Рок.
Фатум.
Судьба.
Какое место она занимает в мире, который представляет из себя непрерывное взаимодействие явлений, нанизанных на время? От вращения электрона в атоме сквозь законы физики до танца галактик в пустоте, затем ещё дальше, к феноменам, перед масштабами которых пасуют человеческая фантазия и обобщённый научный опыт. Всё непознанное остаётся таковым лишь в силу отсутствия возможности познания на данный момент времени – и нас так и тянет назвать это чудом или тайной.
Если время, как фактор судьбы, отвечает за неповторимую последовательность произошедших и длящихся в эту секунду событий, промежуточный итог которых находится здесь и сейчас, то дальше, в будущем времени ещё нет. Оно пока не пришло туда, оставляя любой энергии пространство для выбора, будь то направление, точка приложения усилий или шаг вперёд.
Человеку было суждено измерить всё вокруг себя инструментом познания, дарованным эволюцией, и он придумал себе числа. Посчитав с их помощью реальность, человек стал оказывать осознанное воздействие на порядок вещей. Он стал определять направление для своей энергии, по мере развития приумножая её силу – бросая вызов стихиям, болезням, расстояниям и даже самой смерти.
Но что из себя представляет сама судьба? Череда случайностей или выверенный до мелочей план неизвестного архитектора? Возможно ли вообще выявить её суть и разгадать самую таинственную её загадку – будущее? А главное – получить возможность взаимодействия с ней, имея на вооружении всего-то человеческий мозг. И можно ли перейти к самому дерзкому из всех возможных вопросов? Не «что такое судьба?», а «можно ли с ней договориться?».
Всех чисел мира не хватит, чтобы посчитать, сколько раз человек подступался к этой загадке или старался избежать её удара. Иной раз говорят, что от судьбы не уйдёшь, и эту, единственную и неповторимую партию выиграть невозможно. Но что, если догнать её и потребовать свои карты обратно?
* * *
… Основательно побитый временем двухместный аэрокар плавно спускался сквозь стратосферу Джангалы на автопилоте. Где-то наверху, на стационарной орбите висел наш транспортный челнок, а внизу разрастался и густо клубился сероватым вспененным молоком грозовой фронт. Вокруг, насколько хватало глаз, мерцал ярко-голубой кокон разреженных верхних слоёв атмосферы, погружая небо над нами в ультрамарин…
Я нанесла на мизинец бирюзовый электролитический лак и удовлетворённо полюбовалась результатом. Мехапротез руки, сверкающий титаном, заиграл новыми красками, тонкий слой бирюзы на механических пальцах сиял под лучами солнца, и я протянула ладонь в сторону Марка, развалившегося на месте пилота, будто весь мир принадлежал только ему.
— Как тебе? Цвет огонь, правда? Прямо как циконийский супер-океан.
— Тебе нездоровится? — спросил Марк, задрав бровь, и покосился на меня. — Я начинаю беспокоиться. Сегодня у тебя спонтанный маникюр, завтра – туфли на шпильке, а послезавтра ты вставишь себе полимерную грудь и уйдёшь в закат с каким-нибудь киберпринцем. Я знал, что пребывание в обществе денежных мешков тебя испортит, но чтобы настолько…
— Вы всё равно не оставите в покое, — фыркнула я. — Так пусть хоть ногти будут красивыми… Знал бы ты, как мне надоело таскать на себе это бренное тело… Я столько времени трачу на всякую ерунду – пища, сон, туалет… Постоянная разбитость по утрам и ещё этот дурацкий нейр опять глючит…
— Ты только третий десяток разменяла, а уже брюзжишь, как старая бабка, — усмехнулся Марк. — Даже наш дед в свои полторы сотни лет чувствует себя бодряком. Ну, или по крайней мере, хорошо притворяется.
— Когда твой мозг заспиртуют в кастрюле с нейроприводами, я обязательно пройдусь по нему наждачкой, — парировала я. — Посмотрим, как ты себя почувствуешь.
— Твоя разбитость от того, что сидишь допоздна, — наставительно заметил Марк. — Если ты будешь любить своё тело, как Ваня – свою консервную банку, ты забудешь о том, что такое недосып…
Снова в затылке нестерпимо шипел нейронный интерфейс, словно старая радиола, пытающаяся поймать сигнал из другого мира – небольшая мембрана суперкомпьютера, скрытая под синтетической кожей с её «протоколом синаптической интеграции», который взаимодействует с телом на нервном уровне… Этакий интернет тела… Эти глюки я помнила ещё с тех времён, когда Такасима сбросил прошивку на заводскую, затерев рекламные импринтинги, а теперь он фонит чуть ли не через день…
Если встречу того, кто придумал транслировать рекламу в сны – обязательно отвинчу ему башку…
— Вспоминая твою косматую заспанную физиономию по утрам, — глядя на линию горизонта, продолжал Марк, — я прекрасно понимаю твоё желание переселиться в механическое шасси. Но, Лиз, законы Конфедерации не спрашивают, чего ты хочешь. Пятьдесят процентов аугментаций тела – как бетонная стена. Перелезешь через неё, и упадёшь прямо в «банку». А там стеклянные стены, кислород по расписанию и ревизоры в халатах, которые вынут из тебя импланты, как семечки из подсолнуха. А потом выставят счёт «за утилизацию механического мусора».
— Да плевать я хотела и на «банки», и на ревизоров, — буркнула я. — Я уже наверное полжизни балансирую на этой стене, как кошка на заборе. Сканеры и копы смотрят на меня как на гранату без чеки – знают, что вот-вот рванёт, но не знают, когда. Пусть смотрят и считают, сколько там того мяса осталось.
Впрочем, после последнего сома-сканирования я решила свести к минимуму выходы из корабля. Только по делу. Только на очередное дело…
— Мясо, между прочим, тебя кормит, поит и иногда даже спасает. — Марк повернулся, и в отражении его «хамелеонов» вспыхнул бирюзовый блеск моего маникюра. — Но да, с тобой никогда не соскучишься. Горькая ты пилюля…
Тем временем до точки прибытия оставались считанные километры. Я мысленно собирала воедино разрозненные кусочки информации о планете, над которой оказалась впервые в жизни.
— Давай к делу. Что там внизу? — спросила я Марка, переводя тему. — Про местные дикие нравы не врут? Общины с шерифами, частные охранные конторы, вооружённые грузовые караваны – прямо Дикий Запад какой-то…
… Небольшая планета Кенгено в системе Луман-11 была почти сестрой-близнецом Земли. В её воздушном одеянии, как и у прародины, точно также царил азот, а щедрая доля кислорода делала каждый вдох пьянящим нектаром, и лёгкое головокружение с непривычки было смехотворно малой платой за столь бесценный дар Вселенной.
Три суперконтинента покоились в ласковых объятиях неглубоких океанов, а мощное магнитное поле, словно невидимый щит, оберегало этот мир от ионизирующего гнева местной звезды. Планета купалась в золотом сиянии Лумана, не ведая бурь. Низкие, но протяжённые горные цепи служили смирительной рубашкой для стихий, делая ураганы редкими гостями. Местная жизнь не поражала буйством красок или агрессией, а климат был застывшей в совершенстве мелодией – ось Кенгено, в отличие от земной, не знала наклона. Всё это создавало идиллию тихого рая, и именно здесь расцвела первая экзоколония.
После торжественного запуска первых Врат сюда хлынула живая лавина переселенцев. Всего за три десятилетия цивилизация разрослась до невероятных масштабов, и рост «новой Земли» сдерживали лишь два фактора – естественные берега рождаемости и узкие врата межзвёздного маршрута. Вслед за этой волной в поисках новизны последовала и моя семья, обменяв Поволжье на обещание рая. Год спустя на свет появилась я. А к моменту «Великого Исхода» население Кенгено перевалило за полмиллиарда. Последняя вершина на графике его численности…
Мне тогда как раз стукнуло пятнадцать. Наш светлый дощатый дом стоял на рубеже двух миров – спокойного поля и дремлющего леса, словно специально для отца, который, будучи прирождённым отшельником, любил природу куда больше людей. Мы жили в стороне от шумных трасс, и лето было бесконечным пиром, сходящим прямиком с грядки, а зима – временем, согретым мамиными вареньями. Летом, закатанным в банки. Мой брат Юрий, социальная бабочка в нашей семье, при первой же возможности сбежал в большой город.
А я осталась. Моим миром были хрустальная вода, воздух, прозрачный как стекло, и перекличка лесных ронж с полевыми коростелями. Я училась в сельской русскоязычной школе, и каждое утро на просёлочной дороге появлялся большой оранжевый автобус, верный металлический конь, чтобы унести меня в обитель знаний и к вечеру бережно вернуть обратно. Жизнь текла неспешно, ленивой и полноводной рекой, унося день за днём…
* * *
Светило и пригревало солнышко, разливая по школьному двору волны мягкого белого тепла. На дворе стоял конец мая, и неумолимо приближались летние каникулы. Сидя за партой возле окна, сквозь стекло я задумчиво смотрела на ветвистый живительный дуб, возвышавшийся посреди школьного двора. Этот гигант стоял тут, сколько я себя помнила, вместо желудей ежегодно сбрасывал с себя белёсые горькие плоды, формой походившие на земные каштаны. Местные старожилы перетирали их в порошок и использовали для заживления ран и ссадин, поэтому дерево в народе прозвали без затей – дуб живительный…
Я считала часы до каникул, поэтому монолог учительницы пролетал мимо ушей. К тому же, это был урок литературы – довольно бесполезное времяпрепровождение, где мы пытались пересказать своими словами прочтённое дома, а учительница хвалила нас, когда мы попадали в смысл прочитанного, заложенный в методички школьной программой, и отчитывала, если наше понимание не совпадало с учебником…
Я обожала читать и делала это постоянно – в школьном автобусе, за едой, на крыльце дома, лёжа в высокой луговой траве. У меня был читательский билет в местную библиотеку, где все работники знали меня в лицо, но уроки литературы я не любила. Какой смысл в оценке интерпретаций? Идея, заложенная автором, может никогда не совпасть с тем, что извлёк из книги читатель, а если речь идёт о произведениях, написанных десятки и сотни лет назад – то шансы на совпадение вообще стремились к нулю. Нет – конечно, существуют вечные ценности и явления: любовь, добро, зло, верность, предательство, – но для каждого человека измерение этих ценностей происходит по собственным эталонам…
Что-то прилетело мне в затылок, прерывая мои размышления, и я встрепенулась. Через ряд на меня, сияя как масленый блин, глазел конопатый Руперт, а в проходе валялся скомканный листок бумаги. Училка отвернулась к доске, а я наклонилась и подняла комок. Интересно, что задумал рыжий? Наверное, опять потащит меня в лазертаг после уроков… Вообще-то, мне нравилось носиться между укрытий наперевес с лазерным пистолетом, отстреливая Руперта, Мишку и Эдварда из параллельного класса, но заниматься этим по три раза в неделю уже утомляло.
Я развернула бумажный комок и прочла: «Папа сказал, что я могу взять кого-нибудь с собой на Землю на каникулы. Волкова, полетели!».
Земля! Шесть с половиной световых лет от Кенгено. С точки зрения межзвёздных перелётов – не так уж и далеко, но перед каждым путешественником неизменно вставал выбор – либо ты тратишь несколько лет в камере криосна, и за эти годы может случиться что угодно – война, эпидемия, смерть близкого человека… Каково это – отправиться в двадцатилетнюю поездку на каникулы? И что скажут мама с папой? Мне сложно было представить такое, ведь я прожила намного меньше… Либо ты тратишь баснословную сумму на коммерческий гиперпространственный прыжок в лайнере, и тогда время путешествия сокращалось до часов. Утешало лишь то, что обратный перелёт в родную систему обходился во много раз дешевле. Наверное, на Земле не очень-то хотели видеть пришлых с других планет Сектора, зато улететь к чёрту на куличики было проще простого. Но такую роскошь могли себе позволить только очень состоятельные люди. Руперта я знала давно – его родители были побогаче моих, но чтобы настолько…
Снаружи, за стеклом резко громыхнул жестяной подоконник, вздёрнутый порывом ветра. Я вздрогнула от неожиданности и выглянула в окно – ветви векового древа трепались на ветру, а сам дуб довольно заметно качало из стороны в сторону. По школьному двору неслись клубы пыли. Слева, из-за угла школы наползала чёрная зловещая туча, закрывая собой бело-синее небо. Отсюда, из-за стекла, я видела, как на фоне этой тучи мелькали молниеносные кляксы птиц – все они летели по ветру. Казалось, они спасаются бегством от тёмной громады, постепенно растекавшейся по синеве. Вот уже желтоватый Луман скрылся в черноте, нырнул в неё, словно в прорубь, и мир мгновенно погрузился в полумрак.
… Память швырнула меня назад, в ледяную круговерть: конопатое лицо добряка Рупи, его шутка про «каникулы на Земле, где даже гравитация мягче». Я вновь почти чувствовала, как пальцы немеют от холода, разжимаются… и мой исчез в снежном аду у взлётной полосы. Быть может, он остался бы жив, если бы я держала до последнего?
— Помню взлётную полосу, последний корабль, а дальше – темнота, — бросила я, проглатывая пепел воспоминаний. Про Ваню – ни звука.
Инспектор Николс замер не мигая, будто я – экран, на котором внезапно пропал сигнал. Потом встрепенулся и сообщил:
— Мой дядя Фред, который там остался… Однажды, представляете, он вынес из пожара семерых человек! Раз за разом бесстрашно заходил в дом, и пока не спас всех, не успокоился. Пожарные опоздали на вызов, а он просто сел напротив дома, да так и сидел, глядя, как догорает и рассыпается дом… Я решил: если в мире есть такие люди в форме – значи, я тоже должен быть в форме. Вот и устроился в полицию…
— Вы всегда так допрашиваете, инкспектор? — хмыкнула я. — Сначала семейная сага, потом космогония? Или мы тут на перекрёстной исповеди?
Он смутился и вспыхнул, словно спичка, щёки его зарделись.
— Простите, но я… Я впервые вижу живого свидетеля Исхода. Вам невероятно повезло, пусть вы и потеряли конечности! Всё, что есть – спутниковые снимки. Весь Сектор до сих пор строит догадки о том, что это было. Огромный чёрный шар над полюсом, а атмосфера втягивается в него, будто планету выворачивают наизнанку… Поверхность охладилась до температуры открытого космоса… — Младший инспектор Николс, словно восторженный ребёнок, растекался мыслью по древу. — Потом-то яйцеголовые прилетели, конечно, а горы снега в вакууме уже спрессовались в лёд. Я видел фотографии – жуткое зрелище. Снежно-ледяной памятник цивилизации в натуральную величину… А к названию планеты добавили «Икс». Какая злая ирония – вот так на целом мире поставили жирный крест… Хороший первый контакт, ничего не скажешь…
— И вы думаете, что это пришельцы? — поинтересовалась я. — Может, просто космос решил, что мы ему надоели?
Он отвернулся, гладя пальцами экран, будто мог стереть сам факт.
— У меня нет полномочий отпускать без въездного стикера, — прошептал он. — Но и задерживать… тоже нет. Просто не каждый день разговариваешь с призраком.
Я спросила:
— Офицер, может, вы мне тогда анекдот расскажете, разрядите обстановку? Раз у нас здесь пошло общение на отвлечённые темы…
— Да-да, конечно, простите… В смысле, нет, я не это имел в виду. Нам нужен ваш въездной документ, который оформлялся при прибытии на станцию, это простая формальность. Но без неё я не могу вас отпустить, поэтому мне приходится тянуть время. Здесь сейчас очень нервозная атмосфера…
Он бросил на меня робкий взгляд и снова, на этот раз молча, уткнулся в планшет, а я вызвала на микроэкран тактической линзы часы – прошло уже почти сорок минут. Я знала, что у полиции на меня ничего не было, поскольку после каждой нашей операции мы тщательно зачищали из системы немногочисленные следы. Поэтому я просто ждала, когда копу надоест тратить своё и моё время, или же когда Марк вернётся из едальни, обнаружит запертый глайдер и моё отсутствие, после чего побежит меня искать.
— Судя по всему, вы постоянно путешествуете, — снова заговорил Николс. — Вы были в системах Глизе, Каптейна, Мю Льва, Пегаса… Что привело вас сюда, на Джангалу?
— То же, что и ваших налётчиков – главный экспонат музея, — честно призналась я. — Я проделала чертовски долгий путь, чтобы его увидеть, и надо же было такому случиться – увели прямо из-под носа… Повезло ещё, что саму не пришибли…
— А ваш интерес профессиональный или любительский?
— Это хобби, — солгала я. — С детства мечтала стать археологом, но, увы, как-то не сложилось. А тут такие новости – артефакт внеземной цивилизации…
«Где чёртов Марк? Идиотские расспросы уже достали. Ей богу, может, намекнуть ему о том, что пора бы уже предъявить обвинение?»
