Пленница хрустальных снов - читать онлайн

Глава 1

Лилия

Последнее, что я помнила из своего мира — это тепло. Тепло солнца, пробивающееся сквозь кружево хвойных ветвей, и запах — терпкий, смолистый, пьянящий аромат хвои, нагретой за день. И еще — пронзительный, одинокий крик ястреба, режущий высокое лазурное небо. Я шла, погруженная в свои мысли, поглощенная тишиной леса. В руках — небольшая кирка и корзина. Отец, лучший травник в наших краях, просил раздобыть корень мандрагоры. Говорил, старые пещеры у подножия Седой Горы — лучшее место для таких вещей.

Я действительно забрела слишком далеко. Воздух в пещерах стал холодным и влажным, свет сзади превратился в далекое, блеклое окошко. Камни под ногами были скользкими от мха. И тогда я ее увидела — мандрагору, почти идеальный экземпляр, ее листья, похожие на темно-зеленые язычки, слабо светились в сумраке.

Я потянулась за ней, забыв об осторожности. И земля ушла из-под ног.

Это был не обвал, не грохот камней. Нет. Это было тихо и ужасающе. Пол подо мной просто растворился, словно его никогда и не было. Оказалось, я стояла не на камне, а на иллюзии, на изумительно сплетенном ковре из теней и магии, прикрывавшем бездонную яму.

Я падала. Не в пропасть, а в тишину. Такую густую, что она давила на уши. Лишь свист ветра, набирающего скорость, оглушал меня. В глазах темнело, сердце колотилось где-то в горле, бессильное и перепуганное.

Потом — удар. Но не о камень, не о что-то твердое и ломающее. Нет. Он был упругим, эластичным, словно я упала на гигантскую паутину, сплетенную из теней. Она поддалась, амортизировала, задержала мое падение на несколько мучительно-долгих секунд, а затем так же мягко опустила на холодный, шершавый камень пола.

Тишина вернулась, но теперь она была иной. Давящей. Абсолютной. Слепящая тьма обволакивала меня, лишая ориентации. Я лежала, не в силах пошевелиться, всей кожей впитывая запахи этого места: сырость, вековую плесень, влажный камень и что-то еще… чужое, металлическое, щекочущее ноздри. Запах магии и опасности.

В этой тьме зажглись глаза. Сначала одна пара. Багровые угли, пылающие на уровне моего лица. В них читалась дикая, хищная жажда. Потом — вторая. Холодные, фиалковые звезды. Они горели ровно, безжалостно, оценивающе.

От них исходил легкий шелест. Не шагов. Нет. Это был звук скольжения по камню невероятно дорогих, тяжелых тканей — бархата, шелка, расшитых серебряными нитями.

Я попыталась вскрикнуть, призвать на помощь, но из горла вырвался лишь хриплый, беззвучный выдох. Я попыталась отползти, оттолкнуться от холодного камня, но мои конечности не слушались. Они стали ватными, тяжелыми, будто все мои мускулы вдруг размякли под воздействием невидимых пут. Какая-то магия сковывала меня, оставляя лишь возможность дышать и смотреть.

— Повезло, — прозвучал голос. Низкий, бархатный, с легкой, шипящей ноткой, будто змея, пробуждающаяся от сна. Он исходил от тех, чьи глаза пылали алым. — Совсем дикарка. Свежая. Пахнет солнцем и страхом. Забавно.

— «Свежесть» не показатель качества, Кшельхер, — ответил второй голос. Он был холодным, точным, выверенным. Каждое слово было отполировано, как стальной шарик, и брошено на мраморный пол с идеальной дикцией. В нем не было ни капли эмоции. — Но структура… да. Любопытная. Пластичная. Готовый сосуд.

Два силуэта склонились надо мной, вырисовываясь из мрака. И я увидела их. Неземную, отталкивающую и завораживающую красоту. Острые, изысканные черты лиц, бледную, почти синеватую кожу, тонкие губы и длинные, заостренные уши. Тот, что назван Кшельхером, — с гривой белоснежных волос, ниспадающих на мощные плечи. На его лице играла хищная, самоуверенная ухмылка. Второй, Зейтарн, — с волосами, убранными в безупречно строгий пучок, обнажавшим высокий лоб и бесстрастные черты. Его глаза не выражали ничего, кроме холодного, аналитического интереса. Он смотрел на меня так, словно я была редким, незнакомым насекомым, которое он вот-вот препарирует.

Кшельхер протянул руку. Его длинные пальцы были унизаны массивными перстнями с рубинами, темными, как запекшаяся кровь. Он коснулся моей щеки. Его прикосновение обожгло, будто от прикосновения раскаленного металла. Я вздрогнула, но не смогла отстраниться.

— Будет тебе у нас хорошо, дикарка, — прошептал он, и в его бархатном голосе звенела сладкое, ядовитое обещание. — Скоро забудешь свой жалкий лес. Станешь матерью великого воина. Выносишь мне наследника, достойного моего дома.

Мое сердце бешено заколотилось, пытаясь вырваться из груди. От ужаса перехватило дыхание.

Зейтарн фыркнул. Звук был сухим, презрительным, словно скрип ветки по камню.
— Великого правителя и стратега, — поправил он ледяным тоном. — Если, конечно, твоя привычная порывистость не испортит всё, как это обычно бывает. Ты всегда действуешь раньше, чем думаешь, Кшельхер.

— Моя «пылкость» — это и есть сила, Зейтарн! — голос владельца алых глаз загремел, заставив воздух вибрировать. — Та самая сила, что сметает хлипкие карточные домики твоих схем!
— Мои «схемы», — холодно отрезал Зейтарн, — Это то, что веками удерживает наш Дом у власти, в то время как твой род проливает кровь в пыльных, никому не нужных тоннелях, воюя со слепыми трогглодитами.

Они спорили. Спорили прямо надо мной, лежащей ничком на холодном камне, беспомощной и перепуганной. Они говорили обо мне так, будто я была не живым существом, а вещью. Неодушевленным предметом их бесконечного, ядовитого диспута. Ужас сковал меня ледяными тисками, парализовал сильнее любой магии. Я не понимала всех слов, не знала, что такое «Дом» или «трогглодиты», но общий смысл был кристально ясен, как лед в глубине пещеры.

Я стала их добычей. И у них были на меня планы. Чудовищные, непостижимые планы.

Меня не поволокли по коридорам, не бросили в темницу. Магия снова обволокла меня, и я ощутила головокружительное смещение, словно мир провалился куда-то сквозь меня. Когда ощущение движения прекратилось, я стояла посреди комнаты.

Комната, которая ослепила своим ложным, неестественным великолепием после давящего мрака пещер. Стены были не из камня, а из живого, пульсирующего изнутри мягким фиолетовым светом кристалла. Они переливались, искрились, отражая свет причудливых светящихся грибов в вазах из черного обсидиана. Под ногами стелился густой, шелковистый ковер. В воздухе витал дурманящий, сладкий аромат ночных цветов, смешанный с все тем же металлическим запахом магии.

Глава 2

Первые дни слились в один непрерывный кошмар. Я металась по комнате, ощупывая стены, ища хоть щель, хоть зазор, хоть намек на выход. Но кристаллы были гладкими и монолитными. Двери не было. Вернее, она была, но появлялась лишь тогда, когда кто-то решал войти, возникая из ниоткуда в стене и так же бесшумно исчезая. Я почти не ела, не спала, прижималась в углу, вслушиваясь в тишину, разбавленную лишь тихим, навязчивым гудением кристаллов. Надежда таяла с каждым часом, сменяясь леденящим оцепенением.

А потом они начали приходить. Порознь. Словно по некоему ужасному, молчаливому расписанию, установленному их соперничеством.

Первым появился Кшельхер. Дверь возникла беззвучно, и он вошел, заполнив собой пространство. В его руках была небольшая черная чаша, полная спелых, иссиня-черных ягод. Они пахли крепким вином, грозами и чем-то дурманящим.

— Кушай, дикарка, — сказал он, усаживаясь на резной табурет из темного дерева без всякого приглашения. Его багровый взгляд скользнул по мне. — Тебе нужны силы. Настоящие силы. Чтобы выносить моего сына. Он будет сильным, как ураган. Сметет всех на своем пути.

Я молчала, сжимая в кулаке край своего нового, струящегося платья, не в силах отвести от него взгляд. Мой страх, казалось, лишь разжигал его. Он ухмыльнулся, широко и самоуверенно.

— Не бойся. Зейтарн сулит тебе скучное будущее в пыльной библиотеке, рядом со своим бледным, хилым наследником. Я же дам тебе вкусить настоящую силу, настоящую власть! Мои воины будут петь песни о том, кто родится из тебя. Они будут славить его имя и имя его матери!

Он говорил громко, его голос гулко отзывался от кристальных стен, и у меня было стойкое ощущение, что он говорит не только для меня. Он бросал вызов. Обращался к невидимому сопернику, который, как он, должно быть, знал, тоже слушает.

На следующий день, словно по часам, пришел Зейтарн. Он появился бесшумно, уже стоя посреди комнаты, изучая свиток с пульсирующими рунами, парящий в воздухе перед ним. В его руках была тонкая, ажурная миска из матового серебра, от которой поднимался легкий, дымчатый пар. От нее пахло мятой, полынью и холодным, выверенным металлом.

— Это укрепит твой дух и очистит кровь от поверхностной скверны, — заявил он, не глядя на меня, ставя миску на низкий столик из слоновой кости. Его холодные фиалковые глаза на мгновение остановились на мне, сузились. — Не слушай сладкие, примитивные речи Кшельхера. Его род исторически известен своей необузданностью и недостатком интеллекта. Его «ураган», — он произнес это слово с ледяным презрением, — Сметает все на своем пути, не разбирая, где союзник, а где враг. Ты хочешь, чтобы твой ребенок был безмозглым орудием разрушения?

Он не ждал ответа. Его взгляд был взглядом ученого, наблюдающего за реакцией подопытного организма на новый препарат.

— Ты будешь матерью архитектора. Творца. Того, кто выстроит новую, идеальную эру для нашего народа. И для этого нужен не грубый хаос, а порядок. Ясность. Чистота. Дисциплина. Всего того, в чем так катастрофически нуждается мой оппонент.

Они приходили снова и снова. Их визиты стали ритуалом, отмеряющим время в моей новой жизни. Кшельхер — с дарами, будоражащими кровь, с громкими историями о подвигах, с горящими глазами и щедрыми, ничего не значащими обещаниями защиты. Зейтарн — со своими зельями, с бесстрастными, логичными доводами, с убийственным презрением к «варварским» и «неэффективным» методам соперника.

Их колкости друг о друге были отточены, как эльфийские клинки, и ядовиты, как слюна темного паука.

Я была полем их битвы. Аудиторией для их проповедей. Зеркалом, в котором каждый жаждал увидеть подтверждение своей правоты и ущербность оппонента. И поначалу всепоглощающий ужас постепенно начал обрастать странным, холодным, кристальным налетом. Налетом понимания.

Я была ничем для них. Сосудом. Инкубатором. Вещью.

Но именно это и делало меня по-настоящему невидимой. Они смотрели сквозь меня, видя лишь отражение собственного тщеславия и ненавистную тень друг друга.

