
Она была не плоха; не зла и не порочна. Но другая.
— Что же тебе надо, Тристан? — спросила вдруг Софи, внимательно глянув на инквизитора. Так глубоко, что, казалось, рассмотрела всю его душу. — Почему ты все бегаешь, что ты ищешь?
Этот вопрос Софи уже задавала ему, когда Тристан вздумал уйти от нее. Этим же изумленным, непонимающим тоном. Что же тебе надо…
— Я ищу преступников, Софи, — будничным тоном ответил Тристан. — Я бегаю за преступниками. Давай обойдемся без сцен.
— Я подарила тебе то, что не смог подарить никто из твоих многочисленных любовниц. Я родила тебе сыновей. Этого мало, скажи? Неужто это для тебя ничего не значит?
— Софи! Дело ведь не в сыновьях. Любят не поэтому.
Софи лишь отрицательно кивнула головой.
— Ты снова влюблен, Тристан, — горько заметила она. — Я хорошо знаю этот твой взгляд. У тебя глаза горят упрямством и предвкушением. Ты еще не пробовал ее? Пришел ко мне, а все мысли о ней… Ты даже не видишь меня.
Софи внезапно шагнула вперед, обхватила инквизитора за шею, вдохнула аромат, исходящий от Тристана, и жадно прихватила губами его губы, словно сцеловывая с них запретную и желанную сладость.
— Нет, — шепнула она, через силу отрываясь от Тристана. — Не притрагивался… даже не целовал. Твои губы жаждут ее. Боже, как сладко их пробовать! Ты горишь от страсти, Тристан. Как в старые добрые времена. Кто она? Я думала, ты остыл навсегда. А тут такой юношеский пыл! Даже интересно стало на нее посмотреть.
Тристан удивленно изогнул бровь, расцепил руки женщины, обвивавшие его шею.
— Я дрался с суккубом, Софи, — как можно мягче ответил он, отстраняя от себя бывшую любовницу. — То, что ты увидела в моих глазах, не более чем остатки ее чар. Не выдумывай, Софи. И позови, наконец, близнецов! Мне нужно с ними более чем серьезно поговорить.
— Они что-то натворили? — нахмурилась женщина.
— Нет, конечно. Иначе б я не был так спокоен. Просто нужно кое-что обсудить.
— Пройди в кабинет, — велела Софи. — Там вам никто не помешает.
И она отошла, тихая, как тень.
Тристан, переведя дух, глянул на незаметного, тихого Густава, и тот пожал плечами:
— Старые чувства, — произнес он, изо всех сил стараясь выразить на своей подвижной физиономии сочувствие и понимание. — Они не прошли у мадам Софи. Она все еще ждет, что вы вернетесь. Это всегда тяжело.
…В кабинете Тристан привычно уселся за стол. Хоть тут и было безупречно чисто, он понял, что кабинетом никто не пользуется. Вероятно, потому, что все еще считают это его личным пространством. Ага, и трубку забытую из ящика не убрали и не выкинули. Тристан вынул ее, машинально набил табаком, который отыскался здесь же, в ящике стола, прикурил и выпустил душистое облако дыма.
«А она курит похожий табак, — вдруг подумал Тристан, вспоминая девицу и запах ее сигарет. — Если не точно такой же…»
За дверями послышался хохот и топот, словно стадо молодых слонят выбежало на прогулку, и Тристан невольно встал, волнуясь.
Дверь отрылась, и в кабинет вломилась пара юношей лет восемнадцати-двадцати, таких же белесых, как Тристан. Походка, стать, привычка гордо держать белокурую голову — у всех троих это было один в один, так похоже, словно отражение в зеркале. Природа всех троих наградила одинаковым недугом и одинаковой гордостью в чертах и достоинством в каждом движении.
Тристан казался старшим братом близнецам, а не отцом; огромная разница в возрасте была заметна лишь в его уставшем взгляде.
— Отец! — звонким юношеским голосом воскликнул один из них, спешно закрывая за собой дверь. Второй промолчал, но быстро прошел к инквизитору и горячо его обнял, словно не видел много лет и очень соскучился.
— Алекс, Рэй, — несмотря на то, что близнецы были его точнейшими копиями и похожи меж собой, как две капли воды, Тристан никогда не путал их. Он заглядывал в глаза сыновей и различал их по малейшей тени улыбки. Он обнимал их, совершенно счастливый, и даже позабыл, зачем пришел.
