Копейщики на гнедых конях въехали в Убогое Пристанище. За сегодняшний день это был уже четвёртый конный отряд. Их меховые плащи развивались на ветру, а тяжёлые чёрные доспехи неприятно грохотали. Галопом они гнали лошадей по узким грязным улочкам, вымощенным щебнем, под крики испуганных горожан. Чёрный медведь, заключённый в щит, выделялся на их знамени.
- Дорогу! – рявкнул всадник.
Прямо перед несущейся конницей, выскочила маленькая грязная девчонка. Не успела она даже вскрикнуть – тяжелые копыта первого коня сбили ее с ног. А следом, не сбавляя хода, пронеслись другие, превратив то, что было телом, в кровавое пятно на дороге, вмятое в грязь и пыль.
Они выехали из городка, проносясь мимо пшеничного поля. Там, среди колышущихся золотых стеблей, под надзором двух надсмотрщиков, горбатились рабы – десятки худых мужчин в рваных лохмотьях, которые сложно назвать одеждой. Один из них был ещё совсем мальчишкой, лет шестнадцати. Босоногий и измаранный, с чёрными взлохмаченными волосами и грустными карими глазами, что сильно выделялись на тощем юном лице.
- Эй, Гаст, - тяжёлый, обрюзгший надзиратель Тольд, чьи щёки колыхались при каждом шаге, поднял вверх кнут. – Гони всех с полей.
- Испугался? – посмеялся Гаст, стегая отстающих рабов плетью. Те, как овцы, семенили мелкими неуверенными шажками и жались друг к другу.
- Не хочу встретить смерть в поле, если всё начнётся, - отвечал толстяк, заметно подрагивая телом толи от страха,толи от холода.
- Всё уже началось, - щёлкнул его кнут, невольники отскочили в сторону. Случилось так, что один из них случайно врезался в мальчика, повалив того наземь.
В Пристанище их ждали кандалы и цепи. И вонючая каша из отбросов – их обычная еда. Противная горечь связала язык мальчика, когда он вспомнил её вкус. Он лежал недвижно и смотрел в серое небо. На земле холодно, стук копыт всё ещё гудел в ушах. Он не хотел возвращаться в Пристанище, где на его запястья, красные от рваных ран, нацепят железные оковы. Если бы только у него был конь... Он вскочил бы на его спину и умчался. Но коня не было. Только пшеница и земля окружали его. И пока он думал, Гаст и Тольд прошли мимо, взмахивая хлыстами. Жирный всё торопился, а Гаст лениво плёлся за ним и дразнил. Они не заметили мальчика и пошли дальше.
Он остался лежать один, в тишине, и только зубы его стучали. Перевернувшись на живот, он медленно пополз вперёд, раздвигая руками ростки пшеницы. Дыхание вдруг сделалось тяжёлым, сердце быстро стучало и кололо. Полз вслепую, не зная, куда. Лишь бы не попасться на глаза надсмотрщикам. Его отстегают плетью до крови, если заметят. Гнев хозяина страшен, но там, где кончалось поле, его ждала свобода.
- Погоди, - сказал Гаст, когда они собрали рабов. – Где тот, маленький? – Он быстро всех пересчитал, багровея на глазах.– Куда делся?
Но мальчишка был уже далеко. Он бежал со всех ног в Медвежью рощу, не оглядываясь. Падал на землю, поднимался и снова бежал, пока были силы. Либо свобода, либо смерть, но не прежняя жизнь.
Ночь он провёл в роще, где впервые увидел медведей. Сломанные ветки и листья послужили ему укрытием. Он закопался в них с головой и не шевелился, притворившись мёртвым. Никогда прежде он не видел этих зверей. Огромных, лохматых, но необычайно спокойных.
Медведи тихо рычали, но не трогали мальчика. Нюхали его тощее тело, облизывали лицо и ладони шершавым языком, шевелили его лапами, но не кусали. Утром Убогие, верхом на лошадях, ворвались в рощу, но здесь им пришлось туго. Медведи разорвали пару их людей и лошадей, дав мальчику время убежать.
Медвежья роща осталась позади, и яркий солнечный свет ослепил его. Позже взору открылся пустырь, во всей своей страшной, мёртвой красе. Здесь ничего не росло и не цвело. И только чуть дальше, в кругу жёлтых кустов, стояло одинокое корявое дерево. Под ногами мальчик почувствовал колючую траву и мелкие камни, что глубоко врезались в голые стопы. Идти больно, следы его сделались красными. И нос уловил запах гари. Далеко впереди возвышался столб чёрного дыма.
- Нельзя стоять, - прошептал он.
Совсем скоро всадники вырвутся из рощи, если отобьются от медвежьих зубов и когтей.