И в гулкой, натянутой тишине, что оставалась после их уходов, я начала прислушиваться. Не только к словам, но и к тому, что скрывалось между ними. К той лютой, непримиримой ненависти, что была крепче самой закаленной стали. К тому слепому, самовлюбленному тщеславию, что делало их более беспомощными, чем летучая мышь в свете дня.

Глава 3

И вот однажды они пришли ко мне вместе. Их совместный визит заставил мое сердце упасть куда-то в пятки и забиться там, как перепуганной птице.

Зейтарн вошел первым. Высокий, до неприличия худой, его черная кожа отливала синевой, как крыло ворона. Длинные белые волосы были убраны в строгий пучок, обнажая острые, нереально совершенные черты лица. Его магические одежды были темны и строги, лишь на плече сверкала аграфом-пауком из сапфиров. Он был воплощением холодного, расчетливого интеллекта.

Вслед за ним, как тень и одновременно как его полная противоположность, плыл Кшельхер. Он был ниже, но шире в плечах, движенья его были плавными, грациозными и смертельно опасными, как у большого кота. Его белые волосы ниспадали водопадом на плечи, а в ушах и на пальцах сверкало золото и рубины, цвета крови и власти. Его доспехи из закаленного хитина были искусно вырезаны, облегая мускулистое тело.

— Дикарка, — голос Зейтарна был похож на скольжение стали по льду. Он никогда не называл меня по имени. — Ты, кажется, привыкла к нашему гостеприимству.

Кшельхер усмехнулся, низко, бархатно. Его взгляд скользнул по мне, обжигающе медленный.
— Не пугай её, Зейтарн. Цветок нельзя держать в вечном холоде. Ему нужно… тепло.

Я молчала, сжимая складки платья влажными от пота ладонями.

— Мы пришли предложить тебе величайшую честь, — продолжил Зейтарн, приближаясь. Его длинные, тонкие пальцы провели по воздуху, и кристалл на стене вспыхнул ярче, откликаясь на его прикосновение. — Ты станешь колыбелью для нового начала. Для наследника одного из наших Домов.

Мир сузился до точек их светящихся глаз. У меня перехватило дыхание.

— Мы не смогли прийти к соглашению, чей Дом более достоин этого дара, — Кшельхер подошел с другой стороны, отрезая мне путь к отступлению. — Наши прорицатели и маги сошлись в одном. Твоя поверхностная кровь, дикарка, странным образом чиста и пластична. Она идеально примет семя дроу и даст сильное, живучее потомство. Оно не будет вырожденным.

«Потомство». «Семя». Они говорили об этом как о селекции скота.

— Но чье именно? — прошептала я, и голос мой прозвучал хрипло и чуждо.

Зейтарн улыбнулся. Это было страшнее любой угрозы.
— Остроумный вопрос. Мы нашли… решение, обоюдное. Мы оба дадим тебе свою силу, свою сущность. А могущественная магия решит сама, чье семя окажется сильнее, чей наследник родится в этом теле. Это будет испытание. Пари. На самое ценное, что есть у нас.

У меня закружилась голова. Они не просто хотели использовать мое тело. Они превращали сам акт зачатия, саму мою сущность в поле битвы для своего мужского тщеславия, в ставку в своей бесконечной игре за власть.

Кшельхер протянул руку, и его пальцы коснулись моей щеки. Прикосновение было обжигающе горячим.
— Не бойся, Лилия, — он впервые назвал меня по имени, и от этого по спине побежали мурашки. — Ты будешь окружена заботой. Ты станешь самой драгоценной жемчужиной в наших сокровищницах. Матерью будущего правителя.

Его слова были сладки, но в глазах я читала лишь голод. Голод победы. Они не спрашивали моего согласия. Оно не имело значения.

Они заставили меня лечь на ложе из шелков и мехов. Встали по обе стороны, и воздух затрещал от сконцентрированной магии. Зейтарн воздел руки, и вокруг нас вспыхнули руны, холодные и синие, как полярное сияние. Кшельхер произнес что-то на своем шипящем языке, и от его рук потянулись струйки багрового дыма.

Я чувствовала, как магия впивается в меня, пронизывает насквозь. Это не было больно. Это было… всепоглощающе. Я чувствовала леденящий холод Зейтарна, пожирающий мою волю, превращающий меня в идеальный, стерильный сосуд для его гениальной, бездушной крови. И я чувствовала обжигающий жар Кшельхера, жаждущий поглотить, заполнить собой все вокруг, утвердить свое право силой и страстью.

Две силы столкнулись во мне, боролись, сплетались в невыносимом противоречии. Кристаллы в стенах запели, завыли на разных нотах, их свет мерцал, переходя от фиолетового к кроваво-красному и обратно.

Я зажмурилась, пытаясь сбежать в себя, но и там настигали их сущности. Холодный, безжалостный разум одного и огненная, разрушительная воля другого.

И тогда, в самый пик этой бури, сквозь боль и унижение, ко мне прорвалось иное чувство. Миг абсолютной, животной ясности.

Они оба вложили в меня частичку себя. Частичку своей силы.

Вихрь стих. Руны погасли. Дым рассеялся. Я лежала, обессиленная, дрожащая, чувствуя внутри странное, двойное жжение — лед и пламя, сплетенные воедино.

Они смотрели друг на друга, и в воздухе висела тихая, звенящая ненависть. Пари было заключено. Игра началась.

— Отдыхай, дикарка, — бросил Зейтарн, разворачиваясь к выходу. Его лицо было маской. — Тебе понадобятся силы.

Кшельхер задержался на мгновение. Его взгляд упал на мой еще плоский живот, и в его багровых глазах на миг мелькнуло нечто неуловимое. Не триумф, не ненависть. Нечто почти… нежное.

Но это мгновение прошло. Он повернулся и скрылся в темноте за дверью.

Я осталась одна. В моей роскошной тюрьме. В тишине, нарушаемой лишь тихим, навязчивым гудением кристаллов. Я медленно поднесла руку к животу. Ничего нельзя было почувствовать. Ничего, кроме чужой, чудовищной силы, пустившей во мне корни.

И тихого, едва рожденного шепота инстинкта, который говорил мне, что теперь я не просто пленница. Я — приз. Я — поле битвы и у меня под сердцем растет семя величайшего раздора в истории этих проклятых пещер.

Визуализация

Дорогие мои, давайте познакомимся с нашими героями....

Лилия

Зейтарн

Кшельхер

Глава 4

Я лежала неподвижно, прислушиваясь к отзвукам их уходу. Стук каблуков Зейтарна по хрустальному полу — отрывистый, точный, как удар кинжала. И почти бесшумное скольжение Кшельхера, чьи шаги поглощала сама тьма. Дверь за ними не захлопнулась, а просто перестала существовать, снова став частью резной стены. Я была одна. Снова.

Тишина после магической бури была оглушительной. Воздух все еще вибрировал, пах озоном и расплавленным металлом. Я вдохнула глубоко, и спазм прошел по моему телу — судорожная дрожь, которую я сдерживала, пока они были здесь.

Я медленно подняла руки перед лицом, они тряслись. На запястьях краснели легкие следы — от моих же пальцев, впившихся в кожу, чтобы не закричать, не заплакать, не выдать тот ужас, что сковал меня изнутри.

«Сосуд. Арена. Колыбель».

Их слова эхом отдавались в черепе, раскаленными иглами вонзаясь в сознание. Я сжала веки, пытаясь выкинуть прочь память об их взглядах — холодном, оценивающем взвешивании Зейтарна и пожирающем, жаждущем обладания взгляде Кшельхера. Они видели не меня. Они видели землю, удобренную для посева.

Но что-то внутри уже начало меняться. Первый шок прошел, уступая место странному, леденящему спокойствию. Яд отчаяния кристаллизовался, превращаясь во что-то твердое и острое. Холодное семя мести.

Я не хотела этого. Ни их внимания, их «чести», их проклятого наследника. Я хотела солнца. Я хотела слышать шелест листьев, а не зловещий гул кристаллов. Я хотела запаха дождя и земли, а не этого удушливого аромата ночных цветов и магии.

Повернулась на бок, уткнувшись лицом в прохладный шелк подушки. И замерла.

Стена напротив… светилась.

Не равномерным фиолетовым светом, как обычно. Ритмичными, едва уловимыми всполохами. Они синхронизировались с ударами моего сердца. Ударилось сердце — кристалл ответил слабой голубоватой вспышкой там, где его касалась тень от вазы. Еще удар — еще всполох, уже в другом месте, чуть ярче.

Я задержала дыхание. Свет замер, затаился. Я выдохнула — и по стене пробежала слабая, дрожащая волна сияния, точно кто-то провел невидимой рукой по шершавой поверхности кристалла.

Сердце ушло в пятки. Это были они, их магия. Их сущность, вплетенная в меня, теперь резонировала с этими проклятыми камнями. Зейтарн говорил, что кристаллы — основа могущества его Дома. Они хранили энергию, усиливали чары. А теперь… теперь они откликались на хаос внутри меня.

Я медленно поднялась и подошла к стене. Рука сама потянулась прикоснуться к шершавой, прохладной поверхности. В момент, прежде чем пальцы коснулись камня, я почувствовала легкое покалывание в кончиках пальцев, странный ток, идущий из глубины живота.

Я дотронулась, мир взорвался тишиной.

Не звуковой, а внутренней. Словно все мои страхи, вся боль, весь ужас были на мгновение поглощены, втянуты кристаллом. И в ответ из него хлынуло… ощущение. Не образ, не слово. Чистое, безразличное ощущение древней, неумолимой силы. Силы, которой было абсолютно все равно, кто к ней прикасается — дроу, эльфийка, раб или паук. Она просто была. Существовала. Молчаливая, колоссальная, бесконечно старая.

Я отдёрнула руку, как от огня. Свет в кристалле погас, вернувшись к своему обычному, ровному свечению.

Я отступила назад, к ложу, и села, не чувствуя под собой ног.

Они думали, что вложили в меня лишь свое семя. Семя раздора. Но они впустили меня в самый источник своей силы. И источник… отозвался.

В горле пересохло. Мысли неслись, сталкиваясь, опережая друг друга.

— Хорошо, — прошептала я так тихо, что это было похоже на шелест шелка. Голос звучал чужим, спокойным, почти твердым. — Хорошо. Вы хотите игры? Вы получите ее.

Я не знала, что во мне растет. Чье семя взяло верх. Это уже не имело значения. Потому что это был мой ребенок.

Я закрыла глаза, и на внутренней стороне век заплясали световые пятна — отголоски могущества, спавшего у меня под сердцем.

Золотая клетка внезапно обрела новое измерение. Ее прутья были все так же прочны. Но теперь я знала, что они отлиты не из золота, а из тщеславия и жадности двух могущественных дураков.

А против такого металла всегда найдется свой кислотный шепот.

Первая ночь моего нового заточения подходила к концу. Я не спала. Я прислушивалась. К тишине. К себе. К едва уловимому гулу кристаллов, что теперь звучал как колыбельная или как боевой марш.

И ждала. Ждала, когда придет первый из них. Чтобы посмотреть в его глаза и начать свою партию в этой игре.

