— Ты уверена, что хочешь это сделать? — спрашивает мама, стоя в дверях моей комнаты с таким видом, будто я собираюсь в разведку, а не в детский лагерь.
Сестра только тихо посмеивается, но тут же заходится кашлем, прикрывая рот ладонью. В её взгляде грусть уже даже не прячется — беспокойно плещется, как то противное лекарство от бронхита, что она болтала в кружке пару минут назад. Мы обе понимаем: повторять легендарный трюк с заменой игрока — то бишь сестры — не лучшая идея. Но напоминание о стоимости путёвки… В общем‑то, тот самый бодрящий пинок для принятия решения.
— Абсолютно, — говорю я, застёгивая чемодан и оглядываясь по сторонам, чтобы ничего не забыть. — Я уже всё продумала. Буду вставать не раньше одиннадцати, есть только десерты, притворяться, что обожаю ужастики, и участвовать в конкурсах, только если там разыгрывают шоколад.
В комнате царит полный бардак: распахнуты все шкафы, на полу — острова из футболок и спортивных вещей. Собирать гардероб на случай «сегодня я твоя копия, только помладше» сложно, спорно и крайне неловко. А теперь предстоит разбирать этот хаос… Я пинаю носком кроссовка скомканную толстовку и невольно улыбаюсь: кажется, именно так выглядит подготовка к авантюре.
— Ты будешь скучать по дому, — говорит папа, заглядывая с ноутбуком под мышкой. Смотрит тепло, но отчасти взволнованно — понимает, что предприятие очень шатко. — Или хотя бы по нормальному интернету.
— Буду, — на автомате отзываюсь я, не оборачиваясь. — Но зато не буду скучать по твоим лекциям о том, что «в лагере отключают телефон, и это полезно для души».
Он вздыхает, усмехается, но мы оба знаем: это они — с мамой и моей захворавшей сестрицей — будут скучать по мне намного сильнее. И если бы Геля не выпросила эту поездку ещё в начале года, всё было бы проще.
Это ведь надо было найти такой странный вариант! Наверняка сестрёнка расстаралась. Мало того что лагерь был далеко не дешёвым для нашей семьи, недавно закончившей ремонт дачного дома, так ещё и запрашивал заранее данные о своих будущих постояльцах. И теперь, когда вещи уже упакованы и проверены, Ангелина спешно меняет фото в анкете на моё. Наверняка ищет что‑то постарее, чтобы выглядело похоже.
— Я просто хочу, чтобы ты отдохнула, — жалобно тянет она, натягивая капюшон толстовки по самый нос. — По‑настоящему.
— Я и отдохну, — в зеркале моё отражение качает головой, но выглядит вполне довольно. Смена обстановки после экзаменов кажется прекрасной идеей. Тем более что имидж уже обновлён: новый маникюр и тот самый легендарный оттенок волос с гордым названием «кофе с молоком». — Только под чужим именем. Это как викторина: «Угадай, кто тут студентка».
Из соседней комнаты доносится хриплый смех мамы, а я напоследок сажусь на край кровати, где мелкая вредина довольно пялится в экран планшета на результат своей работы. Увы, новенькая игрушка пока достанется ей — с собой брать его я не рискнула бы. Ведь лагерь — это суета, беготня и всё то самое, что может стать угрозой для техники.
— Эй, агент П, смотри! Вот так идеально, — Ангелина тянет меня к себе, показывая экран с анкетой, и довольно улыбается. Шалость удалась: на фото я улыбаюсь в камеру точь‑в‑точь как она. — И помни: никаких слов длиннее десяти букв!
— Вы так не опоздаете? — папа заглядывает на мгновение, кивая на часы. Час икс становится уже не чем‑то эфемерным, а вполне реальным. — Поль, ты… Осторожнее, не заразись перед дорогой.
— Пап! — возмущённо дует губы сестра, а я с лёгкой грустью кошусь на неё. Бледная, с синяками под глазами вместо радостной улыбки и золотистого загара. — У неё миссия! Она не имеет права даже чихать, пока не вернётся.
Миссия. Как же — целое приключение. Изобразить ту, которой всего несколько дней назад исполнилось шестнадцать, когда ты уже совсем взрослая и только‑только успешно сдала свою первую летнюю сессию. Хоть и не идеально, но успешно — как все взрослые и собранные люди.
Ангелина смущённо сует мне в руки смятый листок, когда я уже хочу подняться, и жестом просит прочесть написанное.
— Что это? — я закусываю губу, чтобы не рассмеяться от первых же слов, написанных мелким округлым почерком. — Альманах для непосвящённых?
— По‑ли‑на. Правила! — колючий предупреждающий взгляд сестры срывает мою маску напускного спокойствия слишком уверенно. — Это просто… инструкция. Как быть мной на все сто процентов.
— Говори «круто» и «ништяк», но не перебарщивай, — с важным видом начинаю я, посмеиваясь в открытую. — Иначе прозвучит фальшиво.
