Глава 1.
Блогер на пенсии
София терпеть не могла слово «пенсия».
Оно упрямо ассоциировалось у неё с вязаными носками непременно горчичного цвета, очередями в поликлинике и бодрыми видеороликами «фитнес для людей серебряного возраста», где худенькая девочка лет двадцати командовала: «А теперь поднимем ручки, бабушки!»
— Какая я тебе бабушка, — бурчала София каждый раз, когда на экране телефона всплывала подобная реклама. — Я, между прочим, людей из реанимации вытаскивала, пока твои родители на свидания ходили.
Телефон, конечно, не отвечал. Только честно отражал в чёрном стекле женщину лет сорока восьми, с упрямым подбородком, тёмными глазами и волосами, в которых седина шла не хуже дорогих мелированных прядей.
Она сама себе нравилась. Не всегда, не каждую секунду — иногда зеркало показывало усталость, тонкие морщины вокруг глаз, тяжесть прожитых ночных смен, — но в целом с собой она была в мире.
— Пенсия пенсией, — сказала она вслух, отодвигая телефон и поправляя штатив с кольцевой лампой, — а эфир по графику. Народ без меня не выживет, чёрт побери.
Кухня, переоборудованная в мини-студию, выглядела как странный гибрид аптечного склада, съёмочной площадки и травяного базара. На подоконнике — глиняные горшки с мятой, розмарином и тимьяном. На стене — подвязанные пучки зверобоя и душицы, пахнущие летом даже в ноябре. На столе — стеклянные баночки с аккуратными этикетками: «календула», «ромашка», «шалфей», «корица», «куркума».
Рядом — ноутбук, блокнот, кружка с надписью «Лучший доктор — тот, к которому не попадают» и микрофон в пушистом «ворсе», похожий на дохлого хомяка.
София вздохнула, включила лампу, проверила, как падает свет на лицо, и привычным движением собрала волосы в высокий небрежный узел. Так одновременно было видно шею, серьги и глаза — подписчики почему-то заметно активнее комментировали видео, где она «выглядела живее».
— Ну что, армия травоядных, — сказала она, нажимая на запись, — здравствуйте. С вами, как всегда, ваша Софья Сергеевна, бывший врач, ныне — блогер с устоявшейся зависимостью от чая с мятой и безудержного срача в комментариях. Сегодня поговорим о том, как не довести свою печень до состояния истеричной соседки.
Камера послушно мигнула красным глазком.
— Начнём, как заведено, не с таблеток, — продолжила она, — а с головы. Не вашей, нет, с моей. Потому что моей мать всю жизнь читала лекции по истории Древней Греции и заодно успела вымыть мне мозги до состояния греческого салата.
Она чуть улыбнулась — так, чтобы уголок рта и правда дрогнул, а не просто нарисовал вежливую линию.
— Вот вы мне пишете: «Софья Сергеевна, откуда вы знаете, как лечить травами, как очищать воду, как выживать без аптеки?» — Она подняла брови, имитируя удивлённый взгляд подписчика. — Отвечаю. Потому что моя мама была уверена: цивилизация — штука ненадёжная, а античность — вечная.
Она поставила перед собой стеклянный кувшин с водой, щепотку сухой мяты и несколько ломтиков лимона.
— Вода, соль, солнце, травы и мозги, — перечислила она. — Вот четыре кита, на которых держатся выжившие. И да, мозги я тоже считаю травой. Некоторым надо их заваривать покрепче.
Она говорила легко, почти играючи, но за каждой репликой стояли годы практики. И ночные смены, и запах йода, и взгляд, в котором человек научился отличать «перепил, отойдёт» от «через десять минут мы его потеряем».
Подписчики обожали её за это. За то, что она могла одновременно объяснить, как правильно заваривать ромашку, и между делом рассказать, как в полевом стационаре под Донецком кипятила ножницы в кастрюле для борща — потому что стерильность важнее приличий.
— Ладно, — сказала она через двадцать минут, закругляя эфир. — Домашнее задание: не пить всё, что горит, не есть всё, что лежит, и хотя бы раз в день думать, где у вас печень. Анатомические атласы — в свободном доступе, гугл вам в помощь, а если что — я рядом.
Лампочка на камере погасла.