Глава 5

Следующие несколько дней были похожи на жизнь внутри драгоценного пузыря, медленно тонущего в смоле. Время потеряло привычный ход, его отметками стали лишь сменявшие друг друга слуги — безликие, молчаливые дроу в темных одеждах, приносившие еду, убирающие покои, меняющие цветы в вазах. Они не смотрели на меня, не отвечали на вопросы. Они были лишь продолжением мебели, частью иллюзии.

Я ела без аппетита, пила воду, заставляя себя глотать каждый кусок, каждый глоток. Мое тело было больше не моим. Оно стало крепостью, арсеналом, и его нужно было содержать в порядке. Я спала урывками, просыпаясь от странных снов, в которых лед и пламя сплетались в причудливые узоры, а кристаллы пели на языке, который я почти что понимала.

И я ждала. Каждый звук за стеной, каждое движение света заставляло сердце замирать. Кто придет первым? Расчетливый Зейтарн? Или страстный Кшельхер?

Дверь возникла из ниоткуда, и в проеме возникла мощная, уверенная фигура Кшельхера. Он нес с собой не просто свое присутствие, а целую ауру — запах кожи, дорогого вина, темной магии и непоколебимой уверенности.

— Лилия, — его голос прокатился по комнате, теплый и властный, заглушая тихую песнь кристаллов. — Я пришел убедиться, что с тобой хорошо обращаются. Что наш… драгоценный груз в безопасности.

Он подошел ко мне, его глаза скользнули по моему лицу, по телу, оценивающе, жадно. Я сидела в кресле у стены, стараясь дышать ровно, изображая покорную усталость. Опустила взгляд, позволив плечам ссутулиться — поза напуганной, сломленной птицы.

— Меня… содержат хорошо, господин, — прошептала я, заставив голос дрогнуть.

Кшельхер усмехнулся, довольный. Он протянул руку, и его пальцы, сильные и горячие, подняли мой подбородок, заставляя посмотреть на него.
— «Господин»? Для тебя, носительница моего наследника, я — Кшельхер. Запомни это. Ты теперь часть моего Дома. Моей силы.

Его пальцы обожгли кожу. Внутри что-то екнуло — не страх, а яростное, мгновенное отторжение. Моего наследника. Он уже был уверен. Уверен до глупости.

— Я… боюсь, — сказала я, снова опуская глаза, играя в его игру. Игру слабой женщины.

Его захват на моем подбородке ослаб, стал почти ласковым.
— Чего ты боишься, цветок? Никто не посмеет причинить тебе вред.

— Не меня… — я сделала паузу, выдерживая момент, позволяя страху на моем лице выглядеть абсолютно реальным. — Его. Зейтарна. Он… он смотрит на меня так, словно я уже мертва. Словно я лишь скорлупа, которую разобьют и выбросят, когда… когда все свершится.

Я рискнула. Грандиозный риск. Но я помнила его взгляд в ту ночь. Нежность? Или просто удовлетворение от удачной покупки?

Кшельхер замер, его лицо окаменело, в глазах вспыхнул настоящий, дикий огонь. Не по отношению ко мне, а по отношению к сопернику.

— Зейтарн, — он произнес имя с таким презрением, что воздух, казалось, зашипел. — Холодный, бесчувственный механизм. Он не способен понять ценность жизни, ценность крови, пульсирующей в жилах. Он видит лишь ресурсы и вероятности.

Он начал медленно прохаживаться по комнате, его энергия заполнила все пространство.
— Он не посмеет тронуть тебя. Пока я жив, ты под моей защитой. Его магия это пыль по сравнению с огнем моего рода. Его наследник? — Кшельхер фыркнул. — Слабое, бледное подобие. Сила моего семени сожжет его хладнокровную уверенность. Ты носишь воина, Лилия. Правителя. И я буду охранять тебя, как величайшее сокровище.

Он говорил громко, уверенно, обращаясь не только ко мне, но и к стенам, к самому воздуху, словно бросая вызов невидимому Зейтарну. Его тщеславие было огромным, шумным, уязвимым. И я увидела первую ниточку. Ту, за которую можно было дернуть.

— Он… он говорил, что его магия древнее, — робко вставила я, подливая масла в огонь. — Что кристаллы слушаются только его волю.

Кшельхер резко обернулся. Его лицо исказила гримаса гнева.
— Он лжет! Эти пещеры помнят силу моего Дома, когда его предки ползали в пыли! Кристаллы? Они реагируют на силу! На страсть! На жизнь! А не на сухие расчеты старого скряги!

Он подошел к стене и с силой ударил по ней ладонью. Кристалл под его рукой вспыхнул не фиолетовым, а глубоким, гневным алым светом, который погас лишь через несколько секунд.

Я затаила дыхание. Он не контролировал это. Он просто… чувствовал и кристаллы отвечали. Так же, как отвечали мне.

— Не бойся его, Лилия, — сказал Кшельхер, уже немного остыв. Он снова подошел ко мне, и в его глазах появилось то самое выражение, которое я заметила тогда. Нежность? Собственничество? Сложно было сказать. — Ты под моей защитой. Запомни это. Ты выносишь моего сына. И ничто не помешает ему занять положенное ему место.

Он повернулся и ушел, оставив после себя запах дыма и вина, а также витающую в воздухе ярость и обещания.

Дверь исчезла.

Я выдохнула, руки снова дрожали, но теперь не от страха, а от адреналина. Это сработало, я тронула струну его гордости, и он зазвучал, как расстроенная лютня, выдавая все свои тайные страхи и ненависть.

Он был силен. Но предсказуем. Как раскаленная лава — мощная, но текущая по заранее известному руслу. Теперь мне нужно было дождаться второго акта. Холодного и расчетливого Зейтарна и сыграть для него совершенно другую мелодию.

Я подошла к тому месту, где Кшельхер ударил по стене. Прикоснулась ладонью к кристаллу. Он был теплым и в его глубине еще пульсировали остатки багрового света.

— Спасибо, — прошептала я ему, не понимая, благодарю ли я кристалл, свою собственную хитрость или слепую ярость Кшельхера.

Глава 6

Ожидание Зейтарна было иным. Оно висело в воздухе не грозовой тучей, как после визита Кшельхера, а тонкой, невидимой паутиной. Я почти физически чувствовала его взгляд на себе, холодный и аналитический, даже когда его не было в комнате. Он давал мне время. Время осознать свое положение, время проникнуться страхом.

Он появился беззвучно. Не было ни скрипа двери, ни предупреждающих шагов. Просто в один момент я почувствовала ледяное присутствие за спиной и обернулась. Он стоял посреди комнаты, изучая свиток с какими-то сложными чертежами, которые парили в воздухе перед ним. Казалось, он пришел не ко мне, а просто сменил локацию для своих исследований.

— Дикарка, — произнес он, не отрывая глаз от схем. Его голос был ровным, лишенным всякой эмоции, как струя ледяной воды. — Состояние твоего организма удовлетворительно. Матрица жизненных показателей стабильна.

Это было все. Ни вопросов, ни ложной заботы, констатация факта.

Я сидела, склонив голову над вышивкой — бессмысленным занятием, которое я нашла в одном из ящиков. Иголка в моих пальцах не дрожала. Я сделала ее своим щитом. Простота, покорность, тупость.

— Меня… навестил Кшельхер, — сказала я тихо, вкладывая в голос подобранную заранее смесь страха и подобострастия.

Зейтарн не поднял глаз. Его длинные пальцы пошевелились, и одна из схем увеличилась, испещряясь новыми рунами.
— Это ожидаемо. Его порывистость и потребность демонстрировать мнимую силу известны. Надеюсь, он не напугал тебя своими бессмысленными театральными жестами?

«Мнимую силу». Семя. Я ухватилась за него.

— Он… говорил, что его наследник будет сильнее. Что его огонь сожжет… — я искусно запнулась, будто боясь даже произнести это.

Наконец-то Зейтарн оторвал взгляд от свитков. Его глаза уставились на меня, и я почувствовала, как холод проходит по коже. Это был взгляд хирурга, видящего лишь анатомию, а не человека.
— Сожжет? — он повторил с легкой, ядовитой усмешкой. — Примитивная метафора, достойная его уровня. Сила это структура. Порядок. Гармония. Его «огонь» — это вспышка плесени в темноте, которая гаснет, не оставив ничего, кроме запаха гари.

Он сделал шаг ко мне, и его тень упала на меня, неся с собой леденящее безразличие.
— Ребенок, которого ты носишь, будет воплощением совершенства. Продуктом тщательнейших расчетов и многовековой селекции. Его магический потенциал предопределен. Его право на власть неоспоримо. В отличие от порывистого выброса эмоций, который пытается произвести на свет Кшельхер.

Он говорил не со мной. Он читал лекцию неодушевленному предмету. Мне это было на руку.

— Но… он сказал, что кристаллы отвечают на его страсть, — продолжала я, играя в глупую и напуганную посредницу. — Он ударил по стене, и она… загорелась красным.

Зейтарн замер. В его холодных глазах мелькнуло нечто — не гнев, а скорее… научный интерес, смешанный с презрением.
— Кристаллы, — произнес он с ударением на каждом слоге, — Это не домашние животные, чтобы отзываться на грубую силу. Они — совершенные резонаторы, накопители. Они отвечают на порядок. На чистую, структурированную волю. То, что он принял за ответ, это всего лишь хаотичный выброс энергии, сродни тому, как грибница светится под ногой идиота. Он не управляет ими. Он их оскверняет.

Он подошел к той самой стене, которую касался Кшельхер. Его тонкие пальцы, не касаясь поверхности, провели в воздухе сложную последовательность. Кристаллы под его руками отозвались ровным, глубоким, фиолетовым сиянием, которое выстроилось в идеальные геометрические узоры, медленно пульсирующие в такт его беззвучному счету.

Это была не просто демонстрация. Это был урок. Урок превосходства.

— Его притязания смехотворны, — холодно заключил Зейтарн, поворачиваясь ко мне. — Его «наследник», если таковой и родится, будет ущербным. Мутантом, неспособным удержать в себе магию, которую он так жаждет. Он сгорит изнутри, это не предсказание. Это математическая вероятность, равная девяноста семи процентам.

Он смотрел на меня, и я понимала, что он ждет реакции. Страха? Благоговения? Я опустила глаза, делая вид, что потрясена его уверенностью и его магией.

— Я… я понимаю, господин, — прошептала я. — Ваша сила… она такая… ясная.

В его взгляде промелькнуло что-то похожее на удовлетворение. Он кивнул, как учитель туго соображающему ученику.
— Запомни это. Ты сосуд для будущего архитектора реальности. Не позволяй примитивным инстинктам и грубым угрозам вводить тебя в заблуждение. Твоя безопасность гарантирована моей волей и моим расчетом. Ничто не угрожает тебе, пока ты полезна.

«Пока ты полезна». Ключевая фраза. Честная, леденящая и абсолютно предсказуемая.

Он повернулся, чтобы уйти, его свитки свернулись и исчезли в складках одежды.
— Отдыхай. И не трать силы на беспокойство. Исход предопределен.

Он исчез так же бесшумно, как и появился, оставив после себя ощущение стерильной пустоты и запах остывшего металла.