Меня обрывает возмущённый хрип Ангелины и тихий звук шагов в коридоре. Значит, что‑то секретное будет дальше. Хотя куда больше? Хитрая сестрёнка уже сделала часть моего лета незабываемо активным, а потому у меня не остаётся выбора, кроме как прочитать остальное.
Правило номер два — не смотреть свысока на младших, даже если они глупее меня. Третье — если проиграла, смело плачь и обижайся. Я невольно усмехаюсь, узнавая в коротких строчках то, что моя дорогая родственница никогда сама не делает. Она слишком наглая и азартная, чтобы обижаться и быть скромной.
— Последний пункт я пропущу, — говорю я, просто пожимая плечами, потому что знаю: никакой влюблённости, а тем более отношений, не планирую. — Я старше, мудрее и…
— Ага, а потом приедешь и скажешь: «Геля, у меня роман с тренером по волейболу».
Автобус пахнет лимонным освежителем и чьим‑то сэндвичем с колбасой. В сочетании с ароматом ванильных духов, которыми надушились даже не на две недели, а на целый месяц вперёд, — смесь ядренная и совершенно точно убийственная. Но за окном — красота. Самая настоящая. Лес, поля, редкие деревни, будто забытые временем. И оно стоит того, чтобы потерпеть временные неудобства.
Я сижу у окна, наушники в ушах, музыка — тихий инди с лёгким налётом депрессии. Геля сама составила этот плейлист, чтобы я не выделялась из толпы и помнила о моей дорогой сестрёнке. К концу третьего трека мне уже хочется включить что‑то своё, но я стойко держусь. Если уж решилась, то надо действовать до конца.
Я в порядке. Я спокойна. Я — Ангелина. Мне шестнадцать, и я обожаю листать ленту с вирусными танцами и по ночам смотреть ужастики. А потом — бежать к сестре, которая плачет над очередной романтической комедией. Ведь Полина — другая.
— Привет, — говорит кто‑то совсем рядом, и я невольно вздрагиваю. Я нарочно поставила рюкзак на соседнее сиденье — хотела побыть в почти медитации.
Рядом — девчонка с выбеленными прядями у лица и россыпью веснушек. Она уже беззаботно щебечет с кем‑то напротив, словно забыв обо мне, и я уже хочу сделать музыку громче, как она вновь поворачивается ко мне, задев волосами.
— Можно с тобой? — спрашивает так, будто мы истинные английские леди, которые сначала делают, а только потом извиняются за содеянное. — Там из младших отрядов такие шумные! Каждый год, наверное, выбирают тех, кто громче!
Я киваю, обнимая переселённый рюкзак, и упираюсь лбом в стекло. Чувство неправильности вмиг сменяется неловкостью, потому что одно дело — изображать сестру, а другое… А вот как говорить с теми, кто не похож на тебя? Или, скорее, не похожа сама?
— О, ты из «Созвездия»? — спрашивает розововолосая, потянувшись в мою сторону через проход, чтобы разглядеть браслет на моём запястье. На деле — просто кусок пластика фиолетового цвета с названием отряда и моей — нашей с сестрой — фамилией, который Геля всучила мне, клятвенно умоляя не потерять. «Иначе не пустят даже в автобус», — напутственно заявила она тогда.
— Ага, — и снова кивок, чтобы подумали, что я тут самая стеснительная.
— Ух ты, новенькая! — радости невольной соседки нет границ, и я невольно улыбаюсь. Сестре бы точно понравилось — новые знакомства, активности, вся эта атмосфера лета впереди. — Дашка, я же говорила, что это не Вика, — девчонки переглядываются, словно раскрыли тайну века, а затем по очереди тянут руки ко мне.
— Я Лена, — отзывается та, что через проход, и жмёт мою ладонь быстро‑быстро. — А это…
— Вера, — отзывается веснушчатая, шустро заплетая волосы в небрежную косу и откидываясь на спинку кресла. — Мы уже третий год сюда ездим. Правда, обычно тут побольше знакомых лиц. Но оно того стоит! Вот увидишь!
— Круто, — говорю я, вкладывая в слово столько энтузиазма, сколько могу.
— Мы все тут добрые, — делится Лена, поворачиваясь в нашу сторону. — Ну, почти. Есть только один вожатый… — Она понижает голос, оглядывается по сторонам, будто кто‑то может подслушать. — Он всегда говорит: «Ребята, давайте подумаем».
— Арте‑е‑ем, — тянет Вера, морща нос, и на мой непонятливый взгляд только равнодушно машет ладонью. Мол, сама поймёшь, когда увидишь. — Это ужасно! Мы же в лагере, а не на уроке.
Они смеются. Я улыбаюсь, прекрасно понимая, что и про меня они сказали бы так же, если бы узнали, что совсем недавно, какой‑то месяц назад, я сидела на экзамене, где очередной доцент с плохим характером и сединой на висках твердил то же самое. Сожгли бы на костре вместо зефира. Или зефир только в американских комедиях?
Они успокаиваются, переходя на шёпот, когда кто‑то из сопровождающих в начале автобуса начинает проникновенную речь о незабываемом лете. Сосновый бор, озеро, современные корпуса — всё, о чём точно не мечтает большинство ребят.