И мальчик побежал, не разбирая дороги. Камни резали ему стопы, грязь забивалась в свежие раны и мешалась с кровью. Силы оставили его под деревом. Упав у его подножия, он разодрал ладони и лицо о сухую землю, но тут же поднялся, заметив на толстой ветке петлю. На кривых корнях, торчавших из сухой земли, лежал чёрный труп. Птицы давно выклевали глаза, губы, нос, в пустых глазницах копошились жирные черви. Неизвестный оставил здесь свою жизнь.
- Она выдержит и меня, - прохрипел мальчик.
Задержав дыхание, он с трудом поднял тело. Оно было тяжелым, неестественно холодным, и воняло гнилью так резко и невыносимо, что к горлу подступила тошнота, а глаза невольно наполнились слезами. Он кое-как прислонил мертвеца к стволу.
Пошатнувшись, он взгромоздился на его окоченевшие плечи, словно на ступеньки. И не медля, просунул голову в петлю.
- Так мало, - на грудь его будто упало что-то тяжёлое. – Я видел так мало всего.
Но труп наклонился и шлёпнулся на землю. Верёвка больно сдавила шею до хруста. Мальчик повис, задрыгал ногами и попытался ослабить верёвку, но не смог. Его вопли превратились в тихие хрипы. На последнем вздохе ветка надломилась.
***
Убогие так и не смогли найти сбежавшего раба и вернулись в Пристанище, где всё рассказали надсмотрщикам.
- Как хоть звали мальчишку, что сбежал? – спросил Тольд, который и вовсе не знал поимённо рабов.
- Сансар, - отвечал Гаст с явным раздражением. – Господин Ибби не простит нам этого.
Жалкое сборище голодных селян потянулось на городской рынок с отчаянными мольбами. Два десятка, как посчитал Аргос Басандор.
– Пусть выйдет лорд! – разносились их вопли. – К ответу его!
– Пошли прочь! – трое беловолосых Ирийских кентавров в позолоченных доспехах обнажили клинки. Сами стражники были белоснежны и, казалось, даже кожа их светилась, и Аргос невольно залюбовался их красотой.
На рынок, где давно не звенели голоса торгашей, въехала телега. Всего одна, но доверху нагруженная разнообразной снедью: овощи, хлеб, напитки и даже мясо. Градоправитель приказал доставить эту поставку провизии из Дамириана в город.
– У нас нет золотых. Чем нам кормить детей? Дайте нам еды! – голосили все наперебой
Отчаявшаяся мать, вокруг которой, будто цыплята, крутились детишки-оборванцы, потянула руки к телеге и ухватилась за вилок капусты. Ириец предупредительно топнул копытом. Когда мать потянулась за капустой во второй раз, кентавр махнул клинком, отрубив ей два пальца. Народ завыл.
– У всех воров сегодня будут отсечены руки, – угрожал кентавр, а раненная им женщина верещала от боли, зажимая кровоточащую ладонь. Её дети, увидев кровь, отпрянули от матери и заплакали. – За вино и хлеб платят золотом. Нет золота? Тогда нет и еды с питьём.
Но одержимые голодом селяне не отступали. Их возгласы становились громче. Самые смелые цеплялись за еду, рискуя руками. Другие же, более сильные, обезумев от ярости, направили гнев на стражу, бросая в них камни.
- Нам обещали прислать Смотрящих и где же они? – выругался кентавр, отступая. Утром лорд Тран велел Отряду Смотрящих явиться на рынок, но никто из двух десятков рыцарей в зелёных плащах не пришёл.
Трое стражей уже беспорядочно взмахивали мечами, разгоняя мятежников прочь. Единственный грязный голубь, испугавшись, захлопал крыльями, пытаясь взлететь, но врезался в грудь Аргоса и снова упал. Кентавр брезгливо стряхнул с себя облезлые перья правой рукой и нервно затоптался на месте. С одной стороны его припирали селяне, с другой – телега с едой, чьи манящие запахи пробуждали в нём аппетит. Аргос не ел со вчерашнего вечера.
В былые времена, да и ныне, о Басандорах знал каждый: от мала до велика. Фасфалинские кентавры отличались вороным лошадиным телом и чёрными волосами, превосходя размерами даже Ирийских. А Аргос был точной копией своего покойного отца Абаддона Басандора – тирана и отцеубийцы, что напитал эти земли кровью. Но здесь никто не узнавал наследника ушедшей династии; на Аргоса не смотрели укоризненно, не тыкали пальцем и не слали проклятий. В городе беда была куда серьёзней – голод.