Тишина сразу показалась слишком громкой.
София потянулась, чувствуя, как хрустит позвоночник, и только теперь отметила лёгкую тупую боль за грудиной.
— Не вовремя, — сказала она своему организму, наливая себе уже не демонстрационный, а честный, крепкий чёрный чай. — Сегодня у нас по плану разбор диссертации мамочки, а не инфаркт.
Она откатила стул к старому кухонному шкафчику, единственной вещи, переехавшей с ней из родительской квартиры. Шкафчик был массивный, с тёмной полированной дверцей и выщербиной на нижнем углу, в которую она в детстве умудрилась врезаться на бегу, заработав шесть швов.
— Вот так и живём, — пробормотала она, открывая дверцу. — В детстве по шесть швов на коленке, в зрелости — шесть диагнозов в карточке. Баланс соблюдён.
Там, на нижней полке, лежала толстая, потемневшая от времени папка. На корешке старательным почерком было выведено: «Кандидатская диссертация. Тема: “Образ Александра Македонского в античной традиции и восприятие личности полководца в эллинистическую эпоху”».
София провела пальцами по знакомым буквам.
— Здравствуй, мама, — тихо сказала она. — Давно не ругались о твоём любимом мальчике.
Мать всегда называла Александра именно так — «мой мальчик». С той особой интонацией, в которой смешивались профессиональная страсть историка и странная, почти личная нежность.
В детстве Софии казалось, что где-то на дальней полке книжного шкафа стоит не только его бюст из гипса, но и его семейный альбом.
Она уселась обратно за стол, раскрыла папку. Пахнуло бумагой, старым клеем и чуть-чуть — маминой квартирой, хотя её уже давно не было.
На первой странице — формальный титульный лист, на второй — введение.
«Личность Александра Македонского, — читала София, — остаётся одним из ключевых феноменов античной истории…»
— Феномен, — скривилась она. — Феномен, который сжёг полмира, чтобы доказать папе, что он не зря родился.
Где-то в глубине памяти всплыли голоса.
Глава 2.
Пир, где рождаются судьбы
Сначала пришёл запах.
Не резкий, не тяжёлый — наоборот, густой, тягучий, сладковато-дымный. Как будто в воздухе растворили вино, специи и жар костров. София моргнула — раз, другой, пытаясь понять, где она. Её собственная кухня исчезла. Вместо неё было… что-то огромное. Просторное. Неправдоподобно яркое.
И слишком горячее.
Будто воздух сам жил и пульсировал.
Она чувствовала, как качается пространство — вверх, вниз, мягко и мерно. Не как машина, не как поезд. Как… паланкин. Да, точно. Где-то глубоко в памяти всплыл образ из фильмов и маминых рассказов: носильщики, широкие плечи, ремни, украшенные ткани.
София медленно подняла руку.
Не свою.
Не ту, где когда-то остался шрам от капельницы, не ту, на которую падали лампы дежурств.
Рука была тонкая, молодая, с бронзовым оттенком кожи от солнца, с золотым браслетом на запястье.
— Ничего себе… — выдохнула она, но голос прозвучал хрипло, будто чужой.
Пусть даже сон… слишком реалистично. Слишком чувственно.
Плотные занавеси паланкина дрожали от шагов носильщиков. Где-то рядом слышалось ржание лошадей, гул толпы, окрики на незнакомом, но странно родном языке. Глаз резанул солнечный луч — тёплый, золотой, обжигающий.
София попыталась подняться — тело отозвалось резкой болью в груди. Будто внутри что-то плавилось.
Ощущение знакомое.
Яд.
— Чёрт… — прошептала она. — Сейчас только не это.
Память, как будто открывшаяся дверца в другую жизнь, подбросила ей образ: женщина — молодая, красивая, в дорогих тканях — подносит к губам чашу с тёмным напитком. Запах трав. Горечь. Эта женщина…
Она.
И не она.
Предшественница.
Тело принадлежало другой Софии — жрице, аристократке. Той, которая предпочла выпить яд, чем быть подарком великому царю.
А теперь в этом теле — она, современная врач на пенсии, блогер, женщина почти пятидесяти лет, которая десять минут назад троллила подписчиков и спорила мысленно с матерью.