Николс поглядел на мои блестящие титаном мехапротезы и заметил:
— Не понимаю… Почему именно хром, а не синтетика? Руки выглядели бы, как настоящие.
— Хром – это игрушки для бедняков. Карбид биотитана, ограниченная серия – вот это настоящий инструмент… Хотите, фокус покажу? — С этими словами я взялась за ребро металлического стола и сжала пальцы.
Металл взвыл и поддался, оставляя в моих пальцах смятый, изуродованный край столешницы. Я закинула ногу на ногу и положила руки на колени, но тут же спохватилась – если сейчас копы начнут копать в сторону моих боевых мехапротезов, я рисковала влипнуть по самые уши. Мрачное происхождение их было скрыто легендой, которую умело состряпал Ваня, но любая легенда имела предел прочности.
Впрочем, я зря волновалась – глаза юного Николса были полны восхищения. Он, было, открыл рот, чтобы задать следующий дурацкий вопрос, но в этот момент позади него распахнулась дверь. На пороге стоял старший офицер, который жестом поманил белобрысого салагу наружу. Они вышли и через минуту возвратились уже втроём – в дверном проёме из-за плеча инспектора Николса виднелась довольная физиономия Марка. В зубах – зубочистка, в глазах – салют.
— Прошу прощения за потраченное время, мэм, — сказал офицер. — Нашёлся ваш друг, все документы в порядке. Вы можете идти.
Отсалютовав и смущённо краснея, младший инспектор освободил дорогу, а я покинула комнату для допросов и в сопровождении Марка направилась к выходу. Не сбавляя шаг, он наклонился ко мне и вполголоса произнёс:
— Лизонька, ты бы знала, какие у них тут морепродукты! Криль! Рагу просто петь надо, а не есть! Это то, ради чего стоило родиться на свет…
Я закипала. «Значит, ты, скотина, жрал рагу с крилем, пока меня мариновали в комнате для допросов? Может, ещё сырные биточки заказал, а на десерт взял пирожное с карамелью? Я ведь знаю – ты такое любишь».
Как только мы вышли в центральный зал, подальше от полиции, я вцепилась в его галстук и притянула к себе так, что встретилась с ним нос к носу. Былой лоск с него тут же сдуло как ветром, зубочистка отлетела куда-то в сторону – ироничные искры в его глазах, впрочем, никуда не делись, – и я прошипела:
… Интернат имени Ивана Каниди – школьного учителя, погибшего от рук террористов в позапрошлом веке, – был переполнен детьми войны, сиротами, чьих родителей погубили мародёры или просто стёрла с лица планеты бесконечная гражданская война, которая раздирала эту планету на части уже долгие годы.
Ансамбль серых обшарпанных зданий был окружён высоким забором с вышками и колючей проволокой, а периметр сторожили вооружённые бойцы частной охранной компании, поэтому интернат больше походил на тюрьму. Одним из немногих его отличий от тюрьмы было то, что в тюрьме содержались преступники, от которых ограждали окружающий мир, тогда как в интернате от окружающего мира оберегали самих детей. Судя по тому, что мне довелось услышать, бандитские группировки, гулявшие по всему региону, не гнушались ни детским трудом, ни торговлей ими, ни другими «развлечениями», поэтому места͐ вроде этого интерната представлялись им источниками бесплатной рабочей силы, денег, а то и чего похуже.
Интернат Каниди исключением из правил не был, переживая периодические налёты боевиков со стрельбой. Законное планетарное правительство объявило своей главной задачей заботу о людях, и особенно о детях – будущем человечества, поэтому колониальная администрация повсеместно заключала договора с частными военными конторами, дабы сберечь ценнейший ресурс от посягательств. А на деле…
На деле все воспитанники, от мала до велика, просыпались в семь, и после жидкой похлёбки стройными шеренгами отправлялись работать до самого вечера с перерывом на обед. Малыши, от пяти лет, шли на плантации. Те, кто постарше, работали на лесозаготовках, обжигали кирпичи, шили одежду и готовили еду. «Добрые взрослые» защищали детишек, а дети взамен должны были платить. И они исправно платили своим детством. С тех пор, как несколько лет назад интернат перестал быть учебно-воспитательным заведением и превратился в крепость, а кампусы для проживания стали бараками, на огороженной высоким забором обширной территории выросли плантации зерновых культур и настоящие заводские цеха – кирпичный, текстильный, бумажный…
* * *
Жёсткий матрас, серый потолок в потёках, тусклый свет лампы. Я была единственной пациенткой в лазарете, и тишина давила сильнее любой повязки. Обезболивающее, которое мне вкололи в обед, переставало действовать, и знакомая, вязкая боль в незаживающих местах, где протезы вгрызались в тело, нарастала, заволакивала и тысячей цепких рук тянула куда-то вниз. Я зажмурилась, и перед глазами поплыли багровые круги.
— Дурнеет? — раздался голос с хрипотцой со стороны… С какой стороны? Сложно было сориентироваться в потном дурмане, доверху набитом мокрой ватой. Так я себя ощущала.
Я медленно отвела голову к окну. Долговязый силуэт стоял, упёршись лбом в стекло.
— Потерпи, так будет недолго, протезы уже приживаются, и тело скоро привыкнет. Всё ж лучше так, чем ползать на культях или оказаться в канаве, правда же?
Медбрат Отто выдохнул дым в форточку, затушил окурок о подоконник и щелчком отправил его вслед за струёй дыма. Подошёл к моей койке и сипло поинтересовался:
— Я сейчас сваливаю до утра. Ну что, надо тебе чего? — Он понизил голос до шёпота. — Могу кольнуть ещё разок, только Хадсону – ни полслова, а то он меня прибьёт.
— Да, — просипела я в полубреду, голос почти не слушался. — Сделай укол… Мне нужно обратно в океан, к рыбам… А то я эту ночь не вытяну…
Даже показалось, что я только подумала это, и слова застряли где-то внутри – но Отто кивнул.
— Счас вернусь, — бросил он и вышел в коридор, притворив за собой дверь.
За окном в высокой траве шуршал дождь, по жестяному подоконнику изредка молотили крупные капли. На улице стояла комендантская тьма, и все должны были находиться в жилых помещениях, кроме нескольких человек, которые несли вечернее дежурство по лазарету и столовой. С трудом пробившись в палату сквозь пыльное окно, в потолок упёрся и тут же исчез луч фонаря – охрана делала вечерний обход территории.
Вернулся Отто со шприцем. Игла вошла в плечо коротким укусом, Отто надавил на поршень, а следом пришла волна. Тёплая, тягучая, смывающая боль с кожи и вымывающая её из костей. Эйфория накатывала, ширилась в размерах, заполняла собой бренное тело и каждую его клеточку – фентанил начинал действовать.
— Спасибо, Отто… — Я неуклюже провела протезом по его руке. — Ты… настоящий друг.
— Да ладно тебе, — произнёс дрожащий в полутьме силуэт. — Только, слышишь, доктору ни слова. Ясно?
— Я… Как вода… — Язык уже заплетался.
— Мне бежать. — Силуэт бесшумно взорвался радугой и распался на составляющие.
— До… завтра? — с трудом выдавила я, чувствуя, как веки наливаются свинцом.
— До завтра.
Наступила тишина, и я осталась в одиночестве. Сквозь опиумный туман в голову медленно поползли мысли, будто подводные растения – спокойные, неторопливые, удивительно ясные, насколько это было вообще возможно.
Всё произошедшее за последнюю неделю напоминало дурной сон. Мне сказали, что нашли меня у ворот интерната без сознания, с туго замотанными бинтом культями, накачанную наркотиками. Мне оставалось только верить, потому что я не помнила почти ничего – даже собственное имя мне удалось воплотить в памяти только на второй день пребывания в лазарете.
Лёжа на койке, целыми днями я видела только этот серый потолок и облезлые стены. Однообразные до жути, дни и ночи сливались в один потный мучительный комок стыда, боли и смертельной тоски. Ходить я не могла – грубые протезы, которые вживил мне местный главврач Николас Хадсон, ещё не прижились. Да что там ходить – я не могла даже обеспечить свои самые простейшие нужды, а свежие раны давали о себе знать чуть ли не по любому поводу – стоило мне неловко повернуться, неудобно лечь, или даже случись тучам собраться за грязным окошком.
Через какое-то время в память начали возвращаться обрывки событий будто бы столетней давности. По этим кусочкам я восстанавливала картину собственного прошлого – счастливого и радужного, – в котором я жила с родителями в домике у леса, делала уроки, выгуливала собаку и беззаботно играла в догонялки с одноклассниками… Как их звали? Я не могла вспомнить имён, но оттиски лиц проявлялись в воспоминаниях, как на старой фотоплёнке. Лица, которые заставляли моё сердце непроизвольно сжиматься от боли. Мама, папа, брат…
… Я утопала в одеяле из стекловаты, падала в него всё глубже и глубже, оно триллионом микроскопических крючков цеплялось за кожу. Из поролоновой толщи раздался голос:
— Не переворачивайте её на спину, мистер Сантино, не хватало ещё, чтобы она язык проглотила!
Кажется, это профессор Мэттлок. Где он? И почему так жарко?!
— Ещё раз увижу этого червяка… — откуда-то издалека доносился хриплый голос Марка. — В его интересах окуклиться, отрастить крылья и улететь, пока я его не прихлопнул! Лиз, ты мне только не вздумай снова отдавать концы!
— Вот, это должно помочь, — сказал Мэттлок, и носоглотку обжёг едкий нашатырь.
Мир дёрнулся и с грохотом ввалился обратно в сознание: сначала рёв Марка, потом ослепительный свет люстры, а затем – ощущения в собственном теле, горячем и ватном.
— Кажется, прошло… Да она вся горит! Профессор, неси воды скорее!
По лбу струился пот, а глаза как будто засыпало колючим песком. Я с трудом разлепила веки и сквозь ослепительно яркий свет увидела, как Марк мечется по крошечной, обитой деревом комнатке жилого модуля туда-обратно. Я лежала на одном из диванов – видимо, меня туда водрузили, пока я была без сознания.
— Марик, хватит кружить… — Голос мой звучал словно снаружи, из-за двери, я даже не узнала его. — Что-то меня поднакрыло, но вроде уже легче… Нормально всё, просто устала… Кажется.
Марк с размаху зацепил головой низко висящую люстру, мигом оказался рядом и принялся заглядывать мне в лицо.
— Чёрт возьми, Лиз, ты меня в гроб вгонишь! Этот… уродец до тебя своим усиком дотянулся – и тебя будто током шарахнуло… Я уж думал – всё, конец… la muerta allegado, приехали.
Входная дверь с треском распахнулась, и в тесном помещении появился профессор Мэттлок с походной флягой цвета хаки.
— Вот, мисс Волкова, попейте. Это хорошая вещь, помогает прийти в себя. И, как недавно выяснил Свенсон, особенно хорошо – при похмелье.
Старый археолог явно испытывал облегчение – сегодня возиться с чьими-то останками уже не придётся. Припав к горлышку, я жадно глотала солоноватую прохладную жидкость, пока фляга не опустела.
— Что это было, профессор? — спросила я, наконец переведя дыхание.
— Очевидно, телепатический контакт. — Мэттлок поправил очки на носу. — Мой первый опыт прошёл куда мягче. Я и предположить не мог о подобной реакции. Надеюсь, это разовая реакция на установление связи…
— До ближайшего врача несколько тысяч километров, — заметил Марк. — Ты вспомни об этом в следующий раз, Лиз, когда опять решишь хватать всё руками.
— Это моя вина, — сказал Рональд Мэттлок. — Простите, мне следовало предупредить вас, но я просто не успел… И давайте держать это в тайне. Вам ведь без особой разницы, больше одной тайной или меньше? Я же, в свою очередь, сохраню в тайне тот факт, что вы вовсе не из полиции.
Мы с Марком переглянулись. Конечно, он ведь чуть раньше назвал мою настоящую фамилию, чему никто из нас значения не придал. Незаданный вопрос повис у меня на языке, а Мэттлок продолжал:
— Не стоит так удивляться. Я знаю, кто вы, уважаемые гости. Томас мне рассказал. — Профессор кивнул в сторону прикрытой двери своего кабинета. — И я знаю, зачем вы здесь, охотники за ценностями… Как рассказал, вы спрашиваете? Дело в том, что регулярное… Кхм… Общение с этим существом с какого-то момента избавляет от необходимости физического контакта. Я могу обмениваться с Томасом мыслями, а он, в свою очередь, помогает мне понять, что скрыто в чужих головах. И даже больше… Как это происходит – я сам до конца не понимаю. Он просто рисует в моём воображении картинки, образы.
— И вы не боитесь нам это рассказывать? — спросила я наконец. — В мире миллионы людей, которые разберут вас и Томаса на запчасти, чтобы завладеть таким могуществом.
— Да, но на случай, если вы захотите оглушить меня и бросить в багажник, у меня заготовлены пара сюрпризов. — Он пожал плечами. — К тому же я успел изучить вас. Ваши принципы, ценности, и даже то, что вы будете делать дальше.
— Чушь, — фыркнула я, окончательно приходя в себя. — Докажите.
— Легко, — кивнул профессор. — Сейчас, мисс Волкова, вы вспоминаете свой последний контракт перед «переходом» из одной преступной группы в другую. Тот самый, где ваша жертва была бесцеремонно брошена в багажник… Да, сто тридцать тысяч – это большие деньги… И да, к сожалению, с ним в броневике действительно была его дочь.
Я смотрела на него, ощущая, как холодеет внутри. Старик, словно книгу, читал мысли, галопом и наперегонки несущиеся у меня в голове.
— Простите за бестактность, мисс Волкова, но иных доказательств вы бы не приняли, — с лёгкой виной в голосе сказал профессор, а затем повернулся к Марку. — Подумать только, тридцать две женщины, солидный послужной список… Но не печальтесь – Джуди точно оставила о вас тёплые воспоминания… Она в итоге стала монахиней – и вы ей в этом помогли…
— Профессор, — заговорил зардевшийся Марк. — Кто ваш информатор? Откуда такие подробности?
Мэттлок молча махнул в сторону дверки кабинета и пожал плечами.
— Я так полагаю, секретов у нас больше не осталось?
Археолог по-отечески улыбнулся.
— В таком случае прямо прошу вас помочь нам найти и собрать эти «страницы», — сказал Марк. — Вам явно известно больше, чем мы можем себе представить. Присоединяйтесь к нам.
— Юноша, я прожил немало лет и кое-что повидал. — Рональд Мэттлок задумчиво взглянул сквозь окно своей бытовки на темнеющий лес. — Будучи рациональным человеком, я бы обратился в местную полицию и дал показания касательно событий прошедшего дня. Но, учитывая методы работы, уровень организации и технологической оснащённости вчерашних гостей, боюсь, у полиции мало шансов на успех. А ваша авантюра… Она мне нравится. Вы молоды, горячи и нацелены на результат. Кроме того, после столь дерзкого нападения на Музей я чувствую себя обязанным вернуть украденное. Особенно учитывая, что эти «странички» нашли именно мои ребята. Я согласен.
… Мои соседки по комнате оказались моими ровесницами. Они были нормальными девочками, и мы, если и не подружились, то очень хорошо ладили. Бойкая саркастичная Вера и тихая молчаливая Аня отлично дополняли друг друга, а меня они приняли в свою компанию с пониманием. Мехапротезы плохо справлялись с тонкой работой, но Вера научила меня заплетать Ане косы даже с этими железяками. Это стало нашим маленьким и бесценным ритуалом.
Мы вместе работали на швейной мануфактуре, поэтому в нелёгком деле привыкания к постоянному присутствию среди людей они были мне мощным подспорьем. Мы часами могли обсуждать, какую причудливую причёску сплести завтра, кто переломал цветные карандаши Айрин – а карандаши тут ценились на вес золота, – и до каких пор Дженни будет позволять Дафне отбирать у себя половину обеда. Любимый цвет, воздыхающий мальчишка, мультфильм, который транслировали в главном корпусе накануне перед отбоем – с Верой и Аней я могла поговорить о чём угодно…
Застенчивая Аня частенько становилась жертвой издевательств и насмешек соседок по корпусу. Старшие девочки-задиры таскали её за волосы и отбирали у неё вещи, поэтому мы с Верой считали своим долгом присматривать за ней, а несколько раз в отсутствие Веры мне даже приходилось заступаться за подругу. Протезы были увесистые, билась я отчаянно и не помня себя, поэтому на моём счету за эти месяцы были три выбитых зуба и столько же разбитых носов.