Все их мысли далеко не о комфорте, а о той самой хваленой романтике. У девчонок — разговоры до утра и неловкие влюблённости, начинающиеся на дискотеке. У парней — возможность посоревноваться со всеми подряд. Может, захомутать самую красивую девчонку в смене. У вожатых — о мягком матрасе и душе. И в этом вопросе я однозначно на их стороне.
Оставшаяся дорога проходит быстро: музыка сменяется на более бодрую, разговоры на фоне уже почти не мешают, да и я — прекрасная актриса — делаю вид, что сплю, и даже стараюсь дышать через раз, чтобы точно не утянули в разговор. Сестра бы сделала так же… Хотя нет, Геля бы уже ляпнула что‑нибудь неловкое — и всем бы понравилось.
Автобус тормозит у ворот через пару композиций. Шум, смех, сумки — и вот я стою посреди этого хаоса, стараясь иронично не усмехнуться. Потому что лагерь оказался… нормальным.
Не как в моих детских кошмарах про грязные умывальники и кашу, которая прилипает к тарелке, как штукатурка. Здесь — чисто. Деревянные корпуса с вывесками в виде звёзд, дорожки из светлой щепы, повсюду сосны, которые пахнут так, будто их только что вымыли.
На поляне — шум, крики, беготня тех, кто помладше, и громкие окрики вожатых, которые пытаются их построить. Безуспешно, конечно, потому что ребятня уже явно вошла во вкус и забыла о последних правилах приличия. Они ведь на отдыхе. А вот те, кто постарше, оглядываются. Не просто смотрят — сканируют.
Четвёртый корпус выкрашен в тёмно‑зелёный цвет — уютный островок среди живой зелени. Внутри пахнет деревом, чьим‑то шампунем с запахом киви и старым паркетом, который скрипит, жалуясь на жизнь, пока я поднимаюсь на второй этаж и медленно ищу нужную комнату.
— …И он сказал: «Ты красивая», а потом уронил шаурму себе на кроссовки, — заливается смехом девчонка на дальней койке.
— Ну, зато честный, — говорит другая, рисующая в блокноте.
— Ага, — фыркает третья, откладывая телефон, — честный и жирный.
Они не сразу замечают меня. Я стою в дверях с чемоданом, как будто нарушила секретное собрание, и оглядываю своё временное пристанище. Четыре стены, потолок — здесь всё стандартно. А вот кровати — тоже четыре, кстати, — вызывают желание заплакать. Узкие и наверняка твёрдые настолько, что спина потом будет болеть ещё несколько дней. Зато большое окно…
— О, новенькая, — говорит та «красивая», смотря на меня как на восьмое чудо света. — Заходи, не висни. Мы не кусаемся.
— Ты — последняя, — оборачивается художница, чьи губы испачканы разноцветными следами от маркеров. — Так что твоя кровать у окна. Без обид, ладно?
— Ну да, — глубокомысленно выдаю я, усаживаясь на край кровати и приглаживая плотное покрывало. — Я Ангелина.
Девчонки переглядываются, поняв, что контакт есть, но их внимание из ненавязчивого резко становится более изучающим. Как лампа, которую в фильмах направляют в лицо подозреваемому, чтобы тот мучился от боли в глазах.
— Я Лера, — говорит первая и улыбается, показывая ямочки на щеках. Такая вся солнечная, с уверенным взглядом зелёных глаз — даже обстриженные по плечи волосы не портят образ. — Это Настя, — кивает на худенькую с карандашом, которая нетерпеливо теребит кончик толстой русой косы. — А это Катя.
Последняя, жгучая брюнетка с пронзительным взглядом карих глаз, приподнимается на локтях, улыбаясь мне уголками губ, и я понимаю, что мы чем‑то похожи. Девчонка явно смущена, пока я просто пытаюсь понять, что делать дальше. Пытаюсь вспомнить, что сказала бы сестра, но на ум не приходит ничего хорошего — значит, это будет вольной импровизацией.
— Тут уютно, — я киваю на стену, где развешаны плакаты каких‑то групп и совместные фотографии, прикреплённые к джутовой верёвке. — Получается, вы тут давно? И как оно? Просто я первый раз в таком…
— Парень есть? — хитро прищурившись, выдаёт Настя, и я ненадолго замираю под дружный взрыв смеха.
Парень? У Ангелины его нет — она ещё в стадии «они слишком глупые». А у Полины…
— Ну так… Нравится один, — вполне серьёзно звучит мой голос, и слушательницы даже затаили дыхание. Вот она — сила откровения. — Только мы не общаемся. Так, в одном… — я прикусываю губу, вовремя понимая, что чуть не ляпнула «университете». — На одном квесте познакомились весной. Он брат моей подруги.
Главное — занять руки, разобрав вещи, и придумать историю. Без слёз и соплей, потому что я — то есть Ангелина — совсем не сентиментальна. Никаких розовых очков перед глазами и идеализированных романов.
