Двадцать пять лет назад
Сквозь темную мрачную чащу, спотыкаясь о корни, скрытые под слоем опавших листьев и мха, бежала молодая женщина. Ее платье, некогда, должно быть, изысканное и соответствовавшее моде прошлого поколения, теперь было изорвано колючками, испачкано лесной грязью и пылью. Лицо ее, мелькавшее в редких лунных бликах, являло собой маску чистого, нерассуждающего ужаса. Глаза, широко распахнутые, видели не столько путь, сколько преследующий ее кошмар. Она задыхалась, каждый вдох обжигал горло, но остановиться значило погибнуть. Ее преследовали.
Но не люди. Никаких криков погони, никакого звона шпор или злобного лая своры. Над ней, в чернильной темноте крон, между могучими стволами, беззвучно скользила огромная ТЕНЬ. Она не была единой; она дробилась, сгущалась, пульсировала, как живая. И звук... Звук заполнял все пространство, проникал в кости, в мозг. Громовой, неумолимый ШУМ КРЫЛЬЕВ, будто тысячи могучих птиц били воздух в идеальном, зловещем строю. Но самих птиц почти не было видно – лишь мелькания черного, быстрее взгляда, да отдельные, пронзительные, леденящие душу КАРКАНЬЯ. Они разрывали тишину не просто громко, но с какой-то нечеловеческой осознанностью, будто несли в себе смысл, понятный лишь преследуемой и преследователям. Звучали они слишком близко, будто прямо над ухом, и слишком... преднамеренно зловеще.
Она вырвалась на небольшую поляну, запыхавшаяся, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди. И тут поняла – бежать больше некуда. Тени сгустились на опушке леса, окружая поляну непроницаемым черным кольцом. Шум крыльев достиг апогея, превратившись в оглушительный, всепоглощающий гул, от которого дрожала земля и содрогались деревья. Воздух вибрировал. Женщина остановилась как вкопанная. Медленно, с трудом преодолевая парализующий ужас, она подняла голову к разрыву в кронах, где висела бледная луна. Ее глаза, отражавшие лунный свет, были полны бездонного отчаяния. Рот открылся для крика...
Звук, разорвавший ночь, невозможно было однозначно приписать ни человеческому горлу, ни птичьему клюву. Это был леденящий душу, первобытный КРИК, вопль абсолютного ужаса и обреченности, слившийся на мгновение с самым пронзительным из карканий.
И тогда случилось. Резкий, стремительный всплеск черных крыльев – не сотен, а тысяч, миллиона перьев? – закрыл луну. На миг воцарилась абсолютная, непроглядная тьма. Когда мрак чуть рассеялся, на поляну, медленно кружась, словно оплакивая что-то, опустилось единственное перо. Необычайно крупное, длиннее ладони, иссиня-черное, оно переливалось в скупом лунном свете зловещими сине-зелеными и фиолетовыми отсветами, как масляная пленка.
Тишина. Глубокая, звенящая, неестественная. Пустота. Лес затаился, будто прислушиваясь или ожидая. Ни крика, ни шума крыльев, ни шелеста. Только перо, лежащее на подстилке из мха, как мрачная визитная карточка ночи.
Апрель в Лондоне являл собою зрелище одновременно оживленное и исполненное особого, присущего лишь столице, напряжения. Воздух, уже лишенный зимней колючести, но еще не ставший летним, нес аромат свежей зелени из парков, смешанный с неизменным запахом лошадей, угля и густонаселенного города. Солнце, робко пробивавшееся сквозь легкую дымку, золотило фасады особняков на Харли-стрит, где остановилась карета, доставившая мисс Элеонору Хартли из тишины Девоншира в самую гущу сезона. За окном кипела жизнь, достойная пера наблюдательного хрониста: экипажи всех мастей – от скромных кебов до великолепных бароше с позолотой и ливрейными лакеями – сновали по улицам; дамы в светлых, словно подснежники, нарядах совершали утренний променад в Гайд-парке; джентльмены в безупречных цилиндрах спешили по делам или навстречу удовольствиям. Для двадцатилетней Эллы, чья жизнь до сего момента протекала среди мирных холмов и размеренного ритма сельского поместья, этот вихрь красок, звуков и движения был одновременно ошеломляющим и невероятно волнующим. Однако радость новизны омрачалась обстоятельствами, приведшими ее сюда, и осознанием возложенной на нее миссии.