Зелёные глаза Аргоса, полные нетерпения, нашли в толпе Сансара, который, резко выделялся среди собравшихся простолюдинов своим ростом. В нём было семь футов, если не больше, и по сравнению с ним, другие казались низенькими, едва доходившими ему до груди. Руки его длинные, мускулистые, плечи широкие, а тело крепкое, с лёгким бронзовым загаром. И полностью лысая, блестящая от пота, голова. Он стоял у телеги и пытался торговаться со стражей.
– Десять золотых за пару обрезков мяса? Вы его от туши золотой свиньи отрезали, что ли? – В его потрёпанной сумке лежали медяки и серебряники, а златников отродясь не бывало.
– Плати или проваливай, – отвечал ему Ириец. Тут же рука Аргоса схватила Сансара за плечо и отвела в сторону.
Басандор видел, как худющему молодому пареньку всё же удалось прихватить большой кусок мяса и попытаться бежать с ним. Но на несчастного опустился меч и оставил зарубину от правого плеча до груди. Он упал, выронив мясо и, крича, задёргался на земле. Сансар зажмурил глаза. Если бы Аргос не оттянул его, на земле, с разрубленным плечом сейчас бы лежал он.
– Давай уйдём отсюда, – тихо предложил кентавр и в этот момент толпа, разъярённая убийством несчастного юноши, снова стала закидывать Ирийцев камнями.
Аргос и Сансар поспешили покинуть рынок, крепко держа друг друга за руку. В последний раз Басандор обернулся и увидел кровь. Острые мечи поднимали алые брызги, кромсая людей, что в ужасе разбегались и верещали. «Безумцы», – думал Аргос, быстро рыся по улице. Ему вспомнились рассказы слуги Арамиля о трёх Ирийских городах: Тусане, Лулартане и Везусе. В народе их прозвали тремя братьями. Везус – самый старший из троицы, огромный город, что славился своим великим рынком, продовольствием и плодородными угодьями. Однако ныне, в этой суматохе, Аргос не находил ни былого величия, ни прежней красоты. Лишь сухие, бледные лица испуганных и голодных людей. Ирийские господа, казалось, ни в чём себе не отказывали: латы стражи золотились, а шерсть на конских брюхах лоснилась.
Снаружи город Везус показался им невероятно красивым. Обнесённый высокой белой стеной, за которой не было видно домов, лишь три белоснежные башни, словно острые клыки, вздымались за ней и вгрызались высоко в небо. Арамиль не советовал соваться в город, но Сансар надеялся купить на городском рынке еды.
В город они попали через Задние врата, единственные, которые открылись, в них можно было зайти, но не выйти. Прямо от них начиналась широкая, вымощенная белым камнем Центральная улица, ведущая к Центральным воротам. Эти названия они узнали от Ирийца-стража, который не сразу согласился пускать двух путников. У Задних стражи было больше, все с мечами и щитами, украшенными ликом одинокого голубя с расправленными крыльями. Маленькая белая птичка – символ, когда–то могучей династии Андуинов. Голубь на синем небе нёс на крыльях чистоту, любовь и свободу, но всё это давно выгорело.
Центральная улица привела их к пустому рынку, и она же должна вывести их наружу.
– Перетерпим ночь, а утром поищем новое место, – рассуждал Сансар, за их спинами доносились вопли несчастных.
Аргос шагал позади, пустой левый рукав его блекло–серого растянутого кафтана болтался. Почти всегда он просил Сансара завязывать рукав в узел у самого плеча, где отсутствовала рука. Но сегодня на рассвете они, как попало одевшись, торопливо отправились в город, оставив слугу Арамиля в старой кузне.
В течение всего времени, пока лорд Тран Андуин пытался найти для своей племянницы Мэри достойного жениха, он получал бесчисленные письма, и каждое из них содержало лишь отказ. И вот снова белый почтовый голубь громко захлопал крыльями у окна его дома. На этот раз новое письмо принесло отказ: самый унизительный, самый едкий. Его прислали из Дамириана, скрепленное восковой печатью виноградной лозы рода Виньяров. Тран сломал печать и прочёл письмо про себя. Рядом с ним находилась его юная племянница Мэри, уже облачённая в лёгкое платье нежно-голубого цвета. Утром служанки позаботились о её длинных серебристо–золотых волосах, расчесали и заплели их в косы, собрали в высокую причёску и побрызгали благоуханными маслами. Конский хвост её также заплели во множество тонких косичек, украсили голубыми, белыми и розовыми маленькими цветками. Она держала за руку свою полуслепую мать, бывшую королеву Глансу, с округлым конским брюхом, скрытым под множественными слоями одежды. Обеих за своей спиной прятал городской наместник, а также советник лорда, Пиан Мансел.