Я осталась сидеть, игла замерла в моих пальцах. Два визита. Два разных яда.

Кшельхер предлагал защиту, основанную на жажде обладания и огненной ярости. Он видел в ребенке свое продолжение, свою победу.

Зейтарн предлагал безопасность, основанную на холодной логике и расчете. Он видел в ребенке идеальный продукт, доказательство своего превосходства.

Оба были слепы. Оба видели лишь свое отражение в моем животе.

Я медленно поднялась и подошла к стене. К той самой, что отвечала и на ярость Кшельхера, и на холодный порядок Зейтарна.

Я прикоснулась к ней ладонью, не пытаясь ничего вызвать, просто прикоснулась.

И в ответ кристаллы замерцали. Не фиолетовым светом порядка и не алым светом ярости. А мягким, глубоким, почти что живым сиянием, в котором угадывались оба оттенка, сплетаясь во что-то третье. Что-то новое.

— Они оба ошибаются, — прошептала я тихо, так, чтобы слышали только я и кристаллы.

Глава 7

Время в хрустальных покоях текло странно. Оно не делилось на дни и ночи, а пульсировало, как свет в стенах, — то затихая до ровного, почти незаметного свечения, то вспыхивая яркими, тревожными всплесками. Эти всплески совпадали с моим внутренним состоянием. С каждым днем, с каждым часом я чувствовала себя иначе.

Сначала это было едва уловимое изменение, легкая тяжесть внизу живота, странная чувствительность к запахам. Пахучие грибы, которые раньше казались нейтральными, теперь вызывали тошноту. Слуги, словно по незримому приказу, заменили их на безобидные, почти лишенные аромата лишайники.

Потом пришла усталость. Не та, что от бессонницы или страха, а глубокая, всепоглощающая, высасывающая силы. Я могла заснуть сидя, уронив голову на грудь, и проспать несколько часов в забытьи, полном обрывочных, цветных снов.

Но самым странным были кристаллы. Теперь они отзывались не только на мои прикосновения. Они реагировали на все. На резкий вздох, на учащенное сердцебиение, на внезапный приступ тошноты. Стоило волне дурноты накатить на меня, как стена напротив начинала мерцать тревожным, зеленоватым светом. Если я затихала в полудреме, кристаллы начинали пульсировать медленно и лениво, словно гигантское, спящее сердце.

Они стали моим барометром. Зеркалом моего состояния. И, как я начала подозревать, не только моего.

Однажды я проснулась от странного ощущения — будто внутри меня лопнул крошечный пузырек с теплой, живой энергией. Это было не больно, а ослепительно. Я замерла, прислушиваясь к себе. И в тот же миг вся комната озарилась мягким, золотистым сиянием. Оно исходило не из одного источника, а отовсюду сразу — из стен, потолка, даже от сияющих грибов в вазах. Свет был теплым, успокаивающим, абсолютно не похожим на холодное свечение Зейтарна или яростные всполохи Кшельхера.

Он длился всего несколько секунд и погас, словно его и не было.

Я лежала, не дыша, ладонь инстинктивно прижата к животу. Что это было? Первый проблеск силы моего ребенка? Или… моей собственной? Той, что просыпалась вместе с ним?

С этого момента я начала экспериментировать. Осторожно, едва дыша, я пыталась не просто чувствовать, а направлять. Я концентрировалась на простейших желаниях. «Стань теплее». И кристалл под моей рукой на несколько градусов повышал свою температуру. «Стань темнее». Свет в нем мерк, погружая угол комнаты в уютный полумрак.

Это было изматывающе. Каждая такая попытка высасывала силы, как будто я таскала воду из колодца тончайшей иглой, но это работало. Я училась. Я начала понимать их язык. Не язык сложных заклинаний и ритуалов, как у Зейтарна, и не язык грубой силы, как у Кшельхера. А нечто иное. Язык тихого согласия, тонкого резонанса.

Именно в этот период ко мне снова пришел Кшельхер. Он вошел, как всегда, с размахом, сметая пространство вокруг себя своей энергией. Но на этот раз его взгляд был пристальным, почти хищным.

— Лилия, — его голос прозвучал низко и настойчиво. Он подошел вплотную, не давая мне отвести взгляд. — Говори, что ты чувствуешь?

Я отступила на шаг, натыкаясь на кресло. Его прямота была оглушительной.
— Я… устаю. Это нормально, я полагаю…

— Не это! — он нетерпеливо махнул рукой, и золотые браслеты на его запястье звякнули. — Силу! Ты должна чувствовать силу! Огонь в крови! Жар, что сжигает все на своем пути! Мой жар!

Его глаза пылали, он не просто спрашивал. Он требовал подтверждения своей правоты. Он жаждал услышать, что его семя побеждает, что его наследник уже проявляет себя как истинный воин.

И я увидела возможность не врать, но преподнести правду в нужном свете.

— Я… чувствую жар, — прошептала я, опуская глаза, будто смущаясь. — Иногда ночью… будто угли тлеют внутри. И от этого… — я сделала паузу, подбирая слова, — От этого кристаллы… краснеют.

Я рискнула. Слишком прямой намек. Но его ненависть к Зейтарну и жажда подтверждений были сильнее осторожности.

Лицо Кшельхера озарилось торжествующей улыбкой. Он схватил мою руку, его пальцы обожгли кожу.
— Я знал! Я чувствовал это! Мой сын! Он уже борется! Он уже показывает свою силу!

Он отпустил меня и засмеялся, громко и победно, заставляя кристаллы звенеть в ответ.
— Пусть видит это его хладнокровный соперник! Пусть видит, как его выверенные расчеты превращаются в прах перед живой силой моего рода!

Он был счастлив, ослеплен своей победой. И в своем ослеплении он не спросил, был ли тот жар яростным и разрушительным, как он ожидал. Он не спросил, не был ли он скорее… ровным, живым теплом, словно от летнего солнца.

— Ты должна есть больше, — приказал он, уже хозяйским тоном. — Накопить сил. Тебе понадобится энергия, чтобы выносить такое могучее дитя. Я распоряжусь.

Он ушел, оставив после себя запах триумфа и обещаний удвоить пайку. Его уверенность была абсолютной. Он поверил в то, что хотел услышать.

А я осталась со странным чувством вины и холодной расчетливости. Я не солгала. Я действительно чувствовала жар. Но это не был его жар. Это было что-то другое, что-то мое.

Игра усложнялась. Теперь в ней участвовало не только мое тело, но и моя душа, и та новая, зарождающаяся сила, что пульсировала в такт моему сердцу. Я понимала, что каждое мое слово, каждый намек отныне будут влиять не только на двух слепых повелителей, но и на того, кто пока еще безмолвствовал внутри меня.

Я была полем битвы, колыбелью и обманщицей в одном лице. И моя самая опасная ложь заключалась в том, что я позволяла каждому из них видеть в моем ребенке свое собственное отражение.

Глава 8

Я сидела на шелковом ковре, прислонившись спиной к прохладной, шершавой поверхности кристалла. Ладони лежали на еще плоском животе. Сегодня утром я проснулась от странного ощущения — будто крошечная звездочка вспыхнула у меня под сердцем, рассыпав по жилам миллионы искр. Не больно. Ослепительно. Как первый луч солнца после долгой ночи и в тот же миг комната ответила.

Не резко, не ярко. Словно кто-то подул на тлеющие угли. Мягкое, золотистое сияние разлилось по стенам, затопило потолок, заставило затанцевать новые тени. Оно длилось несколько вздохов и угасло, оставив после себя щемящее чувство чуда.

Я закрыла глаза, отбросив страх. Нужно было слушать. Не ушами, а кожей, нервами, каждой клеточкой. Я дышала медленно и глубоко, пытаясь поймать едва уловимую нить, связывающую меня с камнем за спиной.

Сначала — лишь привычный гул, навязчивый и монотонный. Но если погрузиться глубже... Да, вот оно. Легкая вибрация, тончайший ток, идущий из самой глубины, оттуда, где пульсировала новая жизнь. Он тек вверх, к моим ладоням, и в месте, где кожа касалась кристалла, возникало едва заметное покалывание.

Я сосредоточилась на этом ощущении. Представила себе тепло. Не жар гнева Кшельхера, а нежное, ласковое тепло, как от чашки с травяным чаем в холодный вечер. Я вдыхала его образ, вдыхала само чувство, и направляла его в кончики пальцев.

Под моей ладонью кристалл дрогнул. Не светом, а именно что дрогнул, словно отозвавшись на мое внутреннее усилие. Его температура изменилась — стал на градус, на полградуса теплее. Сердце у меня екнуло, забилось чаще. Свет в стене ответил мгновенной трепетной вспышкой, похожей на испуг.

— Тише, — прошептала я сама себе, а может быть, и ему, кристаллу. — Все хорошо.

Я убрала руку, давая ему успокоиться, давая улечься волне собственного возбуждения. Это было оно. Не случайность. Не совпадение. Я могла влиять. Я была не просто пассивным резонатором, как думали они. Я была дирижером в этом немом оркестре света и тени.

Мысль пришла внезапно, рожденная памятью о лесе. О солнечных зайчиках, прыгающих по стволам сосен. О бабочках-лимонницах, порхающих над лесными полянами. Смогу ли я?

Это было безумием. Дерзостью. Но та искра внутри меня, та новая сила, требовала выхода. Требовала проверки.

Я снова приложила ладони к кристаллу, закрыла глаза. На этот раз я не думала о тепле. Я вспоминала, вспоминала до мельчайших деталей: бархатисто-желтые крылья, тончайшие прожилки на них, порывистый, невесомый полет. Я вдохнула в этот образ все свое тоскующее желание по свободе, по красоте, по чему-то хрупкому и неуловимому.

Сначала ничего. Лишь привычное покалывание в пальцах и нарастающая тяжесть в висках, будто я таскала воду из глубокого колодца. Я чувствовала, как силы начинают уходить, но не останавливалась. Я сжимала образ в сознании, заставляя его быть ярким, реальным. Воздух передо мной дрогнул.

Словно кто-то провел по нему нагретым стеклом. В полуметре от пола возникло пятно света. Нечеткое, размытое. Оно пульсировало, пытаясь собраться во что-то. Я стиснула зубы, выжимая из себя последние капли концентрации. Внутри все горело, голова раскалывалась.

— Дай мне форму, — прошептала я, обращаясь к кристаллу, к ребенку, к самой себе. — Дай ей жизнь.

И случилось чудо.

Свет сжался, вытянулся. На секунду возник контур — два дрожащих крыла, неуверенный взмах. Это была не бабочка, а лишь ее призрак, ее бледная тень, сотканная из света и тоски. Но она была! Она парила в воздухе, мерцая, как воспоминание.

Восторг хлынул на меня такой волной, что я едва не потеряла сознание. Образ дрогнул и рассыпался на тысячи искр, которые погасли, не долетев до пола.

Я рухнула на ковер, обессиленная, дрожащая, как в лихорадке. Каждый мускул ныл от непривычного напряжения, в глазах стояли черные пятна. Я лежала, глядя в потолок, и не могла сдержать улыбки. Горькой, изможденной, но — улыбки. Это был не просто успех. Это было откровение.