Положение семьи Хартли, владевшей скромным поместьем Хезелмир в Девоншире, было, увы, критическим. Некогда процветающее, ныне оно балансировало на грани разорения вследствие череды неудачных вложений мистера Хартли, нескольких неурожайных лет и непомерных долгов, тяжким камнем лежавших на фамильном благосостоянии. Перспектива потерять родовое гнездо, а вместе с ним и всякий социальный статус, висела над семьей дамокловым мечом. В подобных обстоятельствах единственным разумным, хотя и отнюдь не радостным для сердца, выходом представлялось удачное замужество единственной дочери. Удачное – то есть выгодное. Очень выгодное. Элла, девушка с ясным умом и развитым чувством долга, понимала это прекрасно. Ее мечты о взаимной привязанности и тихом семейном счастье, взращенные в атмосфере родительского дома (пусть и скромного, но исполненного тепла), должны были уступить место холодному расчету во имя спасения рода Хартли.
Именно в этот момент судьба, или, быть может, расчетливая рука провидения, протянула соломинку в виде дальней, но невероятно состоятельной родственницы – леди Агаты Монтегю. Эта дама, вдова с внушительным состоянием и прочными позициями в высшем свете, прослышав о затруднениях Хартли (благодаря обширной сети осведомителей, которую она содержала с истинно стратегическим усердием), милостиво предложила взять Эллу под свое крыло на время лондонского сезона. Целью ставилось «представить мисс Хартли обществу и поспособствовать обретению ею достойной партии». Предложение было воспринято в Хезелмире как спасительная благодать, и Элла, простившись с родителями, чьи лица светились надеждой, смешанной с виной за необходимость такой жертвы, отправилась в столицу исполнять свой долг дочери.
Карета остановилась у внушительного особняка из светлого портлендского камня, чей вид безошибочно свидетельствовал о достатке владелицы. Едва колеса перестали скрипеть, дверь распахнулась, и на ступенях, подобно фрегату под всеми парусами, возникла сама леди Агата Монтегю. Женщина лет пятидесяти, она обладала искусством выглядеть на сорок, чему способствовали тщательно подобранный парик, умело наложенные румяна и неиссякаемая энергия, бьющая из нее ключом. Ее утреннее платье из нежно-голубого муслина с изящными бертами из валансьенского кружева было безупречно, в уложенных по последней моде волосах поблескивала скромная, но изысканная брошь с сапфиром, а проницательные глаза, цвета стальной закалки, мгновенно оценили и костюм Эллы (лучший, но уже два сезона как вышедший из моды и слегка поношенный), и ее осанку, и выражение лица.
– Дорогая моя Элеонора! – воскликнула леди Агата голосом, который мог бы звучать сердечно, если бы не его привычная повелительная интонация и легкий оттенок театральности. – Наконец-то! Я уже начала опасаться, что ты застряла на какой-нибудь захолустной девоширской дороге, размытой апрельскими дождями! Добро пожаловать в Лондон, дитя мое! Входи же, входи, отряхни с себя пыль дорог! Бриджес! Немедленно отнеси вещи мисс Хартли в Голубую комнату! И распорядись насчет чая в малый салон! – Последние слова были брошены через плечо немолодому, невозмутимому дворецкому, появившемуся словно из воздуха.
Элла, чувствуя себя немного потерянной в этом вихре активности и роскоши, позволила увести себя в дом. Внутри особняк поражал воображение провинциалки: мраморные полы с инкрустацией, отражавшие свет от высоких окон; стены, обитые шелковым штофом и украшенные пейзажами в тяжелых золоченых рамах; изящные консоли с севрским фарфором; грандиозная хрустальная люстра, переливавшаяся тысячами огней даже в дневное время. Воздух был насыщен ароматом пчелиного воска, свежих цветов (повсюду стояли букеты тюльпанов и гиацинтов) и тонких, дорогих духов самой леди Агаты. Все дышало богатством, уверенностью и определенным, несколько безапелляционным вкусом хозяйки.