Постепенно я научилась пользоваться протезами. Механические кисти позволяли работать даже с иголкой – главное сжимать её покрепче, фиксируя в машинке винтом иглодержателя, – а передвигалась я, используя обычный костыль под локоть. Часто свободное время мы проводили вместе с Отто, гуляя по территории и болтая о том о сём. Я привыкла к простому быту интерната, в котором двадцативосьмичасовые каптейнские сутки сменялись следующими, словно бы припаиваясь к монотонной череде дней, сливая их в одну монолитную массу, в непрерывное дыхание живого организма – днём вдох, ночью выдох…
Грузовики, до отказа набитые детским трудом, периодически прорывались во внешний мир через главные ворота. Машины прибывали через ворота в сопровождении охраны и пару часов стояли на площадке за складом, где ребята-грузчики из старших наполняли их тюками и паллетами.
Иногда мы с Отто, как два лесных зверька, пробирались через бурелом вдоль стены периметра и залегали в кустах на небольшом холмике, откуда была видна вся площадка. Мы наблюдали за погрузкой, считали ящики и прикидывали, сколько и чего увезут на этот раз. Но самое интересное начиналось, когда из фургонов доставали коробки с “гуманитаркой”. Иногда из своего убежища мы видели, как пацаны в отсутствие охраны вскрывали ящики и рассовывали по карманам какие-то бутылки и упаковки. Частенько охрана не просто не закрывала на это глаза, а сама участвовала в дележе.
— Смотри-ка, сигареты привезли, — тихонько пробормотал Отто, вглядываясь в тень у складских ворот. — Сейчас Маккейн с шакалами свою долю отгрызут, а потом будут младшим менять на «услуги».
— Какие ещё услуги? — не отводя глаз от распахнутых дверей прицепа, спросила я.
— Да какие угодно! — Он горько усмехнулся. — Чтобы в цеху за них отпахали, завтрак свой отдали… Раздобыли для них что-нибудь или “ушками” поработали. Вон тот крысёнок Бруно, мой бывший сосед по комнате… — Отто негодующе сплюнул в траву. — Мы вместе с ним вместе сюда попали, а теперь он вечно возле них трётся на побегушках… Слил им, что у меня есть музыкальный плеер, а потом и вовсе стащил его и отдал Маккейну за пачку. А тот мне в глаза: «Ничего не знаю, я его купил»!
— Бруно же тощий совсем, его бьют все, кому не лень. — Я вспомнила тщедушного паренька, чьё лицо и вправду было похожим на вытянутую крысиную мордочку. — Может быть, он просто так выживает? По мере сил?
— Выживать за счёт других – великое достижение… Неужели ему самому не противно? Должны же быть какие-то представления о чести. — В его голосе звучала не злоба, а растерянность, словно он только что обнаружил, что таблица умножения перестала работать. — Мы ведь тут все товарищи по несчастью. Зачем ещё сильнее гадить друг другу?
— Как это «зачем»? — Я исподволь поразилась тому, какая в нём живёт детская наивность – та самая, которую я успела подрастерять за эти месяцы. — Чтобы самому не быть на дне. Прибьёшься к сильным – и вот ты уже лучше других, не последний. Встанешь кому-то на горло и ещё приподнимешься. А то, что твой комфорт оплачен чужой болью… Ну, знаешь, чужая голова – чужие проблемы. Вот Бруно, наверное, так и рассуждает: «лучше буду сволочью, зато при власти». Раньше каждый так и норовил ему затрещину отвесить, а теперь – только его «дружки».
— Нельзя так, Лизка. Зла и так слишком много. Я же к нему хорошо относился, ни разу руку на него не поднял, а он…
— А он принял за слабость, — холодно резюмировала я. — Что, думаешь, можно своим благородством перешибить глубинную человеческую суть?
— Не знаю. — Отто почесал затылок. — Но что же теперь, даже не пытаться, что ли?
Тем временем грузчики захлопнули створки фургона, щёлкнули задвижкой и потянулись в сторону внутрь склада.
День стоял ясный и обманчиво мирный. Местное солнце Каптейн, редкое явление по меркам здешних дождливых мест, припекало макушку, лёгкий ветерок колыхал траву, а невдалеке тарахтел невидимый сверчок-пылеглот. Навалилась внезапная тишина, и мне вдруг показалось, что мы с Отто, сбежав сегодня с обеда, остались одни в этом целом забытом богом мире. Я завороженно следила, как движется скула Отто, пока он жуёт травинку. Вверх, вниз, вбок… Вверх, вниз…
Он поймал мой взгляд и повернулся.
— А ведь здесь, если подумать, не так уж плохо, правда? — спросил он вдруг, и в его голосе пробилась робкая надежда. — И за стеной уже давно перестали стрелять. Может, скоро и нас выпустят?
— А куда? — после паузы спросила я. — Там, снаружи – чужой и неизвестный мир, о котором мы ничего не знаем. Ты готов к тому, что тебя там ждёт?
… Впереди и вверху показался серебристый бок «Виатора». Его силуэт напоминал пчелу, поджавшую под себя лапки. Два выпученных «глаза» обтекателей венчали «голову» кабины, позади которой пристроился жилой отсек на четыре каюты. Корма представляла из себя большой грузовой модуль с ангаром внутри, атмосферные крылья были убраны в корпус, а титановые гермошторы окон – подняты. Уже отсюда можно было разглядеть тусклый желтоватый свет, проникавший в безвоздушное пространство через толстые прямоугольные ферропластовые окна, забранные изнутри совершенно дико смотревшимися плотными бирюзовыми шторами.
В борту «Виатора» приоткрылись пара небольших пазов, и маневровые сопла дали короткий импульс для корректировки орбиты. Наш глайдер обогнул корабль и оказался прямо напротив шлюза в его корме, а из динамика раздался нетерпеливый голос дяди Вани:
— Ну, наконец-то вы добрались! Осторожно, двери открываются…
Радио пискнуло и замолчало, а в блестящем корпусе «Виатора» проступила щель. Брызнул наружу яркий свет, медленно пополз вбок цилиндрический переходник, открывая перед нами почти белоснежные стены атмосферного шлюза. «Шинзенги» вплыла внутрь и мягко приземлилась на брюхо, а переходный отсек с гулом двинулся в обратном направлении. Щелчок… И ещё полторы минуты свиста нагнетателей, заполняющих камеру кислородом.
Я перегнулась через Мэттлока и пихнула в бок храпящего Марка.
— Где это мы? — Он встрепенулся и принялся осоловело оглядываться по сторонам. — А, ну да…
— Слышь, соня, ты кнопочку-то нажми.
— Да, точно, точно… Что-то меня сморило…
Марк отключил автопилот, погасил приборы и поднял двери. Я выбралась из глайдера, с хрустом потянулась и направилась из шлюза в грузовой отсек. Мэттлок с Томасом на руках выкарабкался с пассажирского сиденья и, осматриваясь по сторонам, засеменил следом за мной. Ангар освещался немногочисленными газовыми лампами, вдоль стен крепились всяческие инструменты, металлические баллоны, аккумуляторы и запасные детали корабля, а в углу сиротливо примостился громоздкий дизельный генератор.
А вот и моя любимица у стенки – забранный брезентовым полотном трофейный гравицикл «Хускварна». Проходя через просторное помещение, я проводила взглядом свою прелесть. Из-под полотна таинственно выглядывал матово-чёрный изгиб одного из тяговых двигателей.
По правде сказать, я была без ума от этой штуки, которая досталась мне совершенно случайно. Лучшее, что могло со мной случиться – это полёт тёплым вечером до ближайшей реки, где я могла искупаться в полном одиночестве, а на обратном пути с высоты птичьего полёта проводить местное светило за горизонт, пока ветер бьёт в лицо и развевает волосы. Рекам летней стороны Земли, разумеется, равных не было…
Дверь в жилой модуль с мягким жужжанием поднялась, и нам навстречу, шурша прорезиненными траками, выкатился дядя Ваня.
— А вот и мои блудные птенцы! — радостно заскрипел он динамиком. — Лиза, Марк… И, если не ошибаюсь, сам профессор Рональд Мэттлок! Для меня честь! — Подкатываясь всё ближе, он протянул вперёд один из манипуляторов, пока Мэттлок стоял, разинув рот, и обескураженно смотрел на чудо кибернетики с лицом человека, увидевшего единорога в собственной гостиной. — Я наслышан о вас. Буквально зачитывался вашей работой о ксенобиологических артефактах цивилизации Кел-Та. У меня даже есть в памяти её цифровая копия! Тяговый локомотив археологии, добрая сотня публикаций, научные степени и звания… А это у вас на руках что такое? Собачку с собой привезли?
Мэттлок стоял с лицом человека, который только что увидел, как его бульдог сел за рояль и заиграл Рахманинова. Придя в себя, он деликатно пожал манипулятор дяди Вани.
— Благодарю вас за радушный приём, Иван… Как вас по отчеству?
— О, бросьте церемонии, Рональд, — всплеснул щупальцами старик. — Зовите меня по имени. Мы с вами почти ровесники! Ну, если округлить до ближайшего столетия… Я ненамного старше вас… А это что у вас такое милое? На собачку не похоже, на кошечку тоже…
— Это Томас, — представил он своё сокровище. — Предлагаю считать его моим… питомцем. Целая вселенная в одном существе.
Дядя Ваня захохотал, и уже слегка освоившийся Мэттлок робко улыбнулся в ответ. Он так и продолжал держать на руках свернувшуюся гусеницу-переростка. Вспомнив о том, что беспокоило меня каждый раз, когда нам приходилось пользоваться планером, я упёрла руки в боки и приняла грозный вид:
— Дед, найди уже эту треклятую дыру в боку машины! Или мне придётся самой лазить в ней с паяльной лампой? В этой древней рухляди околеть можно, да и вообще, давно пора сдать её в утиль!
Я решила дать себе наконец твёрдое обещание – либо он заделает дыру, либо я окончательно выгребу ложкой из консервной банки его старые мозги.
— На какие шиши, простите, юная леди? — проскрежетал дядя Ваня. — Где я тебе достану “отстреленный” от сети глайдер, да к тому же новый? Тут бы помощь Кардана не помешала, но ты же помнишь, как закончилась последняя наша встреча… Ладно, не смотри на меня так, поищу я твою брешь. И в очередной раз не найду, потому что никакой бреши там нет. Но я обещаю проверить ещё раз… — Немного помедлив, Ваня скомандовал: — Надюша, компенсаторы заряжены?
Глубокий женский голос, чем-то напоминающий осень, но всё же механический, раздался из репродуктора:
— Гравикомпенсаторы полностью заряжены. «Виатор» готов к манёвру.
— Тогда включай их и бери курс к Воротам. И доложи общую обстановку. Что-то, кажется, сильно фонит здесь, у Джангалы. Почище, чем мой старый кинетический процессор…
Двигатели заработали, и я ощутила мягкий удар по ногам – компенсаторы погасили резкий толчок, и корабль начал набирать скорость.
— Маршрут к Вратам построен, — сообщил компьютер. — Расчётное время прибытия к Переходу: шесть часов и двадцать одна минута. Докладываю статус: местная звёздная активность в норме. Радиационный фон немного повышен – пятьдесят четыре микрозиверт в час: остатки джета от аккреционного диска после взрыва сверхновой в туманности Орёл. Опасность облучения отсутствует, все системы работают в штатном режиме. Приятного полёта.
После ужина на интернат незаметно опустился вечер. Я осталась в комнате за чтением «Принца и нищего», бережно вынутого из-под матраса, а девочки ушли в главный корпус смотреть какой-то мультфильм. Было тихо – только трещали цикады под окном, и где-то в отдалении неразборчиво вскрикивал телевизор.
«… — Разве у них по одному только платью?
— Ах, ваша милость, да на что же им больше? Ведь не два же у них тела у каждой…»
Страница с шелестом перевернулась, и вдруг в окно постучали. Я вздрогнула так, что книга чуть не выпала из рук, а сердце застучало где-то в горле.
— Лизка, это я! — донёсся снаружи сдавленный, прерывистый полушёпот Отто. — Открывай скорее!
Спотыкаясь, я подбежала к окну и отодвинула щеколду. Отто перелез через подоконник, бухнулся на пол, притушил лампу и оттянул в сторону от окна окутанной в полумрак комнаты. Я слышала, как он переводил дыхание, и почти физически чувствовала его волнение. Его пальцы, холодные и мокрые, впились мне в плечи.
— Что случилось, Отто? Ты сам не свой…
— Слушай, Лиз, тут такое… Нехорошие дела творятся… — Он дышал так, словно пробежал километр. — Я шёл со смены, решил сделать крюк за складом, а возле площадки ненароком услышал разговор Маккейна и его дружков. Я затаился за углом, а они трепались о том, что директор Травиани послезавтра собирается заключить какое-то соглашение с бандитами и впустить их внутрь.
Внутри похолодело.
— Ты в этом уверен? Может, послышалось? Может, это просто сплетни?
— Да чтоб мне провалиться, если это сплетни! — Отто хлопнул себя ладонями по коленям. — Я не мог ошибиться! Я каждое слово расслышал! Они всё прорабатывают – кто и где будет…
— А мы?.. Что будет с нами? — Мой голос прозвучал тише шёпота.
— Я не знаю, Лизка. Но по рассказам, эти мародёры не щадят никого. И охрана… На них рассчитывать тоже нельзя. Они наверняка в доле – ведь почти всем известно, как они растаскивают то, что привозят в грузовиках. И они тут все просто за деньги работают. С чего бы им противиться? Тем более за хорошую мзду…
— Надо предупредить всех! — вырвалось у меня, и я сама испугалась громкости своих слов. — Лагерь в большой опасности. Поднимем тревогу, и пусть все знают!
— Ты с ума сошла?! — Он схватил меня за запястье. — Тогда поднимется паника. Нас всех просто запрут в бараках, как скот, а если узнают, что это мы с тобой её подняли… Нет, никому нельзя рассказывать. Но надо что-то делать… Чёрт, что делать?..
Я лихорадочно соображала. Мысли метались, как мухи в газовой камере. Кого можно привлечь на свою сторону? Кому можно доверять? Разве что…
— Как думаешь, доктор Хадсон с ними заодно? — рискнула я предположить. — Он вроде хороший…
— Не знаю. — Отто с силой провёл рукой по лицу. — Завтра… Завтра попробуем прощупать почву, а сейчас… — Он посмотрел на дверь, прислушиваясь. — Мне пора. И помни – никому ни слова!
Я лишь кивнула, слова застряли в горле. Блеснув глазами в темноте, Отто добрался до окна, бесшумно скользнул обратно в ночь и исчез во мраке. Через некоторое время затихшие было цикады снова запели свои протяжные песни.
Я осталась сидеть в темноте, обхватив колени, и смотрела в чёрный квадрат окна. Когда в коридоре послышались шаги Веры и Ани, я быстро юркнула в постель и сделала вид, что сплю. Они вошли на цыпочках в комнату, тихо улеглись в свои кровати, и в комнате стало тихо. А я лежала с широко открытыми глазами, слушая, как в ночи пели цикады, будто ничего и не случилось.
* * *
Утро. Я вскочила с постели, наскоро умылась ледяной водой и, пропустив завтрак, почти бегом направилась в лазарет. Надо было успеть до начала смены, пока коридоры были полны суетой, а потом успеть в цех, не вызывая подозрений. Нужно было действовать – доктор Хадсон казался мне единственной соломинкой, за которую можно было ухватиться. Тем, кто может изменить ход событий.
В лазарет вчера поступили несколько ребят с переутомлением и тепловым ударом после работ под открытым небом, и им требовался уход. К счастью, доктор оказался в своём кабинете – он как раз раздавал указания подопечным.
… — Влажный компресс на лоб каждые полчаса. И воды – понемногу, понятно? Чтобы не было интоксикации. Всё понятно?
— Так точно, доктор, — нестройным хором отозвались ребята.
— Свободны.
Мимо прошли дежурные по лазарету в больничных халатах – два мальчика и девочка из старшей группы – и направились к лестнице на второй этаж. Доктор разбирался с бумагами на столе.
— Извините, доктор Хадсон, есть минутка? — спросила я.
Не отрываясь от бумаг, он протянул:
— А, это ты, воровская душа. Кажется, я запретил тебе появляться в моём кабинете. Или нет? Не припоминаю…
Голос его звучал устало, но без злобы. Решимость боролась во мне со стыдом и желанием скрыться прочь с его глаз, но наконец я переборола себя и отчеканила:
— Да, запретили. Но я сейчас кое-что расскажу… Вы должны мне поверить. И пообещайте, что никому не расскажете.
— Кому это «никому»? — Он наконец посмотрел на меня, и в его воспалённых глазах я увидела не раздражение, а усталость. — О чём речь? Давай ближе к сути, я спешу. У меня приём в полевом госпитале через час.
Я сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, и выпалила:
— Директор хочет сдать интернат бандитам. Завтра. Наверное.