— И что? — восхищённо шепчет Лера.
А ничего. Совсем ничего. Есть, конечно, один интересный экземпляр в университете — на пару курсов старше, уже почти выпускник, но он из другого мира. О нём я не говорила никому, даже сестре, и делать этого в целом не планировала.
— Ну… не сложилось, — нарочно грустно вздыхаю, открывая шкаф и небрежно запихивая стопку футболок на пустую полку. — А у вас тут есть кто‑то достойный? Может, и я присмотрюсь.
Коллективное смущение знаменует короткую паузу, и я довольно улыбаюсь. Вот что значит летний лагерь — полюбоваться на красивых парней и посплетничать.
— Влад красивый. Из «Ориона», — говорит Настя тихо. — На гитаре играет…
— Что? — почти орёт Лера, подскочив с места. — Ты же сказала, что он тебе не нравится!
— Я просто передумала, — мгновенный ответ с тем же пылом. — Присмотрелась, а он классный. И расстался с Никой ещё неделю назад!
Спор стихает, когда у Кати звонит телефон. Она ругается, что родители слишком беспокоятся о ней, и спешит на улицу, чтобы спокойно поговорить. Разговор плавно перетекает на новый сериал, который смотрели у кого‑то в комнате пару дней назад, затем — на восхищённую болтовню об открытии смены.
Девчонки красочно расписывают предстоящие танцы, а мой чемодан стремительно пустеет, пока наконец окончательно не запинывается под кровать. Я оставляю на кровати только лёгкое платье, чтобы вечером выглядеть менее неформально. Мои новые соседки удивлённо косятся — видимо, мой выбор не вписывается в их представления о «главном событии».
Вечером комната наполняется запахом лака для волос и суетой девчонок, желающих произвести впечатление. Судя по ярким нарядам и парфюму — яркое и незабываемое. И я почти разделяю их энтузиазм, помогая то застегнуть молнию на спине, то нарисовать ровную стрелку. Строгая вожатая с её «никакого макияжа» тут же приходит на ум, и я рассказываю об этом девчонкам.
Лера стоит перед зеркалом в платье с блёстками, которое, кажется, приклеили к ней скотчем. Настя осторожно подводит глаза карандашом, как будто рисует автопортрет, а Катя равнодушно смотрит в окно, уже полностью готовая к выходу в неоново‑розовой футболке и простых джинсах.
Мы идём к главной поляне как совершенно чужие. Девчонки — позади, я — в центре, впереди — кто‑то из нашего корпуса. Я верчу головой, стараясь получше рассмотреть то, что не успела днём, и окончательно прихожу к выводу, что в целом моё положение не такое уж и бедственное. Правда, ровно до тех пор, пока кто‑то не полезет в дебри моей личной жизни.
Но пока атмосфера всячески препятствует этому: фонари мигают, музыка гремит, ветер шуршит кронами деревьев, будто подыгрывая оглушительно радостной мелодии. Даже дети бегают с флажками, будто это Олимпиада, а не открытие смены.
— Эй, — чей‑то голос заставляет замереть, и кто‑то врезается в меня, недовольно ругаясь. Лера. Уже не такая солнечная — так, затуманенная тучами непредвиденного обстоятельства.
Мы замедляемся, позволяя компании впереди оторваться на приличное расстояние, и ненадолго меня гложет неприятное чувство, которое толком и не назвать. Страх опоздать? Или нежелание заблудиться в лесу?
Но перед нами — вожатая из старшего отряда, и уже некогда разбираться. Девушка не выглядит старой, но весь её образ прибавляет десяток лет точно. Серьёзная, максимально собранная и больше похожая на школьного учителя, чем на студентку. Примерно такая одногруппница была и у меня — зализанные волосы, небрежный пучок и этот взгляд из разряда «я знаю, что вы всего лишь дети».
— Ты, — она смотрит на меня, а я — на её бейджик. Тамара, значит. — Ты из «Созвездия»?
— Да, — кристально честно, даже взгляд не в пол, а ей в глаза.
— Регина?
— Ангелина, — фыркает Катя за спиной, а я благодарно смотрю на неё.
— Здесь не клуб, — говорит она, окидывая меня взглядом. — И не вечеринка у бассейна.
Я молчу. Не потому что мне нечего сказать — это как раз есть, а потому что просто не хочу отвечать. Спину не видно, волосы плотным полотном всё прикрывают. Разве что вырез спереди…
— Переоденься, — почти приказывает диктаторша Тамара, но тут же вздыхает и небрежно машет рукой. — Или хотя бы возьми кофту. В следующий раз не пропустят.
На секунду, всего на миг, в её взгляде я вижу что‑то нечопорное, почти понимающее, и диктаторша вмиг оказывается почти прощена. Мной точно, да и моей компанией — тоже, потому что девчонки уже тащат меня дальше, совершенно забыв о чужих словах.
— Только не задирай нос, — шепчет Настя, подойдя ближе, и пайетки с её топа слегка царапают мне руку. — Это, конечно, только первое крещение…
— Почему? — мой голос звучит тихо, но на фоне общего шума меня слышат.