Эта проклятая комната научила меня одному: надеяться можно только на то, что ты можешь контролировать. А контроль рождается из силы. Моя первая бабочка, та самая, что рассыпалась искрами у меня на глазах, оставила в душе не восторг, а жгучую, холодную уверенность. Я могу. Но «могу» — это опасно. «Могу» притягивает внимание. «Могу» заставляет тебя рисковать. А я была готова рискнуть всем.

Мои тренировки превратились в навязчивый ритуал, в единственное, что имело смысл. Каждый прием пищи, каждый глоток воды — теперь это было топливо для моего тайного оружия. Я больше не просто существовала. Я готовилась к войне, и моим полигоном были четыре хрустальные стены.

Я начала с дыхания. Сидя спиной к холодной, пульсирующей поверхности, я вглядывалась в себя, как в темную воду, пытаясь разглядеть то, что пряталось за страхом. Это было похоже на попытку шевелить ампутированной конечностью — мозг посылал сигнал, но откликалась лишь пустота. Потом — первый проблеск. Не ощущение, а скорее тень ощущения: легкая рябь под кожей, едва уловимый ток, идущий от тепла в животе к кончикам пальцев.

И тут я поняла. Моя магия не была заклинанием, выученным по свитку. Она была живой. Она питалась мной. Чтобы создать свет, мне нужно было вынуть из памяти самый яркий солнечный день и пропустить его через себя, сжигая душу. Чтобы сплести тень, приходилось спускаться в собственные кошмары и выносить оттуда пригоршню тьмы. Это было изнурительно, больно и… пьяняще. С каждым разом я чувствовала себя менее пленницей и более… колдуньей.

Я стала вором света и архитектором иллюзий. Кристаллы вокруг были моими сообщниками — они шептали, подсказывали, усиливали малейшую дрожь в моих пальцах. Сначала я училась обманывать саму себя. Рисовала в воздухе дрожащий круг — воспоминание о солнце. Он висел, сияющий и ненастоящий, а сердце сжималось от боли. Потом — квадрат окна в моей старой комнате. Каждая такая попытка высасывала силы, будто я часами таскала камни. Я валилась с ног, слыша собственный стук в висках, но заставляла себя подняться. Съесть. Выпить. У меня не было права на слабость.

Глава 9

Сердце выстукивало в груди бешеный ритм, словно маленький перепуганный зверек, мечущийся в клетке. Оно рвалось наружу, готовое проскакать по бесконечным холодным коридорам этого хрустального ада. Сегодня должен был прийти Кшельхер. Я знала это не по часам — здесь их не было — а по едва уловимым изменениям в атмосфере. Воздух становился гуще, насыщеннее, как перед грозой. Кристаллы в стенах начинали пульсировать тревожнее, их ровное фиолетовое сияние то и дело вспыхивало алыми искрами, словно в предвкушении огненной бури, что звалась Кшельхером.

Я сидела в своем кресле, вцепившись в складки платья так, что кости пальцев побелели. Ладони были влажными, холодный пот стекал по спине. Я не притворялась — я действительно была на грани. То, что я задумала, было чистым безумием. Игрой с огнем, где ставкой была моя жизнь, а проигрыш означал превратиться в пепел. Один неверный шаг, одна дрогнувшая тень — и моя тайна будет раскрыта. А с непокорными сосудами здесь не церемонятся.

Но отступать было поздно. Мне нужно было знать, способна ли моя магия обмануть не безмолвных слуг, а его — могущественного, подозрительного, наделенного звериной интуицией. Нужно было посеять первое семя сомнения… или, наоборот, уверенности. Смотря как посмотреть.

Беззвучно, как призрак, в стене распахнулась дверь и он вошел. Не просто шагнул в комнату — он заполнил ее собой, своим присутствием, своей аурой. Запах дорогой выделанной кожи, выдержанного вина и чего-то дикого, первобытного — темной, необузданной магии — ударил мне в ноздри, заставив на мгновение задыхаться.

— Лилия! — его голос, низкий, бархатный, с металлическими нотками, прокатился по комнате, заглушая навязчивый гул кристаллов. Он звучал как рык большого кота. — Я пришел взглянуть на свое сокровище. На нашу с тобой надежду.

Он приблизился, и его багровые глаза, пылающие угли в бледном лице, медленно, оценивающе скользнули по мне. По лицу, по шее, по еще плоскому животу. Взгляд хищника, видящего добычу. Я опустила глаза, изображая покорность, но внутри все замерло, превратилось в ледяную глыбу ожидания.

— Меня… содержат хорошо, господин, — прошептала я, заставив голос дрогнуть и предательски сорваться на полуслове.

— Для тебя Кшельхер, — поправил он, и его пальцы, горячие, как раскаленные угли, подняли мой подбородок, заставляя посмотреть на него. Прикосновение обожгло кожу. — Скоро ты привыкнешь к этому имени. Скоро ты скруглишься, наполнишься силой. Я чувствую это. Я чувствую, как растет мой наследник.

Он говорил громко, с той показной, несокрушимой уверенностью, что всегда была и его броней, и его ахиллесовой пятой. Он вещал не только мне, но и стенам, и самому воздуху, бросая вызов невидимому сопернику. Идеальный момент.

Я сделала вид, что смущена его прямым взглядом, и отвела глаза, уставившись в стену прямо за его мощной спиной. Глубокий вдох. Медленный выдох. Внутри все сжалось в один тугой, ледяной комок концентрации. Я перестала видеть камень. Я представила его. Не самого Кшельхера, а его суть. Его необузданную ярость, его грубую мощь, его жажду доминировать, его огонь. Я вспомнила, как он ударил по стене, и кристалл ответил ему алым взрывом. Я вдохнула в этот рождающийся образ всю свою ненависть к нему, всю свою скованную ярость и всю свою тоску по свободе и выпустила.

Я не смотрела на стену. Я смотрела на него. Видела, как его самоуверенная, слегка надменная ухмылка вдруг сползла с лица. Брови, тонкие и темные, поползли вверх. Его бархатный голос, готовый изречь очередную тираду, оборвался на полуслове.

Он медленно, с почти церемонной торжественностью, повернул голову.

На стене, в метре от него, в самом эпицентре фиолетового сияния, плыл в мареве легкий, почти прозрачный образ. Это не был портрет. Это была квинтэссенция. Образ воина в доспехах из черного, отполированного хитина, с гривой белых, как снег, волос, развевающихся как знамя. Лица не было видно, лишь контур, но в нем угадывались его черты — мощный подбородок, высокие скулы. А глаза… Глаза были двумя багровыми углями, пылающими такой немой, сконцентрированной яростью, что воздух вокруг образа, казалось, звенел и вибрировал. Образ был статичным, но от него веяло нечеловеческой мощью, готовой в любой миг обрушиться лавиной.

Кшельхер замер. Его рука бессознательно разжалась, отпустив мой подбородок. Он сделал шаг к стене, его собственное отражение в этом призрачном двойнике, казалось, гипнотизировало его.

— Что… — он начал и запнулся, что для него, никогда не сомневающегося в своих словах, было неслыханно. Он прочистил горло. — Что это?

Я притворилась испуганной и сбитой с толку, еще больше вжимаясь в кресло.

— Я… я не знаю, господин. Иногда… иногда стены показывают странные тени от свечения. Я думала, это игра света.

— Тени? — он фыркнул, но в его голосе не было привычной насмешки. Слышалось жадное, пристальное любопытство. Он протянул руку, его пальцы в массивных перстнях приблизились к изображению, прошли сквозь свет, не нарушив его. Образ дрогнул, как вода от брошенного камня, но не распался. Я изо всех сил удерживала его, чувствуя, как пот ручьями стекает по спине, а в висках отчаянно стучит молот, высасывая силы. — Это не тень, дикарка, — произнес он наконец, и его голос стал тише, но от этого лишь весомее. — Это… знак.

Он обернулся ко мне, и в его багровых глазах горел настоящий, дикий огонь. Не гнева, а торжества. Чистого, ничем не разбавленного триумфа.

— Ты видишь? — его голос снова загремел, наполняя комнату, заставляя кристаллы звенеть в ответ. — Ты видишь его?! Его силу! Его ярость! Это он! Мой сын! Его дух, его сущность уже проявляется! Он говорит с нами! Он показывает свою мощь через эти кристаллы!

Он снова посмотрел на стену, и его лицо озарилось широкой, победной ухмылкой, обнажив белые, идеальные зубы.

— Смотри! — он воскликнул, обращаясь, казалось, ко всему миру, и особенно — к невидимому Зейтарну, который, как он верил, обязательно наблюдает. — Его воля уже так сильна, что материализуется! Он родится воином, правителем! Повелителем! Никакие хитросплетения, никакие сухие расчеты не остановят его!

Глава 10

Воздух в комнате все еще был густым и тяжелым, будто пропитанным дымом после лесного пожара. Я вдыхала этот запах — смесь дорогого вина, кожи и чего-то дикого, первобытного, что всегда витало вокруг Кшельхера. Даже стены, обычно пульсирующие ровным фиолетовым светом, теперь перемигивались алыми отсветами, словно вспоминая его яростное присутствие. Я сидела, закутавшись в собственные мысли, и чувствовала, как адреналин, что недавно бурлил в жилах, медленно отступает, сменяясь леденящей, костной усталостью. Казалось, каждую клеточку моего тела наполнили свинцом.

Но расслабляться было нельзя. Ни на мгновение. Я знала — теперь должен прийти Зейтарн. Его холодный, дотошный ум, вечно сканирующий пространство на предмет аномалий, не мог не почувствовать этот всплеск чужеродной, буйной магии. Он должен был уловить эхо тщеславного торжества Кшельхера, эту вибрацию в самом кристалле. И он придет. Не из любопытства, нет. Для проверки. Для инспекции. Чтобы убедиться, что его идеальный эксперимент не дает сбоев.

Я ждала. Уже не как загнанный зверь, а как охотник, терпеливо расставляющий силки. Мое сердце билось ровно и громко, отсчитывая секунды до начала новой битвы.

Он появился без предупреждения. Не было ни щелчка, ни шелеста ткани. Просто в один миг воздух в центре комнаты стал стерильно-холодным, и он возник в нем, словно проявился на засвеченной пластине. В его длинных, бледных пальцах парил сложный чертеж, испещренный мерцающими рунами, которые переплетались в бесконечные формулы.

— Дикарка, — его голос был плоским и безжизненным, точно скрип льда под ногами. — Показатели жизнедеятельности в пределах допустимой нормы. Энергетическая матрица стабильна. — Он сделал микроскопическую паузу, и я почувствовала, как его незримое внимание сканирует комнату, меня, воздух. — Аномальных всплесков не зафиксировано.

Последняя фраза прозвучала как замаскированный под констатацию вопрос. Он чувствовал. Чувствовал, что что-то было. Что-то, что не вписывалось в его безупречные расчеты. Я опустила голову над бессмысленной вышивкой, игла в моих пальцах была неподвижна — мой щит, мой барьер спокойствия.

— Меня… навестил лорд Кшельхер, — тихо сказала я, вложив в голос заранее отрепетированную смесь подобострастия и легкой, дрожащей тревоги.