– Ну, рассказывай, рассказывай, милое дитя! – повела леди Агата Эллу в небольшой, уютный салончик, выходивший окнами в крошечный, но ухоженный садик с цветущими нарциссами. Она усадила племянницу на шелковый диванчик цвета морской волны и устроилась рядом, не выпуская ее руки. – Как мистер и миссис Хартли? Надеюсь, здоровы? Как перенесла дорогу? Долгая, должно быть, утомительная? Ты выглядишь немного… бледной. Ничего, Лондонский воздух и хорошее питание быстро вернут румянец. А гардероб твой… – Ее взгляд вновь скользнул по простому шерстяному платью Эллы. – О, дитя мое, это требует немедленного внимания! Скромность – добродетель, но сезон в Лондоне – не время для провинциальной сдержанности в нарядах! Я уже послала за мадемуазель Фавье, моей модисткой. Она чудо как искусна и знает, что требуется. Завтра же начнем приводить тебя в божеский вид!
Элла, стараясь сохранять достоинство и благодарность, ответила на расспросы о здоровье родителей и подробностях пути, тщательно обходя мрачные детали финансового краха Хезелмира. Она была девушкой неглупой, с трезвым взглядом на жизнь, но лишенной цинизма. Мысль о браке по расчету, без тени привязанности, была ей глубоко противна; в душе она лелеяла надежду если не на страстную любовь, то хотя бы на взаимное уважение и дружеское расположение в браке, мечтала о детях, о теплом семейном очаге. Однако суровая реальность диктовала свои условия, и Элла готова была подчиниться.
Вечер в особняке леди Агаты Монтегю перед балом у виконтессы Сент-Клер напоминал штаб накануне решающего сражения. Воздух был густ от запаха утюгов, нагретых тканей, аромата свежесрезанных белых лилий, расставленных в напольных вазах, и едва уловимого, но настойчивого запаха нервозности, исходившего от самой Эллы. Она стояла посреди своей новой, роскошной Голубой комнаты, превращенной в походную мастерскую мадемуазель Фавье, и чувствовала себя не столько невестой на выданье, сколько дорогой, тщательно упакованной вещью, приготовленной к отправке.
Платье, созданное за одну безумную ночь и день усилиями модистки и ее помощниц, было, безусловно, шедевром. Из тончайшего шелка цвета «утренней зари» – нежно-розового с перламутровым отливом, который должен был подчеркнуть теплый оттенок ее волос и ясность карих глаз. Лиф, украшенный изящной вышивкой серебристыми нитями и мельчайшим жемчугом, облегал стройную фигуру, подчеркивая хрупкость плеч. Юбка, ниспадающая мягкими складками, расширялась книзу, создавая иллюзию невесомости. Рукава-фонарики из прозрачного газа были собраны у плеча крошечными шелковыми розами того же оттенка. В волосах, уложенных в элегантную, но не вычурную прическу, поблескивала скромная нитка жемчуга – дар леди Агаты, «дабы добавить благородного лоска».
– Magnifique! – воскликнула мадемуазель Фавье, отступая на шаг и окидывая свою работу восхищенным взглядом. – Совершенство, mademoiselle! Цвет – ваш, силуэт – ваш! Вы будете сиять, как самая чистая жемчужина в раковине этого бала! Леди Агата будет в восторге!
Элла глядела на свое отражение в высоком зеркале. Незнакомая элегантная дама смотрела на нее в ответ. Это платье преображало, возвышало, но и отчуждало. Оно было символом новой роли, которую ей предстояло сыграть безупречно. Мысль о «Черном Лорде», Себастьяне Рейвенскрофте, вызывала холодок в груди, не согреваемый розовым шелком. Она поправила складку на юбке, стараясь унять дрожь в руках. «Твердость, обаяние, такт», – прошептала она про себя мантру тетушки. «Ради Хезелмира. Ради мамы и папы».
– Благодарю вас, мадемуазель, – сказала она голосом, в котором звучало больше сдержанности, чем восторга. – Вы сотворили чудо за столь короткий срок.
В этот момент в комнату, подобно фрегату, входящему в гавань, вплыла сама леди Агата. Ее вечерний туалет из темно-синего бархата, расшитого серебряными звездами, говорил о статусе и намерении доминировать. Взгляд ее, острый как шило, мгновенно оценил Эллу с ног до головы.