— Что за вздор? — Рука его непроизвольно сжалась, сминая бумагу. — Откуда такие фантазии?
— Старшие ребята обсуждали это между собой. И… Я случайно услышала их разговор. Готовится что-то нехорошее.
— Я советую тебе не забивать голову ерундой, — устало пробормотал врач. — Возвращайся к своим делам.
— Почему вы мне не верите?
— Потому что этого не может быть! — отрезал Хадсон. — Никто на такое не пойдёт, и тем более – Травиани. Он, конечно, жулик, но не самоубийца. За одну только мысль об этом Комендатура сделает из него решето.
… — Полагаете, у меня был выбор, профессор?
В тихой полутьме коридора по лицу Рональда Мэттлока пробежала тень.
— Выбор есть всегда. — Он немного помедлил, взвешивая слова. — Но, к сожалению, бывает так, что, избавляя этот мир ото зла, мы сами впитываем зло в свою душу. Понимаете, если где-то убыло, то где-то обязательно прибыло. Второй закон Ньютона.
— Вы говорили о судьбе, — вспомнила я. — Наличие судьбы означает, все мои решения уже просчитаны наперёд, дорожка проложена, и мне с неё не свернуть. Так какой тут может быть выбор?
— В каждый момент времени вы делаете тот или иной выбор, Лиза, чем и определяете свою дальнейшую судьбу здесь и сейчас. Но вы же не станете оспаривать наличие обстоятельств?
Я не ответила. Если твоя совесть чиста – значит ты не существуешь. Правильного выбора нет, есть только выбор между бо͐льшим и меньшим злом. Не обмани, не укради, не убей… Люди придумали себе систему сдержек, чтобы было легче выбирать меньшее зло, и сдержки эти работают только тогда, когда всё в порядке. Но стоит только внешнему давлению усилиться – их задвигают в дальний угол вместе с совестью, честью, чувством справедливости. Разнится только порог нажима, после которого тонкая корочка идеалов и принципов покроется трещинами, словно мутный ледок после утренних заморозков…
* * *
Я колотила грушу, подвешенную к металлическому рейлингу в грузовом отсеке, и прокручивала в голове разговор с профессором. «…Избавляя этот мир от зла, мы впитываем его в свою душу…» Что чувствует загнанный в угол зверь? В какой момент его страх превращается во всепоглощающую ненависть, а отчаяние – в холодный расчёт? Всё зависело лишь от силы удара, который тебе нанесут. И если удар будет силён, а ты выстоишь – уничтожь обидчика или, по крайней мере, сделай так, чтобы он всю оставшуюся жизнь жалел о содеянном.
Удар левой… Левой… Правой… Отскок и ногой с разворота… Хлопки эхом разносились по ангару, груша мерно покачивалась, а на тактические линзы проецировались четырёхзначные числа силы удара. «1125 кг» … «1012 кг» … «1191 кг» …
Врата остались далеко позади. Вышедшие из них вместе с нами корабли разошлись разными курсами в неведомые края, словно горсть невесомых перьев, сброшенных с сотого этажа. Мы же неслись к Земле – старой, доброй, непредсказуемой Земле. Дядя Ваня, наполовину втиснутый в распахнутый салон глайдера, электрически ворчал что-то про «необъяснимые утечки». Рядом с ним стоял профессор с руками в карманах поношенного пиджака, робко заглядывая внутрь открытого капота. Томас тут же, на полу, увлечённо копошился в миске, не гнушаясь человеческой пищей из синтезатора.
— Иван, почему вы назвали корабль именем «Надюша»? — спросил профессор, разглядывая сложную систему сервоприводов двигателя.
— Моя покойная супруга… Мы с ней душа к душе прожили почти шестьдесят лет. Потом она тихо во сне ушла, а я остался. И однажды, в особенно трудную минуту назвал корабельный компьютер её именем. Так и повелось…
— Да, все когда-то уходят, — с отрешённым спокойствием в голосе пробормотал Мэттлок. — Но вы, Иван, решили задержаться в этом мире подольше, правда ведь?
— Всё так, — кивнул механизм. — Я очень любознательный человек, и мне чертовски интересно, чем вся эта история закончится.
— Боюсь, вас ждёт разочарование. — Профессор грустно улыбнулся. — История не собирается заканчиваться в ближайшие пять миллиардов лет. И даже со всеми возможными модификациями…
Механический голос «Надюши» прервал профессора:
— Внимание! Направленный входящий лазерный сигнал с Земли. Экипажу – проследовать к интеркому для принятия вызова.
Я уже знала, кто звонил, и по спине пробежал холодок. Не подав виду, я кивнула дяде Ване, который слегка повернул механическую голову и вопросительно взирал на меня глазком камеры, и направилась в свою каюту. Оказавшись в помещении, подскочила к плазменной панели монитора и ответила на вызов:
— Лиза. Слушаю.
— Здравствуй, Елизавета, — раздался тихий вкрадчивый голос – изображения на экране не было. — Как продвигается наше общее дело?
— Мы упустили объект в Музее. Нас опередили буквально на пару минут…
— Да, я в курсе. — В голосе собеседника послышался металл. — И это меня крайне печалит. Насколько я понимаю, вы переходите ко второму этапу?
— Второй этап?
Металл сменился раздражением:
— Дорогая моя, после единицы обычно следует двойка. Второй этап вашей операции, который стал теперь основным, ведь вы бездарно профукали первый. Семь пластин на Земле.
— Но когда вы собирались нам рассказать о них?
— Что и когда говорить вам – я буду решать самостоятельно. А от вас мне нужен результат! Если результата не будет, мне придётся поручить второй этап другим специалистам, как я теперь сделал это с первым. Надеюсь, ты понимаешь, что это будет означать для вас?
Я скрипнула зубами. Голос продолжал уже спокойнее:
— Не дайте себя опередить. Преследователи уже наступают вам на пятки, поэтому ждать подмогу некогда. Единственное, что я могу сделать – это дать информацию… Лиза, я знаю – ваша команда очень способная, ваша репутация и месяцы вашего сотрудничества с моими друзьями это подтверждают. Но это больше не тайная операция, вам нужно действовать решительно, быстро, и выложиться по максимуму, потому что от этой работы зависит всё. Абсолютно всё поставлено на кон! Мы не можем проиграть. Ясно?
— Мы не подведём, — решительно ответила я. — Кстати, не знаете, кто они? Те, кто нас опередил.
— По моим данным, это оперативная группа Росса.
— Росс? — Я нахмурилась. — Но Ваня засёк «Голиаф» Конфедерации. Откуда он мог у них взяться? Их всего-то три штуки на весь флот…
— Это не мог быть «Голиаф». Единственный действующий корабль с экспериментальной прыжковой установкой на момент инцидента на Джангале был за много парсеков оттуда, а второй всё ещё стоит на стапеле на лунной орбите. Это была очень умелая маскировка, не иначе. — В голосе незнакомца снова зазвучала сталь. — Ставки запредельно высоки, Лиза. Они не должны заполучить «Книгу» целиком, потому что в этом случае мы её больше никогда не увидим. И последствия будут катастрофическими.
… Прижавшись к шершавому дереву и замерев испуганным зверем, я стояла по колено в прохладной болотной жиже. Я прислушивалась к бешенному галопу собственного сердца и выжидала. Малейшее движение, и меня тут же заметят, загонят в топь или поймают, и что тогда будет – известно одной лишь судьбе. Сверкали отблески фар, отражаясь в лужах, бросая блики на сырую осоку в топкой почве. В сторону ворот с рёвом одна за другой катились машины. Рёв двигателей сливался в какофонию, но какие-то глубинные механизмы взвинченного разума досчитали до шести, пока заболоченный подлесок вновь не исчез во тьме.
Аккуратно выглянув из-за дерева, я увидела хорошо освещённые ворота интерната и стоявшие перед ними машины – четыре грузовика и пару джипов. Колыхнулся брезент, и на дорогу высыпали шумные тени. Они галдели, отрывисто гоготали, хрипло выкрикивали что-то на чужом, незнакомом, мне языке. Они ни от кого не прятались, будучи здесь хозяевами. Было похоже, что они приехали поразвлечься, и всё их существо излучало предвкушение какого-то праздника.
В лучах фар мелькали панамки и береты, штаны и куртки – камуфляжные и просто грязные; военные разгрузки, бушлаты и кожанки, военные ботинки и кроссовки… Какой-то разношёрстный сброд, схожий только в одном – все они были до зубов увешаны бряцающим и позвякивающим оружием.
Невозмутимо и буднично ворота с дребезгом откатились в сторону, и грузовики с джипами, чадя выхлопом, один за другим скрылись в темноте. Через минуту последний головорез, закинув на плечо автомат, оглядел трясину вдоль обочины, протопал внутрь периметра, и створ ворот захлопнулся.
Там, в интернате, всё ещё оставались мои друзья, но я не могла вернуться. Меня разрывало изнутри, хотелось грызть землю и биться головой о дерево, но сквозь лихорадочное возбуждение я осознавала – вернуться сейчас означало самоубийство. Вера, Аня, я вас не брошу! Доктор, надеюсь, вы в порядке… Обещаю, я вернусь…
* * *
Тело работало на автомате, и сейчас оно было заточено лишь под одну программу – бежать. Сознание отключилось, предоставив полную свободу рефлексам. Шаг, другой, споткнуться, подставить руки, подняться, не чувствуя ушибов… Внутри, как заезженная пластинка, повторялась лишь одна фраза: «Вера, Аня, я вернусь!»
Почти наощупь я пробиралась сквозь примятую сорную траву меж двух неровных колей, по щиколотку заполненных водой. Всё время казалось, что за мной гонятся. Сказывалось напряжение последних дней, а в теле бушевал адреналин, но, поминутно оглядываясь назад, я видела только непроглядно-чёрный туннель укрытой ветвями просеки.
В какой-то момент, услыхав гул мотора позади себя, я соскочила в овраг и затаилась в кустах, и вовремя – по дороге в сторону от лагеря пронёсся огромный чёрный седан, который почти всегда был припаркован у входа в главный корпус. Машина директора…
Седан исчез среди деревьев, и всё стихло. Только раскатистое эхо отдалённых редких выстрелов доносилось откуда-то издалека. Потеряв счёт времени, я продиралась сквозь колючие кусты вдоль тёмной лесной просеки. Тело работало на автомате, а сознание отключилось, предоставив полную свободу рефлексам. Шаг, другой, ещё, и ещё…
Вскоре начало светать, и я уже могла различать путь. Я в исступлении отмеряла шаги, пока лесная колея не вывела меня на потрескавшуюся от старости бетонную дорогу. После долгого монотонного пути я наконец остановилась, чтобы решить, в какую сторону повернуть, и в этот момент пришёл шок. Сбивающей с ног волной отвращения накрыл он меня, придавил сверху запоздалым осознанием – я впервые в жизни убила человека. Каким бы он там ни был – он был живой до того, как я искромсала его горло скальпелем. Теперь он лежит там, в луже собственной крови, с застывшей предсмертной гримасой на лице. Он больше никогда не будет двигаться, говорить, думать. Его жизнь погасла навсегда и бесповоротно.
Я машинально опустила взгляд. Всё было в крови – протезы, руки, роба. Кровь высохла, превратившись в бледно-багряную корку, пропитав собой ткань, въевшись в неё намертво. Всё было испачкано чужой кровью, а воздух вокруг был тяжёлым, налитым чугуном, и невыносимо разил железом. Мышцы мои гудели, горло саднило, лихорадочный озноб охватывал меня от макушки и стремился вниз, вниз, к самым коленям. С ужасом я почувствовала, как по бёдрам потекло что-то тёплое, и тело вовсе перестало меня слушаться. Как подкошенная, я рухнула на землю, только и успев выставить перед собой протезы рук…
* * *
… Едва ощутимый запах аммиака, мерный гул и лёгкая тряска первыми предвестниками пробуждения ворвались в моё сознание. Следом за ними сосущий голод и обжигающая жажда напомнили о том, что я всё ещё была жива. Открыв глаза и оглядевшись, я обнаружила себя полулежащей на пассажирском сиденье старенького грузовичка, поскрипывающего рессорами на неровностях дороги. Рядом, на водительском сиденье, седой мужичок почтительного возраста в клетчатой рубашке и плоской кепке сосредоточенно крутил руль. Увидев, что я очнулась, он повернулся ко мне и заговорил на тарабарском:
— Hvordan har du det? Vågnede op? Vent, ingen pludselige bevægelser er nødvendige, nu… — Откуда-то снизу он достал бутылку с водой и протянул мне. — Hold det, drik det.
Прильнув к горлышку бутылки, я жадно глотала тёплую воду. Поперхнулась, закашлялась, и вода полилась мне за воротник. Ещё пара глотков – и бутыль опустела, а я перевела дух и прохрипела:
— Спасибо… Я ничего не поняла… Куда мы едем?
— Der er heller ikke nogen netværksmodulator? Et øjeblik, — сказал мужчина, дотронулся до виска, замер на несколько секунд, словно задумался, и на чистейшем русском сказал: — Не думал, что мне когда-нибудь понадобится нейродольметчер… Сын подарил дорогую и бесполезную игрушку, а вот поди ж ты… Ты русская? Откуда ты?
— Я из интерната неподалёку, — ответила я и прильнула к окну.
Снаружи мелькали деревья, плотной стеной обступая дорогу. Память предательски подводила, вызывая панический страх и чувство тревоги. Как я здесь оказалась? Почему я здесь?!
… Снежная пелена закручивалась вихрями, создавая неповторимый белый хоровод. Крупные снежинки, сбиваясь в стаи, слепили и дезориентировали, пробуждая навязчивые воспоминания. Глайдер стремительно спускался сквозь циклон, а из-под сиденья привычно поддувало. Воздушные трассы остались над нами, а где-то внизу на многие километры простирался занесённый пургой город, сдавшийся на милость победившей стихии.
Облачённая в матово-чёрный боевой комбинезон, я сидела на пассажирском сиденье и заряжала вторую обойму для дробовика. Осколочный, разрывной, осколочный, разрывной… Волосы были заплетены в хвост, устрашающая тактическая маска – поднята на лоб, а кобура с пистолетом – привычно пристёгнута к бедру. Меж моих коленей покоился оскаленный дробовик, с нетерпением ожидавший своего часа. Часа, когда он наконец сможет высказаться о наболевшем.
Неестественно напряжённый Марк крепко держал штурвал и вглядывался в белизну за обтекателем. Чувство необъяснимой тревоги одолевало и меня, примешиваясь к обыденно ноющему в затылке нейроинтерфейсу. Едва заметно зудел над ухом неуловимый комар сомнений, что-то казалось неправильным, и подспудно я чувствовала, что теряю контроль над ситуацией. Впереди нас ждала неизвестность. Наскоро составленный план операции не выдерживал критики – не было ни прикрытия, не считая «Виатора» в десяти километрах над головой; ни обстоятельного плана на случай, если что-то пойдёт не так. Надеяться мы могли только на себя, и всё, чем мы располагали – это эффект неожиданности…
— В последнее время я часто вспоминаю Каптейн, — нарушила я висящее тягостное молчание. — Как думаешь, могло ли всё случиться по-другому? Без всех этих убийств и насилия. Мне иногда кажется, что эти болота высосали из меня душу.
Защёлкнув обойму в дробовик, я принялась накручивать длинный толстый пламегаситель на конец ствола.
— Не знаю, Лиз, — задумчиво отреагировал Марк, не отрывая взгляда от приборов. — Не мы начинаем войны. Мы в них лишь участвуем, как заложники, и все войны кончаются без нашего ведома. На любой войне есть неизбежные жертвы – даже если это война твоя личная. Можно ли было спустить тварям с рук такие зверства? Я бы не смог, моя война после такого не кончилась бы. Так что, вернувшись туда и отомстив, ты поступила правильно. Я в этом уверен.
— Люди – странные существа, — сказала я, разглядывая белую круговерть за стеклом. —Думаешь, что дальше уже некуда. Что гаже уже и не придумать… Ан нет, люди вдруг снова находят, чем удивить.
— Я предпочитаю не думать про Каптейн, — поморщился мой напарник. — Те времена нелегко мне дались. Я потерял много отличных боевых товарищей и веру в людей.
— Но было ведь там у тебя и что-то хорошее? — с надеждой в голосе спросила я. — Дружба, боевое братство, твоя карьера…
— Которую я послал к чёртовой матери.
— А ещё наша встреча. — Я взглянула на него.
— Да, наша встреча, — кивнул он, и едва заметная улыбка пробежала по его губам. — Если бы не воля случая, не знаю, что бы ты нашла, кроме собственной погибели на этих проклятых болотах… Я иногда прокручиваю в памяти тот момент – когда захожу следом за тобой в этот мёртвый затхлый корпус…
Он прервался и сглотнул. Я очень редко видела его таким – подавленным, будто мигом постаревшим на несколько лет. Я протянула обтянутый черной материей мехапротез и взяла его ладонь в свою.
