Письмо пришло в дождливый четверг, когда Элоиза уже почти отчаялась. Конверт был тяжёлым, из плотной, желтоватой бумаги, а штемпель указывал на место где-то в глуши, о которой она не слыхала. Агент, сухая женщина с глазами, как у мокрой птицы, протянула его без комментариев. «Компаньонка для мадам де Валанкур. Особняк «Обетованная Тень». Уединённая местность. Условия… исключительные».
Слова «исключительные условия» пахли плесенью и деньгами. Элоиза, у которой за душой оставалось лишь несколько монет и диплом гувернантки, ставший ненужным ярлыком, не могла позволить себе привередничать.
Карета оставила её у чёрных, кованых ворот, увенчанных стилизованными спящими совами. Дальше вела аллея, тонувшая в сумерках и заросшая старыми, склонившимися друг к другу кедрами. Воздух был густым и неподвижным, пах влажной землёй и гниющими листьями, словно в оранжерее, где забыли умертвить цветы. Сам особняк возник неожиданно — массивное сооружение из тёмного камня, с бесчисленными окнами, в которых заходящее солнце зажигало отблески багрового стекла. Он не выглядел обитаемым; он выглядел погружённым в вечный, тяжёлый сон.
Её встретил не слуга, а сам хозяин. Господин де Валанкур ждал на широком крыльце, неподвижный, как одна из колонн, поддерживавших портик. Мужчина лет пятидесяти, с лицом аскета, на котором время и какая-то внутренняя сосредоточенность прочертили глубокие морщины. Его одежда была безупречно строгой и старомодной. Но больше всего Элоизу поразили его глаза — светло-серые, почти бесцветные, с пронзительной, изучающей ясностью. В них не было ни тепла, ни любопытства, лишь холодная оценка, будто он рассматривал редкий экземпляр бабочки.
— Мисс Элоиза, — его голос был низким и ровным, без единой ноты приветствия. — Вы пунктуальны. Это хорошее начало.
Он провёл её через анфиладу комнат, погружённых в полумрак. Интерьеры были роскошны, но в этой роскоши сквозило запустение. Шёлк на стенах выцвел, позолота на рамах потемнела, а в воздухе витал сладковатый, приторный аромат, который Элоиза не могла опознать — нечто среднее между увядшими розами и ладаном.
— Ваши обязанности будут несложны, — говорил де Валанкур, не оборачиваясь. Его шаги были беззвучны по бархатному ковру. — Мадам де Валанкур… её здоровье оставляет желать лучшего. Она не выносит шума и яркого света. Ваша задача — читать ей, составлять компанию. Иногда… просто находиться рядом.
Он остановился перед массивной дверью из тёмного дуба.
— Это её апартаменты. Она ждёт вас.
Элоиза вошла. Комната была огромной и почти пустой. Горела одна-единственная лампа под тёмным абажуром, отбрасывая на стены дрожащие тени. Воздух был спёртым и тяжёлым, пах лекарствами и пылью. В глубине, в высоком кресле с прямой спинкой, сидела женщина. Мадам де Валанкур.
Она была так худа и бледна, что почти сливалась с белизной своего кружевного пеньюара. Её руки, похожие на птичьи лапки, лежали на подлокотниках. Но её глаза — огромные, тёмные, неестественно живые на этом восковом лице — были прикованы к Элоизе. В них не было ни привета, ни просьбы. Лишь бездонное, немое знание.
Элоиза сделала неуверенный шаг вперёд.
— Мадам? Я ваша новая компаньонка.
Женщина не ответила. Не моргнула. Её взгляд скользнул по лицу Элоизы, по её каштановым волосам, и в его глубине что-то дрогнуло — не то ужас, не то горькое узнавание. Она медленно, с видимым усилием, подняла руку и сжала воздух, будто пытаясь что-то схватить, а затем бессильно уронила её обратно. Её губы дрогнули, но звука не последовало.
