1806 год, Москва
Долохову совершенно не хотелось идти к Ростовым в дом. Всё, что ему желалось после почти двухмесячного лежания в постели с раной, полученной во время дуэли с Безуховым – это как следует покувыркаться с какой-нибудь горячей бабёнкой. К счастью, и здоровье, и сексуальное желание после ранения к нему полностью вернулись. С бабёнкой будут сложности, это он понимал. Идти в бордель, куда его приглашали Ростов и Денисов, совершенно не хотелось. К проституткам из этих заведений, которые за день могли принять несколько мужчин, он давно чувствовал отвращение. Хотя и захаживал в бордели в самые первые годы своего приобщения к мужскому миру. Но потом пользоваться этими девицами ему не давало довольно-таки противное чувство, что он стоит в очереди за целой вереницей мужчин, а за ним ещё пристраиваются те, кого эти девицы должны будут обслужить после него. Поэтому он давно уже предпочитал иметь дело с такими женщинами, у которых хотя бы на время отношений с ним он будет единственным мужчиной. И для удовлетворения этой своей прихоти всегда брал свою очередную подружку на полное содержание. В настоящее время он прикидывал про себя в уме, как бы ему после выздоровления обзавестись подобной женщиной. И решил, что вечером поедет к цыганам и присмотрит себе какую-нибудь смуглянку-певунью или танцорку порезвее. А может, махнуть в театр? Там среди статисток или кордебалета тоже встречаются подходящие куколки.
Так что Долохов был полон этими приятными размышлениями о будущей любовнице, когда от Ростова услышал ещё одно настойчивое приглашение посетить его дом и познакомиться с его семьёй. Предложение было уже не раз озвучено новым другом, но Долохов всё откладывал посещение. Он знал, что поджидает его в этом доме. Барышни-жеманницы, которые, с одной стороны, смотрели на него, как на перспективного жениха, а с другой, делали вид, что порицают его за непутёвый образ жизни. Впрочем, последним он не обманывался никогда и ни на секунду. Он знал, что очень красив и что на самом деле весьма нравится всем женщинам, а слухи о его дебошах и разгулах только добавляют ему очков в их глазах. На самом деле всех повес вроде него женщины очень любили, хотя и притворялись, что это не так. Вот только Долохову не хотелось иметь с барышнями никакого дела. Во-первых, они были скучны и тривиальны до невозможности. За внешним лоском чаще всего была пустота. Во-вторых, ему были не нужны пустые ухаживания, которые не приводили к единственно желаемому для него результату – горяченькому сексу. А за барышнями полагалось ухаживать и делать вид, что это приятно, при этом даже не мечтая о том, как бы затащить какую-нибудь из них в постель. Соблазнение невинных девушек из высшего общества в свете строго порицалось. Да ему самому не хотелось иметь никаких дел с неумелыми девственницами. Он всегда предпочитал опытных женщин, которые могли ублажить его весьма немалые сексуальные аппетиты по полной программе. В-третьих, он понимал – начни он ухаживать за какой-нибудь из подобных барышень, сразу все окружающие подумают, что он желает жениться на ней. А женитьба совсем не входила в его жизненные планы. Ему нравился образ жизни холостяка, и он намеревался оставаться таковым до конца дней его.
Правда, тут были сложности. Его дорогая матушка уже пару лет делала ему намеки, что не прочь увидеть сына женатым и остепенившимся, а также понянчить внуков от него. Огорчать любимую мать сообщением, что никакой женитьбы и детишек он не планирует никогда в жизни, ему не хотелось. Поэтому он отложил решение этого вопроса в долгий ящик. В крайнем случае, можно будет жениться где-нибудь после сорока лет. Он заделает жене пару детишек, чтобы ей было чем заняться и чтобы матушка была довольна с внуками, а сам будет вести прежний образ жизни. Хранить верность жене он не собирался и после женитьбы.
По всем этим причинам Долохов долгое время делал вид, что не замечает настойчивых приглашений Николая посетить их дом и познакомиться с его семейством. Барышни, которых он избегал, словно чумы, там точно имеются, да ещё в полном боевом комплекте. У Николая были две сестры: старшая и младшая. Обеих он описывал как красавиц, хотя младшая была ещё совсем молода – лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Да ещё болталась там какая-то кузина, скромная бесприданница. Про неё Николай вообще говорил мало, и у Долохова создалось впечатление, что эта кузина – совершенно убогое и жалкое создание: ни красоты, ни денег, на которые мог бы польститься хотя бы охотник за приданым, у неё не было.