— Вспомни лучше пляж на Маджи Хаи – тот, что так вовремя вышел из-под воды. — Я мечтательно закатила глаза, словно пытаясь передать ему вызванное в памяти видение. — Белый песок под ногами, разноцветные кораллы, голубую воду… Крабораков, которых мы ловили под камнями, а потом отпускали…
— Но это всё было после, — вновь улыбнулся он. — А помнишь, как мы с тобой поехали автостопом по Пиросу? Папа меня после этого чуть не убил. Волновался за нас, бегал по соседям. А я, дурень, просто забыл взять с собой телефон.
— Знаешь, Марк, я очень рада, что ты заменил мне старшего брата, — сказала я. — Не уверена, стоило ли оно твоей карьеры, но я очень это ценю. Далеко не каждый может принять в свою жизнь совершенно постороннего человека и взять за него ответственность…
— Ты была совсем девчонкой, к тому же в трудной ситуации. — Он пожал плечами, глядя в белизну за стеклом. — Выбора у меня не было. Особенно, если учесть, что я на двенадцать лет старше тебя. Ещё немного – и ты сгодилась бы мне в дочери…
— И если учесть, что ты меня постоянно подкалываешь, злишь и бесишь. Тебе ведь это нравится, признайся.
— Конечно! — согласно кивнул он. — Именно для этого я и забрал тебя с собой на Пирос.
— Ну да, ну да, — покачала я головой, вспомнив обрывки его по-детски наивных сочинений. — И, наверное, поэтому ты писал мне в соседнюю комнату письма с признаниями в любви, а потом рвал их и выкидывал. Чтобы меня позлить.
Округлив глаза, он посмотрел на меня.
— Да, я всё знаю, — просто сказала я. — Тебе нужно было их сжигать, а не выбрасывать в мусорное ведро. Но я ни о чем не жалею, и тебе не советую. Мы же, в конце концов, повзрослели и притёрлись, нашли гармонию в виде деловых отношений, правда ведь?
Он не ответил. И я вдруг почувствовала то, что, наверное, постоянно чувствовал он – близость человека, с которым тебя связывают годы, проведённые вместе. Которого вожделеешь и любишь, но молчишь. Ни словом, ни делом стараешься не подавать виду, чтобы не разрушить что-то важное. Вы не вместе – только рядом, как брат и сестра. Ведь если перейти эту черту, вы уже не сможете работать друг с другом. Спокойную и профессиональную сосредоточенность вытеснят эмоции, переживания, а душу захлестнут волнение и страх за ставшего слишком близким человека. Нашим преимуществом было то, что мы не заплывали за эти буйки, но, похоже, этому постепенно приходил конец…
— Триста метров до входа в коллектор, — моментально переключившись, стальным голосом отчеканил Марк. — Готовься, на всё про всё у нас полчаса…
Казалось, эта часть города застыла без движения – за стеклом проплывали унылые стены многочисленных складов, корпусов и заборов, посеребрённые снежными заносами. Площадки и стоянки были покрыты сугробами, тут и там виднелись впавшие в зимнюю спячку грузовики, трактора и погрузчики. И никого, ни единой живой души – один лишь мечущийся ветер, пойманный в ловушку из кирпича и бетона.
… Босыми ногами я стояла на влажном кафельном полу. Холодный затхлый воздух пробирал до костей – на мне была лишь шёлковая ночная рубашка. Ржавая решётка густой паутиной армированных прутьев преграждала мне проход, а за ней в невообразимой дали таял единственный источник света в этом мрачном месте – белый прямоугольник дверного проёма. Я схватилась обеими руками за решётку и дёрнула раз, другой, третий… Решётка была непоколебима. Длинный коридор с высоким потолком всасывал в себя робкий свет, со всех сторон меня обступала тьма. Почти наощупь я прокралась вдоль решётки, проводя руками по щербатой арматуре в поисках какой-нибудь зацепки, чего угодно – большого отверстия, в которое могла бы пролезть, или шатающегося прута…
Ничего. Сплошная решётка незыблема, и на ту сторону мне не попасть. Резко обернувшись, я чуть не провалилась во тьму коридора, исчезающего впереди, и меня тут же пробрал озноб. Прижавшись спиной к ржавым прутьям, я напряжённо вслушивалась в тишину. Её нарушало лишь учащённое биение моего собственного сердца. Путь назад был отрезан, а впереди меня ждала непроглядная тьма. Мне вдруг показалось, что я была здесь раньше…
Тяжёлый метроном сердца отсчитывал удар за ударом, пока я собиралась с силами, и наконец мне удалось преодолеть оцепенение. Отпустив спасительную решётку, я стала робкими шагами продвигаться вперёд. Ничего не было видно, и я выставила руки прямо перед собой. Глаза постепенно привыкали к темноте, и теперь я могла различить по сторонам призрачные тёмно-серые стены…
С негромким шлепком босой ногой я наступила в какую-то жидкость, и мне вдруг стало не по себе. Жидкость была тёплой, вязкой, зыбкой; сквозь звенящую тишину до меня начинали доноситься едва различимые звуки, будто где-то едва слышно скрипели несмазанные металлические петли… Нет, это плач… Чей? Плач младенца… Это было похоже на плач крохи нескольких месяцев от роду, но я не могла определить направление – он как будто доносился сразу со всех сторон…
Поднимаю ступню, покрытую липкой массой и, стараясь унять дрожь в коленях, делаю ещё несколько шагов. Шлепки эхом разносятся по коридору, обе ноги вязнут в едва тёплой массе, покрывающей пол сантиметровым слоем. Становится словно бы светлее, и через секунду я понимаю, почему. Вдоль стен коридора лежат продолговатые, накрытые белыми простынями тюки. Ровные ряды белёсых мешков, едва различимых во тьме. Это они, они вернулись за мной!
Вскрикнув, я оборачиваюсь, чтобы убежать и с размаху натыкаюсь прямо на массивную решётку. Она что, преследует меня?! С той стороны всё та же всепоглощающая тьма – светлого дверного проёма больше нет, но я судорожно хватаю и в отчаянии дёргаю металлические прутья. Лязг дрожащего металла оглушает, ошеломляет, но эха нет – коридор глотает его прямо так, не жуя. Сзади раздаётся тихий задумчивый голос:
… — Нет ни меня, ни тебя… Мы теперь плод чьего-то воображения…
Я оборачиваюсь и в ужасе закрываю руками рот, подавившись собственным криком. В паре метров от меня, не касаясь земли, в воздухе висит рыжеволосая Аня. Тело её испускает слабое свечение, голова безвольно свешена на бок, а в животе зияет чёрная рана. Из-под разодранной окровавленной кофточки на пол с глухим стуком капает кровь. Она поднимает голову, улыбается мне одними губами и, поманив за собой рукой, мягко разворачивается и плывёт прочь, едва подсвечивая лежащие вдоль стен накрытые белыми простынями недвижимые тела.
Я должна идти. Я ни о чём не думаю – ведь если думать, можно тут же сойти с ума. Я просто должна идти, и я иду вслед за ней, шлёпая босыми ногами по полу, покрытому ровным слоем крови, мимо аккуратно уложенных тел – лишь бы не оставаться здесь, в темноте.
За монотонными шагами вслед за призраком я теряю ощущение времени, как вдруг Аня растворяется в воздухе, а руки мои натыкаются на влажную каменную стену. Обернувшись, я вновь вижу прямо перед собой всё ту же решётку, которая отрезала меня от тёмного устланного мертвецами коридора в тридцатисантиметровом клочке пространства. С той стороны решётки стояла Вера и глядела на меня грустными-грустными глазами. На ней рабочая роба, волосы заплетены в небрежный хвост. Вера, ты ведь жива, правда?!
— Верочка, я что-нибудь придумаю! — Я просовываю руку сквозь прутья решётки, чтобы коснуться подруги, но никак не могу до неё дотянуться.
— Нет, ты ничего не придумаешь. — Она снисходительно улыбается и качает головой. — Не смогла тогда, не сможешь и сейчас.
— Я смогу, я исправлю всё! — Меня накрывает волна отчаяния, слёзы брызжут из глаз. — Только дайте мне вернуться назад!
— Ты же знаешь, что ничего невозможно вернуть, — сказала Вера. — Время движется только в одну сторону.
Силуэт её задрожал, покрылся рябью, словно осенняя лужа на холодном ветру. Вера начала таять, и через секунду последние клочья серого тумана растворились в воздухе.
— Я подвела вас всех! Подвела! — Не в силах больше держаться на ногах, я сползла по решётке на колени – прямо в кровавую лужу. — Простите меня! Если можете, простите!
Тело моё сотрясали рыдания, а коридор наполнялся шёпотом многочисленных голосов, раздающихся из-под белой материи. Всё громче, громче…
— Заверши начатое… Сделай это… Мы ждём тебя… Заверши… Иди вслед за нами… Мы встретимся на другой стороне…
Открыв глаза, застланные влажной пеленой, я увидела прямо перед собой в луже крови свёрток пропитанной алым материи. Машинально взяла его, взвесила в руке. Всхлипнув, прошептала:
— Я всех вас подвела… Я должна была быть с вами, но вместо этого пыталась всех позабыть…
Дрожащими руками я размотала лезвие ржавого скальпеля, зажмурилась, и, отведя его в сторону, с силой дёрнула на себя…
* * *
Вскочив, я ошалело таращусь в пустоту. Сердце бешено колотится, скомканное одеяло лежит в стороне, а глаза обжигает едкая соль. Провожу рукой по животу – крови нет… Снова этот сон. В который уже раз этот ненавистный сон, в котором я проживала ночь за ночью – каждый раз будто впервые…
… — Дядя Ваня, отзовись…
Мы только что миновали широкую дамбу, усеянную мостовыми кранами. Глайдер нёсся в метре над поверхностью ледяного покрова необъятного водохранилища, вздымая позади себя кипенный вихрь. Погода не подкачала – метель колотила по обшивке, лезла в микроскопические щели, завывала прямо в салоне, а порывы ветра швыряли машину, так и норовя опрокинуть её набок. Видимость стремилась к нулю, Марк выжимал из двигателей максимум, а я переключала частоты, пытаясь поймать наш канал. Наконец-то приёмник ответил:
— Припорошило вас снежком-то, поди? Как успехи с «Книгой»? Стоит оно потенциального пожизненного срока?
— Она тут. — Я машинально положила руку на сумку меж сидений. — Но пришлось немного пободаться. На нас спустили всех собак, так что забирай-ка ты нас побыстрее… Кстати, где вы сейчас?
— Примерно… Километрах в двухстах к югу от города. Я выйду вам наперерез, где водоём сужается в речное устье, оттуда уйдём на юг. Отбейтесь пока от преследователей. Конец связи.
Коммуникатор замолк, а я пробормотала:
— Отбейтесь, говорил он…
Кинула взгляд на приборную панель, где по сенсорному дисплею поверх карты местности медленно ползли точки – наш глайдер располагался в самом центре композиции, сдвигаясь на юго-запад, а с северо-востока к нему довольно бодро приближались три отметки покрупнее. У нас была небольшая фора, но она стремительно таяла.
— Нет, это дохлый номер, — проронил Марк. — Полтора километра – и продолжает сокращаться. На нашем ведре против гвардейских «Бульдогов» мы гонку вряд ли выиграем…
— Значит, будем отбиваться…
Я пошарила за спиной – предусмотрительно взятый на вылазку рельсотрон лежал там, где я его оставила – прямо за сиденьем. Тяжёлый чёрный кожух электромагнитной винтовки оказался у меня в руках, я выудила длинный ствол и принялась за сборку оружия. Разгонный блок со щелчком встал на место, разъëмы пары силовых кабелей вошли в пазы. Ствольная коробка приняла в себя обойму с полуторасантиметровыми шариками, щёлкнул тумблер питания, и едва заметный свист заряжающихся конденсаторов утонул в шелесте набегающих порывов ветра.
Через несколько секунд индикатор заряда заполнился до максимума.
— Держи ровнее, Марик, — пробормотала я. — Сейчас будет сквознячок…
Места в салоне планера едва хватило, чтобы развернуться с массивной пушкой наперевес. Надвинув тактическую маску на глаза, я вскарабкалась на сиденье и стала всматриваться в белую круговерть позади нас. Сканер не мог дать хороший фокус, то и дело теряя смодулированные силуэты боевых машин преследователей, но я смогла зацепиться за примерное положение и векторы движения военных гравилётов – они не маневрировали, очевидно, не ожидая от нас никаких сюрпризов.
— Тысяча метров! — выпалил Марк.
Я аккуратно приопустила рукоять двери, створку снаружи ухватила невидимая сила, и в образовавшуюся щель ледяной ветер тут же принялся наносить колючую снежную крупу. Просунув ствол в просвет, я упёрла приклад в плечо и прильнула к прицелу. Захват сканера метался, выискивая цель. Наконец, секундная фокусировка – лёгкое движение стволом на упреждение, и палец сгибается на курке. Хлопок пневматического ускорителя – и разогнанный рельсами снаряд срывается в белизну. Отдача вдавливает приклад в плечо. Несколько секунд зарядки конденсаторов – и снова выстрел. И ещё…
— Семьсот метров! Как там у тебя?
Молчу, не отвечаю. Неясно, сколько раз и куда я попала – по сути, это была стрельба вслепую, – но сканер показывал смещение силуэтов с оси движения, и теперь их было два – один из бронелётов, судя по всему, выбыл из гонки, ушёл вверх, и расстояние между нами перестало сокращаться. Сквозь свист ветра я услышала выкрик Марка:
— Лиз, они берут нас в клещи!
— Вижу я, не ори… Были бы понаглее – давно бы уже нас смяли. В полиции одна молодёжь…
— Думаю, ты просто не успела их как следует разозлить, — парировал Марк.
Медленно отклоняюсь влево, ведя на кончике ствола обходящий нас гравилёт – его силуэт уже вполне неплохо различим среди помех. Куда-то в середину проёма… Огонь! Рельсотрон хлопал, отправляя в полёт увесистые шарики.
— Двести метров! — сообщил Марк. — Справа по ходу движения!
Разворачиваюсь и вижу чёрный силуэт массивной машины, проступающий через белоснежную завесу. Делаю выстрел и слышу резкие хлопки ответного огня с той стороны. В бок глайдера стучат одиночные пули. Рефлекторно прижимаю приклад рельсотрона к плечу в ожидании зарядки конденсаторов с одной только мыслью: «Лишь бы не миниган!» Ещё несколько шариков отправляются в тусклое красноватое пятно, и огонь прекращается – похоже, стрелок выбыл из игры.
А с той стороны, из-за вцепившегося в штурвал Марка и слоя стеклопластика к нам стремительно приближался второй гравилёт. В темноте грузового отсека засверкали вспышки, тяжёлая махина резво подскочила и оказалась почти перед глазами. Треснуло стекло, Марк вскрикнул, прикрыв лицо рукой, и дёрнул штурвал на себя. Меня вжало в сиденье, а «Шинзенги» с гулом устремилась почти отвесно вверх.
— С-сука, попали в меня… — Марк, шипя, держался за бок.
Волевым усилием он выровнял глайдер, который теперь ощутимо болтало. Сквозь пулевые отверстия в борту свистел ветер, по всей машине шла вибрация – неужели двигатель повредили? Мы так долго не протянем! Дядя Ваня, где же ты, беса тебе под ребро?!
Выругавшись в голос, я включила рацию:
— Дед, ты долго там будешь копаться, как жук в навозе?! Нас расстреливают в упор! Сейчас на таран пойдут!
Жужжа и свистя, коммуникатор сообщил:
— Я на подходе, держитесь! Одна минута.
Подняв дверь, я наполовину высунулась в пургу, пытаясь разглядеть гравилёт внизу. Он поднимался вслед за нами, и ещё пяток выстрелов не дали ощутимого эффекта. Неожиданно, резко нарастая и забивая собой пространство, воздух наполнил громогласный рокот. Позади расплылась гигантская крылатая тень, и, заслонив собой небо, пронеслась прямо над головой. В салоне с утроенной силой забушевала снежная заверть, у меня заложило уши, и я едва не вывалилась наружу, вытянутая цепкой морозной лапой. Дверь хлопнула, радио задребезжало:
… Я сидела в чёрном кожаном кресле в центре просторной гостиной на девятом этаже единственного девятиэтажного здания Олиналы и ждала появления человека, который должен был дать мне работу. Рядом, в таком же кресле, заметно нервничая, сидел Марк и задумчиво грыз ногти. Полчаса назад в этот зал апартаментов класса люкс нас пустил молчаливый дворецкий, тихо растворившись затем в бесконечных коридорах здания. В углу тикали старинные вычурные часы с маятником. Ожидание затягивалось.
— А если он не придёт? — негромко спросила я.
— Тогда он бы не согласился встретиться.
— Ну, всякое бывает, могли же у него планы поменяться… Может, пойдём отсюда?
— Ещё чего! — возмутился Марк. — Мне больших трудов стоило выбить эту встречу, так что будь добра, потерпи.
Тик-так… Тик-так… Я встала и подошла к широкому панорамному окну. Будто заводные игрушки, далеко внизу по освещённым улочкам ползли редкие машины, а линию горизонта озаряли алые всполохи уходящего дня. С каждой минутой этот визит всё более казался мне неудачной затеей.
— Мы могли бы помогать дяде Алехандро с фермой и неплохо жить. Как считаешь, Марк?
— Мы и так ему помогаем, — всплеснул руками он, — но я тебя уверяю – как только это из помощи превратится в твою работу, ты завоешь от тоски… Слушай, я понимаю твою нерешительность, но отступать уже некуда и незачем. Давай уж доведём это дело до конца…
За дверью раздался мерный стук металлических набоек по паркету, и внутри меня словно сжалась пружина. Я обернулась. Вот-вот, уже сейчас… Дверь открылась, в помещение тенью вошёл давешний дворецкий, пропуская высокого и немолодого уже мужчину в строгом сером костюме с аккуратной тёмной, начинавшей седеть шевелюрой. Дворецкий исчез, а мужчина, приветливо улыбнувшись, бархатным баритоном произнёс:
— Марк, приветствую. Елизавета, очень рад вас видеть. Прошу прощения за задержку, нужно было уладить кое-какие дела. Прошу вас, располагайтесь поудобнее.
Процокав дорогими матово-чёрными ботинками через зал, он устроился на диванчике напротив нас и уложил ногу на ногу. Пока я усаживалась в привычное уже кресло, он внимательно разглядывал меня острыми пронзительными глазами – такими же серыми, как его костюм. Переведя взгляд на Марка, в продолжение какого-то уже состоявшегося ранее разговора он сообщил:
— Рамон дал рекомендацию, но я всё же спрошу при всех. Марк, ты уверен, что у нас не будет проблем?
Тот замотал головой и протянул:
— Не-е-ет, конечно же нет! Она абсолютно надёжный человек, и я доверяю ей больше, чем себе самому. Нет, себе я, конечно, тоже доверяю, но не до такой степени.
— Что ж, рад слышать… Елизавета, вас уже посвятили в подробности?
— Нет, я ничего не знаю, — развела я протезами. — Кроме того, что мы сейчас проводим… собеседование, что ли…
Незнакомец кивнул головой и начал без предисловий:
— Я наслышан о вашем нелёгком прошлом и о… порогах, через которые вам довелось переступить. Поэтому считаю, что вы справитесь. — Он сцепил руки и подался вперёд. — Суть в следующем… Случаются ситуации, когда хорошие люди попадают в беду по вине плохих. Но на плохих людей не всегда получается найти законную управу, а в некоторых случаях правосудие и вовсе бессильно. Ведь система многосложных законов что дышло – куда повернул, туда и вышло. Само собой, не без помощи высокооплачиваемых специалистов, давно уже обменявших честь и совесть на диплом юриста… Именно для таких ситуаций нам нужен человек, который станет ночной совой, вестником смерти. Которого не остановят его принципы, библейские установки и разного рода предубеждения.
— Вы хотите, чтобы я… выполняла работу вместо полиции? — Я старалась не подавать виду, но внутри всё сжалось. Произнесённое слово «смерть» отскакивало от стенок разума, словно волейбольный мяч, не желая быть схваченным и переваренным, обдуманным.
— Нет. Полиция будет делать свою работу, а мы – свою. Буду честен – у тебя в рукаве целый ворох козырей: миловидное личико, мнимая беззащитность, умение убивать и титаническое упорство… Если, конечно, Марк не преувеличил твои таланты.
Я смотрела в пол, на лакированные паркетные доски. Умение убивать… Когда Марк предложил мне встречу с будущим работодателем, я ожидала чего угодно – попрошайничество, воровство, подделку документов, взломы сейфов, кражи… Но наёмный убийца? Нет, наверное, это слишком даже для меня… Я подняла взгляд на незнакомца. Он очень серьёзно смотрел прямо мне в глаза. Он ждал ответа – и принять мог только один единственный.
— А если я откажусь? — тихо поинтересовалась я.
— Боюсь, в этом случае не получится сделать вид, что этого разговора не было.
— Значит, без вариантов?
— Альтернативы есть, но все они ведут в никуда.
Человек выжидающе смотрел на меня. Вот она – моя дорожка, выстланная красным кирпичом ещё до того, как я вошла в этот зал. Мне осталось лишь сделать шаг вперёд. Неуверенность боролась во мне со страхом навсегда остаться на обочине жизни. О более мрачных вариантах не хотелось даже думать.
В памяти вдруг всплыл треск ночных сверчков и железный створ ворот. Сквозь щель я видела серую спину доктора Хадсона, стоявшего, уперев руки в бока. Ворота задвинулись, отделяя меня от него и остальных моих друзей, отсекая от меня ещё один кусок моей жизни…
— Я согласна, — твёрдо сказала я.
— Превосходно, — удовлетворённо заключил незнакомец и поднялся. — Я уверен, что вместе мы сможем принести пользу обществу и друг другу. Позвольте, я вас провожу.
Мы покинули помещение. На пороге апартаментов мужчина пожал руку Марку и мне, ничуть не смутившись металла, заменившего мне кожу, после чего сообщил:
— Моё имя – Альберт. Лиза, если тебе нужна будет помощь, не стесняйся обращаться напрямую ко мне. Завтра за тобой приедет мой человек, и вы начнёте подготовку к работе…
* * *
Пикап мчался по шоссе на восток, в сторону дома.
— И давно полиция сотрудничает с убийцами? — спросила я, повернувшись к Марку.
… Мне не спалось. Чтобы развеяться и убить время, я прошла ещё один раунд боевой симуляции, после чего выбралась в коридор. Из каюты дяди Вани раздавались незнакомые голоса, через дверной проём на протянувшийся вдоль коридора пёстрый ковёр падали мерцающие отсветы голопроектора. Заинтересовавшись, я подошла поближе и заглянула внутрь.
Дядя Ваня монументально расположился посреди комнаты, профессор Мэттлок сидел подле него в мягком кресле. Напротив дальней стены торчащим из потолка излучателем на полкомнаты выводилась объёмная проекция какого-то старинного фильма. Я тихо подкралась, аккуратно присела на подлокотник кресла рядом с Мэттлоком и присоединилась к просмотру.
Сцена была в разгаре. Женщина со свечой в руке растерянно отступала в темноту, а человек в очках и смешном старомодном парике недоумённо воскликнул:
… — И ты не нашёл ничего лучше, чем сказать это на суде?
Взволнованный длинноволосый усач в белой рубахе и жилете беспокойно метался по комнате, словно загнанный в угол зверь, и силился объяснить что-то окружающим:
— Ну причём здесь суд? Мне было важно сообщить об этом людям, и я это сделал… Ну, куда же деться от фактов? Ну не идиоты же мы, чтобы отказываться от лишнего дня в году! Томас! Ты доволен, что у нас появилось тридцать второе мая?
Пожилой Томас поморщился и покачал головой:
— Вообще-то не очень, господин барон… Первого июня мне платят жалованье.
Барон застыл, будто поражённый молнией, и с горькой улыбкой, полной разочарования, пробормотал:
— Ты не понял… Вы рады новому дню? — повернувшись к играющим неподалёку в карты работягам, вопросил он.
— Смотря на что падает. Если на воскресенье, то это обидно. А если на понедельник? Ну зачем нам два понедельника?..
Я хмыкнула. Мне нравились фильмы двухвековой давности, которые иногда ставил дядя Ваня – особенно в трёхмерной обработке. У старика была целая фильмотека, и меня всегда удивляло – откуда он их достаёт? Неужели подобные вещи остались ещё где-нибудь, кроме запечатанных и отключенных за ненадобностью казённых цифровых архивов?
Внезапно я услышала шёпот в собственной голове:
«Соприкосновение… Оно нужно тебе…»
Какое соприкосновение? Опять шутки Мэттлока?
«Оно ждёт тебя… Иди к нему…»
Я украдкой посмотрела на профессора – он был увлечён просмотром фильма и, казалось, не замечал ничего вокруг. Дядя Ваня вопросительно повернул в мою сторону механическую голову, а харизматичный голографический усач тем временем прошагал через комнату и обратился к своей обескураженной спутнице:
… — А ты, Марта? Ну ты-то понимаешь, что я прав?
Заплаканная девушка остановилась на полпути к выходу из комнаты.
— Извини, Карл. У меня всё перепуталось в голове. Наверное, ты прав. Я плохо разбираюсь в расчётах. Но нас уже не обвенчают – это я поняла. Я ухожу. Не сердись, милый. Я устала…
«Иди к нему… Томас…»
Томас? Я наконец поняла – мой собственный голос в голове выражал мысли, которые думала не я. Это был Томас, и он звал меня. Джангалийская гусеница вступила со мной в контакт! Я легонько тронула Рональда Мэттлока за плечо:
— Профессор, я могу зайти в вашу каюту?
— Да-да, конечно, там открыто, — рассеянно ответил археолог, не отрываясь от просмотра.
Я бесшумно поднялась и направилась в каюту Мэттлока. Дверь отворилась, и среди скромного быта профессора я увидела Томаса, который расположился прямо в изголовье кровати. Существо выжидало, не отрывая от меня взгляда своих синих блюдец.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — спросила я.
Оно слегка наклонило голову, по омутам глаз пробежала рябь.
— Я не понимаю, — развела я руками.
«Соприкосновение… Нужно соприкосновение…»
Приподнявшись на паре рядов задних лапок, оно подалось в мою сторону. Соприкосновение, значит? Надо просто дотронуться до него? Как в прошлый раз. Надеюсь, профессор прав, и в этот раз я не проглочу собственный язык в каком-нибудь приступе…
Я аккуратно присела на кровать, с опаской протянула руку к гусенице, навстречу выпущенному в мою сторону желтоватому усику, и зажмурилась, готовясь снова потерять сознание. Уж в этот раз я буду готова к любому повороту событий и хотя бы отключусь прямо на кровати. Усик и рука неумолимо сближались…
Непроглядная тьма обжигающе полыхнула прямо в закрытые глаза…
* * *
Тело стало лёгким, невесомым, а вокруг воцарилась совершенная, идеальная тишина. Собравшись с духом, я досчитала до пяти и разомкнула веки.
Синее ночное небо было щедро усыпано целыми горстями чужих созвездий. Неподвижные, как застывшее дыхание, продолговатые шлейфы туманностей протягивались вдоль небосклона, источая нежно-голубое сияние, а далеко-далеко внизу расстилалась бескрайняя изумрудная гладь. Она изгибалась, сводилась аркой вслед за искривлением поверхности планеты, уходя за горизонт, а между небом и землёй, неторопливо и вальяжно вращаясь, прямо в воздухе парили огромные пурпурные обломки острых скал.
Я стояла на одном из таких обломков, утопая босыми ногами в синем ворсистом мху. Поверхность планеты отсюда казалась недосягаемой, какой-то призрачной, а воздух был безвкусным и бесцветным. Нет, не так. Воздуха просто не было, потому что я не дышала. Тут же накатила паническая волна, и мне огромного труда стоило осознать, что я нахожусь во сне. Я ущипнула себя. Ничего не произошло. Похоже, это даже не мой сон…
Чуть поодаль резвилась пара небольших странных зверушек. Почему-то они напоминали мне собачек какой-то комнатной породы, однако у них не было ушей, вместо двух задних лап была всего одна, а вся мордочка представляла собой один большой чёрный фасеточный глаз. Они гонялись друг за другом по полянке, меж торчащих из мха цвета индиго длинных извивающихся стеблей с огоньками на концах, словно светящихся улиточьих глаз.
Меня обдало порывом ветра – и пришёл звук. Он хлынул со всех сторон – протяжно запели далёкие туманности; низко заговорил ветер; забавно повизгивали и похрюкивали зверушки, нарезая круги вокруг меня; и мимо, почти на расстоянии вытянутой руки с утробным гулом проплыло огромное скатоподобное существо с длинным хвостом. Крылья создания медленно поднимались и опадали, оно удалялось вниз, к поверхности планеты.
… — Слишком медленно! Давай ещё!
Рамон в стойке стоял напротив меня, готовясь отразить удар. Он явно сдерживал себя, словно сжатая стальная пружина. Дай только волю – пружина разожмётся, и тогда лучше не попадаться ей на пути. Я делаю движение – и моментально оказываюсь на земле. Рамон, словно тигр вокруг добычи, нетерпеливо обходит меня и кричит:
— Полный шаг, подшаг к ноге и бедром докручиваешь! Поехали заново!
Вскакиваю, делаю выпад, он молниеносным движением уворачивается и оказывается позади меня.
— Доворачивай бедро! Таз – бедро – и докручивай!
Ещё один выпад – он отбивает мой удар, и я снова лечу на усыпанную опавшей хвоей землю. Протянув руку, Рамон помог мне встать и уже совершенно изменившимся, спокойным голосом произнёс:
— Отдохни пять минут, потом продолжим.
Я села на пенёк и жадно припала к горлышку полупустой бутылки с водой. Пот струился по телу ручьями, дыхание было тяжёлым и порывистым, от жары кружилась голова. Болело всё тело. Каждая мышца, каждый сустав горели огнём. Кроме механических рук и ног – они не знали ни боли, ни усталости, оставаясь безразличными к агонии плоти. Только они всегда, в каждую секунду были готовы к любому повороту событий…
С того момента, как я вышла из больницы, прошло почти четыре месяца. Шесть дней в неделю каждое утро я исчезала из дома и появлялась только под вечер. Преодолевая боль, я целыми днями бегала, прыгала, подтягивалась, отжималась и метала снаряды, обучая своё биологическое тело гармонии с механикой и приводя себя в надлежащую форму. Иногда на несколько дней мы уезжали далеко на север, в обширный подлесок, где Рамон, не щадя ни меня, ни себя, гонял меня по заброшенному лесному полигону и натаскивал в боевых искусствах различных стилей.
Не привязываясь к какому-то конкретному, что-то он давал из карате, что-то – из муай-тай, но его излюбленным стилем был русский армейский рукопашный бой, и вся эта сборная солянка была замешана на глубокой философии карате. Сегодня я, если можно так сказать, отдыхала – дни, когда мы практиковали карате сразу после десятикилометрового забега, были сравнительно лёгкими.
Рамон, несмотря на свою весьма плотную комплекцию, был быстрым и очень гибким. Движения его были хлёсткие и едва заметные глазу, и поймать его мне удавалось очень редко… Он возник из-за дерева, как будто из ниоткуда, и встал напротив меня.
— Ты пойми, противник не даст тебе времени сообразить. Тебе нужно не сцепиться с ним, а нейтрализовать максимально быстро. Раз – и он выключен! Если атака не удалась сразу – выходишь из зоны контакта. Отдышалась?
Грудь до сих пор сдавливала нехватка кислорода, но я кивнула и поднялась, прошла несколько шагов и встала в стойку.
— Теперь – атака-двойка, — зычно скомандовал наставник. — Подставляешь руки, голова защищена. Левой, правой и назад. Поехали!
Подскакиваю, левой, правой, Рамон отбивает оба удара, резко даёт мне ногой под колено – и я снова повержена. К горлу вдруг подступил ком от обиды и злости, а наставник оглушительно заорал над самым ухом:
— Двигайся! После атаки – полноценный машинальный рывок назад! Голову не забывай прикрывать!
Зажмурившись, я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы подавить рефлекторное желание сбежать. Рамон всё это время терпеливо выжидал. Наконец, я вернулась на позицию, хрустнула лопатками и вновь встала в стойку…
* * *
… Прислонившись спиной к облицованной камнем стене, я сидела на небольшом раскладном стульчике в пяти метрах от входа в первоклассный отель в самом центре Ла Кахеты, за многие сотни километров от родного дома. Вновь далёкая столица, где я когда-то получила аванс – возможность двигаться, – обступала меня со всех сторон. На мне была старая коричневая хламида, грязные рваные кроссовки и стёртые в заплатках джинсы. В металлических пальцах я сжимала бумажный стаканчик из-под кофе и понуро глядела вниз, на брусчатку, на фоне которой мелькали начищенные ботинки, туфли на высоком каблуке, сапоги, ботильоны, спортивные кроссовки…
Люди сновали туда-сюда, деловито спеша по своим делам. Изредка в стаканчик с лёгким звоном падала очередная монетка. Сегодня было негусто, но на кофе мне уже хватало.
В десятке метров от входа был припаркован огромный чёрный лимузин, позади него стояли два больших внедорожника сопровождения. Рядом с машинами с ноги на ногу переминался крепкий охранник в костюме, чёрных очках и с коммуникатором за ухом. Ещё двое стояли у самого входа в гостиницу.
Я встала, сложила стульчик и прислонила его к облицовке. Согбившись, медленно поковыляла в сторону входа в здание, где возле двери застыл пожилой молчаливый консьерж в сине-бордовом мундире. Я подняла на него жалобный взгляд больших влажных глаз из-под капюшона, с еле слышным позвякиванием тряхнула стаканчиком и тихо спросила:
— Можно мне к кофемашине? Знобит… Согреться очень хочется…
Оба охранника пристально смотрели прямо на меня, а лицо консьержа брезгливо искривилось. Было видно, как борется в нём желание прогнать попрошайку с сочувствием к калеке. Второе победило, он повернулся к мордоворотам и произнёс:
— Всё нормально, эта побирушка тут уже две недели околачивается, — и следом уже мне с явным недовольством в голосе: — Давай, только быстро. Тебе нельзя показываться на глаза уважаемым людям.
— Спасибо большое, вы очень добрый человек…
— Всё, иди, не мельтеши тут.
Я проковыляла в светлый вестибюль гостиницы. За стойкой пухлая и разодетая, словно попугай, женщина-администратор молча встретила меня неодобрительным взглядом из-под бровей. Уже отлично знакомая мне бежевая кофемашина стояла за углом, в самом начале коридора, куда я и направилась – нарочито медленно, подволакивая ногу. Высыпав мелочь в механическую ладонь, я стояла возле аппарата и считала монетки, краем глаза украдкой поглядывая в сторону. Вот охранник, обходивший коридор, потерял ко мне интерес, развернулся и зашагал в обратном направлении. Пора!
… Лучи пополуденного солнца серебрились в заснеженных шапках, укрывавших острые горные пики. Лёгкие утренние перья облаков растворились без следа, небо было чистым и ясным, и я наслаждалась полётом, вдыхая полной грудью морозный воздух через фильтр шлема. Смягчая нервные импульсы, терморецепторы рук кричали мозгу об ощутимо отрицательной температуре воздуха, но меня это совсем не беспокоило – я чувствовала себя неуязвимой на этой высоте.
Далеко внизу показался едва различимый, присыпанный снегом силуэт «Виатора». Он сливался с местностью и отсюда был похож на занесённую лесную поляну необычной формы – одну из многих сотен таких же полян, скрытых меж горных хребтов, у кристальных озёр и вдоль юрких речушек…
Спустившись вниз, я аккуратно закатила гравицикл в раскрывшийся шлюз и погасила двигатели. Насвистывая одну из тех забавных бравурных мелодий, которые любил дядя Ваня, вытащила из багажника пакет с покупками и прошагала в кают-компанию. Дядя Ваня, профессор и Марк сидели за столом. На одной ноге я сделала изящный оборот вокруг своей оси и поинтересовалась:
— Как вам моя обновка? Пуховичок отличный, в нём не холодно и не жарко, а ровно так, как нужно!
Мою беззаботность встретила гробовая тишина.
— Лиза, мы как раз ждали тебя, — проигнорировав мою реплику, прожужжал Ваня. — Присаживайся, нам нужно кое-что обсудить.
Я кинула пакет на диван, устроилась на одном из свободных мест, стукнула об стол пару смартфонов и восхищённо ткнула в них пальцем.
— Видали? Вон чего нашла – вернулась старинная мода на сенсорные телефоны. Тут, в горах, это лучший способ связи, а эти номера – предоплаченные и анонимные, так что нужно очень постараться, чтобы вычислить нас.
Дядя Ваня, не обратив никакого внимания на телефоны, сообщил:
— Мы получили послание от заказчика. Посмотри и скажи нам, что ты об этом думаешь.
Он вытянул откуда-то планшет и положил его передо мной. «Вы отлично поработали! Жду в ответном письме ваши координаты, после чего вышлю группу вам на подмогу». Вроде ничего необычного.
— Вроде ничего необычного, — пожала я плечами. — Кратко и по делу.
— Отлично. — Дядя Ваня постучал манипулятором по столу. — А теперь давай поразмыслим. Мы сидим здесь, без связи, придавленные к земле флотскими поисковиками. Как только мы взлетим – нас либо посадят и возьмут на абордаж, либо ликвидируют на месте, и заказчику об этом известно. Никто в здравом уме не станет объявлять войну Конфедерации ради того, чтобы вытащить нас отсюда, а значит, та группа, которую к нам хотят прислать «на подмогу», в лучшем случае просто заберёт артефакт, оставив нас здесь, а в худшем… В худшем – и чего похуже.
— Деда, откуда такой пессимизм? — вопросила я.
— А вот откуда. Наш заказчик работает на «Базис», крупную организацию в верхах – если угодно, тайное правительство… Не спрашивай, я успел навести справки. Если тебе, Лиза, что-то неизвестно, это не значит, что об этом не знают другие. И тот самый номер, который ты используешь для связи – пять нулей, две двойки, семь, четыре, семь… Даже ребёнок разгадал бы этот ребус!
Я попыталась вызвать перед глазами привычную цифровую панель. Не получилось, я схватила один из купленных телефонов и вывела панель набора на экран. И в голове что-то щёлкнуло. Это было так очевидно, что приводило в смятение. Последние пять цифр легко складывались в слово «basis». И почему я раньше не обратила на это внимание? Может, потому что это было уж чересчур выпукло и очевидно?
Дядя Ваня тем временем продолжал:
— «Базис» десятилетиями держит руку на пульсе всей Конфедерации, вмешиваясь в экономические и политические процессы там, где нужно, с помощью финансовых корпораций, общественных институтов, управляемых правительств… Экономические кризисы, перевороты, спецоперации… Перечень методов можно долго продолжать. Эти люди не станут играть в бирюльки, и, если учесть, что мы навели много шороху и в определённой степени скомпрометировали себя, мы для них теперь – токсичный актив.
— Да, засветились конкретно. — Я подняла брови и вздохнула. — И что теперь будет?
— Ту часть «Книги», что мы упустили, ищет боевой отряд «Интегры», с которой у «Базиса» с недавних пор очень плодотворные и взаимовыгодные отношения. Моё предположение следующее: как только заказчик узнает, где мы находимся, эта самая «Интегра» пришлёт к нам гостей за второй частью…
Воцарилась тишина. Я много слышала про «Интегру», но встречаться с её представителями не доводилось. Этот высокотехнологичный преступный синдикат был признан террористической организацией номер один на уровне Конфедерации. Он принимал на себя ответственность за самые масштабные и кровавые теракты от Везена до Кассиопеи – взрыв орбитальной платформы над Циконией в системе Глизе-832, унёсший жизни двадцати тысяч человек… Столкновение межзвёздного круизного лайнера «Полярис» с грузовиком, полным горной породы – ещё двенадцать тысяч… Крушение автоматического газодобытчика над Юпитером – жертв нет, за исключением вахты синтетиков, но ущерб оказался настолько велик, что «Система-Ресурс» просто отказалась вешать второй добытчик на орбиту…
Список был обширным, и с периодичностью в несколько месяцев новостные ленты неизменно вспыхивали очередной крупномасштабной трагедией.
— Ну ты и нагнал страху, дядя Ваня, — нарушила я тягостное молчание.
— Девочка моя, если бы я из раза в раз не предполагал самое худшее, меня бы давно уже не было в живых.
Я легонько стукнула ладонью по столу.
— Тут неподалёку я заприметила тихий посёлок, где мы сможем переждать, если что-то пойдёт не так…
Обычно молчаливый профессор Мэттлок интеллигентно прокашлялся.
— Предлагаю не сдавать им сразу все наши козыри. Можем дать ему координаты корабля. Мы с Иваном останемся здесь, а вы с Марком возьмёте «Книгу» и отправитесь в посёлок. Связь, как Лиза верно подметила, будем держать по мобильному телефону. Если что-то пойдёт не так, мы дадим вам знать, и у вас будет некоторый запас времени…
… Пустую и безлюдную строительную площадку давным-давно забросили. В углу огромной грудой были беспорядочно свалены бетонные блоки, в стороне ржавел разобранный до костей грузовик, а в самом центре на широких рельсах дремал гигантский жёлтый облезлый кран. Его стрела с безвольно висящим тросом едва покачивалась на ветру, нависая над полусгнившим складским корпусом, который так и не достроили за ненадобностью – фабрика микропроцессоров, которую здесь возвели почти сразу после третьей волны переселенцев, довольно скоро была скуплена на корню одной из межпланетных корпораций и обанкрочена. Теперь эта корпорация монополизировала весь рынок микроэлектроники на Пиросе и давила любое местное начинание в отрасли импортом, взятками, а то и обычным рэкетом…
Я остановила чёрный безликий седан посреди площадки, выбралась из-за руля и открыла багажник. Заметно вздрогнув, из багажника на меня смотрел человек. С животным страхом смотрел единственным широко раскрытым глазом – второй заплыл синеватым кровоподтёком. Человек силился что-то сказать, но его рот был надёжно перемотан тряпкой, служившей кляпом, руки – скованы магнитными наручниками, а некогда белая накрахмаленная рубашка – разодрана и испачкана в крови.
— Узнаёшь это место? — негромко спросила я.
Мужчина пробежался непонимающим взглядом единственного глаза по мне, затем – по тёмному каркасу здания, возвышавшегося позади меня.
— Хотя куда тебе… Для вас ведь это всего лишь цифры в отчётах…
Схватив за шиворот, я выволокла его наружу и вынула из-за пояса пистолет.
— Пошёл. Вон туда, в ворота.
Мужчина послушно захромал в указанном направлении, а я последовала за ним. Он не сопротивлялся, будучи уверенным, что достаточно лишь оттянуть время, но он не знал о том, что об этом знаю я. Вторая цель должна была прибыть сюда где-то через полчаса, поэтому у меня была уйма времени, ведь я уже проделала основную часть подготовительных работ.
Сквозь распахнутый створ ворот мы вошли в полумрак просторного помещения. Здесь всё было в точно таком же упадке, как снаружи – сваленные по углам кучи металлолома, запах ржавчины и тлена. Остановив мужчину, я освободила его руки, он обернулся.
— Теперь садись у колонны, руки за спину, — махнула я пистолетом в сторону дальнего угла ангара.
Почёсывая запястья, под прицелом он прошагал к колонне и остановился в смиренном ожидании. Заломив его руки, я приковала их к стальной опорной свае. Молча, без всякого сопротивления, он сполз на пол и сел на пыльный бетон. Я стянула с него кляп, и он тут же проникновенно затараторил:
— Я понимаю, сейчас тяжело… Я не осуждаю тебя за похищение, всем нужны деньги. Мой брат заплатит выкуп, можешь не сомневаться. Столько, сколько нужно!
— Деньги-деньги-деньги… Все вы лопочете одно и то же… Пытаетесь откупиться. — Я усмехнулась, достала из-за пазухи небольшую коробочку и спросила: — Кроме очередного финансового предложения у тебя есть что сказать на прощание?
— На прощание? — Мужчина был обескуражен, взгляд его метался по моему лицу. — П-почему на прощание?
— Потому что примерно через двадцать минут ты будешь мёртв.
— Ты не сможешь этого сделать. Ты же хороший человек, я по глазам вижу!
— Ошибаешься, — устало возразила я. — Ты совсем меня не знаешь.
— Почему ты хочешь меня убить? Зачем это тебе?
— Ты работаешь на «Ти энд Ти», возглавляешь пресс-службу.
— Д-да, но какое отношение это имеет к тебе?
— Твоя компания задушила эту фабрику, не дав ничего взамен. Тут работало шесть тысяч человек, и все они отправились на улицу.
— Но это же всего лишь бизнес… Заводы закрываются, это часто происходит. Нерентабельные производства исчезают, открываются новые…
Он явно не осознавал, о чём речь. Просто не был способен. Такие люди – богатые, лощёные, обласканные судьбой, – не знают иной жизни. Они должны самолично опуститься на самое дно, чтобы увидеть, каково там.
— Из этих шести тысяч человек четыреста не смогли найти работу и обеспечивать семью, — произнесла я, вспоминая вводную контракта. — Трое из них свели счёты с жизнью. У одного из них от туберкулёза умер маленький сын. Туберкулёз – в двадцать втором веке! Можешь себе такое представить?
— Но это же всего лишь бизнес, — снова повторил он дрогнувшим голосом. — Я же не виноват в этом! Не я принимал решение!
— Ты не принимал, но ты участвуешь во всей этой огромной схеме. А вот твой брат – он это решение исполнял. Его лицензиаты-крючкотворы пришли сюда с вооружёнными наёмниками и закрыли предприятие.
— Но я ничего об этом не знал! Тогда почему я должен страдать?! Я же всего лишь отвечаю за связи с общественностью!
— Потому, что ты – приманка, — объяснила я. — Через четверть часа твой брат будет здесь, и всё закончится. Для него это будет быстро и почти безболезненно, можешь не волноваться. А что касается лично тебя – ты вообще ничего не почувствуешь.
С этими словами я открыла футляр и достала небольшой шприц с мутной белёсой жидкостью.
— Ты не можешь так поступить… У меня есть семья, дети! — Пленник замотал головой, на его лбу выступила испарина. — Ты же тоже живой человек, у тебя же тоже есть семья, да? У тебя есть дети? Есть брат?
Холодная волна пробежала по спине. Я резко обернулась к нему.
— У меня был брат. А теперь завали.
— Ну вот! Мы же с тобой похожи! Представь, что бы он почувствовал, если бы твоя жизнь оказалась под угрозой…
Я уже жалела о том, что дала ему возможность говорить. Нельзя их слушать. Зачем я стала это делать? Перед лицом смерти они все изворачиваются, превращаются в змей, вьющихся на горячей сковороде. Набор стандартный: сначала они угрожают – эту стадию мы с моим пленником прошли, когда я запихивала его в багажник, – потом пытаются подкупить, а дальше начинают давить на жалость, на родственные чувства.
Я обошла сваю кругом, воткнула в руку пленника иглу и вдавила поршень. Клерк продолжал дёргаться и просить, обещать и увещевать, и я снова заткнула его белозубый рот кляпом, присела рядом на корточки и сказала:
… Машина исправно работала, покачиваясь и ныряя в воздушные ямы, а я каждые несколько секунд взволнованно поглядывала на индикатор заряда – аккумулятор быстро разряжался на холоде и теперь показывал минимум. Лететь оставалось считанные минуты, и я мысленно повторяла: «Тяни, друг, тяни. Я в тебя верю… Тяни…»
На высоте лютый мороз кусал тело прямо сквозь одежду, стальной ветер бился в обтекатель шлема, и мне казалось, что Марк примёрз ко мне – настолько плотно он прижимался, сидя позади без единого движения.
Слева, из-за горизонта поднималась круглая Луна. Огромная и иссиня-белая, словно бледное лицо покойника, она пристально следила за гравициклом – маленькой чёрной точкой, рассекающей ясное ночное небо. Внизу расстилались бескрайние горные цепи, искрились посеребрённые луной пруды и озерца, отражали и рассеивали лунные блики сонные снежные поля.
Мы летели на свет, желтоватым облачным заревом поднимавшийся из ущелья. Там, далеко впереди, сквозь облако прорывались яркие разноцветные сполохи салютов, бесшумных с этой высоты, и вскоре за очередной невысокой горной грядой показались огни. Рассыпанный по долине посёлок замер, застыл в ожидании Нового Года, а на улицах его тут и там перемигивались вспышки фейерверков. Люди гуляли. Люди с нетерпением ожидали чуда, из года в год так и не происходившего, но это не мешало людям верить и ждать…
Вдоль кромки посёлка протянулись две бетонные платформы с короткими крытыми навесами и скреплявшим их надземным переходом. Два магнитных жёлоба, запертые меж тускло освещённых продолговатых площадок, тёмными лентами исчезали во тьме. Умоляюще глядя на мигающий индикатор заряда, я устремила гравицикл вниз, к станции. Машина мягко спланировала, и мы приземлились возле небольшой двухэтажной башенки у торца платформы. Я сняла шлем и слезла с ховербайка, а дрожащий от холода Марк воскликнул:
— Никогда! Никогда больше не поеду в Содружество! Такая зима – не для людей…
Он переминался с ноги на ногу, прыгал, скакал и махал руками, пытаясь согреться, а я тем временем сверилась с часами на тактической линзе.
— Поезд будет здесь через двадцать минут. Думай, голова, думай… Как нам попасть внутрь?
— Как-как, догоним его на твоём драконе и возьмём на абордаж. Если не околеем, конечно.
— Это бред, — фыркнула я. — Поезд как минимум мониторят, а если с «Интегрой» на хвосте мы сцепимся ещё и с полицией…
— Но у нас же есть билеты.
— Они не дают право на взлом и незаконное проникновение. Не говоря уже о том, что заряда батареи едва хватит, чтобы завести движки. Какие тут гонки? Думай, думай…
Рядом возвышалась башенка, в небольшом оконце на втором этаже горел робкий свет. Это же диспетчерский пункт! В десяток прыжков взобравшись по серпантинной лестнице, я постучала в аккуратную деревянную дверь. С той стороны донёсся раздражённый голос:
— Михална, опять ты что ли?! Входи, открыто!
Я толкнула дверь. Внутри, забросив ноги на контрольную панель, в кресле лениво развалился мужичок преклонных лет. Жёлтый жилет висел на спинке кресла, в углу мерцал жидкий кристалл плоского телевизора, а мужчина держал в руке банку пива. Увидев меня, он спохватился, поставил банку на пол, протёр глаза и спросил:
— Тебе чего?
— Мне нужно попасть на транзитный поезд. Билеты есть.
— Так чего не села там, где положено?
— Я опоздала, пришлось догонять на другом транспорте. Удалось опередить его немного, и теперь мне нужна ваша помощь.
— Опередить маглев? — Он потёр затылок. — Тебя что, с самолёта сюда сбросили? Хватит мне зачёсывать. Иди по своим делам и не мешай работать!
— Это вопрос жизни и смерти. Я не могу уйти, я должна попасть на поезд.
— Я не могу тебе ничем помочь. — Он снова взял банку пива и отвернулся к телевизору.
Закипая, я размышляла, не затолкать ли ему эту банку в глотку, но пришла к выводу, что этим делу только навредишь. Вздохнув, сунула руку в карман, достала брелок и положила его на широкую приборную панель перед мужчиной. Диспетчер поднял на меня вопросительный взгляд.
— Там, внизу стоит гравицикл, — сказала я. — Теперь он ваш. Нужно только зарядить батарею.
Скрипнуло кресло. Мужчина молча поднялся, приоткрыл дверь и выглянул наружу.
— Не шутишь?
— Мне не до шуток, — твёрдо ответила я.
Вернувшись за пульт, диспетчер набрал код, вывел на дисплей карту, что-то проверил в графике на мониторе и взял лежащую тут же гарнитуру.
— Двенадцатый скорый, вызывает Горно-Алтайск, приём… Пароль: «северный олень сбросил рога»… Слушай, двенадцатый, нужна экстренная остановка. Очень важный пассажир… Очень-очень, с самого верха… Опоздунья – не то слово… Да, билет есть… Спасибо. С Наступающим!
Повернувшись ко мне, он сообщил:
— У тебя будет двадцать секунд на посадку.
— Благодарю. Если что – вы меня не видели, и мы вас не знаем.
— Мне всё равно. Занимайтесь своими делами, — отмахнулся он и вернулся к просмотру, тут же забыв и обо мне, и о лежащем рядом с ним ключом от «Хускварны»…
* * *
Со стороны тёмных гор, едва выхваченных лунным светом из ночного мрака, неспешно приближаясь и переваливаясь по покатым склонам, раздавался нарастающий электрический гул. Мы стояли на совершенно пустой платформе. Из низины, где расположился посёлок, доносились крики, в небо взметались искрящиеся фонтанчики фейерверков. Я беспокойно оглядывалась на горы и посматривала в небо – не появятся ли в ночном небе огни преследователей.
Словно из ниоткуда показался луч прожектора, прошивающий темноту на многие сотни метров вперёд, и на высоте полуметра от земли из тьмы выплыла гладкая округлая морда головного вагона скорого поезда. Мимо, над нашими головами, замедляясь, поплыли лощёные кремовые бока со светящимися изнутри окнами. Наконец, поезд остановился, со свистом приспустился, а дверь ближайшего вагона гостеприимно отворилась.
Выдвинулся трап, и на платформу вышел проводник с каменным лицом. Сверив данные электронных билетов с нашими фальшивыми удостоверениями оперативных работников, он опасливо покосился на пристёгнутую к моему бедру кобуру, затем протянул было руку, чтобы взять сумку у Марка.
… Позади щёлкнул дверной замок, и тонкий детский голосок испуганно воскликнул:
— Тётенька, не надо!
Палец дёрнулся, гром выстрела взорвал монотонный гул. Свет погас. В глазах, потом везде, и тьма хлынула отовсюду, заливая собою мир. В сознание, отчаянно пульсирующее в темноте, впился чей-то истошный визг, а топот многочисленных ног, приближаясь, отдавался барабанной дробью и заполнял Вселенную. Строгий мужской бас вопросил:
— Ты что тут делаешь, девочка?!
— Я… Я была в туалете, потом услышала шум, а потом стало тихо… — Голос маленькой девочки дрожал и срывался. — Я вышла, и она… Она…
Почти над самым ухом волновался незнакомец:
— Быстро уберите ребёнка! Кусаинов, беги за Айгуль, живо! Паша, помоги мне на спину её повернуть! Она ещё дышит…
— П-погодите, товарищ майор… Сейчас…
— Ты чего, артист, в ремне запутался? Бросай автомат, она тебя уже не укусит!.. Гуля, тут ещё одна, живая!
Скорый маглев летел сквозь ночь, мерно покачиваясь в воздухе. В размытом пятне узкого вагонного коридора копошились чужие, громкие тени, суетились вокруг ставшего бесполезным кома мяса. Сгустка боли.
Уверенный женский голос резко скомандовал:
— Вы двое, за носилками! Она тут долго не протянет, надо в медотсек, к аппаратуре… Марат, прижимай вот здесь, да только сильно не дави! Что застыл, мальчик?! Крови никогда не видел?
По полу, удаляясь, загрохотали ботинки. Уже знакомый первый бас хрипло пробормотал:
— Что за бойню они тут устроили…
— Михаил Константинович, лучше помоги мне, надо вколоть ей коагулянт, вон как хлещет… На ней живого места нет, одно железо, — сетовала женщина. Резкий визг расходящейся в стороны молнии комбинезона. Недовольное бормотание: — Молодёжь с этими имплантами совсем с ума посходила…
Едва ощутимый укол под ключицу, словно лёгкое касание смертельно-ледяного пальца. Второй укол… Чей-то молодой запыхавшийся голос:
— Товарищ майор, её подельник убит, проводника и двоих пассажиров соседнего вагона осмотрели. Там, похоже, тоже всё. В последнем купе едет семья, они заперлись и не пострадали, сейчас опрашиваем… Наверное, надо вызвать техников, чтобы хоть что-то временное вместо двери придумали?
— Ты их сначала добудись, — раздражённо ответил бас, — а потом ещё попробуй объяснить, что от них требуется! Они ж ещё со вчерашнего обеда квасят…
В невидящих глазах полыхали белые вспышки, метались из стороны в сторону, так и норовя вытряхнуть меня из воспалённой груды костей и органов, окружавшей разум… Раздался лязг открывающейся двери и шелест материи.
— В сторону, в сторону! — басил голос. — Грузите её, да аккуратнее!
Чья-то мягкая ладонь бережно поддерживала мою голову, утопая в пропитанных кровью волосах. Мама… Ты наконец нашла меня? Я пыталась открыть глаза, но не могла – не осталось сил поднять веки, не осталось тела, которому эти веки принадлежали…
— И-и раз! — Сильные руки сделали рывок, бриз подхватил меня и понёс в небо, всё выше и выше.
Растрепались на ветру лохмотья бледной кожи, зазвенел колокольчиками безвольно свисавший с носилок мехапротез руки, стукнувшись о приоткрытую дверь в купе с лежащим внутри мёртвым телом. Нестройно загудел, заиграл костяной паноптикон, повинуясь порывам холодного ветра. Меня укачивало, я пари́ла в колыбели, над колыбелью, высоко над ней, в недосягаемости для неё. Кто-то вдалеке покрикивал:
— Расступись, дайте пройти! Не на что тут глазеть! С дороги!..
Раздавались испуганные охи и вздохи случайных зевак, протяжно свистел ветер, игравший моим телом, как тряпичной куклой.
— … Всё расписание к чертям пойдёт, если дверь и дыру в потолке не заделают! И куда я дену трупы, по-вашему?! — разгорячённо орал чей-то голос, будто бы за стеной. — И как вы это себе представляете?! Придёт клиент за добавкой, бармен откроет холодильник, а там… Извините, у нас тут временно тело хранится, положить было некуда, не обращайте внимания… Я что, один тут трезвый остался?!
Голос отдалился и стих, и вскоре я снова приобрела уверенное горизонтальное положение. Кто-то поводил по животу чем-то прохладным, и встревоженный женский голос произнёс:
— Михаил, у неё порвана селезёнка и не работает печень.
— А дырка в голове – это, конечно же, сущий пустяк! — Бас едва слышно дрогнул, прикрываясь горькой иронией.
— Пуля прошла по касательной, видимо, рука дрогнула. Ей очень повезло… Если вообще можно так сказать. Но срочно нужно в больницу. Безотлагательно.
— Здравствуй, ёлка, Новый Год! Где ж я тебе больницу тут возьму, Айгуля, в этих пустошах?
— Придумай что-нибудь, ты же у нас главный. Сейчас вколю ей регенерат, но надо решать что-то, времени мало…
— Решать, решать… Минут через сорок Челябинск, на полустанке можем сдать её местным. — Грохот кулака в дверь, хриплый басовитый рёв: — Фима, быстро свяжись с первым пассажирским Челябинска, пусть бригада её там подберёт! И Турову передай, чтоб скорость не сбавляли! Вагон не развалится, а с дыркой – хрен с ней, ответственность я беру на себя!.. Как думаешь, Гуля, продержится?
Резкое пиликанье обрушилось на стены купе, отдаваясь в перепонках.
— Не знаю, Миша, пульс пропал! Давай непрямой массаж! Не забыл ещё, как делать? Только не перестарайся, пятый труп нам здесь совсем ни к чему! А у меня где-то тут… Есть атропин и адреналин… Так…
Тяжёлой, тяготившей меня мясной груды больше не было, я проваливалась в извечный и незыблемый мрак, с каждой секундой всё глубже погружаясь в мягкую негу, в нежную перину пустоты. На душе становилось спокойно и тепло, лёгкость и безмятежность овладели мною. Я иду, Марк… Гулкий, словно в водной толще, удар… Уже сейчас, Марк, подожди немного, не уходи без меня на ту сторону… Ещё один удар…
— Чёрт, Гуля… Руки трясутся…
— Глаза боятся, руки работают… Есть пульс! Неровный, фибрилляция. Доставай кардиоводитель, вон ту хреновину с полки!
— Эту?
— Нет, рядом, серую. Электроды сюда, выкручивай на середину и по моей команде жми кнопку… Есть контакт… Держи её крепче, Миша! Готов?!
… В небольшой, но довольно уютной каюте «Виатора» царил полумрак. Ровно и успокаивающе гудел двигатель, шум которого за эти сутки стал привычен, будто всегда был частью моей жизни, но я чувствовала здесь себя гостьей, и виной тому была разлапистая пальма в массивном вазоне прямо перед прямоугольным обзорным окном. Она давно занимала эту каюту, составляя в путешествиях компанию дяде Ване, одинокому старику в механическом теле, который намедни взялся помочь мне в том, чтобы перебраться с Пироса на Каптейн.
Пальма возвышалась надо мною, раскинув в стороны свои острые листья, раздувшись под самой крышей каюты, словно невообразимая зелёная паутина, подсвеченная снизу ультрафиолетовой лампой. Она мерно покачивалась и поскрипывала, намереваясь наброситься на меня, незваную гостью в её каюте, схватить своими листьями и душить, душить…
Поэтому, находясь с ней рядом, я была начеку. Краем глаза периодически поглядывая на пальму, я лежала на заправленной корабельной койке и почёсывала след от универсальной прививки ПК-18 под ключицей. Вакцинацию проходили все отбывающие на Каптейн, что я сделала вполне легально и по всем правилам. В очередной раз повторив про себя заученные номера радиочастот для связи с кораблём, которые мне продиктовал дядя Ваня, я перечитывала кем-то — наверное, Рамоном — оставленную мне в больнице Ла Кахеты книгу.
«… Знаешь, — сказал он, — в известном смысле предки всегда богаче потомков. Богаче мечтой. Предки мечтают о том, что для потомков рутина. Ах, Шейла, какая это была мечта – достигнуть звёзд! Мы всё отдавали за эту мечту. А вы летаете к звёздам, как мы к маме на летние каникулы. Бедные вы, бедные!..»
Не потому ли людей всегда так манили звёзды, что они были недосягаемы? Не потому ли, что всегда были той самой первой, детской заветной мечтой, и одновременно – последней? Которая только и оставалась у взрослых уже людей, когда исчезало, рассыпалось в прах под гнётом рутины и разочарований всё остальное. Человек, лишённый всего, поднимал голову и видел их – непомерно далёкие сигнальные огни других миров, дающие надежду на перемены к лучшему. Подняв голову к небесам, человек после очередного падения вставал и шёл дальше…
Но когда человек получил возможность прикоснуться к этим переменам, он разменял мечту, поставив её себе на службу, и перестал волноваться за будущее Земли, отвязав от неё собственное будущее. Так это было, когда наконец-то синим пламенем вспыхнули самые первые Врата, открывшие людям путь к системе Луман. Целый месяц ликований, веселья, объятий и поцелуев – когда все люди истерзанной конфликтами планеты Земля позабыли о разногласиях, дотянувшись наконец до своей мечты, ощутив её близость как никогда ранее.
Человечество разбрасывало семена, и они прорастали – на Кенгено хлынул целый поток людей, мощная и организованная лавина, которая при поддержке государств обрела строгий технократический облик. Миграция была стройна, выверена и распланирована до мелочей, массовое строительство школ, больниц, заводов и инфраструктуры чем-то напоминало ставшее уже легендами советское обустройство своих периферийных республик, когда в первой половине двадцатого века встала задача поднять их до уровня центра.
Созданное с нуля Министерство Колонизации организованно набирало специалистов самых разных профессий – от школьных учителей до архитекторов, от механизаторов до нейрохирургов, и на контрактной основе отправляло их покорять новый дружелюбный мир, помогать жителям Новой Земли обустраиваться и удобрять почву для развития взаимовыгодных экономических отношений со Старой Землёй…
Звезда Каптейн стала второй после Лумана. К её орбите, на землеподобную планету отправлялись те, кто жаждал свободы от замшелых, забронзовевших порядков в человеческих муравейниках Земли, ожидая неизбежного переноса её пороков на Кенгено – это был лишь вопрос времени, и самые прозорливые знали, что Министерство отслужит свою службу и уступит место зубастому капиталу, который в итоге и станет пожинать плоды совместного труда человечества. Так уже не раз было в истории.
Каптейн-4 – вольная земля, пасмурная, влажная и изобильная – дала людям возможность начать всё с нуля и попробовать создать новое общество, основанное на свободе и равноправии. А свобода и равноправие же, основанные на самоуправлении, явили оборотную сторону медали – на Каптейн устремились потоки людей с изнанки общества: те, кто был не очень-то в ладах с законом – преступники, контрабандисты, наркоторговцы, религиозные радикалы и, как показала практика, маньяки всех мастей и расцветок…
Вялотекущая гражданская война здесь началась вскоре после того, как Конфедерация попыталась распространить на Каптейне свои законы и порядки. Сначала власти решили взять под контроль владение оружием – не получилось. Было уже слишком поздно, пущенные изначально на самотёк процессы приобрели угрожающие масштабы, хорошо вооружённое население, которое и ранее не прочь было пострелять друг в друга, гнуло свою линию и просто плевало на любые попытки насаждать власть. Вооружённый гражданин не хотел остаться без средств защиты от вооружённого грабителя. Жители одной общины не желали оставаться безоружными, пока другая община смазывает собственные пушки, чтобы осуществить право сильного.
Через некоторое время на Каптейн прибыли наёмные полицейские отряды с Земли, которые были встречены в штыки уже всерьёз. Поначалу бравые и уверенные рейды по посёлкам и городкам с целью конфискации всевозможного оружия проходили успешно, а потом люди стали готовиться. «Уши» у местных были повсюду, и когда подразделения полиции проводили очередной рейд – новоиспечённые аборигены просто пережидали в лесах и на болотах.
Множились схроны с оружием, кое-кто уходил в бега насовсем, а потом полицейских стали попросту отстреливать. Сначала робко, затем всё уверенней, в городах и на дорогах, и в итоге местные сорвиголовы совсем обнаглели и стали организовывать атаки на святая святых Конфедерации – относительно защищённые «внешние» городки, через которые шло авиаснабжение колонии…