— Предсказуемо, — он все еще не смотрел на меня, его пальцы скользили по рунам, изменяя конфигурацию схемы. — Его порывистая натура требует постоянного подтверждения собственной значимости через примитивные демонстрации. Надеюсь, его грубые выходки не нарушили твоего эмоционального равновесия?

Вот он. Первый крючок. Я сделала глоток воздуха, словно собираясь с духом.

— Он… говорил, что кристаллы отвечают на его страсть, — прошептала я, заставляя голос звучать немного ошеломленно. — Что они… горят для него.

Зейтарн замер. Абсолютно. Его тонкие пальцы сомкнулись, и свиток свернулся с тихим шелестом, исчезнув в складках его строгой мантии. Наконец-то он поднял на меня взгляд. Его глаза, холодные и бездонные, как глубины космоса, уставились на меня, и я почувствовала, как по коже пробегает стая ледяных мурашек. Это был взгляд ученого, рассматривающего неожиданно интересный, но все еще неодушевленный образец.

— Кристаллы, — произнес он с леденящим, отточенным презрением, — Не горят, они резонируют. Они совершенные проводники и аккумуляторы чистого потенциала. Они отвечают не на «страсть», — это слово в его устах прозвучало как ругательство, — А на порядок. На выверенную, структурированную волю. То, что он принимает за ответ, есть не более чем хаотичный выброс энергии, сродни фосфоресценции гниющих органических останков. Он не управляет ими. Он их оскверняет.

Идеально. Его профессиональная гордость, его вера в превосходство интеллекта над грубой силой были задеты. Ему требовался ответ. Демонстрация. Он плавно подошел к стене, к той самой, что несколько часов назад пылала призрачным воином Кшельхера. Его длинные, изящные пальцы, не касаясь поверхности, провели в воздухе сложную, выверенную до миллиметра последовательность.

И в этот момент я сделала свой ход.

Пока он демонстрировал свое мастерство, заставляя кристаллы вспыхивать ровным, геометричным фиолетовым светом, я работала. Тихо, незаметно, как тень, вложив в это всю свою концентрацию. Я не создавала ярости или мощи. Я создавала совершенство. Я представила себе идеальный, математически безупречный узор. Сложную, многослойную мандалу, где каждая линия была абсолютно пряма, каждый угол — остер как бритва, а сияние — ровным, холодным и стабильным, как его собственный разум. Я вдохнула в этот образ не эмоцию, а формулу. Не хаос, а безупречный порядок.

И на стене, прямо поверх его собственного, пульсирующего узора, проступил мой.

Он был безукоризненным. Абстрактным, невероятно сложным, сотканным из переплетающихся линий и углов, сияющим чистым, почти белым, холодным светом на фоне его глубокого фиолетового. Он не пылал, не пульсировал, не жил. Он просто существовал. Абсолютное воплощение гармонии и расчета.

Рука Зейтарна замерла в воздухе. Его собственный, тщательно выстроенный узор дрогнул и рассыпался на тысячи светящихся частиц. Он не дышал. Его глаза, всегда такие бесстрастные, расширились. В них было не потрясение, не восторг, как у Кшельхера, а нечто иное. Глубокий, безмолвный, всепоглощающий шок. Ошеломление перед чем-то, что превосходило даже его собственные строгие стандарты.

— Что… — он не закончил. Словно загипнотизированный, он шагнул ближе к стене, его взгляд с жадностью скользил по линиям мандалы, изучая, анализируя, впитывая каждую деталь. — Это… не моя работа.

Я притворилась смущенной и напуганной, слегка отодвинувшись в кресле.
— Простите, господин… Иногда, когда вы или лорд Кшельхер используете магию… стены показывают такие узоры. Они… они очень красивые.

— Красивые? — он повторил, и в его голосе, впервые за все время моего заточения, прозвучала отчетливая эмоция. Не теплота, нет. Но… острая, живая заинтересованность. Глубокое, почти жадное профессиональное любопытство. — Это не «красиво», дикарка. Это… совершенно.

Глава 11

С того момента, как иллюзии начали подчиняться мне, мир перестал быть твердым. Стены, пол, потолок — все это стало лишь плотным сгустком света, тени и воли. Но если это так, то и дверь — не просто кусок кристалла, который появляется и исчезает. Она должна быть чем-то иным.

Идея родилась тихо, как семя, упавшее в благодатную почву отчаяния и надежды. Я наблюдала. В те редкие секунды, когда дверь возникала, чтобы впустить слугу или одного из них, я не отрывала взгляда. Я не смотрела на проем. Я смотрела сквозь него, пытаясь уловить саму суть явления.

Я начала замечать, что перед тем как возникнуть, воздух на определенном участке стены начинал петь. Нет, не звуком. Он начинал вибрировать на особой, едва уловимой частоте. Кристаллы вокруг будущего проема начинали пульсировать в унисон, их свет становился ярче, гуще, и в этой плотности возникала щель. Не в камне, а в самой реальности. Это был не проход, а разрез. Временный, управляемый разрез в ткани этого места.

Дверь была иллюзией. Самой сложной из всех, что я видела. Иллюзией прочности, отделявшей мое пространство от чужого. А значит, ее можно было не просто увидеть, но и повторить.

Мои тренировки приняли новый, смертельно опасный оборот. Теперь я часами сидела у стены, обычно той, где дверь появлялась чаще всего, и погружала ладони в шершавую, прохладную поверхность. Я не пыталась создать образ. Я пыталась услышать. Услышать тот самый резонанс, тот сдвиг в магии, который предшествовал появлению прохода.

Сначала — ничего. Лишь навязчивый гул и пульсация, которая всегда была фоном. Я теряла счет времени, чувствуя, как голова становится тяжелой, а разум затуманивается от бесплодных усилий. Я засыпала прямо там, у стены, и просыпалась с одеревеневшей шеей и горьким разочарованием во рту.

Но я не сдавалась. Это был мой единственный шанс. Я вспоминала ощущение, которое возникало, когда дверь открывалась — легкий ветерок, пахнущий чужими запахами, едва уловимое изменение давления. Я концентрировалась на этом воспоминании, пытаясь вызвать его вновь, заставить кристаллы откликнуться.

Недели слились в одно долгое, изматывающее бормотание и медитацию. Я почти перестала есть, силы уходили на эти попытки. Порой мне казалось, что я схожу с ума, что я воображаю эти вибрации. Но однажды, в момент полного отчаяния, когда я уже готова была ударить по стене в бессильной ярости, я почувствовала нечто.

Словно едва слышный щелчок где-то внутри, не в ушах, а в самом сознании. И участок стены передо мной дрогнул. Его сияние на мгновение стало жидким, поплыло. Это длилось доли секунды, но это было оно.

Надежда, острая и болезненная, вонзилась в меня. Я была на верном пути. Этот «замок» был не механическим, а ментальным. Нужно было не подобрать отмычку, а найти правильную мысль, правильное чувство, правильную частоту.

Я стала настраиваться, как музыкант настраивает инструмент. Я представляла себе не дверь, а ее отсутствие. Пустоту. Проход. Я вкладывала в эту мысль всю свою тоску по свободе, все свое желание шагнуть за эти стены. Я училась вызывать тот самый резонанс, сначала на секунду, потом на две.

И вот, в одну из ночей, когда тишина в покоях была особенно гулкой, а моя воля — заостренной как клинок, это случилось.

Воздух передо мной зазвенел, завыл на той самой частоте, которую я так долго искала. Кристаллы на стене вспыхнули ослепительно белым светом, и в центре этого сияния возникла дыра. Не стабильный, ровный проем, а клокочущий, дрожащий разрыв в реальности. Края его были неровными, он мерцал как мыльный пузырь на грани разрыва. Сквозь него я увидела не зеркальное отражение моей комнаты, а темный, пустой каменный коридор, пахнущий сыростью и пылью.

Сердце у меня в груди остановилось, а потом забилось с такой силой, что я почувствовала его в горле. У меня получилось! Я создала проход.

Но это был не триумф. Это был ужас. Разрыв был неустойчивым, он мог захлопнуться в любую секунду, отрезав мне путь назад или… что еще страшнее, запечатав меня снаружи, где меня тут же обнаружат. У меня не было плана, не было карты. Была лишь зияющая щель в моей тюрьме и оглушительная, парализующая свобода.

Я действовала на инстинктах. Сделав резкий, глубокий вдох, я шагнула вперед.

Один шаг. Всего один. Из теплой, надушенной атмосферы моей клетки — в холодную, промозглую мглу коридора. Камень под босыми ногами был шершавым и ледяным. Воздух пах пылью и вековой плесенью. Я обернулась. Мой проход, мое хлипкое творение, зияло за моей спиной, а за ним сияла знакомая комната. Она казалась такой нереальной отсюда, словно нарисованной на полотне.

Я простояла так, может, три секунды. Пять. Вглядываясь в темноту коридора, втягивая в себя этот чужой, опасный мир.

Страх сжал горло. Я отшатнулась назад, в проем. В тот же миг он дрогнул, свет померк. Я едва успела переступить порог, как разрыв с громким, беззвучным для внешнего мира хлопком схлопнулся. Стена снова стала твердой, монолитной, лишь легкая рябь расходилась по кристаллам, как по воде после брошенного камня.

Я прислонилась к ней, дрожа всем телом, не в силах сдержать ни рыданий, ни смеха. Слезы текли по моему лицу, соленые и освобождающие. Я была вся в пыли, босые ноги замерзли, но я никогда в жизни не чувствовала себя такой живой.

Клетка все еще была вокруг меня. Но ее дверь теперь была у меня в голове. Я нашла ключ. Хрупкий, ненадежный, но ключ. Я обняла холодную стену, прижалась к ней щекой.
— Спасибо, — прошептала я. Кристаллы под моей щекой ответили слабой, теплой пульсацией.

Они были моими тюремщиками. Но они же стали моими союзниками. И это знание было слаще любой надежды. Теперь мне нужен был не просто выход. Мне нужен был план!

Глава 12

Воздух в моих покоях изменился. Я чувствовала это каждой клеткой своего тела, каждым нервным окончанием. Раньше он был либо стерильным и безжизненным, как в гробнице, либо раскаленным и густым от бури чужих эмоций, когда здесь появлялся Кшельхер. Теперь же в нем висело нечто неуловимое, какая-то новая, тревожная и сладкая тяжесть. Это не было эхом магии кристаллов и не исходило от жизни, пульсирующей во мне. Источником этого изменения были они оба.

Первым, как всегда, явился Кшельхер. Его приход обычно предварялся громоподобными шагами и вибрацией ярости, что заставляла кристаллы звенеть за миг до его появления. Но в тот день все было иначе. Дверь распалась беззвучно, и он вошел не как ураган, врывающийся в пространство, а почти... осторожно. Его мощная фигура, обычно заполняющая собой всю комнату, казалась чуть менее монументальной.

— Лилия, — произнес он, и его бархатный голос, всегда звеневший сталью и властью, на этот раз звучал приглушенно, почти мягко. Он не стал сразу приближаться, а остановился у входа, глядя на меня. Я сидела в своем кресле у стены, превращенной мной в подобие окна с видом на фантастические фиолетовые вершины, — иллюзия, которую я создала для успокоения своих нервов. — Ты... хорошо выглядишь, — наконец выговорил он, и в этих простых словах прозвучала непривычная неуверенность.