– Прелестно! Просто прелестно! – воскликнула она, и в ее голосе прозвучала искренняя удовлетворенность генерала, чья тяжелая артиллерия прибыла на позицию вовремя. – Фавье, вы гений! Именно такой эффект мне и нужен. Свежо, невинно, элегантно, без вульгарного блеска. Идеально, чтобы привлечь внимание, не вызывая зависти у старых индюшек. – Она обошла Эллу вокруг, поправляя невидимые складки, поправляя жемчужную нитку в волосах. – Голова высоко, плечи назад, взгляд прямой, но не вызывающий. Помни, дитя: ты не просто Элла Хартли, ты – надежда твоего рода, посланница спасения. И вести себя должна соответственно. Никаких жеманных взглядов исподтишка, никаких хихиканий с подружками. Твой фокус – лорд Блэкридж. Все остальное – фон.
Элла кивнула, чувствуя, как под бархатом платья сжимаются мышцы спины. «Фон». Так она и чувствовала себя – декорацией в грандиозной постановке леди Агаты.
– А теперь, – продолжила тетушка, понизив голос до конфиденциального шепота, хотя мадемуазель Фавье уже покинула комнату, – о тактике. Лорд Блэкридж, как я и говорила, избегает толпы. Он не станет открывать бал или кружиться в вихре вальса. Скорее всего, он будет держаться в стороне, возможно, в карточной комнате или у одного из окон, наблюдая. Наша задача – создать «случайную» встречу. Я представлю тебя формально, скажу пару лестных слов о твоем уме и скромности – не переборщи, не надо, чтобы он заподозрил маневр, – а затем отвлекусь на какую-нибудь важную персону. Твоя задача – завязать разговор. Не пытайся его развеселить или очаровать сразу. Это бесполезно. Задай умный вопрос. О политике? Рискованно. О книгах? Возможно. О поместьях? Безопаснее всего. Спроси его мнение о трудностях управления обширными угодьями в Йоркшире. Покажи практический ум, отсутствие глупых сантиментов. Он оценит это. И помни: его холодность – не личное оскорбление. Это его броня. Твоя задача – найти в ней трещинку. Маленькую, едва заметную. Этого будет достаточно для начала.
Леди Агата говорила с воодушевлением стратега, разработавшего безупречный план атаки. Элла слушала, стараясь запомнить каждое слово, чувствуя себя одновременно солдатом, идущим на верную гибель, и актрисой, готовящейся к главной роли в непонятной ей пьесе. Образ лорда Блэкриджа в ее воображении обрастал все более мрачными деталями: высокий, сутулый, с лицом мертвеца и горящими, как у ворона, глазами. Она мысленно прокручивала возможные вопросы о сельском хозяйстве, чувствуя нелепость ситуации.
Карета леди Агаты, запряженная парой великолепных вороных, подкатила к особняку виконтессы Сент-Клер, сверкающему огнями, как драгоценный ларец. Звуки музыки – струнного квартета, исполнявшего что-то изысканно-меланхоличное – и гул голосов вырывались на улицу через открытые двери. Воздух был напоен ароматом дорогих духов, воска, цветов и возбужденных ожиданий. Леди Агата, выходя из кареты, приняла вид спокойного величия, Элла же чувствовала, что ее сердце колотится, как птица в клетке.
Бал представлял собой ослепительное зрелище. Зеркала в золоченых рамах множили отражения сверкающих люстр, роскошных туалетов и нарядных гостей. Дамы в шелках, атласе и тюле порхали, как экзотические бабочки; кавалеры в темных фраках и безупречных белых галстуках составляли им элегантный контраст. Воздух вибрировал от смеха, шепота, звона бокалов и ритма музыки. Элла, следуя за леди Агатой, старалась не теряться, сохранять ту самую «твердость и такт». Она ловила на себе взгляды – любопытные, оценивающие, иногда откровенно завистливые. Ее платье действительно выделялось своей свежей элегантностью среди более вычурных нарядов.
Утро после бала у виконтессы Сент-Клер встретило Эллу не солнечными лучами, а пронизывающей тишиной особняка леди Агаты, которая, однако, была громче любого крика. За завтраком в изящной столовой, украшенной акварелями с видами Италии, царила атмосфера, которую можно было резать ножом. Леди Агата, одетая в строгое утреннее платье серого муара, напоминавшее доспехи, молча намазывала масло на тост. Ее взгляд, острый и недовольный, скользил по Элле, сидевшей напротив и пытавшейся скрыть волнение за чашкой горячего шоколада.