И тут Элоиза почувствовала это — лёгкое, едва уловимое движение воздуха у себя за спиной. Она обернулась.
Господин де Валанкур стоял в дверях, наблюдая за этой безмолвной сценой. На его лице не было ни малейшего выражения.
— Она сегодня не в духе, — произнёс он с ледяным спокойствием. — Не принимайте близко к сердцу. Вы её… немного разочаровали.
Прежде чем Элоиза успела что-либо понять, он мягко, но неумолимо взял её под локоть и вывел из комнаты, закрыв дверь. В полумрате коридора он остановился и впервые пристально посмотрел на неё, его бледные глаза скользнули по её волосам, задержались на глазах.
— Впрочем, — его голос приобрёл новый, задумчивый оттенок, — потенциал, несомненно, есть. Мы сможем это исправить.
Он повел её обратно через анфиладу молчащих комнат, но маршрут оказался иным. Они миновали парадную гостиную и свернули в узкий коридор, стены которого были сплошь затянуты тёмно-зелёным штофом, поглощавшим свет. Воздух здесь был ещё спертей, с примесью запаха старой бумаги, воска и чего-то неуловимого — словно аромат духов, выветрившихся за много лет, но оставивших свой призрачный след.
Де Валанкур остановился перед ещё одной дверью, на сей раз не массивной, но инкрустированной тёмным деревом с перламутровыми вставками. Он извлек из кармана жилетки длинный, тонкий ключ.
— Ваши апартаменты, — произнёс он, поворачивая ключ в замке с тихим, ухоженным щелчком. — Вам надлежит находиться здесь после девяти вечера. Это не обсуждается.
Дверь отворилась беззвучно. Комната, в которую он ввёл Элоизу, была столь же роскошной, сколь и безличной. Потускневшая парча на стенах, камин из чёрного мрамора, огромная кровать под балдахином. Но взгляд Элоизы сразу привлекло огромное овальное зеркало в позолоченной раме, висевшее напротив. Оно было старинным, его поверхность местами покрывала лёгкая дымка, искажавшая отражение, делая его чужим, подёрнутым дымкой прошлого.
Гардеробная оказалась просторнее её прежней комнаты в пансионе. Ряды пустых вешалок уходили в полумрак, и лишь один угол был освещён слабым светом от бра. Там, на ажурной вешалке из слоновой кости, висело платье.
Элоиза подошла ближе. Платье было из тяжёлого тёмно-синего бархата, цвета ночного неба. Рукава — с глубокими проймами, отделанные серебряным кружевом, уже слегка потемневшим от времени. Вырез лифа украшала сложная вышивка — причудливые звезды и вьющиеся растения, чьи стебли напоминали шипы. Оно не было новым. Оно было старинным, безупречно сохранившимся и дышало тихой, надменной печалью.
Она медленно провела пальцами по бархату. Ткань была холодной и гладкой, как могильная плита. На ней не было ни пылинки.
— Это ошибка, — прошептала она. Но ошибки здесь не случались. Господин де Валанкур ничего не делал по ошибке.
Она надела платье. Оно село на неё с пугающей точностью, будто было сшито по её меркам много лет назад. Бархат обтянул талию, рукава легли точно по длине её рук. В зеркале на неё смотрела не Элоиза, а тень из другого времени. Исчезла последняя примета её прежней жизни — скромное шерстяное платье, лежавшее теперь на стуле, как сброшенная кожа.
В столовой её ждал одинокий прибор на конце длинного стола из чёрного дерева, способного вместить два десятка гостей. Люстры были затянуты траурным крепом, и лишь несколько свечей в массивных канделябрах отбрасывали трепещущий свет, углубляя тени в углах.
Господин де Валанкур вошел беззвучно. Он был в строгом чёрном сюртуке, и его бледное лицо в отсветах пламени казалось парящим в полумраке. Его взгляд скользнул по ней, и на его губах на мгновение появилось нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение.