— Давно тебя не было, — тот, что запирал двери и которого Тристан назвал Рэем, солидно подал инквизитору руку и тот пожал узкую ладонь сына.
С утра за завтраком собралась вся семья, как в старые добрые времена: Софи, Тристан, кроткий Алекс и шумный, подвижный Рэй. Ну, и Густав в качестве любимого гостя.
Близнецы были рады видеть с утра отца, Тристан казался беспечен и весел, а Софи, встречаясь с ним взглядом, стыдливо отводила глаза и кусала губы. Глаза ее были красны; видимо, Тристан не дал ей поспать этой ночью, но она не жалела.
— Ты обещал рассказать мне о той девушке, — Софи слегка нахмурила брови. Она как будто и не хотела задавать этот вопрос, но что-то ее беспокоило, царапало, и смолчать она не смогла. — Что значит — ее под тебя…
— Софи! — рыкнул Тристан, пожалуй, чрезмерно резко, но тут же смягчился, увидев, что Софи обиженно опустила глаза. — Не при детях.
Алекс промолчал, а Рэй насмешливо фыркнул.
— Ваша милость забывает, господин отец, — преувеличенно уважительным тоном напомнил он, пригубив чашечку с ароматным кофе, — что мы давно не дети. В наши годы, ваша милость, ваш отец, наш многоуважаемый дед, уже целовал вам руки за… ваши святые деяния. И на вашей руке уже красовался золотой палец, отсеченный в драке с…
Тристан многообещающе и красноречиво посмотрел на сына, и тот замок. Но выражение глумливой хитрости не сходило с его лица, и Тристан лишь прикрыл глаза, видя себя в сыне и, наконец-то, понимая, сколько бед хлебнули с ним самим в свое время его близкие.
Оставалось утешаться только тем, что без этих трудностей из него не вышло бы ничего стоящего. И он не стал бы тем, кем он является сейчас.
— Не важно, — неприязненно произнес Тристан, — кто и за что отсек мне палец. Отношения с барышнями — это не те темы, что можно обсуждать с сыновьями.
— Ничего, — огрызнулась Софи. — Сыновья в курсе, от кого они родились, и чего можно ожидать от отца, тоже осведомлены.
Эти слова разозлили Тристана. Он не сказал ни слова, отпивая из своей чашки кофе, но посмотрел на Софи так внимательно и так яростно, что сыновья со вздохом поднялись со своих мест, и, наскоро пробормотав слова благодарности за завтрак, поспешили уйти.
Густав, до того момента с удовольствием предающийся трапезе, примолк и перестал жевать, переводя взгляд с Тристана на Софи и обратно.
Назревал скандал.
— Так чего же можно от меня ожидать, по твоему мнению? — очень спокойно, с ледяным самообладанием, произнес Тристан. Все его движения стали преувеличенно аккуратными и выверенными, он поставил чашечку на блюдце так, что она не звякнула. Софи вспыхнула до корней волос, но почти сразу же взяла себя в руки.
— Если б я не смотрела в будущее, — ядовито произнесла она, — и не видела тебя!..
Этого краткого напоминания хватило, чтоб Тристан взорвался.
Его благостное настроение словно ветром сдуло; он подскочил, и его ярость магическим потоком рванула в разные стороны, сшибая стул, вдребезги разнося посуду, разорвав кофейник так, что кофе плеснулся на белоснежную скатерть некрасивым коричневым пятном.
— В этом твоя вина! — проорал он, багровея и тыча в сторону Софи пальцем. — Это ты увидела в своих чертовых видениях то, чего нет и не было, и все разрушила! Ты, черт тебя дери, ошиблась! Ошиблась! Твои видения неправильные и лживые! А ты им поверила, и, черт тебя дери, все разрушила своими истериками! Ты чертовски, безумно, слепо ревнива! Это невыносимо, это не сможет вынести ни один нормальный человек!
Софи аккуратно утерла губа салфеткой, на лице ее застыло нехорошее, насмешливое, холодное и злое выражение.
— Господин инквизитор, а вы не утратили вашего горячего испанского темперамента, — насмешливо произнесла она, глядя прозрачными зелеными глазам в его разъяренные и алые. — Так и не скажешь, что за этим бесстрастным, строгим фасадом пылают такие страсти!
— Ты! Ошиблась! — яростно выдохнул Тристан.
— Ты ни разу не сказал мне после этого, что любишь меня.
Тристан, пылая от гнева, яростно и упрямо сжал губы, словно боялся, что хоть одно слово из тех, что ждет Софи, выскользнет наружу. В этом был он весь — не сказать того, что от него требуют насильно. Нет. Даже в ущерб себе. Даже если нестерпимо больно.