— Тебя уже отчитали. Это — первый шаг во взрослую жизнь, — авторитетно продолжает шатенка. — А второй…
— Я бы предпочла без, — я смеюсь, заметив, как серьёзно девчонка об этом рассказывает, и обнимаю себя за плечи.
Вечер прекрасный, тёплый, но вот чужие взгляды… Не то чтобы даже неприятны — назойливы, как мухи. От других девчонок. От мальчишек. От одного вожатого, который явно фотографирует нас на камеру — наверняка для отчётности.
Думать о взрослой жизни сейчас совсем не хочется, как и о странном внимании, и я убеждаю себя, что это просто традиция — поглазеть на тех, кто попался на чём‑то интересном. Я не стесняюсь, но всё равно чувствую себя немного неловко. Как будто я — актриса, которая слишком хорошо сыграла свою роль, и теперь зрители начали задавать вопросы. Сестра бы точно оценила.
Большая поляна впереди больше похожа на сердце какого‑то столичного сквера. Маленькая сцена с невысоким помостом, куча огоньков и гирлянд, развешанных вокруг так плотно, что кажется, будто сейчас день. Девчонки тянут меня в сторону нашего отряда, узнав кого‑то издалека, и мы едва успеваем встать с краю толпы, как начинается официальная часть вечера.
Директор лагеря — мужчина с седыми висками в тонкой жёлтой рубашке — вещает о добром и вечном. Рассказывает о том, что смена особенная, так как здесь собралось рекордное количество человек, а я уже витаю где‑то совсем далеко, потому вижу его. Всего один взгляд, а сердце уже выстукивает что‑то невообразимое.
Он просто стоит у сцены, словно оказался здесь чисто случайно — вышел погулять и заблудился где‑то в окрестностях, а сюда пришёл из скуки. Посмотреть на молодёжь, поддержать друга. Например, вон того парня в солнцезащитных очках, который уже что‑то рассказывает ему, активно жестикулируя.
Свет от фонариков падает на профиль, который я узнала бы из многих. Лёгкая улыбка, мелкие белые буквы на чёрной футболке. И эти невозможно синие глаза. Не голубые, не серые — а именно синие, как океан и моя невозможная мечта под гордым именем Гордеев Александр. Тот самый, который не знал о моём существовании, но о котором знала я.
Всё до банального просто: он — студент вот уже четвёртого курса на моём потоке, я — первокурсница, отучившаяся первый год с относительным успехом, которая влюбилась с первого взгляда. Да и наша первая встреча была не то чтобы особенной. Так, мимолетная беседа, пока он провожал меня до нужной аудитории — и то потому что было просто по пути.
— Эй, — тычет меня Лера в бок. — Ты куда смотришь?
— Никуда, — испуганный шёпот, который вообще‑то должен был звучать спокойно. — Я просто…
— Ага, — она смотрит туда же, после чего фыркает. Совсем как Геля, когда ей что‑то не нравится. Наверное, это возрастное, и я когда‑то сама делала точно так же. — О, это Александр, кстати. Он в прошлом году тоже был. У «Мечты» вёл квест.
Первая ночь проходит под гордым лозунгом «Беспокойней, бессонней, бесконечней!». Я стараюсь убедить себя, что Гордеев мне привиделся, и это практически получается. Не мог же тот самый старшекурсник встретиться мне здесь — это была бы глупая шутка судьбы, а я не так уж и наивна, чтобы поверить в счастливый случай.
Точнее, вообще несчастливый! Потому что любой исход был неприятным. К примеру, вариант уровня «фантастический»: каким‑то чудом он заметил меня на одном из редких совместных семинаров и обязательно раскроет тайну. Более оптимистичная версия — всё то же самое, только он не знает моего имени.
Но победит, конечно, последний — «реалистичный». Гордеев просто‑напросто не знает моего имени, да и вообще о том, что я есть. И какое уже там дело до имени? Что Полина, что Ангелина. Да хоть Марина — ведь совершенно неважно, как зовут массовку, когда ты главный герой как минимум для самого себя и своей компании.
Соседки, конечно, списывают моё сонное состояние на волнение — это же почти первый раз в первый класс. А я просто улыбаюсь и не спорю, потому что в целом так оно и есть. Новое место, новые люди, да и за целый день активности больше, чем порой за целый месяц дома.
К вечеру я уже беззаботно смеюсь над местными сплетнями и делаю максимально заинтересованный вид, когда речь заходит о лагерных легендах о призраках. Понимаю, что парочку обязательно расскажу моей болезной младшенькой, и она непременно оценит. Хотя нет, скорее, заценит.
А ночью начинается волшебство. Небо будто накрывают чёрным одеялом, к полуночи гаснет большинство фонарей, и на небе можно разглядеть луну. Бледную, равнодушную, смотрящую на всех обитателей поднебесья как на кучку мелких воришек.
— Ты уверена, что это хорошая идея? — шепчу я, цепляясь за подоконник, пока Лера уже сидит на земле и тянет меня за ногу.