— Я вижу, вы нашли свой гардероб, — произнёс он, занимая место во главе стола. Он не пригласил её сесть ближе.
Ужин проходил в гробовом молчании. Блюда появлялись и исчезали, приносимые старым слугой с каменным лицом. Суп, рыба, дичь — всё было изысканно, но безвкусно, словно приготовлено для того, кто давно утратил чувство вкуса. Элоиза ела механически, чувствуя, как тяжёлый бархат платья сковывает её движения, а взгляд хозяина, неподвижный и изучающий, прожигает её кожу.
— Вам комфортно в ваших покоях? — наконец прервал он молчание. Его голос прозвучал громко в тишине.
— Да, благодарю вас, — ответила Элоиза, заставляя себя поднять на него глаза.
— Комната имеет… свою историю, — продолжил он, отпивая глоток красного вина из хрустального бокала. Цвет вина был тёмным, почти чёрным. — Там останавливались… гости. Особенно те, кто имел счастье напоминать мне о прекрасном прошлом.
Он отставил бокал, и его пальцы принялись медленно вращать тонкую ножку.
— Мадемуазель де Ламор, например. Вы ещё не видели её портрет.
Это было не вопрос, а утверждение. Элоиза покачала головой.
— Художник запечатлел её в платье того же оттенка, что и ваше, — его взгляд скользнул по бархату на её плечах. — Правда, вышивка на её лифе была иной. Акониты. Цветы, что растут в тени и несут смерть. Столь же прекрасные, сколь и ядовитые. Она их обожала.
Он говорил о мёртвой женщине так, будто она только что вышла из комнаты. В его голосе не было печали. Лишь холодная, отточенная одержимость.
Элоиза почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Она… была вашей родственницей? — осмелилась она спросить.
Стеклянный звон ножа, упавшего на тарелку, прозвучал, как выстрел. Слуга замер в тени. Де Валанкур медленно поднял на неё глаза. В их бледной глубине что-то вспыхнуло — короткая, жгучая вспышка, которую она не смогла прочитать.
— Мадемуазель де Ламор, — произнёс он с ледяной отчётливостью, — была Вдохновением. А вдохновение, моя дорогая, не имеет родства. Оно либо есть, либо его нет. И его утрату невозможно пережить. Можно лишь… попытаться воссоздать.
Он отодвинул стул. Трапеза была окончена.
— Завтра, — сказал он, поднимаясь, — мы начнём ваше… обучение. Вам предстоит познакомиться с библиотекой. Мадемуазель де Ламор имела безупречный вкус в литературе.
Он удалился, оставив её одну в огромной, тёмной столовой, в платье мёртвой женщины. Слова «ваше обучение» висели в воздухе, тяжёлые и многозначительные. Элоиза вскочила с места, и бархат платья с шипящим шорохом обвился вокруг её ног.
— Господин де Валанкур!
Его имя гулко отозвалось под сводами. Он остановился в дверном проёме, медленно обернувшись. Его лицо было скрыто в тени, но она чувствовала его взгляд.
— Простите, но… в мои обязанности входило лишь ухаживать за мадам де Валанкур. Составлять ей компанию. Я не понимаю… для чего мне обучение? Или знакомство с литературными вкусами… этой мадемуазель?
Он сделал шаг навстречу, и свечи выхватили из мрака резкие черты его лица. Ни тени раздражения, лишь холодная, хищная уверенность.
— Ваши обязанности, моя дорогая, — произнёс он с тихой отчётливостью, в которой звенела сталь, — заключаются в том, чтобы приносить утешение. Мадам де Валанкур, увы, не способна более оценить его в полной мере. Её болезнь… неизлечима. Но её страдания облегчаются, когда атмосфера в доме соответствует её прежним, счастливым дням. Дням, когда здесь царила мадемуазель де Ламор.