Но сегодня Долохов посчитал, что дальше отговариваться и отказываться от предложений Ростова было бы неприлично. В конце концов, Николай относился к нему по-дружески, обижать его не хотелось. А кроме того, никто не заставит его ездить в дом к Ростовым постоянно. Несколько визитов только ради друга его не обременят. Так что сегодня днем можно и поехать. А уж вечером он займётся настоящим делом – поиском подружки для постельных утех и разрешения почти двухмесячного мужского поста.
В доме у Ростовых Долохов в сопровождении Николая прошёл в большую гостиную, где должна была состояться церемония официального представления. Николай убежал за родителями и другими семейными, а Долохов остался в ожидании скучного времяпрепровождения и от нечего делать рассматривал портреты на стенах. Он уже прикидывал про себя, когда можно покинуть этот дом без нарушения правил приличия, как вдруг в соседней комнате услышал женские крики. Внезапно дверь отворилась, и оттуда выскочила невысокая девушка с пронзительным визгом. Не обращая на Долохова ни малейшего внимания, она пробежала через гостиную и скрылась в глубине дома. Крики в соседней комнате перешли в громкие стоны, и Долохов понял, что там случилось какое-то несчастье. Он решил прийти на помощь и быстрым шагом пошёл туда.
Там на полу в обмороке лежала другая барышня, но взгляд Долохова скользнул по ней лишь мельком, потому что громкие стоны издавала не она, а женщина средних лет, одетая как служанка. Перед ней, спиной к Долохову стояла ещё одна, но уже в платье барышни. Она какой-то тряпкой заматывала руку служанке, издающей громкие стоны, и говорила ей что-то успокаивающее. Рядом с ними всё был усыпано осколками и забрызгано каплями крови.
1806 год, Москва
– Соня! Куда ты запропастилась? Опять Наташа порвала платье в саду! Сколько раз я тебе говорила – не давай ей лазать по деревьям! – такими словами встретила Соню маменька, когда Соня вошла в комнату.
Соня опустила голову. Действительно, она очень виновата. Ей с давних пор вменили в обязанность присматривать за излишне резвой шалуньей Наташей, и она считала чем-то естественным, что за проступки Наташи ругали её. Она старше Наташи на два года, она серьёзнее – кому же присматривать за милой непоседой, которая вечно вляпывалась в неприятности. Вот и сегодня Соня недосмотрела. Слишком увлеклась цветами на клумбе, когда они гуляли по небольшому садику позади их московского дома. А надо было следить за кузиной. Но она снова упустила её из виду, и результат налицо: очередное платье Наташи порвано, а маменька долго будет сердиться на Соню.
– Маменька, дружочек, не ругайте Соню, она не виновата, – ласкаясь к матери, с улыбкой произнесла Наташа. – Лучше меня накажите, а не браните её.
– Где уж тебя наказывать, егоза ты эдакая! – графиня сменила сердитое выражение лица на улыбку и потрепала младшую дочь по голове. – У тебя ещё ветер в голове, а Соня уже взрослая. Я же просила её присматривать за тобой. А она… ходит, словно сонная муха, о чём-то мечтает, с цветами своими возится, да с кошками, от клавикордов её, да от книжек не оттащишь. Пора тебе, Соня, от детских мечтаний очнуться. Барышня уже совсем, невеста.
– Ну, не браните Соню, мама, не браните, – продолжала ласкаться и умасливать Наташа. Графиня окончательно сменила гнев на милость, глядя на младшую дочь, любимицу всей семьи, сказала ещё несколько строгих фраз Соне и вышла.
Наташа весело подмигнула Соне, и та нежно улыбнулась в ответ кузине. Милая Наташа всегда заступалась за неё. Благодаря ей Соня получала, по крайней мере, вдвое меньше нотаций и поучений от маменьки. Наташа всегда умела приласкаться и уговорить строгую графиню. У неё вообще было свойство очаровывать всех окружающих, и она вовсю этим пользовалась. Поэтому её любила вся семья Ростовых, кроме разве старшей сестры, холодной гордячки Веры. Соня относилась к младшей кузине с не меньшей любовью, а Наташа отвечала ей искренним обожанием. Они были подругами и любимыми сёстрами друг для друга.