— Так, — пробормотала София. — Ладно. Паника отменяется. Оцениваем состояние.
Она попробовала вдохнуть — слегка жгло. Пульс — частый. Руки дрожат. Тошнота. Зрачки… Хотелось зеркало, но его не было.
— Яд растительного происхождения… что-то вроде аконита или смеси дурмана, — бормотала она автоматически. — Симптомы не молниеносные. Значит, есть шанс. Но антидота нет. И медицина здесь… — она покосилась на паланкин, — мягко говоря, в зачаточном состоянии.
Паланкин качнулся. Внешний шум усилился.
— Готовьтесь! — раздался чей-то голос. — Подарок царю Александру приносить!
София замерла.
Слова ударили, как холодная вода.
Подарок.
Царю Александру.
Тому самому.
В груди что-то болезненно сжалось.
— Мама… — прошептала она сквозь зубы. — Вот уж не думала, что твои лекции пригодятся буквально.
Занавесь распахнули.
И мир хлынул внутрь.
---
Жар. Солнце низко. Золотистые лучи подсвечивают пыль, идущую от множества ног — солдат, слуг, музыкантов.
Софию ослепило на миг.
А потом она увидела его.
Александр.
Он стоял в центре огромного пиршественного двора — роскошного, шумного, полного людей. Вино лилось рекой, музыка гремела так, как будто сама медь стонала от накала, вдоль колонн тянулись персидские ткани, и всё пространство пахло шафраном, жареным мясом, смолой и победой.
Да, победой. Её запах невозможно спутать: восторг, горячее дыхание армии, кровь, впитанная в землю, и гордость, которую люди несут на плечах, будто щиты.
Он был красив… но не «по-фильмному». Красив — по-мужски, по-живому. Тело — сухое, жилистое, каждое движение точное, будто вырезанное из камня. Короткие светлые волосы взлохмачены ветром. На шее — тонкая золотая цепь. На правом плече — плащ цвета огня.
Но главное — глаза.
Не голубые. Не зелёные.
Цвета тёплого мёда, но холодные, когда он смотрел на мир.
И обжигающие, когда смотрел на цель.
И сейчас эти глаза смотрели прямо на неё.
София едва не отшатнулась.
— Ну привет… великий, — тихо сказала она. — Слушай, это всё, конечно, замечательно… но могла бы судьба дать мне хотя бы пару часов адаптации?
Уселась бы в угол, перевела дыхание, поняла, кто она, где она…
И вот, пожалуйста.
Пир.
Царь.
Ты — подарок.
И тело предшественницы, в котором яд уже работал.
Занавеси паланкина полностью раскрыли. Слуги опустили носилки. София попыталась встать — ноги подкосились. Она едва удержалась на локтях.
Толпа зашумела. Несколько женщин ахнули. Мужчины присвистнули.
Александр сделал шаг вперёд.
Он не улыбался.
Но что-то в его лице чуть дрогнуло — интерес? недоверие?
— Это она? — спросил он у сопровождающего.
— София, дочь дома Эгана. Жрица. Дар прорицания, говорят… — слуга поклонился, — и честь быть подаренной тебе, о царь.
Александр повёл бровью.
София же выдохнула:
— Только не падай. Только не сейчас…
Но в глазах потемнело. Яд подступил к горлу, обжигая пищевод. Мир едва не перевернулся.
Она услышала собственный голос — хриплый, тихий, но уверенный:
— Я… не подарок.
Тишина разрезала пир, как нож.
Странно, но она чувствовала, как каждое ухо здесь повернулось к ней.
Александр замер.
— Что ты сказала? — его голос был низким, мягким, почти ласковым… и опасным.
София подняла голову. Выпрямилась, хотя тело дрожало.
Голос стал её старым голосом — холодным, врачебным, когда нужно на операционном столе поставить на место даже самого наглого хирурга.
— Я не… подарок, — повторила она отчётливо. — Я — человек. И, между прочим, умираю.
Толпа ахнула.
Александр шагнул ближе.
— Умираешь?
— Яд, — коротко объяснила она. — И если тебе нужен не труп, а женщина — принеси воды, уксус или вино, соль… да хоть персидский квас. Быстро. Пока я сама не превращусь в дипломатическую проблему.