— Это не идея, — отвечает она, вздыхая так проникновенно, что хочется то ли плакать, то ли смеяться, — это традиция. Ты новенькая, не знаешь ещё ничего. Но потом будешь сама хвастаться, как сбежала ночью на костёр!
— А если нас поймают? — я спрыгиваю на землю и настороженно оглядываюсь по сторонам.
Нет, луноокая, всё же не воришки сегодня не спят, а самые настоящие нарушители. Двое уже вылезли из комнаты и ждут остальных, таких же незаконопослушных.
— Тогда нас поставят дежурить по столовой, — отмахивается блондинка и просто пожимает плечами. Почему‑то я сразу понимаю, что она через это уже проходила.
— И что в этом страшного? — недоверчиво тяну я.
— Представь, — включается Катя, спускаясь следом, — ты будешь убирать посуду, на которой засохла каша, которую никто не стал есть.
— Это ужасно, — кивает Настя, спрыгивая последней. — Это как наказание за грехи прошлой жизни.
Мы идём вдоль дорожки, стараясь лишний раз не шуметь, и добраться до нужного места удаётся вполне успешно. Только мелькает чей‑то силуэт вдалеке, да и то — на мгновение. Наверняка какой‑то формальный обход территории, и я стараюсь не думать о том, что нас могут увидеть.
За старой беседкой, спрятанной в тени крон деревьев, обнаруживается небольшая поляна. Парочка поваленных брёвен придвинута к центру, где уже горит слабый огонь среди золы и обугленных веток. Значит, место действительно популярное, и мы не первые смельчаки, рискнувшие сюда явиться. Настя даже победно улыбается, увидев моё удивление.
Костёр совсем не такой, как я себе его представляла — не яркий, не праздничный. Этот — тихий, почти стыдливый. Потрескивает, как будто боится привлечь внимание, и я слишком хорошо его понимаю. Кто бы вообще хотел попасться?
— Играем в «Правду или действие», — объявляет Лера, садясь прямо на землю и потирая ладони. — Но по‑нашему. Без жалости. Готовы?
Я опускаюсь рядом, подстелив толстовку, и заворожённо смотрю на пламя, пока девчонки из соседнего корпуса — «Ориона», кажется, с голубыми браслетами — объясняют правила.
— Всё просто. Крутишь, — кивает одна из них на бутылку из‑под лимонада, — выбираешь вопрос или действие для следующего.
— Выбрали тебя, — заговорщически добавляет почти полная её копия — темноволосая и улыбчивая, — выполняешь. Потом снова крутишь. Отказываешься — получаешь ледяную воду за шиворот.
— Это не шутка, — говорит Лера, склонившись ко мне поближе. — В прошлом году Катюху облили. Она плакала.
— Я не плакала, — фыркает та самая жертва игры, всё же услышав наш разговор, и тянется к подруге, чтобы дёрнуть её за хвост. — Я просто… ноготь сломала.
Под взволнованные шёпотки — от «да ты всё придумала» и до «да‑да, мы тебе, конечно, верим» — мы наконец переходим к главному, а я успеваю рассмотреть собравшихся. Двенадцать человек примерно одного возраста и бунтарского настроя: пятеро парней, совершенно друг на друга не похожих, семеро девчонок, включая нас четверых. Но одно точно объединяет всех — большая тайна под покровом ночи.
Первой крутит стеклянную «ведущую» та, что объясняла правила. Миловидная брюнетка с короткой, почти мальчишеской стрижкой, улыбается слишком приторно, словно задумала что‑то, но никто не обращает на это внимания, и я решаю последовать примеру большинства.
— Действие, — говорит веснушчатая, имя которой я забыла сразу же, как только вышла из автобуса.
— Вы всегда так? — шепчу я, с трудом сдерживая вздох.
Игры играми, но раз уж влипла — ничего не поделаешь. Нужно всего лишь уверенно улыбнуться, словно поцелуй ничего не значит, но при этом сделать вид, что он первый. Для правдоподобности, конечно. Никто ведь и не догадывается, что опыт у меня был. Небольшой, но самый настоящий.
— А ты просто сделай вид, — вдруг говорит Настя, наклоняясь ко мне. — Подойдёшь, приблизишься, как будто целуешь, — и всё. Главное — чтобы выглядело правдоподобно.
— А если кто‑то… — Моё предположение тут же обрывает Катя, которая тихо посмеивается:
— А если кто‑то — то это судьба, — глубокомысленно изрекает она. — Только губы покусай, прежде чем вернёшься. Для эффектности!
Сердце бьётся чуть быстрее обычного, потому что я не боюсь — так, волнуюсь. Даже иду нарочно медленно, чтобы как можно дольше потянуть время, хотя знаю, что нужно просто сделать, а не думать. И вообще, я — не я! Это всё Ангелина. Она хотела сюда, но подхватила бронхит…
Ладно, поехала всё же я. И согласилась тоже сама. Но это ничего не меняет.