– Хм, – наконец произнесла тетушка, отложив нож с таким звонким стуком, что Элла вздрогнула. – Интересный вечер. Очень... поучительный.
Элла опустила глаза. Она знала, что грядет.
– Ты, конечно, произвела впечатление, – продолжила леди Агата, ее голос звучал ровно, но в каждом слове чувствовалась сталь. – Платье было безупречно, реверансы – безукоризненны, даже с лордом Блэкриджем ты заговорила... сносно. Однако... – она сделала паузу, давая слову повиснуть в воздухе, как гильотину. – Однако твое поведение после этой беседы оставило желать лучшего. Мистер Толран? Серьезно, Элла? Танцевать с первым встречным простаком, который удостоил тебя вниманием? И улыбаться ему так... так непринужденно? Это выглядело... легкомысленно. Почти вульгарно. Особенно на фоне твоей миссии!
– Тетушка Агата, – попыталась вставить слово Элла, чувствуя, как кровь приливает к лицу, – мистер Толран был предельно учтив и...
– Учтив? – леди Агата фыркнула. – Учтивость конюха – это не учтивость джентльмена, моя дорогая! Он – никто! Его поместье – жалкая пародия на то, что нужно твоей семье! Ты должна была вежливо уклониться, сказав, что устала, или что обещала танец другому! Вместо этого ты бросилась в его объятия, как... как провинциальная девица на своей первой ярмарке!
Гнев леди Агаты был холоден и методичен, как расстановка фигур на шахматной доске. Элла чувствовала себя загнанным зверем.
– Я не бросалась... – прошептала она. – Он пригласил, и я... я подумала, что невежливо отказывать. К тому же, после... после напряженного разговора с лордом Блэкриджем...
– Ага! Вот именно! – воскликнула леди Агата, ухватившись за эту фразу. – После ледяного душа от «Черного Лорда» тебе потребовалось согреться у первого попавшегося костра! Это слабость, Элла! Непростительная слабость! Лорд Блэкридж – неприступная цитадель! Его не возьмешь одним штурмом! Требуется осада! Постоянное, методичное давление! И ты, вместо того чтобы анализировать его реакцию, искать новые подходы, растворилась в глупых улыбках этому Толрану! Его видели? Да весь свет заметил! И теперь будут шептаться, что у тебя два жениха на примете, или, что еще хуже, что ты несерьезно относишься к поискам мужа!
Элла молчала. Чувство несправедливости смешивалось с виной. Да, ей было легко с мистером Толраном. Да, его доброта была глотком воздуха после ледяного безмолвия лорда Блэкриджа. Но разве это было преступлением?
– Ты должна понять, дитя, – леди Агата сменила гнев на милость, но в ее тоне по-прежнему звучал ультиматум, – что игра идет по высоким ставкам. Один неверный ход – и ты проиграешь все. И лорда Блэкриджа, и, возможно, даже мистера Толрана, если до него дойдут слухи о твоих... амбициях. Мы должны действовать решительнее и умнее. Сегодня после полудня – прогулка в Риджентс-парке. Лорд Блэкридж, по моим сведениям, имеет привычку совершать там утренний променад верхом, вдали от толпы. Мы «случайно» пересечем его путь.
Так началась «осада», как мысленно окрестила ее Элла. Риджентс-парк встретил их свежей зеленью молодой листвы и ароматом цветущих каштанов. Леди Агата, в элегантном прогулочном костюме и шляпке с перьями, вела Эллу по аллеям с видом полководца, ведущего войска на маневры. Элла, в простом, но изящном платье из кремового муслина и соломенной шляпке, украшенной лентами, старалась сохранять спокойствие, но сердце ее бешено колотилось. Взгляд тетушки беспрестанно выискивал вдалеке высокую фигуру на вороном коне.
И они его увидели. Себастьян Рейвенскрофт появился на дальней аллее, гарцуя на великолепном, мощном жеребце, который казался продолжением его собственной мрачной энергии. Он ехал неспешно, погруженный в свои мысли, его профиль был резок и непроницаем. Даже на расстоянии чувствовалась его отстраненность от этого солнечного утра, от щебета птиц, от смеха детей, катающихся на лодочках на озере.