Ах, если бы с такой же любовью относилась к ней и маменька, думала Соня. Но она всегда чувствовала, что старая графиня относится к ней не так, как к своим детям. Тех она любила безусловной и пылкой материнской любовью. А Соню всегда как бы отодвигала на обочину. Причину девушка понимала – она не была родной дочерью, она была воспитанницей и племянницей, которую в дом Ростовых взяли из милости после ранней смерти родителей Сони. Поэтому старая графиня хоть изредка, да напоминала Соне, что та должна быть благодарна семье Ростовых за всё, что они для неё сделали. Должна не обижаться на особое отношение к ней и не требовать безусловной любви. А ещё чаще об этом Соне напоминала старшая кузина Вера, которая терпеть не могла Соню и считала её приживалкой.
Всё своё детство, сколько Соня себя не помнила, она старалась занять в сердце графа и графини Ростовых то же место, которое занимали их родные дети – Вера, Николенька, Наташа и Петя. И если с графом это получалось, то графиня не давала Соне переступить невидимую черту, которую она прочертила в своем сердце между родными детьми и племянницей. Но девушка не оставляла стараний. И теперь, когда она стала почти совсем взрослой, она ещё более пылко желала стать безусловно любимой для той, которую она называла маменькой. Потому что теперь она любила сына графа и графини, своего кузена Николая. И мечтала стать его женой.
Только вот старая графиня мечтала совсем о другом. В последние годы дела семьи Ростовых разладились. Излишнее хлебосольство и непрактичность графа Ильи Андреевича привели к тому, что он начал запутываться в долгах. Уже были заложены несколько имений для покрытия долгов, а одно даже продано. К тому же количество долгов росло так быстро, что становилось ясно – выкупить заложенные имения вряд ли удастся. Значит, рано или поздно их тоже продадут. Спасением для Ростовых могло быть только одно – выгодная женитьба старшего сына. Старая графиня уже пару раз строго разговаривала с Соней и требовала от неё избавиться от «детских глупостей», то есть от влюблённости в Николая. Говорила, что он должен жениться на богатой невесте, а бесприданница Соня о браке с ним не должна даже мечтать. Девушка молчала и ничего не говорила в ответ. Но и справиться со своим сердцем не могла. С тех пор, как она начала подрастать и мечтать о любви и семье, она любила только своего дорогого Николеньку. Других мужчин для неё не существовало. И он любил её с детских лет. Поэтому Соня не оставляла надежд. Всё чаще и чаще её посещали фантазии о том, как она совершит для семьи своих благодетелей что-то такое настолько важное и ценное, что старая графиня, наконец, полюбит её всем сердцем и благословит её брак с Николаем.
Кроме отношения старой графини, в настоящее время Соню мучило поведение Николая. Когда-то она не сомневалась в его любви. Он клялся, что она единственная в его жизни, говорил, что они обязательно будут вместе, когда станут совсем взрослыми. И девушка верила и надеялась. Они расстались на несколько месяцев, когда Николай поступил на военную службу. А когда он вернулся, Соня почувствовала, что в нём что-то переменилось. Она осталась прежней, а вот он стал другим. Уехал от неё восторженный, влюблённый в неё мальчик, а вернулся молодой мужчина со своими интересами. Офицер с боевым опытом. Теперь он мало проводил времени в доме, чаще уезжал куда-то с приятелями, особенно с сослуживцем Василием Дмитриевичем Денисовым. Там, за пределами дома, у них была своя мужская жизнь, в которую ей, Соне, доступа не было.
С возвращением Николая Соня почувствовала, что должна освободить кузена от данного ей когда-то слова вечно её любить. Она не хотела, чтобы он оставался с ней из чувства долга или чувства чести. Через Наташу она передала ему, что он свободен от любых обязательств перед ней, но что она сама всегда будет любить его и только его. В глубине души она ожидала, что Николай скажет ей, что отказывается от свободы, что он по-прежнему любит её и считает себя связанным с ней. Но он этого не сделал и начал вести себя так, как будто Соня выполнила его заветное желание. Они начали говорить друг другу «вы», вместо любовно-интимного «ты», с которым обращались друг к другу до отъезда Николая. Тем не менее, девушка чувствовала, что сам Николай со своей стороны как будто не полностью освобождает ее. Он продолжал при встречах смотреть на неё с особым выражением в лице, иногда в разговоре иносказательно намекал, что далеко не забыл своей детской любви к ней, что Соня для него не сестра и не кузина, а что-то гораздо большее. И это питало надежды девушки. Она начинала верить в то, что пока Николай откладывает решение вопроса просто по причине их слишком молодого возраста. Соне было шестнадцать лет, ему – двадцать один год. У них ещё вся жизнь была впереди. Возможно, пройдет несколько лет, Николай почувствует, что созрел для женитьбы, и тогда его выбор падёт на неё, на Соню. Вот только позволят ли ему брак с бесприданницей его родители, особенно маменька, думала девушка. Что-то подсказывало ей, что графиня не остановится ни перед чем, лишь бы не допустить их союза.
