Пролог
– Видел я эту Ольгу Черкасскую. Мила, но не настолько, чтобы убивать из-за нее британского дипломата.
Я застываю в Саду Зимнего Дворца, в десятке метров от центрального фонтана, и прислушиваюсь к голосам. Двое мужчин на скамейке чуть впереди любуются на фонтан и сплетничают, как две старые бабки. Меня не видят, но ветер сносит голоса как раз в нужную сторону. Один точно знаком: вчерашний знакомый, молодой князь, недавно вступивший в права главы рода после отца. Фамилия вроде бы Воронцов. Лет ему двадцать пять, темные волосы, темные глаза, светлая кожа, брови вразлет, нос с горбинкой. Ну я это по памяти, потому что с моего ракурса видна только спина в модном коричневом пиджаке.
– А где вы видели княжну Черкасскую, друг мой? – интересуется вторая старая бабка, то есть второй любитель посплетничать. Совсем незнакомый.
– Сегодня утром, на похоронах Джона Райнера. Мила, говорю же, но я бы из-за такой не стрелялся. Или стрелял бы в воздух. Но ехать в Сибирь из-за бабы!..
– С лица воду не пить, – со знанием дела возражает молодой князь. – Откуда нам знать, в каких позах она…
Ах, «в каких позах»! Сил моих больше нет. Шагаю вперед, вскидываю руку к фонтану. Вода отзывается, послушная дару, тянется вверх. Так, отлично, но этого мало. Сейчас мы чуть-чуть наберем водички, сделаем шарик диаметром с метр, а эти шутники пусть пока обсуждают выдуманные подробности моей личной жизни. О, заметили, надо же! Насторожились!
Дворяне вскакивают со скамейки, вот-вот начнут оглядываться. Пора! Водный шар вылетает из чаши фонтана, врезается в наглые морды, сбивая с ног. Воронцов с товарищем не успевают поставить защиту и падают, вода расплескивается вокруг большой лужей. Одежда промокает насквозь, и прилично одетые дворяне стремительно становятся похожими на пьяных бомжей. Все, теперь можно идти. Бить морды не будем, сегодня я уже исчерпала лимит.
Прохожу по парковой дорожке мимо пытающихся подняться на ноги молодых людей и нежно здороваюсь:
– Доброго дня, Алексей Юрьевич!
– Княжна! – кричит вслед Воронцов. – Это безобразие!..
Разворачиваюсь на каблуках:
– Безобразие – это то, что вы, двое, сплетничаете посреди парка, а не в спальне!
В лицо молодого аристократа бросается краска. Ореховые глаза темнеют, на скулах появляются желваки. Он выглядит так, словно перестал обтекать в прямом смысле и начал в переносном.
– На что это вы намекаете?! Не были бы вы дамой!.. – Воронцов стаскивает промокшую перчатку с руки. – