Пролог
Веретено тихо жужжало у меня в руке. Куделька щипалась, нитка тянулась, огонь потрескивал в печи, пахло гречневой кашей – разопрелой в печном жару, с вытопленным сальцем, с обжаренным лучком… Было мне тепло и спокойно, как вдруг сова на жердочке под потолком раскрыла круглые глаза, растопырила клюв, завертела головой и трижды ухнула.
- Ещё кто-то та-а-ащится, - зевнул чёрный, как уголь, кот, лежавший на коврике возле моих ног. – Ночь на дворе. Куда их несёт? Хоть бы поутру приходили…
- Ты не мяукай там, а черепа зажги, - сказала я сердито и отложила прялку.
Впрочем, сердилась я не на кота, а на того остолопа, которому, и правда, не спится в ночь глухую. И принесла же очередного дурака нелёгкая!..
Кот потянулся, мягко и упруго – будто ивовая ветка согнулась, я приоткрыла дверь, и он так же гибко юркнул за порог, в предночную темноту.
Тем временем я окунула руки в ковшик с водой, похлопала себя по щекам, постучала подушечками пальцев по лбу, взъерошила волосы, прошептала заветное словцо, и вот уже на меня глянуло моё отражение – моё и не моё. В это лето мне исполнилось двадцать три, но в зеркале отразилась старуха лет восьмидесяти, седая, морщинистая, с крючковатым носом до подбородка, со впалыми губами, и маленькими поблекшими глазами без ресниц.
Эх, хороша!..
Я полюбовалась на себя, улыбнулась, показав единственный зуб, и в который раз мысленно поблагодарила Коша Невмертича за то, что открыл преображающее заклятье. Насколько легче жить в наше время девушке, знающей, как вмиг превратить себя в старуху, чуть покрасивее жабы.
- Мя-я-яу-у-у! – раздалось со двора дикое завывание Одихунтьевича.
Это был условный знак, что гость уже возле тына. Я взяла метлу, прокашлялась, чтобы говорить хриплым голосом, и вышла на крыльцо, пинком распахнув дверь.
Привычная картина – за тыном шумит ночной дремучий лес, на кольях черепа горят пустыми глазницами и щёлкают зубами, а перед воротами-заворотами стоит очередной добрый молодец и от страха клацает зубами почище черепов.
Через доски ворот мне было плохо его видно – только рубашка белела в темноте. Или это была его побледневшая физиономия? Ну не суть. Главное, чтобы побыстрее его спровадить, а то каша переварится.
- Фу-ты! Фу-ты! Никак русским духом пахнет?! – гаркнула я, потянув носом в одну сторону, а потом в другую. - Кто посмел меня потревожить? Кому жизнь не мила?
- А-а… я-а… м-мне-е… - раздалось блеяние по ту сторону забора.
Я подождала ещё, но ничего более толкового не услышала.
- Баран, что ли? – спросила я, сунув метлу под мышку.
Одихунтьевич скакнул мне прямо на голову, и я увидела, как на воротах заплясали зелёные отблески от его горящих глаз.
- Д-другак, Поспешаев сын… - послышалось хоть что-то похожее на человеческую речь.
- Чудесно, - прорычала я. – И что тебе здесь сдалось, Дурак, Поспешаев сын? Спешишь к пращурам отправиться?
По ту сторону испуганно икнули, а потом снова заблеяли:
- К-коня хочу у тебя попросить… богатырского…
- Ах, коня-я? – зарычала я ещё грознее. – А знаешь ли ты, Мертвак, Поспешаев сын, что мои кони – они за золото не продаются, за драгоценные камни не вымениваются?
- Лю… любую службу тебе сослужу, сударыня Ягища, - залепетал этот Другак-Дурак.
- Прямо любую? – усомнилась я.
- Что прикажешь! Всё сделаю! – выпалил он уже пободрее и с надеждой.
- Не тяни, - зашипел Одихунтьевич мне в ухо, - а то бояться перестанет.
- Уйди, тварь хвостатая, - прошипела я в ответ и скинула его с головы на крыльцо.
Кот приземлился на все четыре лапы, выругался неприлично и витиевато, а потом задрал заднюю лапку, принявшись вылизывать то, что в приличном обществе показывать не полагалось.
- Тебе зачем конь, паря? – спросила я, поудобнее перехватывая метлу и предвкушая скорый и вкусный ужин в компании кота и совы.
- Мир посмотреть, себя показать…
- Так и быть, - милостиво согласилась я. – Есть у меня три условия. Выполнишь их – получишь коня богатырского.
- Всё, что прикажешь! – послышалось из-за ворот уже радостно.
- Люблю согласных, - важно начала я, пристукнув палкой метлы по крыльцу. - Ты, я вижу, справный молодец, давно таких не встречала. Поэтому первое условие такое – проспишь три ночи в моей постельке! – тут черепа, как один, повернулись на шестах и осветили меня горящими глазами с головы до ног.
Во всей, так сказать, красе.
- Ну, согласен? Тогда заходи, - я сунула в рот два пальца и оглушительно свистнула, вспугнув с ближайшей ёлки стаю ворон.
Ворота ухнули и сами открылись, скрипом петель заглушая дикое воронье карканье.
Я успела заметить мелькнувшую в темноте белую рубашку, а потом даже через поднявшийся птичий шум расслышала треск валежника в чаще – это храбрец-удалец удирал во все лопатки.
Ещё раз присвистнув ему вслед, я заорала, махая метлой и пугая ворон ещё больше:
2
Кот резко замолчал, да я и сама слегка растерялась. Второго и третьего условия попросту не существовало. В них и необходимости никогда не было.
- Тебе конь-то зачем, молодец? – спросила я, чтобы потянуть время, и соображая, не надо ли уже звать медведя из чащи.
Появление папы мишки, вообще, мигом успокаивало даже самых настырных. Даже когда в прошлом году деревенские пришли ко мне всеми местными мужиками - выяснять, почему это у них репа не уродилась. Тогда мы очень быстро пришли к миру и согласию – стоило Михайло Потапычу рявкнуть из-за дуба-вяза по моей просьбе.
Будто я разбираюсь в их репе…
- Осенью княжна Златогорка из Житеца будет искать себе мужа, - произнёс парень угрюмо. - Устроят состязания между женихами и конный забег. Чтобы выиграть, мне не хватает только коня. Говорят, у тебя лучшие кони. Поэтому и пришёл. Коня просить.
Княжна Златогорка… Житец…
Сердце болезненно ёкнуло, когда я услышала знакомые имена. А ведь думала, что прошлое глубоко похоронено, не откопаешь.
Другое дело, что виду я не показала, и продолжала смотреть на парня насмешливо.
- Ух ты, - восхитилась я с издевкой. – Только коня для выигрыша, говоришь, не хватает? В себе, значит, не сомневаешься?
- Нет, - ответил он коротко.
- Тебе так княжна понравилась или её приданое? – поинтересовалась я.
- Ты меня исповедовать, что ли взялась? – спросил он в свою очередь.
- Не хочешь – не отвечай, - пожала я плечами. – Конь ведь тебе нужен, не мне.
Это был весомый довод, и Драган-Болван вынужден был это признать.
- Ты меня сначала накорми, напои, - сказал он, подумав, - а потом уже и расспрашивай. Я неделю в дороге, и всё пешком… Ноги уже до колена стоптал.
- Заходи, - сказала я и распахнула дверь.
В темноте горели немым изумлением зелёные глаза моего кота, но я притворилась, что ничего особенного не происходит, и посторонилась, пропуская гостя.
Дверь была низковата для сажени, и соискателю в женихи княжны Златогорки из Житеца пришлось согнуться чуть ли не в две погибели, чтобы пройти.
Из избушки ухнула сова, и храбрый витязь попятился, но я подтолкнула его в спину, а потом зашла сама, захлопнув дверь.
- Вон рукомойник, - сказала я, мотнув головой в угол.
Пока гость умывался и вытирался простеньким рушничком, без вышивки, я достала из печи чугунок, поставила его на стол, сняла крышку, обжигая пальцы. В компанию к каше достала солёных огурчиков нового урожая – сама солила, с тмином и смородиновым листом, а потом взяла с полки чашки, ложки и две чарочки зелёного толстого стекла.
- Садись за стол, - пригласила я гостя. – Чем богаты, как говорится.
Добрый молодец не заставил себя упрашивать, и накинулся на кашу, уплетая за обе щеки. Я разлила по чарочкам прозрачное пшеничное вино и пододвинула гостю тарелочку с огурцами – на закуску.
От чарки он не отказался, хлопнул сразу до дна и покраснел, закашлялся.
- Ты закусывай, закусывай, - посоветовала я, и пока он хрустел огурчиком, снова наполнила его чарку, так и не притронувшись к своей. – Ешь, пей, а я пока баньку затоплю.
- Баньку-то зачем? – спросил он, не переставая жевать.
- А что я тебя, в свою постельку грязным положу? – фыркнула я в ответ. – От тебя духом немытым разит, хоть нос затыкай. А ещё княжий сын! Так, сударь мой Драгомир?
Жевать он сразу перестал и уставился на меня настороженно.
- Что такое? – поддразнила я его. – Застеснялся?
- Ты откуда знаешь?.. – только и сказал он. – Что я…
- От чуда-юда! – сказала я, прихлопнула в ладоши и поднялась из-за стола. – Пошла баньку гостю дорогому топить. Готовься!
Я направилась вон из избушки, он проводил меня задумчивым взглядом, а потом опять набросился на еду. Оглянувшись на пороге, я увидела, как княжич лопает простую гречневую кашу. А ведь был лакомкой – каких поискать. Сомовий плес ему не нравился, гусь паровой был жёстким, медовые пирожки горчили. И впрямь, что ли, изголодался в дороге? Но почему княжий сын без припасов, без слуг, без охраны?.. И без коня!.. Обобрали разбойники? А кольчугу с мечом почему не взяли?
На крыльце меня ждал Одихунтьевич – злой, как сто чертей.
- Чем ты с ним там занимаешься? – почти зарычал он, скребя когтями по доскам. – Если меня из избы выставила?!.
- Ой, прости, - повинилась я, думая о Драгомире. – Забыла тебя впустить. Мог бы позвать, я бы тебе дверь открыла.
- А я звал! – заорал он. – Чуть голос не сорвал! Да кое-кто не слышал!
- Всё, угомонись, - перебила я его, сбегая по ступенькам. – Подумаешь, четверть часа на улице просидел. Ты кот или кто?
- Тут темно и холодно, вообще-то! – от возмущения он разорался ещё громче. – И на кой ты впустила этого проходимца?! Ты головой не ударилась?
3
Я уже поднялась по ступеням, чтобы позвать княжича в баню, но остановилась, глядя невидящими глазами на дверь.
Мне-то какая разница, кто там на ком женится или не женится?
Мне – какая – разница?
- Может, меня впустишь? – раздражённо спросил Одихунтьевич. – Тут, к твоему сведению, крысы бегают. А я страх крыс не люблю!
- Это не крысы, котяра. Это суслики, - ответила я ему и отворила дверь, пропуская его внутрь.
Гость как раз доедал кашу – выскребал остатки из горшка. И это означало, что нам с Одихунтьевичем на вечернюю трапезу оставались лишь хлеб да молоко.
- Обжо-о-ра-а-а! – взвыл кот, с ненавистью глядя на княжича.
- Что это твой кот всё орёт, как бешеный? – спросил Драгомир, хлопая отяжелевшими веками.
- Чужаков не любит, - безмятежно ответила я и добавила сквозь зубы, обращаясь к Одихунтьевичу: - Заткнись.
- Во-от как?! – разорался тот ещё сильнее. – Во-от, значит, как ты со мной? Я к тебе всем сердцем, а ты!.. Я с тобой два года живу, между прочим! Ты меня давно знаешь, а его – нет! И ты меня на него променяла?
- Сейчас выгоню, - пообещала я коту, и он тут же обиженно замолк.
Прыгнул на печь и завозился там в темноте, только глазищи блестели зелёными огнями.
- Ну что, гость дорогой, - позвала я княжича. – Баня топится, сейчас вода закипит, парку поддадим, косточки твои молодые пропарим…
- Я и один схожу, без тебя, - буркнул он, поднимаясь.
- Когда такое было, чтобы гость без хозяина в баню ходил, - развела я руками. – А кто спинку потрёт? Кто полотенчико подаст?
- Спинку сам потру, - проворчал он. – Если хочешь, полотенце подашь. Только близко пока не подходи. Мы на постель договорились, а не на полюбовную жизнь.
Мне – честное слово! – стало смешно. Когда-то лез ко мне – отлепить невозможно было. А сейчас – держись подальше. Княжну Златогорку ему подавай… Женишок переборчивый…
- Пошли, - велела я. – Тебе конь нужен, а не мне. А раз конь нужен – то слушайся.
Он надулся не хуже Одихунтьевича и послушно пошёл за мной.
В бане было уже жарко, вода вот-вот должна была закипеть, я плеснула кипяточку в ковшик, и запахло распаренными травами.
- Раздевайся, паря, - приказала я и сама скинула понёву, оставшись в рубашке.
- Ты хоть отвернись, - попросил княжич совсем другим голосом.
И правда, стесняется! Давно ли стал таким скромняшечкой?
- С чего бы мне отворачиваться? – усмехнулась я, наливая в большую деревянную кадушку воды. – Шрама я твоего на левой ягодичке, что ли, не видела?
Он невольно схватился за него, потом расслабился, махнул рукой и начал раздеваться.
Наливая воду, я слышала, как звякнула кольчуга, как стукнул меч, а потом зашуршала одежда.
- Готов? – с некоторым усилием я заставила себя обернуться и увидела княжича Драгомира безо всяких покровов – как мать родила.
Красивый… Сильный… Плечи широкие, бёдра узкие, ноги прямые… И всё прочее – как полагается… Загляденье, а не парень. Только худой слишком. Рёбра на просвет. И впрямь, что ли, оголодал в дороге?
Он торопливо прошёл мимо меня, залез в воду, ухнул, сразу покраснев, как варёный рак, и потребовал подлить ещё горяченькой.
Я подлила, потом подала ему намыленную ветошку, навела воды для ополаскивания, пока он мыл голову, и всё думала – с чего бы княжичу из рода Славника тащиться в Заповедные леса, у Ягищи коня зарабатывать? Да кто его отпустил в такой путь? Или сбежал? Ну ничего, пшеничное вино и не таких разговорить умеет.
Мылся княжич долго, с удовольствием, а потом я ополоснула его с головы до ног, бросила полотенце, чтобы вытирался, и подала чистую рубашку.
Рубашка была из самого тонкого льна, вышита алым шёлком, и мой гость так и впился в неё глазами.
- Чья? – спросил он подозрительно, разглядывая вышивку по рукавам и вороту.
- Моя, - пожала я плечами.
- Ты что врёшь, - сказал он, поколебавшись. – Это мужская рубашка. И вышивка мужским узором.
Надо же, догадливый какой. И боязливый. Наверное, решил, что я какого-то храбреца до него уже сожрала, и одежду прибрала.
- А тебе что, вышивка не понравилась? Прости, другой нет, - сварливо ответила я, но потом смягчилась и добавила: - Надевай, её никто не примерял ещё. Брату вышивала, подарить не успела. Другую вышью, эта всё равно не получилась. Видишь, даже тебе не понравилась. А брат у меня привередливый.
Он наморщил лоб, какое-то время думал, а потом выдал:
- У тебя что - и брат есть?
- Конечно, - сказала я, насмешливо. - И ещё мать с отцом. А ты думал, я из яйца вылупилась?
Судя по его взгляду, он так и думал. Из яйца. Из жабьего или из змеиного.
Но рубашку надел, и у меня опять больно тенькнуло в сердце. Потому что даже с размером я угадала – сшила точно по нему. Как знала, что в плечах раздастся и росту добавит.
4
Этими словами он будто ледяной колодезной водой мне в лицо плеснул. В бане было жарко натоплено, но меня от макушки до пяток приморозило. Словно подул с гор холодный ветер и вызнобил снаружи и изнутри. Даже сердце пропустило удар.
- Подожди, как это? – я попыталась убедить себя, что княжич ошибается, или просто решил пошутить по-дурацки.- Как это – всех? Вас же там человек сто в роду? Дудлеб – город-крепость, туда даже Большая Чума не пробралась…
- Чума не пробралась, а ведьма смогла, - сказал Драгомир. – Всех положили, бабка. И прадеда Славника не пожалели, и малолетних братишек-сестрёнок. Дядьёв всех с жёнами. И… мать с отцом тоже.
- Подожди, - я всё никак не могла это уяснить и тяжело села на мокрую лавку, даже не заметив этого. – Государь Доброслав и государыня Предслава…
- Никого нет, - глухо повторил княжич. – Я один остался.
- А ты как?.. – я не смогла закончить вопрос.
- По дурости, - он стиснул челюсти так, что зубы скрипнули. – Меня не было в городе. Когда пришёл, то… то уже опоздал. Если бы я остался… Не позволил бы!.. – он сжал кулаки, и я видела, что два года не принесли ему забвения и успокоения.
- Но как?..
- Ночью напали. Во время праздника. Тех, кто в церкви спрятался – добили.
У меня в голове не укладывалось, кто мог за одну ночь разгромить самый большой и могущественный род нашего государства. Какая сила смогла победить прадеда Славника, который пережил Большую Чуму? Какие богатыри смогли одолеть могучих сыновей Борживоя – Бурислава, Буривоя, Остромира, Тихомира… Всем им было по пятьдесят-шестьдесят лет. И были они могучими мужами, а не бессильными стариками. Да что там! Прадед Славник, которому в год моего совершеннолетия стукнуло сто семь лет, был куда как крепок! Не говоря уже о его сыновьях – дедах Борживое и Собеславе, которым было под восемьдесят. И на ногах они стояли твёрдо, и медовуху пили наравне с молодыми, и плясать на пирах были горазды… А были ещё многочисленные отпрыски третьей ветви – все женатые, с детьми, румяные усатые удальцы!.. Их-то как можно было одолеть? Не все же лежали пьяными в беспамятстве? Может, опоили сонным зельем?..
- Кто это сделал… известно? – спросила я у Драгомира.
- Известно, - сказал он неприязненно. – Ты, бабка, только про шрамы на заднице знаешь, а с ведьмами знакомства не водишь?
- Кто?.. – только и смогла выговорить я.
Винишко, всё-таки, своё дело сделало. Банька – вряд ли. Я думала, душа размягчится, язык развяжется, но княжич посмотрел на меня невидящим взглядом, и глаза были пьяные, усталые, но холодные и вовсе не расслабленные.
- Ведьма из Житеца, - произнёс он бесцветным голосом. – Княжна Злата-Златагорка.
Тут я порадовалась, что уже сидела на лавочке, потому что после такого заявления коленки задрожали и стали мягкими.
Княжна Златогорка перебила всех Славниковичей… Вот так новости…
И всё-таки я сумела совладать с собой и спросила:
- Это та самая, на которой ты жениться хочешь?
- Не хочу, а женюсь, - княжич бросил ковшик в кадку и пригладил ладонью кудри, которые даже намокнув не перестали виться. – Житец – сейчас хорошо охраняют и чужаков не жалуют. У меня единственная возможность туда попасть – с женихами. А там выиграю состязание, женюсь на княжне и придушу стерву в первую же брачную ночь.
Ух ты, даже так.
Тут впору было свалиться с лавочки в обморок, но я удержалась, вцепившись в деревяшку до боли в пальцах.
- Ладно, пошли, - велела я и поднялась.
Тело, прибитое новостью, слушалось плохо, и тут образ старухи сыграл мне на руку – я еле доковыляла до избушки и чуть не оступилась на крылечке. Драгомир ухватил меня за локоть, поддерживая, но сразу же брезгливо отпустил и даже ладонь вытер о штаны.
В избушке я снова плеснула по чарочкам и коротко произнесла:
- Давай за помин.
Он выпил и на этот раз не поморщился. И даже огурчиком не заел. Смотрел только прямо перед собой, а в глазах плясали страшноватые огоньки. И это было вовсе не отражение печных углей. Одихунтьевич завозился на печке, возмущённо ворча, что мы слишком долго пробыли в бане наедине, но сейчас мне было не до кота с его внезапно пробудившимися замашками любящего батюшки.
- Поздно уже, - сказала я, потягиваясь и хрустнув всеми своими цыплячьими косточками. – Пора и в постельку. Иди, ложись.
Постель у меня была, конечно, не для саженного парня, но зато с перинкой, с мягкими подушками и с шёлковым одеяльцем. По низу шёл вышитый подзор – моя работа долгими зимними вечерами, на стене – мягкий лоскутный коврик, чтобы приятно было уткнуться во сне.
Драгомир долго смотрел на кровать, а потом сказал:
- Ещё налей, - и подставил чарку.
Я не выдержала и усмехнулась. Плеснула ему ещё винца на четыре пальца. Пусть выпьет, чтобы крепче спалось. И быстрее забывалось то, что было, и чего уже не исправить.
Он выпил одним махом, зажмурился, мотнув головой, и я заботливо подсунула ему огурчик.
Сжевав огурец, мой добрый молодец резко выдохнул и принялся раздеваться – как в бане, даже исподнее снял. Я откинула одеяло, и он забрался на мягкую льняную простыню. Ноги свешивались с края, но я подставила ему табуретку, на которую положила плетёную подстилку со скамьи, а потом принялась гасить лучинки.
Глава 1
Было в наших землях много родов и семейств, и все они враждовали между собой. А за великокняжеский престол боролись Гнездовичи и Славниковичи, и каждое семейство не хотело уступать. Много крови было пролито, и тогда небеса для усмирения злобы и гордыни наслали на людей Большую Чуму. Многие умерли, оставшиеся в живых задумались – для чего проливают они братскую кровь? Тогда князь из рода Славниковичей и князь из рода Гнездовичей решили забыть былое и породниться, чтобы никогда больше кровь не обагряла нашу землю. Так княжна Любослава Премысловна из Гнездовичей стала женой княжича Борживоя Славниковича, и наступил мир…
Проснувшись, я всё ещё будто бы слышала голос наставницы, обучающей нас историям временных лет. Но это была не школа в столице, где я обучалась десять лет. Это был Заповедный лес. И птицы уже пели, приветствуя новое утро. День обещался выдаться жарким и солнечным – как раз для середины лета, и поэтому птицы голосили, кто во что горазд. Я чувствовала и понимала их радость, бодрость, и чуть ли не словами считывала, как пернатые счастливы, что снова взошло солнце.
Обычно я сразу вскакивала и мчалась делать дела, не меньше птиц радуясь новому дню и солнцу, но сегодня сон отпускал меня медленно, нехотя, и тело болело каждым суставчиком.
Я вытянулась, и тут же заворчал Одихунтьевич, на которого я по нечаянности навалилась.
Рядом вместо деревянной стены была кирпичная кладка, и я с некоторым недоумением обнаружила, что лежу на печи.
А чего это не в своей кровати?..
Кряхтя, я спустила ноги и снова удивилась, обнаружив их костлявыми, с выступающими венами.
С чего это я сегодня в образе Яги?
Яга-Ягища, седая косища, голова – как репка, лицо – как жепка...
Ах да, у меня в избушке гость!
Я разом вспомнила события вчерашнего вечера и посмотрела на свою постель, в которой сегодня спал чужой человек.
Ну, не совсем чужой… Но и не близкий, конечно же… А то, что бабка Любослава хотела нас поженить…
Княжич Драгомир спал богатырским сном.
Вот как в сказках сказывают – хоть гром греми, а не проснётся.
Птицы вовсю выводили утреннюю песню, солнечный луч уютно пристроился на щеке, где ещё бороды и в помине не было – только пушок. Впрочем, у дядьки Доброслава тоже долго борода не росла – мне рассказывали, как его дразнили красной девицей. Но скорее всего, дело было в том, что в роду у них были степняки – прадед Славник ради мира женился на степнячке, дочери какого-то хана, от её крови и появлялись время от времени в роду безбородые парни. Зато и глазищи у них были, как угли, и кудри чёрные вились – как раз на погляд девкам.
Эх… когда-то это всё было…
И как же так случилось, что за пару лет по нашим семьям сметь прошлась ещё безжалостнее, чем во время Большой Чумы?
Тихонько спустившись с печи, я накинула на плечи платок, взяла рабочую юбку и фартук, обулась и вышла во двор, без стука закрыв дверь.
Пусть мой гость поспит с дороги…
Здесь-то ему точно ничего не грозит…
А вот там, в стольном граде Житице…
И вот этот обалдуй решил жениться на ведьме из Жатеца и придушить её…
Мститель…
Понятия не имеет, куда нос сунул. И лучше бы и не имел.
Я оделась, хотела умыться, но вовремя вспомнила, что от воды заклятие пропадёт. А если пропадёт, то княжич Драгомир увидит перед собой не старую бабку, а ту самую Злату-Златогорку, которую собирается прикончить. И вопрос, успею ли я объяснить ему, что я не виновата в смерти Славниковичей, и что вот уже три года я живу безвылазно в Заповедных лесах и лишний раз в ближайшую деревню носа не кажу. И почему так случилось.
Зачерпнув воды из деревянной кадки, я принялась наливать её в поилку. Вода была колодезная, чистая, но в кадку я налила её ещё вчера, чтобы вода прогрелась. Лошадям нельзя пить холодную воду, и для каждой надо по шесть ведер воды в день. Всего лошадей у меня двадцать, так что посчитайте, сколько надо натаскать хозяюшке, чтобы напоить табун утром и вечером.
Вода потекла по стоку, и под навесом, где стояли мои бурушки-каурушки, зафыркало и затопало.
Пока лошади пили, я надёргала на грядке морковки, вымыла и ссыпала в фартук.
- Всем доброго утра, хорошие мои, - поприветствовала я лошадей, заходя под навес, где они отдыхали ночью. – Не перепугались вчера? Опять у нас охотнички за вами пожаловали…
Лошади ответили мне тихим ржанием, тянулись мордами, выпрашивая ласки и угощений, а их главарь – жеребец Сивко-буланко, стоял, высоко вскинув голову, и ждал, когда я подойду. Этот выпрашивать ласки не станет, больно уж гордый. Зато красивый – не сказать, ни пером описать.
Для каждой лошади я нашла ласковое слово, каждую назвала по имени, потрепала по гривам, скормила по сочной морковке, потом засыпала в кормушки зерно и подбросила сена, и вооружилась скребком и ветошкой.
Это был каждодневный утренний ритуал – лошадок требовалось почистить, поскрести, а вечером нужно было проверить копыта, заплести хвосты-гривы, да и днём не получалось побездельничать – выкинуть навоз, приготовить овощную рублёнку на утро, натаскать воды. И это не считая, что избушка-хороминка тоже требовала ухода, пригляда и заботы. А ещё огород и черный кот! Который мышей, зараза, не ловил, крыс боялся, падалью брезговал и только и требовал, что кашки на красной ложке, под бок – перинку и простынку, и на коленях посидеть, когда за стеной вьюжит ветер.
1-2
Лошади доверчиво льнули ко мне, узнавая даже в образе старухи. Звери добрее людей. Зверей трудно обмануть. Они чувствуют твой запах, узнают голос, тепло рук, чувствуют твоё сердце. Люди редко чувствуют чужое сердце. Они и в своём-то разобраться не могут, где уж постичь чужое.
…за великокняжеский престол боролись Гнездовичи и Славниковичи, и каждое семейство не хотело уступать.
Мне вспомнился мой сон-полусон. Да, летописи о кровавых войнах между Гнездовичами и Славниковичами я знала наизусть. И наизусть помнила Повесть о Великом примирении. Когда обе семьи породнились и перестали враждовать.
Больше чем полстолетия наше государство жило в мире и благоденствии, забыв о кровопролитии. Разбитые на дружеских поединках носы княжичей – не в счёт. И теперь я сильно подозревала, что причиной этому была именно моя двоюродная бабушка Любослава. Она приходилась старшей родной сестрой моему деду Мстиславу, и вышла замуж за Борживоя Славниковича, став тем самым талисманом мира, что удержал наши семьи в равновесии после Большой Чумы.
Именно бабка Любослава мудрыми речами гасила все ссоры, которые случались между нашими семействами. Именно она устраивала общие праздники, дружила детей, а однажды взяла и объявила помолвку – сосватала меня, единственную дочку великого князя Незамысла, и младшего сына князя Доброслава, главы Славниковичей.
Помню, как я возмущалась, что не пойду за этого болвана! Как гневалась напоказ, как грозилась из дома сбежать, в монастырь уйти… Мне было четырнадцать лет, и я не могла найти сил, чтобы признаться даже батюшке с матушкой, что безнадёжно влюблена в этого Драгана-болвана, и четыре года до свадьбы кажутся мне бесконечно длинными и бесконечно радостными.
В то время я училась на острове Рюген, где мудрые наставницы-волховы обучали юных дев разным премудростям – начиная от того, как следить за домом, чтобы в нём всегда были щи в печи и чистые рубашки для домочадцев, и заканчивая чтением, письмом и изучением древних летописей о событиях минувших лет. Как я хотела, чтобы учёба закончилась побыстрее! Чтобы вернуться в родной город Житец и обвенчаться с тем, чьё имя стеснялась даже вслух произнести.
Говорить о нём стеснялась, но думала постоянно. И даже рубашку ему вышивала тайком, затворив дверь поплотнее и занавесив окна, чтобы никто не увидел.
Такая я была глупая, наивная, счастливая…
Только время прошло гораздо быстрее, чем я ожидала, и совсем не радостно. Сначала умерла бабка Любослава, и с её смертью что-то пошатнулось, что-то… а вернее – всё пошло не так. На следующий же год начали приходить горестные вести – матушка скончалась, и меня даже не успели забрать домой на похороны. Не успела я отплакать по матери, как пришли вести, что Славниковичи ветки деда Борживоя ополчились против моего отца и пошли войной. Житец, конечно же, выстоял, но мир был порушен весь и разом.
Всё, что так старательно и любовно строила Любослава, рухнуло за пару лет.
Потом пришло письмо, что батюшка снова женился – на нашей ключнице, Равке. Я помнила её – немолодая, но статная и красивая женщина. Она была вдовой, пришла в Житец с маленькой дочкой, сначала служила дворовой, потом сенной, потом её повысили до горничной, а потом она стала и ключницей, на особом доверии у матушки. Равка была красивой, не такой красивой, как моя мать, но очень даже хороша. К ней многие сватались, но она никого из мужчин к себе не подпускала. До поры до времени, как оказалось…
Женитьба отца причинила мне столько же боли, как смерть матери. Если смерть – это печаль, то поступок отца не просто меня опечалил. Я расценила это, как предательство, как личную обиду. Жениться так скоро! Не выждав траура!
Я написала отцу с десяток гневных посланий, но ни на одно не получила ответа. Плата за моё обучение приходила по прежнему, но больше из Житеца не прислали ни одного подарка, ни гостинчика, ни весточки… Словно обо мне забыли. Я винила в этом мачеху, злилась на отца, и считала дни до окончания учёбы, чтобы вернуться домой.
А когда моё обучение подошло к концу, и меня с другими девами переправили на большую землю паромом, меня уже ждали – две служанки и Равка, которая сообщила, что батюшка умер, и мне необходимо как можно скорее прибыть в Житец, чтобы принять правление городом и землями.
Я вспоминала об этих давних событиях, а руки сами делали работу – чистили, скребли, вытирали. Обиходив всех лошадей и Сивко-буланко, я прошла в самый конец загона, где лежал на травяной подстилке недавно родившийся жеребёнок.
Малыш получился слабеньким, и даже не вставал на ноги. Мне приходилось кормить его, приподнимая ему голову, и переворачивать с боку на бок.
- Ну что, Задохлик? – спросила я ласково, вставая рядом с ним на колени. – Что же ты, малыш? Надо поправляться, надо сил набираться. Вон какое солнце! Бегать надо по траве, жирок нагуливать…
Жеребенок посмотрел на меня тёмными, блестящими глазами, и я почувствовала, как ему хочется бегать, как хочется на солнце и вольный воздух. Он даже слабо дёрнул тонкими ногами, словно попытался подняться, но не получилось.
- Сейчас я тебе помогу, - пообещала я и с кряхтеньем и пыхтеньем перевернула его на другой бок.
Хоть жеребенок и был маленьким и тощим, весил он всё равно в половину моего веса. Пожалуй, если не поправится, то я его и перевернуть скоро не смогу…
1-3
Я и сказала. Грубо. Злее, чем хотелось:
- Что уставился?
Он очнулся, перевел взгляд на меня, и глаза снова заволокло ледком.
- Нравятся, вот и смотрю, - ответил он спокойно и холодно, и добавил: - Что за этого жеребца хочешь?
- За Сивку-буланку? – так и вскинулась я. – Да ты с ума сошёл! Жеребенком получишь! И то, если справишься!
- Жеребенок мне не пойдёт, - покачал он головой. – Состязание уже осенью, а жеребёнка ещё пару лет растить.
- Не нравится, никто тебя здесь не держит, княжий сын, - ответила я сварливо. – Сивко-буланко мой табун гоняет, отдам его – всё равно что всех лошадей отдам. Нет, так дела не делаются.
- Тогда я пошёл. Только вещи заберу, - Драгомир хотел нырнуть обратно в избушку.
- И куда это ты пошёл? – крикнула я, почуяв неладное.
- К Кощею пойду, - сказал он всё с тем же пугающим холодком в голосе. – Вызову его на поединок, если смогу победить – заберу его коня.
Вот болван! Да Кош Невмертич его на одну ладонь положит, второй прихлопнет – и только мокрое место останется!
Да что ж этого дурачка всё на ведьм да колдунов несёт?!
- Стой! – снова крикнула я, и голос тренькнул жалобно, по-девичьи, а не по-старушечьи.
Княжич обернулся, теперь глядя на меня с недоумением.
- Добро, - сказала я, прокашлявшись и продолжая говорить уже басом. – Будет тебе конь богатырский, если три службы сослужишь.
- Две, - тут же оживился он. – Одно условие я уже выполнил, бабка. Когда в твоей постели спал.
Ах ты ж! Быстро нашёлся!
- Смотри, чтобы с двумя другими условиями прострела не получилось, - заметила я.
- Что сделать надо? – тут же спросил он, судя по всему, готовый хоть за тридевять земель за жар-птицей бежать.
- Первое условие хорошо помнишь? – осведомилась я, уперев кулак в бок. – Три ночи в моей постельке. Ты только первую переспал. Ещё две остались. Тогда и скажу следующее условие. А теперь иди, умывайся. Скоро за стол, а у тебя мордяха, как у модницы сарафан – вся в складку. Смотреть противно.
Судя по его взгляду, он едва сдержался, чтобы не пояснить, на кого тут смотреть противно, но спустился с крыльца и пошёл к колодцу, а я взяла подойник с молоком и отправилась прямиком в избу.
Обычно мы с Одихунтьевичем обходились на завтрак хлебом с молоком, но кормить этим Драгомира, отощавшего после таких испытаний, показалось мне настоящим преступлением.
Процедив молоко, часть я поставила сквашиваться, чтобы потом сделать сыр, а часть перелила в жёлтый обливной глечик и поставила на стол.
Выгребла из печи золу, затопила и поставила на пристенок чугунок с яйцами. Взболтала жидкое тесто и напекла с десяток блинов, щедро сдабривая их сливочным маслом.
На печи заворочался кот – ему стало жарко. Чёрный хвост свесился, и я безжалостно его дёрнула.
- Мя-а-а-ау! – заорал спросонья Одихунтьевич, полетев на пол.
Шлёпнулся кот, конечно же, на все четыре лапы. Как и всегда.
- Ты с ума сошла? – произнёс он дрожащим от возмущения голосом. – Что за пожар?
- Гость в доме, - перебила я его завывания. – Сбегай в клеть, принеси чистые рушники, а потом принеси мне пару головок чеснока и головку лука.
- С чего это праздник-то?! – заорал кот, бешено тараща глаза. – Ты знаешь, я терпеть не могу чеснок драть! Шелуха в зубах застревает – не выковыришь!
- Ничего, зато будет, чем вечером заняться, - я легонько подпнула его к двери. – Всё не тайные уды лизать.
Кот потерял дар речи, и пока собирался с мыслями, чтобы изречь мне что-нибудь обидно-убийственное, я попросту взяла его за шкирку и выбросила в сени.
- Без рушников не впущу! – крикнула я в щёлку.
Одихунтьевич был тем ещё чистоплюем – через подпол в избушку забираться брезговал. Там, видите ли, грязно и мыши бегают. Не мыши, конечно, а суслики, но для него между этими зверьками особой разницы не было. И как только он жил без меня?..
К блинам я положила сметану, а несколько блинов намазала творогом пополам с мёдом, положила в другой чугунок и поставила тоже на пристенок. Чтобы творог подпёкся, проникся медовым духом и стал сладким и тягучим, как печатный пряник.
Эх, жалко, что мяса нет…
Богатырей надо кормить мясом. Но даже если сейчас свернуть курице голову, приготовить её быстро не получится. Если только к обеду сварить горячий, сытный куриный суп. Да, точно! Куриный суп с домашней лапшой!
Я проверила, сколько осталось муки, и задумалась. Надо бы сходить в деревню, обновить припасы. Если бы не княжич, я ещё месяц тянула бы на сухарях и рыбе. А так придётся подсуетиться.
Притащился Одихунтьевич, держа в зубах рушники. Я забрала, погладила кота по голове и снова ласковым пинком выпроводила вон – в огород.
Пеклись в печи яйца, на столе стояли блины, копчёное сальце тонкими ломтиками, сметана и сухой творог, скатанный в шарики и провяленный в душистом дыму из дубовых щепок. Ещё я поставила вываренную в меду малину, рубленную солёную рыбу пополам со сливочным маслом, растопленное масло в глиняной чеплашке, да ещё Одихунтьевич принёс чеснок и луковичку. С остротой и пресная речная рыбка сойдёт. Не княжеские кушанья, но чем богаты.
1-4
- Смотрю, у тебя забор покосился, - Драгомир поднялся и подошёл к тыну. – А черепа-то не настоящие…
- Не твоё дело, - сказала я без злости. – Или разочарован? Хотел там найти настоящие головы?
Он не ответил и покачал тын.
- Топор есть? – спросил он.
- Есть, - ответила я, помедлив. – А ты умеешь заборы чинить?
- Много чего умею, - ответил он и щёлкнул ближайший череп по гладкой макушке.
Я не удержалась, чтобы не созорничать. Незаметно притопнула, и череп, вдруг повернувшись на колу, лязгнул зубами, пытаясь ухватить Драгомира за палец.
Княжич шарахнулся, споткнувшись и чуть не упав.
- Испугался? – ласково спросила я. – Так не зевай. У меня тут – хе-хе! – всё серьёзно. Раззявы без пальцев ходят, а то и без голов. Топор в сарае. Бери, если помогать взялся. А я в деревню схожу. Дела у меня там.
Драгомир мрачно глянул на меня исподлобья и пошёл к сараю.
- Приглядывай тут за ним, - велела я Одихунтьевичу, который весело скалился с крыльца. – Я в деревню.
- Пряничка там прикупи!.. – мяукнул кот мне вслед.
Ко всему прочему, он был ещё и страшный сладкоежка. Мышками брезговал, а прянички жрал – будь здоров. Особенно мятные, в сахарной глазури.
К деревне я вышла уже к полудню, когда припекало. Пот заливал лицо, и страшно хотелось умыться, но нельзя. Вода смоет заклятье. Придётся потерпеть до дома. Хотя, у меня теперь и дома соглядатай. Не проколоться бы на своих превращениях. А может… рассказать ему всё?..
Сердце моё жалобно тенькнуло. Рассказать – вдруг поверит? И будет нас уже двое… А не я одна… против всего мира…
Но тут же внутренний голос рассудительно и холодно напомнил, что не нам с Драгомиром сражаться против колдунов. Ни умения не хватит, ни сил. Погибнем ни за что. И совсем не останется на свете тех, кто вспомнит нашего пращура Яра-Ярилу, солнечную Жар-птицу, Распрекрасную девицу, и предка рода Славниковичей, который, как говорят, был огненным змеем – летал по небу и был сильнее всех и на земле и над ней.
Да и не поверит Драгомир. Посчитает, что вру всё, чтобы себя спасти. Или чтобы его вернее погубить.
Я ведь не поверила, когда мне рассказали, что мой отец убил мою мать, поймав её с любовником. Да не с каким-нибудь, а с Безбраимом, внуком Борживоя и Любославы. Убил мою мать, убил и любовника. И был вправе – за поруганную честь.
Но Славниковичи тоже не поверили, что Безбраим покусится на чужую жену, обвинили отца в убийстве и в клевете, и пошли войной.
Нет, тут невозможно признаться. Слишком многое разделяет наши семьи. И не понять, где тут правда, где ложь, но одно я знала точно – в Житец Драгомира отпускать нельзя. Костьми надо лечь, а не пустить.
В деревне я сразу пошла к старостихе и за целебные травы выменяла у неё хороший кусок свиной солонины и вяленых говяжьих рёбер на сытные похлёбки. И про пряники, конечно же не забыла. Попросила напечь на неделе.
- Ты, бабка, никак зубами обзавелась? – пошутила старостиха, укладывая в мою корзинку съестное. – Что это тебя на мяско потянуло?
- Да внучек приехал бабушку навестить, - прошамкала я. – Надо побаловать мальчонку. Своим тут скажите, чтобы парнишку моего не трогали. Он у меня до осени поживёт, лошадок моих пасти будет. Не пугайте.
- Что ты, не тронем! Не тронем! – замахала руками старостиха.
И ей было с чего испугаться. В последний раз, когда я просила крестьян не шалить и угомониться, за моей спиной стоял бурый мишка. Тогда у многих, наверное, штаны повлажнели, когда драпали без остановки через весь лес до деревни. Запомнили – уже приятно. Ещё бы подольше не забыли.
- За пряниками позже приду, - сказала я на прощанье. – С мяткой мне сделай, и с сахарком. Внучок мой любит такие – страсть!
Домой я вернулась к вечеру, но и в сумерках разглядела, что покосившийся забор стоял прямо, а в зубах у черепов торчало по пучку соломы.
- Ну умелец, - ворчала я, откупоривая черепа. – Ну стара-а-ательный!
Когда солома была повыдергана, я наведалась в конюшню.
Задохлик лежал на подстилке в своём углу и дремал. В яслях был насыпан ячмень, в поилку налита вода. Прямо хозяин появился.
Не успела я ступить на крыльцо, как с крыши на голову мне свалился Одихунтьевич – злющий, только что ядом не плевался на каждом слове.
- Гони его! – заверещал он, цепляясь когтями за мою рубашку, а заодно – за живую кожу. – Гони его! Или я его придушу ночью!
Глава 2
Первым делом я отодрала от себя верещавшего кота и от души шваркнула его в крапиву, растущую у крыльца.
- Ты совсем совесть потерял, морда шерстяная? – отругала я его, почёсывая поцарапанные места. – Ты что на меня бросаешься? У тебя когти, между прочим!
- У меня ещё и душа! И сердце ранимое! А ты меня – в крапиву-у-у-у! Ма-а-а-у! – взвыл кот, выбираясь из зарослей.
- У тебя шуба, как у барсука, - огрызнулась я. – Крапиве не достать.
- Не достать?! – возмутился Одихунтьевич, залезая обратно на крыльцо. – А нос? А лапки? Всё обожгла! Злодейка!
- Будешь ночевать во дворе, - строго напомнила я обычное наказание.
- Злодейка – это я про крапиву, между прочим, - сразу присмирел кот. – Давно пора бы её скосить. Это тоже между прочим. Это так, мысли вслух.
Похоже, он по-настоящему обиделся.
Но я тоже не спешила успокаиваться.
- Вот и скосил бы, - посоветовала я ему.
- У меня лапки! – для наглядности он показал мне свои пушистые и когтистые лапищи.
- Твои лапки – как раз боронить грядки, - ещё строже сказала я. – Ну, чем тебе гость не угодил? Задохлик, вон, сопит и радуется.
- Задохлика твоего он только под репицу не целует, - отозвался кот. – А мне – грозился!..
- Прямо-таки грозился? Тебе? И чем же?
- Свинья он! – рявкнул кот. – Гони его! Гони! Всё равно ведь обманешь и не дашь! – тут он замолчал, настороженно посмотрел на меня и уже тише спросил: - Или дашь?..
Я прекрасно понимала, что он про коня, но всё равно меня обдало удушливой, жаркой волной, едва вспомнила нашего гостя в бане.
- Конечно, не дам ему коня, - быстро произнесла я. – Но это не значит, что человека гнать надо, потому что он коту нечаянно на хвост наступил.
- Нечаянно?! – мигом взбесился Одихунтьевич и сразу всё выложил, наивная зверина: - Я сидел себе, никого не трогал! На лавке сидел! А он, такой, говорит: ещё раз пасть откроешь, я тебе бубенцы отстригу, звенеть перед кошками будет нечем! Это – как?! Это – по-человечески, ты считаешь? По-доброму?
- Жестоко, - признала я. – Как же ты без бубенчиков? Непорядок, прямо скажу.
- И я о том же! Главное – сидел себе, никого не трогал!.. – горестно затянул кот.
- Только материл его, на чём свет стоит, - подхватила я ему в тон.
- Только материл… - тут Одихунтьевич осёкся, вздыбил шерсть и рявкнул: - Ты о чём? Я и материться-то не умею! Грех это!
- Ладно, не надсажайся, болезный, - я погладила его по шкирке ногой, потому что руки были заняты. – Поговорю с ним, спасу твои бубенчики, - и нарочито зацокала языком: - Это же надо! На святое покусился, ирод!
Кот ещё что-то шипел мне вслед, но я уже не слушала. Открыла дверь, толкнув её бедром, и зашла. Одихунтьевич шипеть перестал и прошмыгнул в избу у меня под ногами, учёно поджимая хвост, чтобы дверью не прищемило.
Я зашла – и забыла затворить дверь.
Гость сидел на лавочке, у зажжённого светца, и резал новое топорище взамен моего старого. А на столе стояли свежеиспеченные лепёшки и речная мелкая рыбёшка, зажаренная в масле до хрустящей золотистой корочки.
Но это всё ладно, это можно было пережить и без потрясений, а вот как не потрястись, когда гость сидит, как у себя дома – в одних исподних штанах, а сверху на нём из одёжки только нательный крест.
Впрочем, сразу было понятно, почему разделся – мною вышитая рубашка висела, распяленная на стенные гвоздики, обтекая с рукавов.
- Х-хозяйничаешь? – спросила я, поставив корзину и обмахиваясь ладонью, словно уморилась от того, что тяжело несла.
Что-то и вправду я одичала и от людей отвыкла, если меня от дебелого парня в жар бросает.
- Да-да, он тут как хозяин уже ходит, - зло забормотал кот. – Упустила ты, Ягуша! Он совсем страх потерял! Надо было сразу гнать…
- Брысь под лавку, - шикнула я на него, а потом прокашлялась и спросила у княжича: - Почто скотинку мою шерстяную обижаешь? Кота трогать не смей, он мне друг и брат, в обиду его не дам.
- А я и не трогал, - тут же отозвался Драгомир и посмотрел на Одихунтьевича так, что тот шлёпнулся на пузо и быстро-быстро перебирая лапами забрался под дальнюю лавку. – Это он у тебя на людей кидается, морда шерстяная.
- Прямо спелись! – мурявкнул кот.
Княжич тем временем повернулся спиной, показывая шесть глубоких царапин между лопатками.
- Та-а-ак, - сказала я голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
- Поклёп! – сразу отозвался Одихунтьевич. – Он об тын чесался, а на меня спирает!
- Вобщем, слушайте оба, - сказала я, и в избушке стало тихо – даже сова под потолком ожила и вытянула шею, приоткрыв клюв и лупая подслеповатыми глазами. – Кота не трогать, - сказала я, обращаясь к Драгомиру, - хоть шерстинка с него упадёт – коня не увидишь, как своей спины. Смуту не затевать, иначе буду бить по наглой усатой морде, - у княжича усов не было и в помине, поэтому ясно, что последнее относилось к Одихунтьевичу.
2-2
Вечер был мягкий и медовый, как бывает в начале лета. Солнце уходило в золотисто-оранжевые облака, и из леса уже тянуло свежестью. Я раскрыла ворота и встала, уперев кулаки в бёдра. Отсюда мне была видна серебристая излучина реки, по которой уже пластался туман. Потом из тумана медленно и горделиво, словно лебеди, выплыли мои лошадки. Уставшие и нагулявшиеся за день, они уже не смотрели на шёлковую траву и не тянули морды к воде. Они шли домой, и я ждала их – моих красавиц. И вожака-красавца, Сивку-буланку, конечно же.
Он появился последним, оглядываясь по сторонам – не отстал ли кто? не потерялся ли? нет ли опасности?
Но всё было спокойно, и табун начал перебираться через реку. Здесь было мелко – кони даже брюхо не замочили. Туман всё наползал – седой, текучий, тяжёлый, словно гривы моих лошадей.
- Домой, домой, лапушки мои, - позвала я, когда лошади выбрались на берег и пошли к дому.
Каждую из кобыл я гладила по холке, по крутым бокам, и умные животные тыкались мне в лицо атласными мордами, ласково фыркая, кося добрыми, лукавыми глазами. От лошадей пахло солнцем, травами, молоком и ещё чем-то тёплым, приятным, как будто сама мать сыра-земля поцеловала каждую в лоб.
- Погуляли, матушки, теперь и отдохнуть пора, - я заводила их в стойло, подсыпала каждой ячменя, а Сивке-буланке сунула в зубы заготовленную морковку.
Вымыв руки у колодца, я взяла два подойника, взяла ведро с водой и мягкую тряпочку, чтобы мыть кобылам вымя, и отправилась на вечернюю дойку.
Молока кобылки давали не слишком много – с каждой по полторы-две большие кружки, остальное жеребята высасывали за день. Но нам с Одихунтьевичем хватало. И попить, и творог сделать, и даже сыр сварить. Конечно, теперь нас трое…
Пока я доила, на крыльцо вышел Драгомир.
Сел, вытянув длинные ноги, и поглядывал под навес, где я переходила от одной кобылы к другой, ставя на колено ведро с молоком, когда доила. Так молоко попадало точно куда полагается, а не разбрызгивалось по сторонам. Да и тянуть за вымя было удобнее, чем сидеть на скамеечке и задирать руки и голову.
Когда все лошадки были подоены, я понесла молоко в избушку – процеживать.
- А ты ничего так, бабка, - сказал мне Драгомир, передвинувшись по крыльцу, чтобы я могла пройти, - шустрая. Хорошо справляешься.
- Так а что поделать? Помощника-то нет, поневоле справишься, - ответила я, заходя в избушку, и стараясь не коситься на его саженные плечи и голую грудь, на которой вполне можно было спать улечься, как на печи.
Кот прошмыгнул следом за мной. Судя по всему, оставаться наедине с гостем он не желал ни в доме, ни во дворе.
Я сразу налила Одихунтьевичу тёплого жирного молока в чистую плошечку, и он блаженно припал к ней, пачкая усы и довольно урча.
Молоко я процедила и разлила по кринкам. Одну на сегодня, другие на завтра – чтобы подкисли для творога и сыра. Выглянула из дверей – звать гостя к столу, и замерла на пороге.
Пока я возилась в избушке, Драгомир без дела не прохлаждался. Взял скребок и крючок и начал чистить лошадей. Проверял им копыта – не застрял ли камешек, выглаживал шкуру – шерстинка к шерстинке. И всё так ладно, с умением, без суеты. Я опомнилась и побежала помогать, схватив гребень. Вслед мне полетело мяуканье, но я даже слушать не стала.
Пока княжич орудовал скребком, я начала вычёсывать лошадям гривы и хвосты, а потом приплетала их в косы, чтобы меньше путались.
Мы работали дружно, рядом, но ни словом не обменялись. По-моему, княжич старался меня не замечать. Зато я то и дело поглядывала на него. Любовалась, что уж скрывать.
- Работать умеешь, - похвалила я Драгомира, когда молчание явно затянулось. – Ты вот мне про побоище рассказал… А отколь узнал, что это княжна из Житеца всех порешила?
- Люди видели, - ответил он ровно, продолжая орудовать скребком. – Ведьма она. Обернулась волчицей и всех погрызла.
- Как же она в город пробралась?
Драгомир на мгновение замер, подумал, а потом сказал:
- Спесь наша виновата. Когда пришла грамота от княжны, что хочет она замириться и приглашает на пир, наши деды сказали – что это мы к ней поедем? Она – баба, и одна, а мы – мужчины, и нас много. Хочет мириться, пусть к нам едет. Она и приехала. С малой свитой, с подарками, а ночью, когда никто не ждал, обернулась сама волчицей и слуг своих в волков превратила.
- Но сам ты этого не видел, - продолжала я осторожно. – Ты ведь сказал, что далеко был?
- Далеко, - коротко ответил он.
- Путешествовал?
- Нет.
- Болел?
- Нет.
Я замолчала – нет так нет. Не хочешь говорить – в душу лезть нечего. Но про княжну из Житеца надо было разузнать побольше.
- А вдруг тот человек соврал? – предположила я. – Что это Злата-Златогорка всех?.. – я не смогла выговорить страшное слово.
И вспомнилось, как я грозилась славниковичам, погнавшим меня от города, когда я просила защиты. «Чтобы вас волки погрызли!», - так я им сказала. Но кто же знал-то, что в сердцах брошенные слова сбудутся. Не хотела я для них такой судьбы, хоть и была на них зла.
2-3
- Так когда рядом добрый молодец, и ветошка помолодеет, - не растерялась я и добавила, нарочито смущённо и завлекательно стреляя глазками: - Али ты, милок, в бабусе красоту разглядел? Может, и правда, лечь с тобой в постельку сегодня?
Это подействовало – красавчика сразу перекосило, он опустил взгляд долу и бочком прошёл в избушку. Можно сказать – даже убежал.
- То-то же, - сказала я ему вслед вполголоса.
Смеяться, кстати, я сразу перестала и мысленно попеняла себя за неосторожность. Меньше надо зубками блестеть. Ты сейчас не девица, а Яга-Ягища. Будь добра, не забывай об этом. Драгомир хоть и болван, но далеко не дурак.
Когда я зашла в дом, Одихунтьевич вполне ожидаемо сидел под лавкой и зло смотрел, как наш гость умывается, вытирается рушником и садится за стол.
Есть, впрочем, княжич не стал – ждал меня.
Ишь ты, какой вежливый.
Вымыв руки, я повязала платочек, глянувшись в маленькое зеркальце, и достала с полки коробочек с мазью, заживляющей мелкие ранки. Там были намешены пчелиный воск и пчелиная уза, и ещё вытяжки из разных трав – ромашки, тысячелистника, лопуха. Рецепт был мой – выпестованный, выглаженный, отточенный до последней травяной пылинки.
- Сиди смирно, - велела я Драгомиру, - сейчас спину тебе намажу.
Он мотнул кудрявой головой – понял, мол.
Прикасаться к нему было, конечно, одно удовольствие. На красивого человека и посмотреть приятно, не то что по спинке погладить. Всё-таки как глубоко зрила бабка Любослава… Она же сразу сказала, что вырастет этот болван красавцем писаным, девкам на погляд, мужикам на зависть…
Драгомир сидел смирно, но вдруг обернулся через плечо.
- Что? – тут же спросила я.
- Нет, ничего, - отвернулся он.
Я смазала следы кошачьих когтей щедро и ещё шепнула заветные слова, чтобы подживало скорей, а потом закрыла коробочку и бодро сказала:
- Вот и подлечили тебя. Впредь к диким зверям спиной не поворачивайся…
- Это кто – дикий зверь?! – подал кот голос.
- Дикие звери, бабка, со спины не нападают, - ответил княжич. – Это только трусливые люди в спину бить горазды.
- Ах, какой у-у-умный! – заверещал опять Одихунтьевич, но я цыкнула на него, и он обиженно замолчал.
Только торчащий из-под лавки чёрный хвост зло метался туда-сюда.
- Теперь можно и поесть, - я села напротив гостя и на правах хозяйки начала резать хлеб и разложила по мискам рыбу.
Одну рыбу я растребушила, освободив от костей, сложила мясо в чистую мисочку и поставила перед лавкой – для Одихунтьевича.
- Кот у тебя как боярин живёт, - не удержался Драгомир, догрызая уже третью рыбёшку.
- Кому и кот брат, - ответила я ровно, - а кому и волчица – невеста.
Княжич намёк понял и сверкнул на меня глазами, но промолчал.
- Так и быть, - продолжала я спокойно, обдумывая каждое словечко, чтобы лишнего не сказать: - помогу я тебе. Подарю коня богатырского…
- Спасибо, бабуля! – он обрадовался так явно, что мне даже совестно стало. – У меня сейчас ни золота, ни серебра нет, - продолжал княжич, заметно волнуясь, но если жив останусь, я тебя не забуду. А так я у тебя тут всё переделаю! И крыльцо новое поставлю, и дверь подтешу, а то она у тебя плохо закрывается…
- …если выполнишь мои условия, - перебила я его.
- Первое уже выполнил, - быстро отозвался Драгомир и большим пальцем через плечо указал на постель.
- Ещё не выполнил, ещё две ночи остались, - напомнила я, и он сразу сник. – Второе условие будет – приглядывать за моим табуном. Кони у меня на вольном выпасе, а там звери, люди-лиходеи, да и в чаще мало ли что бывает. До осени если ни одна лошадь, ни один жеребёнок не пропадут – считай выполнил второе задание.
- До осени? – он наморщил лоб, соображая.
- Пока берёза, что возле тына растёт, не пожелтеет, - сказала я.
Берёзы желтеют раньше остальных деревьев, это всем известно. Драгомир, видимо, подумал о том же, помедлил, а потом кивнул.
- Ладно, - сказал он уже без прежней радости. – А третье задание?
- А третье скажу, если выполнишь первое, - тут я улыбнулась своей старческой улыбкой, от которой бросало в дрожь даже самых наглых крестьян.
Драгомир сразу уткнулся глазами в стол и хмуро догрыз последнюю рыбку.
Рыба, кстати, получилась вкусной. И зажарил ее княжич отменно – хорошо посолив и сделав много-много надрезов на бочках, так что после жарки даже косточки не чувствовались.
Я редко ловила рыбу – и времени не было, да и сети плести не умела, и крючков у меня не было, а вот княжич справился.
- Ты, прямо, добытчик, - похвалила я его.
- Морду из ивовых веток сплести – дело нехитрое, - пожал Драгомир могучими плечами. – Я ещё плетёнку на раков поставил.
– Порадовал бабушку рыбкой, да ещё и раками побалуешь? Ну молодец... – расчувствовалась я. - Ещё службой порадуй – так не повиснет твоя голова на пустом шесте за моей избёнкой.
2-4
Тёмный, даже чёрный лес не казался мне враждебным. Конечно, не часто я тут по ночам бродила, но приходилось. Иногда искала кобылу или жеребёнка, что отстали от стада, иногда собирала целебные травы, а однажды разыскивала Одихунтьевича. Это было в первые недели нашего знакомства, когда кот, который приплёлся ко мне на крыльцо тощий, грязный и заморенный, понемногу отошёл, отъелся и принаглел. Тогда мы с ним крепко поссорились, я получила кошачьими когтями по ноге, а кот получил крепкого пинка и прозвище Одихунтьевич. Правда, в тот момент прозвучало оно немного не так…
Кот сбежал в чащу, оскорблённо вереща, я около часа злилась, потом немного успокоилась, потом открыла двери, чтобы пушистый негодник видел, что его ждут, и возвращался.
Но кот к вечеру не вернулся, уже стемнело, хлынул холодный дождь, и я не смогла усидеть в тёплой, уютной избушке – накинула рогожный плащ и отправилась искать.
Оказалось, от злости кот сбежал на тот берег реки, а река разлилась, затопила мостки, и вернуться обратно кот не смог.
Я долго искала под кустами и высматривала на деревьях, подсвечивая прихваченным черепом, пока на мой голос не отозвалось дрожащее, жалкое «мияу-у-у», а потом и само жалкое и дрожащее появилось из мокрых кустов.
Мы помирились, я несла кота на руках, пряча под плащ, и он тихонечко дрожал и вздыхал совсем как попавший в беду мальчишка.
После этого мы ещё не раз ссорились, но до когтей и пинкой больше не доходили. Всё-таки, мы с Одихунтьевичем оба нуждались друг в друге. Без меня бы он не выжил, да и я без него совсем бы зачахла от тоски. А так – всё родная душа, хоть и звериная.
Выйдя к берегу озера, по которому белым полотном пластался туман я воткнула палку с черепом в землю, разделась догола и бросилась в воду прямо с берега. Здесь было довольно глубоко, но вода была чистая, проточная, со дна били ключи.
Едва вода обняла меня, как старческое тело исчезло, и я снова превратилась в саму себя.
Хотя… поживу тут не один десяток лет, и облик Ягищи станет уже моим обликом. Время не щадит молодых и красивых. А смерть не щадит никого…
Я долго плавала, то ныряя, то заплывая на середину озера, где росли кувшинки, и переворачивалась на спинку, глядя в тёмное небо, где иногда только посверкивала сквозь тучи одинокая звёздочка.
Мне думалось о Драгомире, который ввязался в смертельно опасное дело и не знает, насколько оно опасно. Вряд ли я смогу ему обо всём рассказать, да и не надо ему, наверное, обо всём знать, чтобы не поклялся до смерти мстить злодейке… Но в моих силах уберечь его от встречи с ней. Пусть живёт здесь до осени. Пусть старается, оберегая моих лошадей. А там легко можно устроить, чтобы пара лошадей спряталась в лесу. Скажу им: схоронитесь, родимые. Они и спрячутся. А Драгомиру – от ворот поворот. Не будет тебе богатырского коня, раз не уберег табун.
Пойдёт к Кошу Невмертичу – так осенью Кош Невмертич в свой южный дворец птицей перелетной улетит. А княжна из Житеца тем временем замуж выйдет, и не попадёшь к ней, и месть лопнет, как рыбный пузырь.
Я была так довольна придумкой, что даже улыбалась, возвращаясь к избушке. Перед тем, как вернуться, я снова пошептала над водой, покропила лицо и голову, и обернулась старухой.
Тяжело мне придётся этим летом, но да ладно. Справлюсь.
На крыше избушки сидели три совы и таращили глаза по сторонам.
Всё было тихо и спокойно, они любого бы заметили.
Навесив череп на прежнее место, я потянулась и зевнула. Теперь можно и поспать. После ночного купания спится особенно сладко.
Отворив дверь, я покралась к печи, но резко остановилась.
Со стороны моей постели послышался тихий, но мучительный стон.
Что это?! Кто это? Драгомир стонет?..
2-5
Я щёлкнула пальцами, зажигая череп, который всегда лежал в уголочке на полке, и избушку осветило холодным мертвенным светом.
Всё было в порядке, и княжич крепко спал. Вот только сон ему, видно, снился тяжёлый. Одеяло почти свалилось, подушка смята…
Только сейчас я подумала, что если бы в избушку забрался убийца, тут мне и конец бы пришёл. Сколько лет прошло, столько я пережила, а не научилась думать об опасности. Как есть девчонка несмышлёная… Правильно мне Кош Невмертич говорил…
На цыпочках я подошла к постели и посмотрела Драгомиру в лицо.
Между бровей у него залегла морщинка, и на лбу пот выступил бисеринками.
Княжич дёрнул головой вправо, влево, и снова тяжело простонал.
Ну точно, сон дурной снится…
- Тише, тише… - шепнула я и рукавом промокнула лоб Драгомиру. – Всё хорошо…
- Стерва, убью, - произнёс он вдруг очень внятно.
Я испуганно шарахнулась, решив, что это он так про меня.
- Детей не пожалела… - выдохнул княжич, не открывая глаз.
Значит, не про меня… Вернее, про меня… Но не про настоящую меня…
Вздохнув ещё тяжелее парня, я переставила к постели табуреточку, села и принялась легонько колыхать подушку. Так мама укачивала меня в детстве, когда я была уже большая, чтобы лежать в колыбели. И стала напевать колыбельную, старинную-старинную, её ещё прабабушке её бабушка пела:
- Бай-баю, бай-баю,
Мамке шёлку подарю,
А отцу-молодцу -
Медну пуговицу.
Сестре – ленточку
С позументочкой,
Деду – удочку,
Бабе – юбочку,
А коника-воронца
Тебе ехать до венца…
Морщинка у Драгомира между бровей разгладилась, он задышал спокойно и ровно, а я поправила на нём сбившееся одеяло и осмелилась погладить по пышным кудрям.
Молодой совсем… Дурачок ещё… Думает, что если смел, да удал, то с любой бедой можно справиться…
С печки послышались какие-то странные звуки – то ли хрипы, то ли душили кого-то, то ли кто-то бился в припадке падучей.
Сердце у меня опять бухнуло куда-то в кожаные лапоточки, я резко оглянулась и увидела два огромных светящихся кошачьих глаза. Это Одихунтьевич смотрел, вытаращившись.
- Тьфу на тебя! – ругнулась я шёпотом, вставая с табуретки. – Перепугал до чёртиков!
Погасив череп, я полезла на печку.
Кот забился куда-то в угол, хотя обычно валялся посредине, как царь-государь, и мне приходилось совсем не по-царски его спихивать.
В этот раз я улеглась, как царица, а кот так и сидел в углу, не по-кошачьи сгорбив спину и опустив голову.
- Ну, что надулся? – я притянула его к себе, укладывая под бочок. – Или тебе тоже сон плохой приснился? Песенку колыбельную спеть?
- Своему ироду пой, - огрызнулся кот. – Подушечку ему взбила, одеяльцем укрыла, надо было ещё в лобик поцеловать. Или ещё куда.
- Мошну свою мохнатую закрой, - посоветовала я и зевнула. – Всё бы тебе одни гадости говорить… Спи, давай…
Кот ещё какое-то время невнятно бурчал, но потом затих. Я гладила его по бархатной шкурке, и, несмотря на усталость, никак не могла заснуть.
Драгомир своим появлением разбередил те воспоминания, которые я так старалась позабыть. Потому что если ничего не можешь изменить, то лучше забыть, чтобы зря не терзать сердце.
Но как забудешь?..
Глава 3
Забыть прошлое невозможно, как ни пытайся. Невозможно выколотить из головы то, что там засело. Особенно если так засело, что и во сне видится.
Когда я, наконец, заснула, продолжая держать руку на шёлковой спинке Одихунтьевича, мне приснился тот год, когда я закончила обучение в школе волхвов на острове Рюген.
Как ждала я этого момента! Все четыре года ждала!
Только сначала ожидание было радостным – ведь после окончания учёбы меня ждала свадьба, а потом ожидание стало горестным – ведь я уже знала, что свадьбы с княжичем Драгомиром не будет, а вернувшись в родной город я не увижу матери, а увижу отца с новой женой. И не известно, как отец меня встретит, если не озаботился даже ответить на письма.
Встреча с Равкой произошла быстрее, чем я ожидала – именно её я первой увидела, когда сошла на берег с парома.
Она совсем не изменилась. Осталась, как четыре года назад, статная, красивая, неизменно спокойная, важная. Только одета сейчас была богато – как положено жене великого князя.
Равка – великая княгиня!.. Ключница! Женщина, невесть какого роду и племени!..
Да такое даже в горячечном бреду не могло привидеться!
Но судя по всему, это было правдой.
Вместе с Равкой меня ждали две служанки – я знала их. Когда уезжала, девчонками совсем были, сейчас уже смотрелись невестами. Их отцы воевали в дружине моего отца, а когда погибли, отец взял сироток в терем, приставил к работе, назначил жалованье. Матушка их привечала. Учила вышивать золотом. Теперь служат другой княгине…
Я поднималась по берегу, навстречу мачехе, и распалялась злобой.
Приехали за мной втроём… Без сопровождения… Без охраны…
А ведь княжну полагалось встречать воинскому отряду, чтобы стяги развевались, чтобы барабаны гремели…
Всего трое! Как за купеческой дочерью приехали!
Это всё она виновата, Равка!
Заняла чужое место… Наговорила на меня отцу…
Но я не беззащитная девочка. Много чего знаю. Могу проклясть. Могу отравить. Вот что сделать с этой мерзавкой?!.
Она, и правда, казалась мне мерзкой, как жаба. И я ненавидела её, даже не сказавши с ней ни слова.
Когда я подошла, Равка опередила меня и поклонилась. Поклонилась так, как служанка кланяется госпоже.
Это сразу сбило меня с толку.
Я растерялась и разом позабыла все гневные речи, что хотела сказать.
Девушки тоже поклонились, опустив глаза, зато Равка выпрямилась и посмотрела мне прямо в лицо.
- Здравствовать тебе, княжна Злата-Златогорка, - сказала она ровно, торжественно и немного нараспев. – Прости, что встречаю тебя нерадостными вестями. Твой отец, великий князь Незамысл, оставил нас, ушёл к пращурам. Теперь ты наша хозяйка и матушка, и правительница. Все в граде ждут твоего возвращения. Повозка вон там, возле гостевого дома.
Только тут я поняла, почему не было достойного княжны сопровождения, а всего лишь две девицы.
Колени мои подломились, и я бы упала, но девушки успели и подхватили меня под руки, поддержали.
Опираясь на них, я дошла до крытой повозки, меня усадили, подали чарочку воды, чтобы пришла в себя.
- Когда? – только и спросила я.
- Весной, на охоте, - коротко ответила Равка, сидевшая напротив меня.
Девушки сели справа и слева от неё, глядя на меня участливо и немного испуганно.
- Как это произошло? – я не узнала своего голоса, так глухо и безжизненно он прозвучал.
Вот, собиралась наговорить отцу гневных речей, а буду говорить их… на его могиле. И матушку в последний путь не проводила, и отца не пришлось…
- Конь понёс, - так же коротко сказала бывшая ключница. – Князь наш в седле не удержался. Упал. Утешение, что быстро умер. Не мучился.
На мой взгляд, так себе было утешение.
Но отец всегда любил охоту. И когда охотился, забывал и о безопасности, и об осторожности. Сколько раз матушка ругалась и плакала, умоляя его поберечься, если любит. Отец только смеялся. Хорошо, что матушка этого не увидела. Она очень любила отца. Такую его смерть точно бы не пережила.
Я снова со злостью посмотрела на Равку. А вот отец смог пережить смерть моей матери. И не только смог, но даже не утерпел до конца обязательного трёхгодичного траура.
Мачеха заметила мой взгляд. И её спокойное, немного тяжеловатое лицо ничего не отразило – ни ответной ненависти, ни обиды, ни огорчения.
- Почему не приехали с надлежащей охраной? – спросила я сквозь зубы. - Кто такое допустил?
- Прости, княжна. Это я распорядилась, - сказала Равка тоже совершенно спокойно, без страха и без вины. – Думала, ты будешь плакать, не хотела, чтобы люди видели тебя в слезах. Охрана и слуги ждут в Лещинке, на постоялом дворе. Там же твои наряды, чтобы ты въехала в Житец достойно, как и полагается правительнице.
3-2
- Ты что такое говоришь?! – я схватила девушку за руку, кружка с молоком полетела на пол и разбилась в мелкие дребезги.
- Правду говорю, чистую правду! – ещё быстрее забормотала девушка. – Оттуда и война началась! Из Славниковичей вам теперь никто не друг! Они поклялись родство отринуть и всех Гнездовичей извести. Говорят, стрелу в князя пустил кто-то из них, вроде как княжич Драгомир, нареченный ваш!
Драгомир…
По сердцу резануло так больно, что я на мгновение задохнулась, но потом встряхнула служанку:
- Про матушку говори! Всё, что знаешь!
- Знаю только, что ваш батюшка говорил. А так ничего и не видела! Мы все в церкви были, на утрене… А княгиня не пошла, сказала, что больна, и нас всех отослала. Я на службе была, в первом ряду стояла, видела, как князь наш, батюшка, на исповедь подошёл, потом причаститься, а потом к нему Равка подошла, что-то на ухо шепнула. Гляжу – князя уже нет. А когда вернулись со службы-то – а в городе переполох. Князь раньше времени в терем пришёл и застал княгиню с полюбовником, с княжичем Безбраимом, который из Славниковичей, из ветви князя Бурислава… У них город Полеб на Северном Ивле…
- Знаю! – перебила я её. – Кто видел, что это отец… убил?..
- Сама не видела, врать не стану, - сказала девушка, - но Алень, который в то день в страже стоял, сказал, что князь прибежал – на себя не похож, меч схватил и в горницу к княгине. Потом тишина, тишина, и вдруг из окна сначала голова мужская полетела, а потом женская. Говорит, только косы долгие метнулись…
Долгие косы…
Матушка славилась своими длинными косами. Толщиной в руку, длиной до подколенок…
- Потом уже разглядели, чьи головы, - продолжала служанка, - а потом князь сам вышел. Меч в руке, в крови. Порешил, говорит, змеищу-предательницу с полюбовником.
- Не верю… - произнесла я одними губами, отпуская служанку.
- Врать вам не стану, княжна, - теперь уже служанка вцепилась в мою руку и упала передо мной на колени. – Только говорили, что это Равка княгиню князю выдала. За то он потом на ней и женился – из благодарности.
- Змеища… Оклеветала мою мать…
- Славниковичи тоже не поверили, что княжич Безбраим с замужней лёг. Молодая жена у княжича – зачем, мол, ему старуха? Да и княжич не такой…
- Уж моя мать – точно не старуха! – не удержалась я. – И она намного красивее любой молодухи!
- Ваша правда, - признала девушка. – Но Равка вам добра не желает. Пока сюда ехали, всё время с Бугой, дочкой своей шепталась. И всё про вас, всё про вас. Что уж они там затеяли – я не знаю, но береглись бы вы её…
- Равке я уже путь чист указала, - произнесла я мрачно. – Не знала, что она ещё и дочку свою в мою свиту взяла.
- Дочка не в свите, - возразила служанка, не замечая, что стоит коленями в лужице молока и на глиняных осколках. – Дочка у нас теперь как княжна. В парче-шелках ходит, красные сафьяновые сапожки носит. Ещё и похваляется, что скоро княжью шапку наденет.
Я кусала губы, не зная – верить или нет.
У моей матери – любовник?! Быть не может. Матушка всегда была послушной, тихой, набожной. Отца любила, как душу. Какой любовник?
Безбраима я видела только один раз – когда он приезжал на нашу с Драгомиром помолвку, ещё при живой бабке Любославе. Красивый парень. Рослый, румяный, ус лихо закручивается. Весёлый был, плясал знатно. С матушкой в пару плясал. Маму в танце никто обойти не мог. А Безбраим ей в пару подошёл. Отец тогда в шутку сказал, что ревновать будет. Но где шутка, там и мишутка… Неужели… Неужели…
Во что верить? Кому верить?..
Тут дверь распахнулась – и опять без стука.
На пороге стояла Равка, а из-за её плеча выглядывала высокая рыжая девица. Смотрела на меня с жадным любопытством, прямо глаза таращила.
В руке мачеха держала плётку с двумя хвостами и поигрывала ею. Сразу видно, что плётка была ей привычна.
- Не вытерпела, значит? – произнесла Равка, проходя в горницу и делая знак рыжей девице, чтобы тоже вошла.
Та забежала следом и закрыла дверь.
- Что надо? – спросила я грозно, поднимаясь к ней навстречу и отталкивая хнычущую служанку, которая норовила обнять мои ноги. – Кто разрешил входить сюда? Вон пошла!
- Не рано ты раскомандовалась? – спросила Равка, подходя ближе. – Княжьей шапкой-то тебя ещё не увенчали.
- Я – княжна от рождения, и без шапки ею останусь, - процедила я сквозь зубы. – А вот с тобой разобраться надо…
- Сначала с тобой разберёмся, - сказала мачеха и вдруг наотмашь хлестнула рыжую девку плетью.
Та взвизгнула, дёрнулась, но уже в следующее мгновение я потеряла дар речи – рыжая побледнела, постройнела, уменьшилась ростом и… превратилась в меня.
То есть – совсем не отличишь. Волос в волос, как две капли воды…
3-3
Я вздрогнула и проснулась. Сердце колотилось, во всём теле дрожь – сколько лет прошло, а я всё не могла забыть тот страх, что пережила когда-то. Страх, стыд… Стад из-за того, что до сих пор меня корёжит от ужаса. Что не смогла защитить тех, кто служил моему отцу, и даже моему деду…
«Забудь всё и не терзай себя понапрасну, если ничего не можешь изменить», - вспомнила я слова Коша Невмертича и выдохнула.
Вот так, всё верно. Не можешь – не терзайся. Голову снявши, по косе не плачут.
Перевернувшись на бок, я в сером предрассветном сумраке увидела, что кровать, где полагалось дрыхнуть княжичу, пуста.
То есть совсем пуста.
Одеяло расправлено, подушка взбита и положена в изголовье уголком кверху, а рубашка вышитая… Рубашка висела на прежнем месте, что и вчера.
Ушёл!..
Казнить ведьму побежал! Или Коша Невмертича на поединок вызывать!..
Меня подкинуло с печки, как пинком. Я спрыгнула на лавку, диким голосом заорал Одихунтьевич, которому я наступила пяткой на хвост, но я даже не спросила – с чего это кот поднялся в такую рань. Забыв обуться, простоволосая, я выскочила из избушки, не зная – что делать? куда бежать? далеко ли этот болван ушёл?
Птиц. Надо позвать птиц. Пусть выследят.
Тьфу ты! Птицы же до света не летают!
Совы!..
Но вот-вот рассветёт, совы уже не летают!
Чуть не застонав от отчаяния, я полезла с крыльца в росную траву – выводить Сивку-буланку, гнать на поиски Драгомира. Чтоб его неладная!..
Бросившись к конюшне, я распахнула калитку и… и чуть не столкнулась с Драгомиром.
- Ты чего это, бабка? – спросил он, озадаченно. – Скачешь, будто тебя черти за гуз щипают…
Тяжело дыша, я смотрела на него, не совсем понимая, что он говорит.
А он стоял передо мной – живой, здоровый, такой красивый… В своей старой рубашке и с Задохликом на плечах.
Взвалил жеребёнка на шею, прихватив его тонкие ноги на груди, и тащил себе, даже не вспотел.
- Ты… куда это?.. – еле выговорила я. – Ты зачем это?..
- Сама же сказала – в росе надо искупать, - слегка оробел княжич. – Вот, пошёл купать…
- А-а… - протянула я, отступая в сторону.
- Не надо что ли? – спросил он, переминаясь с ноги на ногу.
- Надо, - быстро ответила я. – Неси его на луг, сейчас догоню. Только… - я быстро нашлась: - только платочек надену… Нехорошо женщине голой головой…
Судя по взгляду Драгомира, платочек такой карге был без надобности.
Он потеснил меня и прошёл мимо, шагая мерно, немного согнувшись под ношей. Волосы упали на лицо, и я едва сдержалась, чтобы не догнать парня и не откинуть пряди с глаз.
Когда Драгомир с Задохликом были уже за тыном, только тогда я опомнилась. Вытерла рукавом рубашки лоб, мысленно обругала себя берёзовой баклушей, из которой ложки тачают, и вернулась в избушку.
Платочек. Ага. Тут обуться бы не мешало.
- Ты спятила?! – встретил меня истошный вопль кота. – Ты мне чуть кишки не выпустила! Прямо на брюшко наступила! А если бы на голову?
- Так не страшно на голову, - ответила я, надевая кожаные лапотки на босу ногу и повязывая платок, чтобы седые патлы в лицо не лезли. – У тебя в голове-то кишок нет. И мозгов тоже.
Кот на мгновение потерял дар речи, а потом старательно и зло расхохотался, широко разевая пасть.
- Ну прямо скоморох батюшки мово! – бросил он мне вслед. – Ну прямо шутки от бабки жуткой!
Но я уже не слышала, что он там орал. Выбежала во двор и припустила на луг, высматривая Драгомира с жеребёнком.
Княжич ушёл довольно далеко – я нагнала их на тропке, что вела мимо реки к лугу.
- Сорок раз его надо искупать, - сказала я, пристраиваясь рядом и семеня, чтобы поспеть за широким шагом Драгомира. – Тогда, может, и выкарабкается. В росе утренней сила чудесная. Тебе тоже не помешало бы на траве поваляться.
- Мне зачем? – усмехнулся парень. – Я не больной.
Не больной, да тощий. Видели мы тебя в бане – ребро на ребре, костьми погоняет.
- От этого сила богатырская прибавляется, - сказала я таинственно, и Драгомир сразу заинтересованно выглянул из-за задней ноги Задохлика. – Надо каждое утро десять раз по росной траве кувыркнуться, - добавила я. – Через сорок дён силы вдвое прибавится. А ещё через сорок дён – в пятеро.
- Ишь ты… - протянул Драгомир задумчиво.
А вокруг было тихо-тихо, и птицы ещё не пели. Только туман пластался по реке, постепенно тая. Не раскрывшиеся пока цветочные головки были словно осыпаны серебром – мелкими капельками. И у меня сразу рубашка намокла до коленок, и стало стыло и весело.
Почему стыло – понятно. Утро, солнце ещё не взошло, вот и холодно. А почему весело?.. Потому что Драгомир идёт рядом и тащит Задохлика?
- Клади его здесь, - велела я, показывая на мягкую траву. – Только осторожно, не зашиби.