1815 год, Лысые Горы
Этим ранним летним утром Соня ещё в полудреме ощутила какую-то тяжесть на душе. Что-то случилось накануне, что-то неприятное… Обрывки этой мысли проносились в голове Сони, пока она досыпала в постели в своей маленькой полутёмной комнате на первом этаже большого деревенского дома. Она понимала с первых дней, что эта комнатка скорее предназначалась для прислуги, ведь все остальные члены семьи жили на втором этаже, гораздо более тёплом, уютном и обустроенном. А вот в её комнатушке зимой было холодновато и сыровато. Печь была в коридоре общая с другой комнатой, к тому же старая и поэтому плохо топилась. Но Соне было всё равно. Она уже давно смирилась с тем, что к «настоящим» членам семьи её так и не причислят никогда. Приживалка и бедная родственница должна знать своё место. Да к тому же летом, в жаркие деньки, которые как раз наступили, её комнатка была очень даже приятной. В зной она была прохладной, так как солнце заглядывало в её окна только ранним утром. Вот и сейчас лучи яркого восходящего светила нежно щекотали её лицо, вновь обещая тёплый летний день.
Несмотря на приятные ощущения, вызванные этими своевольными лучиками, девушка никак не могла избавиться от тяжести на душе. Она попыталась вспомнить, что такое нехорошее случилось вчера днем, какой-то разговор… ах, да! Окончательно проснувшись, девушка порывисто села в кровати и обхватила коленки руками. В её ушах зазвучал голос Наташи, точно так, как она слышала его, оказавшись нечаянно в соседней комнате, рядом с той, откуда неслись звуки беседы. Наташа разговаривала с Марьей, когда Соня зашла в смежную комнату своей обычной, лёгкой и неслышной походкой, без всякой мысли подслушивать. Но, поняв, что речь идет о ней, не нашла в себе сил уйти. Марья что-то говорила кающимся голосом о том, что часто бывает несправедлива и резка к ней, к Соне. Что Марья чувствует себя за это виноватой, но исправить своё обхождение с кузиной мужа и Наташи у неё не получается. Эти слова Соню особо не задели, потому что всё это было правдой – графиня Марья часто не по делу придиралась к ней. Соня уже повернулась, чтобы уйти, но тут прозвучали слова Наташи, когда-то закадычной, нежной и ближайшей подруги, которые поразили Соню, как гром:
«– Знаешь что, – сказала Наташа, – вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
– Что? – с удивлением спросила графиня Марья.
– "Имущему дастся, а у неимущего отнимется", помнишь? Она – неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, – я не знаю, но у неё отнимется, и всё отнялось. Мне её ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Николай женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне её жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы».
Графиня Марья ответила что-то насчет того, что понимает эти слова из Евангелия совсем по-другому, но, судя по самодовольным интонациям её голоса, ей очень понравилось всё, что сказала Наташа. Дослушивать Соня не стала, вышла из соседней комнаты так же неслышно, как и зашла, и на ватных ногах спустилась вниз, в свою убогую комнатушку. Вечером отказалась подняться к ужину, а потом, после ужина, долго-долго читать старой графине, матери Николая и Наташи. Отговорилась нездоровьем. Она знала, что старая графиня, ставшая совершенно несносной после гибели младшего сына и смерти мужа, будет недовольно шпынять её потом. Чтение книг Соней вслух было весьма приятным времяпрепровождением капризной старухи по вечерам, и она обязательно отомстит за лишение её привычного удобства. Но девушке было всё равно. Душа её, оглушённая предательством, смертельно болела.
Её давно уже мучило отдаление от неё Наташи. В детстве и юности они были ближайшими подругами. Но после смерти первого жениха Наташи, князя Андрея Болконского, и особенно после того, как сестра Болконского, княжна Марья вышла за Николая Ростова, Наташа на роль ближайшей подруги как-то незаметно определила Марью. Соня была небрежно отодвинута на второй план. Сама Соня никогда не давала ни словом, ни взглядом повода думать, что это её задевает – а её это задевало и очень больно. Но даже при этом жестокость слов Наташи поразила ее.