– Идем, – скомандовала леди Агата, резко меняя направление, чтобы пересечь его путь под острым углом у мостика через узкий ручей. – Случайность, чистейшая случайность, помни!
Элла чувствовала, как ее ладони становятся влажными. Они вышли на аллею как раз в тот момент, когда лорд Блэкридж поравнялся с мостиком. Он вынужден был придержать коня.
– Лорд Блэкридж! Какое восхитительное утро для верховой прогулки! – воскликнула леди Агата с преувеличенной радостью, словно встретила самого дорогого друга. – И какой великолепный конь! Настоящий король среди скакунов! Позвольте представить вам снова мою племянницу, мисс Хартли. Элла, дорогая, посмотри, какая стать!
Себастьян Рейвенскрофт слегка натянул поводья. Его взгляд скользнул по Элле с той же ледяной вежливостью, что и на балу, и остановился на леди Агате. В его глазах мелькнуло что-то – не раздражение, а скорее усталое понимание игры. Он слегка приподнял шляпу.
– Леди Агата. Мисс Хартли. Действительно, утро прекрасное. Прошу простить, я спешу. Конь нетерпелив. – Он слегка пришпорил жеребца, явно намереваясь объехать их.
Но леди Агата была неумолима. Она сделала шаг вперед, блокируя путь тактично, но недвусмысленно.
– О, конечно, конечно! Мы не смеем задерживать такого важного человека! Но, лорд, раз уж судьба свела нас вновь в этом восхитительном уголке природы, не могли бы вы, как знаток лошадей, сказать ваше мнение? Мой кузен, сэр Генри, подумывает о приобретении чистокровного арабского скакуна для скачек в Эпсоме. Как вы полагаете, стоит ли овчинка выделки? Или лучше обратить внимание на местные породы?
Вечер у леди Далримпл обещал быть одним из самых изысканных событий позднего лондонского сезона. Особняк на Беркли-сквер сиял тысячами свечей, отражавшихся в высоких зеркалах и хрустальных подвесках люстр. Воздух был густ от аромата дорогих духов, горячего воска, экзотических цветов (сама хозяйка славилась страстью к орхидеям) и роскошных блюд, подаваемых армией ливрейных слуг. Звучала легкая музыка, смех был приглушенным, изысканным, беседы – виртуозно отточенными. Все дышало безупречным вкусом и огромным богатством.
Элла, в новом платье из бледно-сиреневого атласа, расшитого серебристыми нитями, напоминавшими лунный свет, чувствовала себя не участницей празднества, а осужденной, ведущей свою последнюю прогулку перед казнью. Планы леди Агаты, о которых она догадывалась все больше, тяжким камнем лежали на душе. Тетушка сегодня была особенно оживлена и любезна, ее стальные глаза постоянно выискивали в толпе две цели: высокую мрачную фигуру лорда Блэкриджа и легкомысленную группу вокруг леди Эмили Фокс и ее брата, капитана Фокса. Элла видела, как миссис Дженкинс, тенью скользящая среди гостей, что-то шепчет на ухо пьянеющему капитану Фоксу, как «случайно» оброненный леди Эмили носовой платок тут же подхватывается другой служанкой и уносится в направлении, противоположном отхожему месту. Каждый такой взгляд, каждое движение горничной усиливали тревогу Эллы до почти невыносимого уровня. Она знала – ловушка готовится. И она – приманка.
Лорд Блэкридж появился поздно. Он стоял у края бальной залы, возле колонны, словно стараясь слиться с мрамором. Одетый во все черное (фрак, жилет, галстук), он казался воплощением ночи, случайно заглянувшей в этот сверкающий мир. Его взгляд, как обычно, был отстранен, но сегодня в нем Элла уловила что-то новое – напряженную настороженность, словно он чувствовал нездоровую атмосферу заговора, витавшую в воздухе. Он почти не общался, лишь изредка отвечая односложно на обращенные к нему реплики. Его присутствие действовало на окружающих как ледяной сквозняк – люди инстинктивно отодвигались, создавая вокруг него пустое пространство.
Леди Агата, заметив его, немедленно приступила к действию. Она подвела Эллу к группе, обсуждавшей последнюю выставку Королевской Академии, искусно расположившись так, что Себастьян оказался в поле зрения.