Я останавливаюсь в тени беседки, накручиваю прядь волос на палец, словно думаю о чём‑то совершенно другом. Например, что скучаю по кофе. Настоящему, крепкому, а самое главное — бодрящему! Даже если это был бы растворимый, всё равно бы согласилась.
И вдруг — шаги. Тихие, спокойные, будто кто‑то наслаждается тишиной и ночной прохладой назло глупому своду правил. Я тут же расправляю плечи, заправляю за ухо выбившуюся прядь и вообще стараюсь излучать дружелюбие и лёгкость. Я же тоже отдыхаю. Вот, вышла полюбоваться небом и луной, которая точно смеётся надо мной.
Сердце замирает, когда силуэт приближается. Как тучи, которые затягивают безоблачное голубое небо и предвещают грозу, — потому что моя личная уже здесь. В очередной тёмной футболке и помятых спортивных штанах. Но главное — взгляд, от которого я послушно замираю, как змея под мелодию укротителя.
Гордеев видит меня. Ещё бы не увидел — я нарочно вышла на пару шагов вперёд, шаркая носками кроссовок. Он первым подходит ближе, останавливается напротив и смотрит. Не удивлён, не раздражён — просто смотрит, будто заранее знал, что за одним из тёмных углов кто‑то скрывается.
Я не двигаюсь и даже почти не дышу. Хочу сказать ему и себе в первую очередь, что это просто сон. Что меня вообще здесь нет и это просто какой‑то бред полуночника, но он наклоняется — не к губам. К уху. Мы впервые настолько близко, что это кажется неправильным и таким волнительным одновременно.
— Дыши, — шепчет брюнет своим завораживающе спокойным голосом, а я тихо выдыхаю.
Понимаю, что волноваться нормально, и это простое осознание немного помогает прийти в себя. Мне же сейчас шестнадцать, а он — вожатый. Взрослый, симпатичный вожатый. В такого попробуй не влюбись.
— Играешь? — вопрос звучит подозрительно понимающе.
— Да, — я шумно сглатываю, понимая, что краснею. И ведь эта авантюра не моя вина!
— Поцелуй?
Я только коротко киваю — ответить кажется слишком смущающе. Интимно. Не в плане чего-то пошлого, конечно.
Просто потому что это он. Который смотрит так, будто весь мир его. Который улыбается редко, но искренне. Который каждый раз в коридорах университета кажется таким холодным и высокомерным, а потом помогает одной заблудившейся девушке.
— Давай быстрее, — с улыбкой отзывается Гордеев.
— Но…
— Сделай вид, — говорит он. — Я подыграю.
Он высокий. Выше меня на голову точно. Склоняется медленно, словно боится напугать, и я слишком послушно подаюсь ближе, прикрывая глаза. Точно приворожили, честное слово. Кровь шумит в висках, сердце уже вот-вот придумает бит для нового хита очередной попсовой певички…
Мы не касаемся, но тепло его кожи — рядом. Чужое дыхание — почти на моих губах. Я, кажется, даже чувствую тепло его ладони на своём плече, хотя он даже не касается меня. Он тихо считает до десяти, не торопясь, но и не медля дольше положенного. Потому что это всё останется тайной. Одной большой тайной для нас обоих и поводом для обсуждения для тех, кто остался у костра.
— Прости, — поспешно выдаю я, когда он отстраняется, и тут же качаю головой, чтобы хоть немного скрыть волосами лицо.
— Не за что, — Гордеев улыбается, словно хотел сказать что‑то другое и таким образом пытается отвлечь. Уголками губ, едва заметно, но я вижу и не могу не ответить тем же. Он же помог. — Было… интересно, победительница.
Он уходит первым, как истинный победитель: руки в карманах, уверенные шаги. Даже не оглядывается. Я же, скорее, проигравшая. Ведь это мне теперь убеждать себя, что ничего не было — и это чистая правда. Совершенное ни‑че‑го и мои глупые фантазии из серии «а что, если», которые точно не сбудутся.
Потому что до статуса «когда, а не если» ещё нужно накопить храбрости и не побояться как минимум дать знать о своей симпатии, чего я точно не сделаю. Одно дело — просто наблюдать, а другое — прикидываться кем‑то другим перед человеком, которому, наоборот, нужно открыться.
Может, когда‑нибудь. Но точно не сейчас.
Я возвращаюсь к костру, кусая губы так сильно, что они начинают болеть. Кто‑то, скрывавшийся в тени, уже бежит впереди, чтобы рассказать об увиденном и подтвердить, что я всё сделала так, как надо.
Утро после ночи после поцелуя, которого не было, — самое странное время. Всё кажется одновременно слишком ярким и слишком тихим. Я просыпаюсь с ощущением, будто вчера я играла в пьесе, где не знала текст, но вышла на сцену и как‑то справилась. А теперь — антракт. И я не знаю, хочу ли выходить на второй акт, когда зрители за кулисами уже затаили дыхание.
Всё идёт по расписанию: зарядка, завтрак, объявления у главной площадки. И вот я сижу за столом в столовой, медленно размешиваю ложкой кашу, будто в этом движении можно найти ответ на вопрос, который не могу задать даже себе. Что это было вчера? Действительно ли с Гордеевым, которого даже по имени боюсь назвать? Или его вообще не было?