– Ах, да. Я забыла! Ты же упрямый и гордый королевский сын. И первым не пойдешь на примирение. Даже если оно тебе нужно. Впрочем, нужно ли…
— Именно, — зло выдохнул Тристан. — Напоминай это себе почаще! Я — королевский сын, я не буду униженно просить прощения за то, чего не совершал, и доказывать, что ты нужна мне. Если ты этого не чувствуешь сама, то это не показать никакими силами!
— Ну, право же, мадам Софи, — подал несчастный голос Густав. — Я с его милостью уже давно. И никаких барышень, я могу в том поклясться…
Она ссорящихся яростно глянули на оборотня, и тот неловко замолк, втянув голову в плечи.
— Я, — злорадно выкрикнула Софи, теряя остатки самообладания, — не ошибаюсь! Все мои видения и предсказания сбылись, все! Даже мелкие! Даже самые ничтожные, все! И это сбудется!
— Что ты там видела, а, — зло шипел Тристан. Его руки яростно тискали скатерть, будто пытаясь ее сорвать со стола. Густав, заметив это, поспешно подхватил свою тарелку с завтраком, и в следующий миг все со стола — приборы и еда, — было сметено одним безжалостным рывком. Густав, грустно вздохнув, поставил тарелку на стол и продолжил трапезу, уже не обращая внимания на привычную ему темпераментную ссору бывших любовников.
— Будешь должен еще и за посуду, — заводясь еще больше, выкрикнула Софи. — Кроме прожжённого ковра.
— Что-о-о ты видела…
— Видела тебя! — зло выкрикнула Софи. — Ты, черт тебя дери, трахал эту девку, даже не удосужившись снять свое чертово пальто и скинуть штаны! Просто вытащил свой чертов член! Притиснул ее в углу! И драл, как последнюю шлюху! Я видела, как мотаются ее чертовы ноги! Слышала, как она вопит под тобой! Видела, как ты дерешь и терзаешь ее! Видела, как тебе уносит остатки разума! Черт тебя дери, я тебя отлично знаю! Ты готов был оттрахать ее в и рот, и в…
— Разумеется, нет, инквизитор! — резко ответила герцогиня. Прошипела, как разъяренная кошка, которую топят в раскаленном масле. — Вы наверняка слышали о последних происшествиях в городе?
Из темноты вынырнули три оборотня, придвигая Тристану и близнецам по креслу. Ага… кажется. Разговор будет длинным.
— Благодарю, — кратко бросил Тристан, усаживаясь и с удовольствием вытягивая ноги. Герцогиня в темноте неодобрительно хмыкнула, видимо, в ее компании мужчины обычно вели себя скромнее. Но Тристану на это было наплевать. Его давненько не заставляли долго стоять навытяжку, даже перед дамами. А титул Герцогини Тьмы — сомнительное право заставлять инквизитора кланяться. К тому же, упрямое желание показать, кто тут главный, знакомо пролилось в разум.
— Трудно не заметить, если убитые все как один похожи на тебя самого, — произнес Тристан, удобно устроившись и усмехнувшись.
— Вам нужно было бы шевелиться побыстрее, — прошипела злобная темнота, — чтобы предотвратить эти убийства! Сколько людей осталось бы живо, включая и ту суккуб, что вы убили последней!
— Мне? — Тристан нахально улыбнулся, потешаясь над горячностью собеседницы. — Вы что-то путаете, госпожа Герцогиня. Я не полицейский, я инквизитор. Моя работа — усмирять ваших подданных, которым вы не объяснили, что негоже творить злые дела. Я не предотвращаю убийства. Я караю виновных.
— Оставьте вашу демагогию! — взорвалась герцогиня. — Верно говорят, сердца у вас нет! Вам не жаль было убивать?
Тристан лишь кивнул головой, внешне оставаясь все таким же непоколебимым.
— Нет, не жаль. Так же не жаль, как и ей не жаль было обрывать чужую молодую жизнь за смешное количество денег.
— В этом мире все решают деньги, — огрызнулась герцогиня.
— Вот пусть и не жалуются теперь, что кто-то заплатил за их смерть чуточку больше, — сладеньким голоском ответил Тристан.
Герцогиня рассерженно фыркнула.
— Хорошо, — прошипела она. — Я заплачу вам, инквизитор. Много и щедро заплачу, если вы найдете виновного… видит Тьма, мне не по душе то, что происходит!