Сидя вчера вечером после этого разговора на кровати в своей тёмной комнатке (свечей она не зажгла), Соня тихонько покачивалась, обхватив себя руками. Сколько себя она помнила – эту позу она принимала всегда в минуты отчаяния, словно держа себя в руках и тихонько убаюкивая качаниями, она пыталась унять душевную боль. Ей хотелось вскочить, побежать наверх и выпалить в лицо этим тупо-счастливым и жестоким от своего счастья женщинам всё, что она думает о них. Высказать, наконец, все мысли, которых она сама пугалась и отгоняла от себя, не позволяя даже додумывать, но которые всё чаще и чаще приходили ей на ум в последние, особенно тяжёлые для неё два года.
Да что они знали про неё? Ничего, меньше, чем ничего. Что понимала про её положение в доме Ростовых залюбленная и заласканная всем семейством с младенчества Наташа? Наташе никогда не нужно было доказывать, что она имеет право находиться в доме Ростовых – она уже родилась с этим правом; ей не нужно было завоёвывать любовь окружающих – её любили все Ростовы, кроме, возможно, старшей сестры Веры, холодной и недоброй. Из-за этой всеобщей любви Наташе прощался любой проступок, любое баловство, любой каприз. Её не попрекали куском хлеба, платьями и обувью, не требовали принести в жертву никакое её чувство, чтоб доказать благодарность и преданность семье. А Соне с раннего детства приходилось всё это делать. И если вначале это особо не замечалось, то по мере того, как Ростовы беднели и постепенно разорялись, упреки в том, что она бесполезная нахлебница в их семье, что должна с поклонами благодарить за то, что её приютили и не выгнали на улицу, что несут немалые расходы на её содержание – эти упреки всё чаще и чаще срывались с уст Веры, а потом и старой графини. Как при таком отношении не изображать из себя скромную и молчаливую, как не показывать всем своим видом, что готова жертвовать чем угодно для своих благодетелей. И однажды даже принести эту огромную жертву – освободить Николая от данного когда-то слова жениться на Соне. Да и в чём-то Наташа права – Соня действительно чувствовала, что эгоизма в ней не хватает, а в последние годы поняла, что без какой-то доли эгоизма борьба за себя в этом мире невозможна.
Это был он. Долохов. Человек, который девять лет назад был буквально одержим ею. Он был введён в дом Ростовых Николаем, с которым его тогда связала короткая, но впоследствии оказавшаяся непрочной дружба. Соня очень быстро почувствовала, что ездит он в дом Ростовых исключительно ради неё. Да и все это чувствовали. Всякий раз, когда он разговаривал с нею или приглашал на танец, в его глазах, обращённых на неё, она видела огонь настолько безумной страсти, что буквально терялась и цепенела. Он сделал ей тогда предложение, но она отказала ему, объяснив свой отказ тем, что она любит другого – своего кузена Николая. Самой себе она признавалась, что не только это было причиной её отказа. Девушка боялась Долохова, боялась той неистовости, с которой он смотрел на неё. Ни до, ни после встречи с ним она не видела ничего подобного ни в чьих мужских взорах. Она мечтала тогда о тихих семейных радостях с Николаем. Ничего тихого взгляды Долохова не обещали. В его светлых глазах была тёмная бездна, куда ей совершенно не хотелось рухнуть. Да и вообще, репутация у этого человека была самая скверная. Он был известен как завзятый картёжник, гуляка, распутник и дуэлянт. Про него ходили разные тёмные слухи, и по этой причине девушка чувствовала к нему ещё бо́льшую неприязнь.
Долохов тогда отомстил Николаю и всем Ростовым за её отказ, обыграв через несколько дней Николая в карты на крупную сумму, которая пробила большую брешь в доходах и без того разоряющейся семьи. На этом их дружбе пришёл конец, и больше у Ростовых Долохов никогда не бывал.
И вот он снова здесь. Рядом с ней. Смотрит в упор, не мигая.
Денисов, который перед этим что-то взволнованно говорил Николаю, тоже обратил внимание на подошедшую Соню и вежливо поздоровался с ней и с Николенькой:
– Здравствуйте, Софья Александровна, здравствуйте, Николенька.
Долохов тоже слегка склонил голову и произнёс:
– Здравствуйте, Софья Александровна. Давно не виделись.
Соня уже успела немного овладеть собой и ответила на приветствие:
– Здравствуйте, Василий Дмитриевич. – Долохову она тоже слегка кивнула и с трудом выдавила из себя, – Здравствуйте, мсье Долохов.
Потом обратилась к мальчику:
– Николенька, пойдемте в дом.