Иногда что‑то предательское заставляет поглядывать на вход, как будто он может войти в любой момент, как будто что‑то должно измениться. Но нет. Всё идёт как обычно. Дети кричат. Вожатые шутят. Жизнь не останавливается, даже если внутри тебя — тишина после бури.
— О боже! Девчонки! — восхищённо говорит Лера, хватая меня за руку, как будто я могу сбежать. — Я же почти забыла! Сегодня играют «Орёл» против «Созвездия».
— И? — спрашиваю я, пытаясь дожевать булочку, которую мне категорически нельзя.
Это сестра у нас любительница мучного и сладкого — ест всё, что хочет, пока несчастная Полина может смело набрать, только подышав над фирменной маминой шарлоткой. Но сейчас отказываться от хотя бы такого перекуса кажется особенно неправильным. Все ведь едят. Да и овсянка на вкус как бумага — даже запах раздражает. Из двух зол в итоге выбираю наименьшее.
— Это же наши! — взвизгивает Катя и с укором смотрит на меня. — Ну почти. Мы же из «Созвездия», так что должны пойти!
— Ага, — продолжает блондинка, показывая мне фотографию отряда и уверенно тыкая ногтем в какого‑то светловолосого парня. — А ещё у них капитан — Миша. Вон, видишь?
— И?
Вот‑вот мой удивлённый взгляд должен превратиться в ироничный.
— Ну ты… Гель, ты просто посмотри на него! — Лера смотрит на меня, как будто я только что сказала, что не верю в гравитацию. — Высокий. Волосы как у того красавчика вчерашнего клипа, только без бороды. Спортсмен. Идеальный! И даже ты не сможешь с этим поспорить!
— И главное, — добавляет Катя, с отвращением выковыривая изюм из компота, — не зануда.
— Ты не ешь, — вдруг замечает Настя, хитро улыбаясь. — Что, уже настроилась на матч?
Приходится кивнуть, хлебнуть слишком сладкого чая и изобразить искренний интерес к предстоящему мероприятию. Я же не настолько глупая, чтобы плыть против течения, когда оно само готово найти мне, чем заняться, и даже составить компанию.
— Вот только я не фанатка футбола, — слегка извиняющимся тоном признаюсь я чуть позже, чтобы предотвратить очередной неудобный вопрос. — Даже правил не знаю.
— Эх, Лина‑Лина… Какой ещё футбол? Ты фанатка красивых парней в майках, — смеётся Катя, первой поднимаясь и вопросительно оглядывая компанию. — А у нас — лучшая команда! И много времени, чтобы научить тебя ценить прекрасное!
Через полчаса я сижу на дальнем ряду импровизированной трибуны. Не упираюсь, не возмущаюсь — просто пытаюсь проникнуться атмосферой азарта. Отказаться — значит вызвать вопросы. А вопросы — это риск. Лучше уж футбол, чем очередной раунд «А кто тебе нравится?» или «Какой твой нелюбимый школьный предмет?».
Поле — большое, с идеально ровной зелёной травой, подстриженной до состояния почти что профессионального поля. По крайней мере, если сравнивать с тем, что показывают в матчах, которые папа так часто смотрит вечерами. Ворота — из дерева, покрашенные в синий и красный, но выглядят вполне прилично. Этакий натурализм на просторах природы.
— Гель, смотри, — говорит Настя, показывая на поле, и я поворачиваюсь в нужную сторону. — Вон наш капитан. Не командует, не кричит, а все…
Он стоит у центра поля, в красной футболке, с повязкой на руке. Высокий. Поджарый. Волосы коротко стрижены, но так, что выглядит не как солдат, а как герой сериала. Говорит с кем‑то, смеётся — и в этот момент становится понятно: он прекрасно знает о своей репутации. Но не хвастается. Просто — существует.
— Подчиняются, — бодро продолжает подошедшая Лера, протягивая мне бутылку воды и опускаясь рядом. — Это харизма, девки!
— Это рабство, — едва слышно шепчу я, чтобы никто не услышал.
И никто действительно не слышит. Соседки уже общаются с остальными желающими поболеть, я — стараюсь не сжариться на солнце, выпивая разом чуть ли не половину бутылки.
— Ему скоро семнадцать, — негромко произносит кто‑то за спиной.
— А то! Старшие отряды — это классно, — вторит относительно знакомый голос. — И он уже…
— Нет, — перебивает Катя. — Он ни с кем не встречается.
— Я не спрашивала! — хихикает первая, прекрасно давая понять, что спрашивала.
Я не отвечаю и смотрю на игру, как будто это всё происходит не рядом со мной. Не потому что интересно, а потому что нужно. Нужно делать вид, что я — как все. Не понимаю в правилах, но всё равно смотрю, словно это заложено в настройках. Будто важно только то, что происходит здесь и сейчас. И это — всеобщее воодушевление, яркое солнце и громкие крики.