— Вот как? — делано вежливо удивился Тристан. — А мне показалось, что это в вашей черной природе. Убивать. Сеять зло.
— Не более чем в вашей, белоснежный Тристан Пилигрим! — прорычала герцогиня, разъяренная донельзя издевательствами и подколками Тристана. Он с усмешкой подумал, что, пожалуй, еще немного, и она засияет в темноте, раскалившись от злости докрасна. — Ваши руки по локоть в крови, в отличие от моих!
— По плечи, — поправил язвительный Тристан. — А то и по уши, мадам. Я, действительно, не задумывался об этом и не считал, сколько…
— Достаточно ваших шуточек! — перебила его герцогиня. — Я вас сюда позвала не для того, чтобы наслаждаться вашим остроумием. Вы нужны мне, чтобы пытать того, кого поймали с поличным. Это тоже не моя работа, — в голосе герцогини послышалась лютая издевка, — а полицейских. Но, как видите, я действую быстрее… вас.
«Так и тянет ее кинуть камень в мою сторону, — усмехнулся Тристан. — Что такого я сделал тебе, дамочка под вуалью? Мы знакомы? Наверняка да, иначе б она не прятала свое личико так тщательно. Снова какой-нибудь фанатичный труп, выбравшийся из могилы?»
— Вот тебе и оделся поприличнее, — пробормотал Тристан, поправляя свой шикарный шелковый галстук. — Пытать, мадам? Но вы снова что-то путаете. Я не палач, я инквизитор.
— Вы пытали людей, Тристан Пилигрим, младший Зимородок, — с нехорошим удовлетворением произнесла герцогиня. — Когда еще был жив ваш отец, король-Зимородок. Вы не вылезали из застенков, и яростнее вас палача не было.
Перед внутренним взором Тристана полыхнул огонь в жаровне, в ушах зазвенел дикий вопль жертвы, ноздрей коснулся смрад горелой человеческой плоти. Тристан непроизвольно облизнулся, чувствуя, как в висках бьется от недоброго, одержимого возбуждения кровь, и прищурился, чтобы блеск глаз не выдал его.
— Зачем вы напоминаете мне об этом, — с нехорошей, страшной ласковостью в голосе произнес Тристан. Его пальцы дрогнули, и он вдруг обнаружил, что сложил их, соединив кончики пальцев рук, так, как делал это давным-давно, еще будучи главой Ордена.
Этого жеста боялись и жаждали. Тристан мог не говорить ничего, просто слушать, но руки каждый раз выдавали его. Когда он соединял кончики пальцев, это был первый знак, что глава Ордена крайне заинтересован, даже если он не подает никакого вида.
Интересно, а она… она знает об этом? Если да, то отпираться поздно.
— Затем, дорогой мой Зимородок, чтобы вам легче было скинуть тонкий налет цивилизованности и попачкать руки, — язвительно прошипела герцогиня. — Мне не нужен красивый и гладкий инквизитор. Мне нужен яростный зверь, который дремлет в вашей душе. Потрудитесь разбудить его. Вы слишком долго были хорошим мальчиком. Это нужно исправить.
«И все-таки, — заинтересованно подумал Тристан, — что у нее с голосом? Повреждены голосовые связки? Не припомню женщин, которым бы я перерезал горло, а они б выжили».
— Мне понравилось быть хорошим, — посмеиваясь, ответил Тристан.
— Вот как? Младший кровожадный Зимородок отказывается воздать грешнику по его заслугам? — вкрадчиво поинтересовалась герцогиня. — Вам разонравился вкус крови, Тристан?
Его имя прозвучало в ее устах музыкой, слишком нежно, слишком завлекательно.
«Давай, — посмеиваясь, подумал Тристан, — покажи мне плечико. Или голую коленку. Кажется, уже настал момент уговоров? А что может быть действеннее, чем предложить свое тело?»
— Мне нравится вкус тех напитков и блюд, — в тоне ей, так же вкрадчиво, ответил он, — которые я выбираю сам. А вообще странно.
— Что именно? — удивилась герцогиня.
— Вы сказали, что поймали подозреваемого с поличным.
— Прямо у еще теплого трупа.
— И вы упустили шанс допросить его самостоятельно? Испугались попачкать ручки?
Глаза инквизитора смеялись.
— Отчего его не допросили вы? — произнес Тристан. — Пожалели? Не посмели? Или человеколюбие в вас сильнее, Черная Герцогиня, чем во мне, в Белом Инквизиторе?