Когда она отходила от мужчин, то услышала слова Денисова, который, видимо, продолжал говорить то, о чём вёл разговор с Николаем ещё до прихода Сони.
– Я знаю, между вами были какие-то недоразумения, но прошло столько лет, пора все забыть…
Николай ничего не ответил, но послышался голос Долохова, который тоже что-то начал говорить бывшему другу. Только Соня с Николенькой уже вошли в дом, и слов она не разобрала.
«Зачем он приехал? Для чего?» – эти вопросы бились в её голове, пока она приводила себя в порядок перед обедом: поправила растрепавшиеся волосы, щёткой почистила подол платья от налипшей земли и травинок, сменила уличные ботинки на домашние туфли и умылась приятно прохладной водой из кувшина, за которой сначала сама сходила на кухню, как всегда это делала. Плеская водой на разгорячённое лицо, она надеялась, что не только охладит кожу, но и внесёт покой в мысли, которые пришли в смятение при виде Долохова. Больше всего на свете ей хотелось сейчас запереться в своей полутёмной комнатушке и не выходить из неё, пока опасный гость не покинет дом.
«Может не выходить к обеду, сказаться больной?» – думала девушка. Но эта уловка уже применялась ею накануне: повторять её ещё раз – вызвать подозрения и разные толки. Кроме того, она почувствовала какое-то раздражение перед собственной трусостью, вызванной страхом от неожиданного приезда Долохова. В конце концов, она уже давно не шестнадцатилетняя девочка, которая краснела от любого взгляда этого мужчины и не осмеливалась поднимать на него глаза. Она взрослая женщина с определившейся раз и навсегда жизнью. И негоже ей бояться человека, который совершенно не властен над нею. Даже если Николай не спровадит его сегодня под каким-то благовидным предлогом, он не останется надолго в этом доме. Когда-нибудь да уедет, и её жизнь пойдет своим чередом. А пока просто надо постараться как можно меньше с ним видеться, и только на людях, а не наедине.
Приняв такое решение, Соня высоко подняла голову, расправила плечи и пошла в столовую к обеду.
Все уже собрались за столом, но обычного непринуждённого оживления не ощущалось. Приезд Долохова внёс тревожную и напряжённую ноту. Судя по тому, что он тоже был в столовой, Денисову удалось каким-то образом уговорить Николая примириться с бывшим другом и оставить его погостить вместе с ним, с Денисовым. Однако все Ростовы помнили тот приснопамятный для всей семьи проигрыш и чувствовали себя неловко. Только Долохов, судя по выражению его лица, никакой неловкости не ощущал. Напряжённую атмосферу немного удавалось развеять разве что Денисову, который с обычной своей увлечённостью за обедом завел разговор о недавно прошедшей войне. Это была не вполне подходящая тема для смешанного общества, где присутствовали дамы, но она отлично подходила для того, чтобы втянуть в разговор всех мужчин: и Николай, и Денисов, и Долохов – все они воевали, и каждый по-своему отличился на этой войне. Денисов и Долохов были особенно известны тем, что командовали партизанскими отрядами, и этот новый способ ведения войны, во многом определивший её победоносный исход, вызывал всеобщее восхищение и любопытство.
Когда обед закончился, Соня поспешила улизнуть, наскоро пробормотав, что ей пришла пора присматривать за горничными девушками, проводящими уборку комнат. Весь оставшийся день она практически не видела Долохова, разве что издали. Он, казалось, вполне освоился в доме, вместе с Денисовым продолжал какие-то беседы с Николаем и вёл себя непринуждённо. За ужином они снова увиделись, но никакого общения между ними не было. За столом вёлся обычный безличный разговор о том, о сём. Но, по крайней мере, из разговора девушка узнала, что Долохов заехал не просто так. Он ехал в своё имение, которое находилось в соседней губернии, а по дороге решил заехать в уездный городок К-в, неподалёку от Лысых Гор, где иногда проводились конские ярмарки. Он вышел в отставку в прошлом году, как и Николай, и вплотную занялся делами своего поместья. Его весьма заинтересовало коневодство, которым когда-то занимались в его имении прежние владельцы, и он решил возобновить разведение лошадей. Для этого хотел прикупить несколько лошадок на ярмарке, которая как раз через несколько дней должна была начаться в К-ве. По дороге он встретил Денисова, который получил на своей воинской службе длительный отпуск по болезни и для лечения ран. Разговорившись с ним и узнав, что он едет навестить Николая Ростова, Долохов, видимо, попросил старого друга отвезти его в Лысые Горы.