Сегодняшнее утро принесло Пиану много дурных вестей: сперва – белый голубь с письмом, а затем – известие о попытке мятежа на городском рынке. Тран не прислушался к его советам, делая всё по-своему, но Пиан держался достойно. Его лицо, изборожденное морщинами, было спокойным, а седые волосы – аккуратно прибранными. Даже сейчас он сохранял вид мудрого и верного советника. Когда–то старый Пиан Мансел славился своей завораживающей красотой. Чистокровный северянин, он, вопреки типичным для его народа прямым волосам, обладал пышными кудрями, синими глазами и пухлыми губами. За его красоту при дворе его прозвали Звездой Королевства, но это осталось в прошлом.
Дочитав письмо, Тран горько усмехнулся и процитировал из него несколько строчек, подражая властному голосу лорда Виньяра.
– Посему, дабы не обременять вас своим ожиданием, считаю должным отменить помолвку. Что же до прекрасной Мэри, моей наречной, уверен, вы найдёте для неё более выгодную партию, - он смял письмо в дрожащей руке, посмотрев на Пиана диким взглядом. – Он отменил помолвку. Это твоя работа, старый дурак. Ты много раз отправлялся в Дамириан, и что же ты там наговорил лорду Карсену Виньяру о моей племяннице, что он так унизительно отказал нам?
Пиан, стараясь быть сдержанным, поклонился.
– Прошу прощения, мой лорд, я делал всё то, что было в моих силах. Сын первого лорда Виньяров искал себе жену, достойную по крови и по статусу. Я приходил в их усадьбу, угощался их вином и нахваливал вашу племянницу, леди Мэри. И его милость Карсен уверил меня в том, что принял наше предложение, но настойчиво просил помолвку провести в Дамириане.
– Ты действительно хорошо нахваливал Мэри, Пиан? Иначе почему жених сбежал от нас?
– Мэри была бы для Карсена хорошей женой, – тихо ответил советник. – Но, не исключаю и того, что лорд Виньяр нашёл себе более…благородную особу.
– Благородную? – взмахнул руками Тран. – Надо мной посмеялись, как над шутом. Я поверил тебе, а ты поверил чужим словам, и мы оба ошиблись, – недолго помолчав, он добавил. – Мой брат причастен к этому, я уверен. Да сожжёт меня Караш, если это не так. Он делает всё, чтобы я не подобрался к нему близко.
- Лорд Карсен Виньяр не давал согласия, муж мой, - вмешалась Гланса, видя перед собой лишь размытый силуэт мужа.
В дверях зала появился Ириец-страж. Его лицо скрывало забрало золотого шлема. Красно-золотой плащ вместо обычного синего сразу выдавал в нём командира городской стражи.
– Милорд, мятеж на рынке был подавлен, – командир снял с головы шлем, его короткие пепельные волосы взъерошились. – Пятеро мятежников схвачены и вскоре их приведут к вашему двору. Мне сообщили, что ещё одна толпа селян затеяла бунт у Задних врат, нескольких видели у развалин старой дозорной вышки.
Тран медленно потёр глаза, некоторое время помолчал. Голова его разрывалась от дум, и в этот миг он с огромным удовольствием казнил бы всех ему неугодных.
– И многие участвуют в мятеже? – спросил он ровным голосом, руки его затряслись.
– Точно не могу сказать, милорд, но мои гвардейцы говорят, что их число растёт.
– Глупость несусветная, - сказал он самому себе, взглянув на Глансу и Мэри. Пиан снова встал перед ними, закрыв их собой. – Пусть стража охраняет все ворота, выставите больше патрулей в городе.
– Кого же мне послать, милорд? – занервничал Ириец. – Если я отправлю все силы на то, чтобы сдержать мятеж, ваш дом рискует остаться без защиты.
Стоило Трану вспомнить о зелёных плащах, как гнев снова вскипел в нём.
– А что Смотрящие? – спросил он. – Ослушались моего приказа?
– Сир Эддан сказал мне, что им может приказывать только кодекс.
Старый Кодекс, в толстой потрёпанной обложке с изображением широко раскрытого золотого глаза, находился где-то в казармах Смотрящих. Тран видел его пару раз и очень жалел, что не сжёг все эти письмена. Сир Эддан при каждом удобном случае припоминал кодекс и глупые правила оттуда.
– Забери от моего дома столько стражи, сколько посчитаешь нужным. Всех, кого схватите, ведите к моему двору. Их головы будут украшать башни моего дома, думаю это вразумит остальных дураков, что посмели затеять мятеж в моём городе.
Командир стражи поклонился и оставил их.
– Мудрое решение, мой лорд, – произнес Пиан, хотя в душе прекрасно осознавал всю безрассудность замысла своего господина. Именно по его вине разгорелся этот мятеж. Выставленные на всеобщее обозрение головы, несомненно, устрашат народ, но и ненависть к Трану лишь усилится.