Я сделала вид, что лишь сейчас заметила его присутствие, медленно отвела взгляд от «пейзажа» и опустила глаза, изображая смирение. Но все мое существо было напряжено, как струна. Он подошел ближе, и я почувствовала исходящее от него тепло, согревающее воздух вокруг, словно от добротно растопленного камина.

— Мои маги и прорицатели заверяют, что процесс протекает в оптимальных параметрах, — продолжил он, и его тон был лишен привычного бахвальства. Он скорее напоминал человека, пытающегося найти верные, уместные слова. — Но я... я и сам вижу. Ты меняешься. Расцветаешь.

Его рука, та самая, что обычно сжимала мой подбородок с силой, способной сломать кость, или сжималась в кулак от ярости, медленно поднялась. Она замерла в сантиметре от моих волос. Он не прикоснулся. Его пальцы, унизанные массивными перстнями, лишь провели в воздухе, следуя изгибу моей пряди, с такой осторожностью, будто боялся разрушить хрупкое крыло мотылька. В этом жесте была какая-то неловкость, несвойственная его природе.

— Скоро ты подаришь мне сына, — прошептал он, и в его голосе не было приказа, не было требования. Это было сокровенное, почти уязвимое желание, высказанное вслух. — И... ты займешь почетное место в моих чертогах. Не как прислуга или наложница. Как мать наследника. Ты будешь под моей защитой. Всегда.

От этих слов по моей спине побежал ледяной холод, сменившийся жаром. Это была уже не забота о целостности сосуда, не беспокойство о ценной собственности. Это было признание. Признание моей личной, отдельной от ребенка значимости. Во мне закипела странная, противоречивая смесь страха и торжества. Страх — потому что его интерес, эта зарождающаяся одержимость, становилась глубже, сложнее, а значит, непредсказуемее и опаснее. Торжество — потому что я ясно увидела: его грубой силой и яростью можно не только манипулировать, направляя их против соперника. Их можно... смягчить. Превратить в нечто иное, более податливое.

Сделав вид, что смущена его вниманием, я тихо, едва слышно, проговорила:
— Я... ценю вашу заботу, Кшельхер.

Он замер, будто пораженный молнией. Его глаза, всегда пылающие уверенностью или гневом, расширились от изумления. Затем в их глубине вспыхнула искорка — не ярости, не триумфа, а чего-то более теплого, человечного. Он резко, почти по-юношески неуклюже кивнул, развернулся и вышел так быстро, словно бежал от собственной внезапной уязвимости.

А потом, словно по зову незримых весов, пришел Зейтарн.

Его появление, как всегда, было бесшумным и внезапным. Он материализовался в центре комнаты, уже изучая новый, сложный свиток с плавающими рунами. Но, закончив, он не растворился сразу же, как делал это обычно. Его холодный, аналитический взгляд, похожий на взгляд хирурга, медленно скользнул по мне, и в нем было не только привычное оценивание «объекта».

— Дикарка, — начал он своим ровным, безжизненным голосом и тут же, почти незаметно запнувшись, поправился: — Лилия.

Мое имя. Снова. В его устах, отточенных для произнесения сложных терминов и заклинаний, оно прозвучало как новый, интересный параметр, внесенный в уравнение. Как научный факт, который, однако, вызвал легкое любопытство.

— Твое физиологическое и магическое состояние продолжает оставаться стабильным, — констатировал он, приближаясь. От него, как всегда, пахло озоном и холодным металлом, но сегодня к этому знакомому букету добавился новый, едва уловимый аромат, что-то чистое, стерильное, напоминающее лунные цветы, что росли в садах его цитадели. — Я распорядился добавить в твой пищевой рацион экстракт лунного мха. Он укрепляет нейронные связи и способствует оптимальному когнитивному развитию плода.

Он излагал все так же логично и бесстрастно, но в интонациях его выверенного голоса появился едва уловимый оттенок... чего-то, что можно было принять за заботу. Не человеческую, нет. Скорее, заботу инженера о сложном и ценном механизме.

— Благодарю вас, господин Зейтарн, — сказала я, опуская голову в привычном поклоне.

— Зейтарн, — поправил он, и в его голосе прозвучала непривычная мягкость. — В сложившихся обстоятельствах соблюдение формальностей представляется нерациональным.

Он сделал паузу, его пронзительный взгляд упал на мои руки, сложенные на еще не округлившемся животе.
— Ты... не испытываешь ли дискомфорта? Головных болей? Навязчивых образов или видений? — спросил он, и этот вопрос вышел за рамки простой диагностики. В его ровном тоне я уловила тень беспокойства. Не эмоционального, а скорее интеллектуального — беспокойства ученого, наблюдающего неожиданные колебания в эксперименте.

— Нет, — честно ответила я. — Все спокойно.

Глава 13

Она дышала. Грудь под тонкой тканью моего платья поднималась и опускалась в ровном, спокойном ритме. Я стояла в двух шагах, затаив дыхание, и наблюдала. Наблюдала за самой собой.

Это была не та первая, дрожащая и полупрозрачная копия, что рассыпалась через минуту. Это было совершенное творение. Плод недель изнурительных тренировок, бессонных ночей и каждой капли моей воли. Моя копия лежала на шелковых подушках, одна рука была изящно подложена под щеку, другая — покоилась на легком изгибе живота. Веки были сомкнуты, на ресницах играли блики от сияния кристаллов. Казалось, она просто спит.

Я сделала крошечное движение пальцем, мысленно отдавая приказ. Спящая «я» медленно, естественно, повернулась на бок, ее плечо задело складку одеяла. Потом замерла снова. Дыхание не сбилось.

В горле у меня встал ком. Ком восторга, ужаса и горького триумфа. Получилось! Получилось по-настоящему.

Я вспомнила, с чего все начиналось. Первую, корявую попытку заставить призрак пошевелить рукой — тогда иллюзия взорвалась ослепительной вспышкой, оставив меня с раскалывающейся головой и носовым кровотечением. Бесконечные часы, проведенные в изучении собственной мимики, походки, манеры держать голову. Я говорила с собой перед отполированной пластиной обсидиана, подражая собственному голосу, отрабатывая тембр, который теперь могла вложить в свою куклу.

Я научилась не просто создавать статичный образ. Я научилась вкладывать в него подобие жизни. Иллюзия могла сидеть, подперев голову рукой, и смотреть в стену-окно. Она могла медленно перелистывать страницы одной из книг, что принес Зейтарн — я потратила день, чтобы запомнить и воспроизвести точное движение моих пальцев. Она могла лежать, как сейчас, и ее грудь поднималась бы в такт дыханию еще много часов. Я научилась создавать не просто оболочку, а автономную марионетку, управляемую тончайшими нитями моего намерения.

И все это время я практиковалась в другом, самом главном умении — удерживать иллюзию на расстоянии. Сначала я не могла отойти от своего двойника и на пять шагов — связь рвалась, и образ таял. Теперь же я могла быть на другом конце покоев и все так же чувствовать каждую «мышцу» своего творения, каждое движение воздуха вокруг него. Я могла вести ее, как ведут лошадь на длинных поводьях.

Я подошла к своей спящей копии и медленно, очень медленно, протянула руку, чтобы коснуться ее щеки. Мои пальцы прошли сквозь сияние. Не было ни плоти, ни тепла. Лишь упругое, прохладное сопротивление, словно я касалась поверхности чистейшей воды. Иллюзия дрогнула, но не распалась — я уже научилась стабилизировать ее против легких внешних воздействий. Никто, кроме меня, не рискнул бы так грубо проверить ее реальность.

Она была почти идеальна. Почти жива.

И этого было достаточно.

Мысль, что все это время зрела во мне, наконец оформилась в четкое, неумолимое решение. Я готова. Не к очередной репетиции, не к рискованной пробе сил. Я готова к побегу.

План, который я вынашивала в темноте, был безумен и оттого, возможно, гениален. Я не буду пробивать стену. Я не буду искать потайные ходы. Я просто... уйду. Оставив вместо себя эту прекрасную, послушную куклу. Пока они, Кшельхер и Зейтарн, будут приходить и смотреть на спящую, читающую или просто сидящую Лилю, настоящая я буду уже далеко. Я буду искать настоящий выход. На поверхность. К солнцу.

Я посмотрела на свое второе «я», и странное чувство щемящей нежности смешалось с холодной решимостью. Эта иллюзия была моим щитом, моей гарантией. Моим билетом на свободу.

— Скоро, — прошептала я ей, и моя копия, словно в ответ, беззвучно выдохнула во сне.

Я отпустила концентрацию. Образ начал медленно таять, как сахар в воде, становясь все более прозрачным, пока от него не осталось лишь легкое свечение на подушке, а затем и оно исчезло. Комната снова была пуста. Но я была не одна. Со мной была моя тень.

Глава 14

Сердце выбивало в груди безумный ритм, его эхо, казалось, отражалось от стен и летело вперед по темному коридору, оповещая весь подземный мир о беглянке. Я вжалась спиной в шершавый, холодный камень, втягивая в себя носом воздух. Он был другим. Не стерильным, не напоенным сладкими ароматами магии и ночных цветов. Он пах пылью, вековой сыростью, влажным камнем и чем-то еще — чужими жизнями, чужими домами, целым миром, лежащим за пределами моих хрустальных покоев.

Позади, за незримой теперь стеной, осталась моя тюрьма. И в ней — мое второе «я». Иллюзия, которую я лепила с таким трудом, теперь лежала на шелках, и ее грудь мерно поднималась в ритме спящего дыхания. Удерживать ее на таком расстоянии и одновременно разорвать ткань реальности, чтобы создать проход… это было похоже на попытку нести полное ведро воды по канату, натянутому над пропастью. В висках отдавалась тупая боль, горло пересохло, а ноги были ватными и непослушными. Но я была здесь. На свободе. Настоящей, пусть и украденной, пусть и смертельно опасной.

Коридор, в котором я оказалась, был узким и низким, совсем не похожим на величественные залы, которые я воображала, глядя на роскошь своих покоев. Сводчатый потолок терялся в густом мраке, и лишь кое-где стены, сложенные из грубого, темного камня, покрывали призрачные светящиеся лишайники. Их бледное, зыбкое сияние отбрасывало на пол прыгающие, неясные тени, превращая коридор в подобие кишечника какого-то гигантского каменного зверя. Воздух стоял неподвижный, спертый, пахший старой пылью и тиной. Я замерла, прислушиваясь. Тишина. Глубокая, гулкая, давящая. Лишь изредка ее нарушал неясный шорох — то ли вода капала где-то вдалеке, то ли скреблось по камню какое-то мелкое существо.

Я сделала первый шаг. Босые ноги скользнули по холодному, зернистому от пыли полу. Каждый мускул моего тела был натянут как струна, каждый нерв оголен. Я была тенью, призраком, пятном мрака, крадущимся в лабиринте, где каждый угол мог скрывать гибель.

