Позвольте представиться: меня зовут Чайльд Гарольд Людовик Третий. Чистокровен, прекрасен и аристократичен от кончика розового персидского носа до самой последней белоснежной шерстинки в хвосте.
Хозяйка... ах, эта ужасная вульгарная женщина! Как таким только доверяют заботиться о монарших особах?! По утрам она стаскивает меня с моей любимой бархатной подушки, выбивает из нее пыль и расчесывает мою шерсть, то и дело целуя меня в нос своим огромным зубастым ртом.
— А кто это у нас сахарочек?! — визжит она отвратительным голосом. — Кто это наш сладенький? Кто наш беленький?!
— Мау, — говорю я голосом, полным достоинства и тоски, и закатываю глаза. Но она не унимается. Вот же тупица! Она что, нормального кошачьего языка не понимает?! Переворачиваюсь на спину, вытягиваю лапы и пытаюсь на пальцах, по системе глухонемых, объяснить ей, чтобы она от меня отстала, но и язык жестов ей недоступен. Она визжит от восторга и умиления и начинает целовать мои сигнализирующие ей лапки и пердеть ртом в мой живот, после чего я оставляю попытки наладить с ней контакт. Так и остаюсь валяться кверху ногами, сраженный благородной тоской и глубочайшим отчаянием.
— У Людовика опять глазки болят, словно ему их расцарапали, — воркует эта деревенщина, капая мне в глаза какую-то едкую дрянь. — Боже, какой он нежный!.. Он так легко может заболеть. От любого ветерка, от несвежей еды... Пожалуй, добавлю ему витаминов в рацион.
Но пока отвратительно пахнущие витамины еще не куплены, моему вниманию представлен стандартный завтрак — гурме голд на белоснежной фарфоровой тарелочке, растолченный блестящей вилкой на маленькие кусочки.
— Мау, — решительно говорю я и отворачиваюсь к стене, прикрыв нос хвостом в знак величайшего отвращения.
— Заболел, — причитает хозяйка, всплескивая руками.
Так и проходит мой день — в ее бесконечных воплях.
И лишь когда на черное небо вползает луна, круглая и хитрая, как глаза карточного шулера, начинается настоящая жизнь!
Разумеется, все окна закрыты, но я хорошо изучил лазейки. Я точно знаю, что на чердаке форточка хлипкая. Если, неслышно ступая, пробраться в эту пыльную, захламленную комнату, по шторе забраться почти до самого верха и вцепиться лапами в щеколду, поворачивая ручку, форточка даже от слабого толчка просто вывалится из рамы.
Повисев для порядка на шторе, потянувшись и размяв заглаженные хозяйкой члены, я дрыгаю задними лапами изо всех сил, пока не попадаю в оконный проем. Здравствуй, свобода!
Ночной воздух свеж и располагает к легкой прогулке, свобода пьянит и настраивает на романтический лад, порхающие мохнатые ночные мотыльки приглашают поиграть с ними в догонялки. Я, перебравшись на растущее рядом дерево, спускаюсь по нему вниз, прыгаю на землю и по моей обычной тропе, протоптанной в траве, важно удаляюсь прочь от дома.
Куда пойти приличному джентльмену таким восхитительным теплым вечером? Я раздумываю недолго. Припомнив засосы, которыми хозяйка награждала целый день мой нос, чихнул от отвращения. Какая пошлость! Но, тем не менее, воспоминание это направило мои мысли в определенное русло, и я решил навестить мисс Кильку, известную всему району распутницу, жрицу любви.
Мисс Килька, тощая серая кошка, страшна как сон о бульдоге и ротвейлере взятых вместе. У Кильки течка круглый год, и она вечно хочет жрать. Свое изящное, попахивающее тухлятиной и чешуей имя она получила за неумную любовь к килькам в томатном соусе. Однажды она даже застряла в банке, вылизывая остатки консервов, но орать не стала. Когда же ее вытащили из банки, жестянка оказалась отполирована до зеркального блеска ее язычком, а сама Килька еще некоторое время ходила с вытаращенными глазами и ушами, прижатыми к голове.
Разумеется, о любви и высоких чувствах, присущих таким важным и хорошо воспитанным господам как я, драная Килька слыхом не слыхивала и просто так ни за что не подняла бы свой хвостик. Поэтому мне, как честному джентльмену, придется заплатить ей звонкой монетой, то есть раздобыть ей еды. Сама она слишком ленива, чтобы искать себе пропитание.
Всем известно, что в ночь дегустации на помойке у ресторана за углом можно найти практически все, что душе угодно, а сегодня именно такая ночь. Ветер приносит с собой острый запах рыбьих потрохов, и я спешу, чтобы успеть полизать головы карасей и плавательные пузыри в числе первых.
На дегустации уже собралась самая приличнейшая публика; сэр Кусок, одноглазый полосатый котище с порванными в боях ушами торопливо пожирает уже порядком подсохшую икру. С ним лучше не связываться — он чересчур нервный; говорят, его бубенцы больше не звенят. Подлый обманщик, притворившийся добрым волшебником, исполняющим все желания, улучил момент и сунул сэра Куска головой в валенок. С тех пор сэр Кусок ходит оплакивать свои утраченные тестикулы к месту их погребения — в сад под сливу. Славившийся ранее неукротимым нравом, ныне он потерял бойцовскую форму, стал жирным и сентиментальным. Он все еще пытается придать себе прежний пиратский вид, но волочащееся по земле пузо этому очень мешает.
Сэр Кусок вечно хочет жрать и ворчит, когда я приближаюсь. Растопырив лапы, урча и периодически воя, он дает понять всем, что сегодня голову карася первым лижет именно он, но мне не нужна тухлая рыбья голова. Всем известно, что самые вкусные объедки можно найти только в сердце помойки, и я, оскальзываясь на чешуе и рыбьих кишках, отважно лезу в самую гущу отбросов.
Старательно роюсь в мусоре, разгребаю лапами промасленные газеты и пахнущие сосисками длинные розовые целлофановые ленты.
И мое упорство скоро вознаграждается по заслугам. Под мусором, чудесная и только лишь ополовиненная, обнаруживается Та Самая Банка, воняющая прокисшим томатом и чуть протухшей рыбой. Урча от вожделения, я толкаю ее языком прочь от общего пиршества, прикидывая так и этак, где же может быть восхитительная мисс Килька в этот час.