– ...а этот пейзаж Тернера, дорогая леди Эвелин, – голос леди Агаты звучал чуть громче обычного, – просто дышит бурей! Такая мощь, такая стихийность! Совершенно захватывает дух! Не правда ли, Элла? – Она повернулась к племяннице, ловко заслонив ее от других собеседников и как бы случайно обращая ее лицом в сторону лорда Блэкриджа. – Ты ведь тоже ценишь силу природы в искусстве?
Элла, чувствуя себя марионеткой, пробормотала что-то невразумительное. Ее взгляд невольно скользнул по Себастьяну. Он смотрел прямо на нее. И в его темных глазах не было ни любопытства, ни вежливости. Был холодный, аналитический интерес хищника, изучающего расставленную сеть. Этот взгляд заставил Эллу похолодеть внутри. Он знает, – мелькнула у нее мысль. Он видит игру.
Именно в этот момент леди Агата сделала едва заметный жест веером. Миссис Дженкинс у двери в сад ответила почти незаметным кивком.
Леди Агата вдруг беспокойно тронула свою шею.
– О, небеса! Элла, дорогая, похоже, я обронила в саду свое колье! Какая же я неловкая! Эти бестолковые слуги вряд ли отыщут его или прикарманят. – Она повернулась к Элле с преувеличенной тревогой. – Надо немедленно найти! Не могла бы ты помочь мне? Сад невелик, но в темноте... Иди, дитя, поищи у фонтана или в беседке роз. Я присмотрю за твоей сумочкой. Только побыстрее, пока его случайно не обнаружил кто-нибудь другой! Это фамильная драгоценность! – Она сунула Элле в руки маленький фонарик-свечу в серебряном подсвечнике, который «случайно» оказался у нее под рукой. Взгляд ее при этом был стальным: Иди.
Протест замер на губах Эллы. Отказаться сейчас, на глазах гостей, значило вызвать скандал немедленно и неконтролируемый. Сжав подсвечник до побеления костяшек, она с безупречным видом покорной племянницы кивнула.
– Конечно, тетушка. Я поищу. – Голос ее был ровен, но внутри все дрожало. Она бросила последний взгляд на группу. Лорд Блэкридж все так же стоял у колонны, но его взгляд блуждал где-то далеко, не замечая, как девушка уходит прочь из залы. Леди Эмили Фокс хихикала, глядя в ее сторону, капитан Фокс, явно под хмельком, ковырял пальцем воротник, поглядывая на дверь в сад. Маховик был запущен.
Выйдя в сад, Эллу охватила влажная прохлада и густой аромат ночных цветов. После ослепительного зала здесь царил мягкий полумрак, разорванный редкими фонарями вдоль главных аллей. Лунный свет, пробиваясь сквозь дымку, серебрил листву. Где-то журчал фонтан. Было красиво и... смертельно опасно. Элла предполагала, что колье искать не нужно. Ее задача – блуждать в темноте, пока ее не «найдут» в нужном месте. Но где оно? Инстинктивно желая отсрочить неизбежное, она свернула не к освещенному фонтану, а вглубь сада, на узкую, заросшую тропинку, где фонари были реже, а тени – гуще и холоднее.
Она шла почти наугад, свет ее свечи дрожал, отбрасывая неверные тени. Где-то в кустах резко чирикнула птица, заставив ее вздрогнуть. Ветка хлестнула по щеке. Элла остановилась, прижав руку к бешено колотящемуся сердцу. Она была в глухом углу сада. Тишина давила, нарушаемая лишь шелестом листьев и ее собственным дыханием. Впереди виднелся темный контур – старая беседка, увитая плющом или диким виноградом. Убежище? Она ускорила шаг.
***
Элла почти достигла беседки, когда из густой тени старого тиса прямо перед ней возникла высокая фигура. Она вскрикнула от неожиданного ужаса, едва не выронив подсвечник. Свеча погасла от резкого движения.
– Мисс Хартли? – раздался низкий, узнаваемый голос. Лорд Блэкридж. Он стоял в двух шагах, его лицо в лунном свете было резким и напряженным. – Что вы здесь делаете? В такой глуши? – Его голос звучал не гневно, а резко, почти тревожно. Он озирался, словно ожидая подвоха из темноты.