Мой план был до безумия прост: идти вверх. Туда, где воздух должен был быть другим. Где не пахло бы плесенью и магией дроу. Туда, где было солнце. Я не знала дороги. Я шла, повинуясь зову инстинкта, внутреннему компасу, что тянул меня прочь от этой каменной утробы.

Я двигалась, замирая у каждого поворота, прилипая к шершавым стенам, когда вдали раздавались звуки. Один раз — это были мерные, отрывистые удары каблуков по камню. Твердые, точные, не терпящие суеты. Зейтарн? Его цитадель, его лаборатории должны были быть где-то рядом. В другой раз до меня донесся взрыв грубого смеха и металлический лязг — отголосок казарм или пиршественного зала Кшельхера. Я пробиралась по нейтральной территории, по служебным артериям этого подземного царства, где сновали безликие слуги и редко появлялись те, кто правил этим местом.

Я видела их. Темных эльфов. Они проходили мимо, не замечая меня, слившейся с тенью ниши или арки. Воины в хитиновых доспехах, с лицами, высеченными изо льда и камня. Маги в длинных, струящихся мантиях, их пальцы перебирали сложные кристаллические фокуса, от которых веяло сконцентрированной силой. Слуги, сгорбленные под тяжестью ноши, их взгляды пусты и отрешенны. Их мир был огромен, яростен, прекрасен и ужасен. И я была здесь чужой. Пылинкой, затерявшейся между жерновами их могущества.

Чем дальше я уходила от своих покоев, тем острее становился страх. Он сидел холодным червем под сердцем и шептал: «А что, если твоя кукла рассыплется? Что, если они войдут и увидят пустую кровать? Что, если поднимут тревогу?» Этот страх гнал меня вперед, заставлял ползти по узким, покрытым слизью вентиляционным шахтам, пробираться через заброшенные залы, где груды непонятного хлама покрывала толстая пелена паутины.

И после бесконечности блужданий, когда силы были уже на исходе, я почувствовала это. Слабый, едва уловимый поток воздуха. Он был другим. Он не был спертым, не пах затхлостью. В нем была свежесть. И запах… запах влажного камня, но не мертвого, а живого, и воды, и чего-то еще, забытого, но родного. Я поползла на этот запах, на слабый отсвет, мерцавший вдали.

Тоннель расширился и уперся в массивную решетку из черного, холодного металла. Прутья были толще моей руки. За решеткой с грохотом и пеной неслась подземная река, темная и яростная. И тогда я подняла голову. Высоко-высоко, в своде гигантской пещеры, зияло отверстие. И через него лился свет. Не искусственный, не фиолетовое сияние кристаллов. Это был тусклый, рассеянный, но бесспорно натуральный свет. Свет грибных полей, светляков или… или просто ночной свет поверхности, отфильтрованный слоем земли.

Я вцепилась пальцами в ледяные прутья решетки, и по телу пробежала дрожь — смесь немого восторга и горького разочарования. Выход был. Он был прямо здесь! Но он был недосягаем, как звезда. Решетка была прочной, а пещера — огромной. Мне нужен был другой путь.

И я его нашла. Заметив узкую, почти незаметную трещину в стене рядом с решеткой, я протиснулась в нее. Это был не тоннель, а скорее природная расщелина в скале. Она вела вверх, извиваясь и сужаясь. Я ползла, сдирая кожу о острые выступы камня, задыхаясь в тесноте. Но поток свежего воздуха становился все сильнее. И вот, впереди, я увидела его — свет. Настоящий. Его было мало, всего лишь слабая полоска, но он был живым.

Я выползла из расщелины, вся в ссадинах и пыли, и замерла, ослепленная. Над головой простиралось ночное небо, усыпанное звездами. Не иллюзия, не картина на кристалле. Настоящие, холодные, сияющие алмазы в бархатной тьме. Воздух ударил в лицо — он был прохладным, влажным, пьянящим. Он пах хвоей, мокрой землей, ночными цветами и свободой.

Я стояла на краю небольшого обрыва, под которым темнел спящий лес.

Слезы хлынули из моих глаз, горячие и соленые. Я протянула руку, словно желая потрогать звезды, вдохнула полной грудью этот дивный, забытый аромат, и тихо, срывающимся от волнения голосом прошептала.

— Я дома…

Но триумф длился недолго. Волна истощения, сдерживаемая до этого адреналином, накрыла меня с головой. Ноги подкосились, и я грузно рухнула на бок, едва успев подставить ладонь. Иллюзия в моих покоях, которую я все это время удерживала на пределе сил, дрогнула. Я почувствовала это как острую, режущую боль в висках — словно невидимая нить, связывающая меня с двойником, натянулась до предела и вот-вот лопнет. Они могли войти в комнату в любой момент. Увидеть пустую кровать. Поднять тревогу.

Глава 15

Тьма. Густая, бархатная, бездонная. Я проваливалась в нее, как тонущий камень в черные воды лесного озера. Не было ни мыслей, ни страха, лишь всепоглощающая пустота и усталость, прошивающая до самых костей. Последним островком реальности был запах — терпкий, смолистый аромат хвои, въевшийся в одежду, и леденящий холод земли, прижатой к щеке.

Сознание возвращалось ко мне медленно, нехотя, как будто пробиваясь сквозь толстый слой ваты. Сначала я ощутила тепло. Не то сухое, искусственное тепло, что исходило от кристаллов в моей позолоченной клетке. Это было живое тепло, исходящее откуда-то рядом, пахнущее древесным дымом, сушеными травами и чем-то неуловимо старым, мудрым. Потом до меня донеслось тихое, убаюкивающее потрескивание — горели дрова. И наконец, я осознала, что лежу не на голой земле, а на чем-то мягком, но грубом на ощупь — вероятно, звериной шкуре.

Я заставила себя открыть веки, тяжелые, как свинец. И замерла. Надо мной были не сияющие фиолетовые своды, а темные, почерневшие от времени и дыма балки низкого потолка. С них, словно диковинные плоды, свисали бесчисленные пучки сухих трав, корешков, сморщенных ягод и цветов, чьих названий я не знала. Воздух был густым, терпким и сложным, словно сама жизнь здесь выпаривалась и концентрировалась в этом аромате.

Я лежала на низкой, широкой лежанке, устроенной прямо в стене бревенчатой избушки. Крошечное пространство вокруг было до отказа заставлено и завешано всяческой утварью: глиняные горшки, плетеные корзины, связки грибов, сушеные рыбы. В центре, у камина, сложенного из дикого камня, сидела на низкой колоде спиной ко мне старуха. Длинные, седые как лунь волосы, заплетенные в небрежную косу, спадали на темный, потертый плащ. Она негромко, ритмично помешивала что-то в подвешенном над огнем чугунном горшке.

— Долго же ты собиралась вернуться к живым, дитятко, — произнесла она, не оборачиваясь. Голос у нее был хриплым, похрустывающим, точно скрипела под ветром старая сосна, но в нем не было ни капли злобы или раздражения.

Я попыталась приподняться на локте, но тело, непослушное и ватное, ответило пронзительной слабостью. Все кости и мышцы ныли единым, тупым припевом боли.
— Где я? — прошептала я, и мой собственный голос прозвучал чужим, слабым и сиплым от долгого молчания.

Старуха наконец повернулась. Ее лицо было похоже на старую, испещренную трещинами карту незнаемых земель — столько на нем было морщин. Но глаза… Глаза были яркими, пронзительно-зелеными, как молодая листва после дождя. И смотрели они на меня с таким бездонным, знающим спокойствием, что мне стало одновременно и легче, словно с плеч свалилась тяжкая ноша, и не по себе — будто перед этим взглядом нельзя было утаить ни единой мысли.

— В безопасном месте, — просто ответила она, отставляя в сторону помело и поднимаясь. — Меня зовут Марена. А тебя, полагаю, Лилия. Лес прошептал твое имя, пока ты спала. Нашла я тебя под старой елью-корягой, чуть дышащую. Думала, не вытяну. Силы жизненной в тебе кот наплакал, а вот другая сила… — она прищурилась, — Та вся на исходе, до дна выпита. Растратила ты ее, девочка, всю до капли.

Она подошла ко мне, держа в руках грубо вырезанную деревянную чашку, из которой поднимался легкий, горьковатый пар.
— Пей. Не бойся, не отравлю. Просто травы, чтобы укрепить плоть и усмирить дрожь в душе. Она у тебя вся исходит, словно струна перед обрывом.

Я с благодарностью, почти с жадностью, сделала несколько мелких глотков. Жидкость была горькой, но за этой горечью шло долгожданное, согревающее тепло, которое разливалось по жилам, усмиряя внутреннюю дрожь и принося с собой странное, тяжелое спокойствие.
— Спасибо вам, — сказала я, и голос мой окреп, обрел почву под ногами. — Я… я не знаю, как я здесь оказалась. Я шла… я бежала.

Марена внимательно, не отрываясь, смотрела на меня. Ее взгляд, казалось, проникал сквозь кожу, сквозь плоть, прямо в душу, выворачивая наизнанку все тайны.
— Из-под земли бежала, — не спросила, а констатировала она. Ее тон был ровным и уверенным. — От тех, что правят камнем и тьмой. Отвечаешь на вопросы, которых я не задавала. В тебе пахнет их магией, девочка. Холодной, как лед в глубине пещеры, и жгучей, как расплавленный металл. Обе сразу. И пахнет новой жизнью. — Ее острый взгляд скользнул по моему животу, скрытому под шкурой.

Я инстинктивно прикрыла его ладонью, и старуха медленно кивнула, словно получила подтверждение.
— Не твоя вина, в какой ненависти и гордыне оно было зачато. Но твой выбор, что с этим делать теперь. Твой крест и твоя надежда. Теперь ты здесь. Лес принял тебя, позволил дойти. А я… — она развела руками, указывая на свою закопченную, но полную жизни избушку, — Я здесь для того, чтобы поднимать тех, кого мир пытается сломать и выбросить на свалку. Будешь жить. Окрепнешь. А там… а там видно будет. Судьба — она не прямая дорога, а скорее лесная тропа. Куда выведет — заранее не угадаешь.

Она протянула мне краюху темного, плотного хлеба.
— А пока ешь. Набирайся сил от земли и солнца, что в этом зерне запечатаны. Твоя битва еще не закончена, я это чую костями. Она только начинается. Но сражаться ты будешь уже не одна.

Я взяла хлеб, и слезы снова выступили у меня на глазах, горячие и соленые. Но на этот раз это были не слезы отчаяния, бессилия или горького триумфа. Это были слезы облегчения. Щемящего, всеохватывающего, бесконечного облегчения. Впервые за долгие, бесконечные месяцы кто-то проявил ко мне простую, безусловную, ничего не требующую взамен доброту.

— Спасибо, — снова прошептала я, и в этом одном слове поместилась целая вселенная — и боль, и страх, и робкая, едва зарождающаяся надежда.

Марена усмехнулась, и ее морщинистое, суровое лицо на мгновение преобразилось, озаренное теплом.
— Спасибо скажешь, когда на ноги встанешь и дров наколешь, — проворчала она, поворачиваясь обратно к огню. — Отдыхай пока. Спи спокойно. Лес сторожит твой сон. Никто чужой сюда не сунется.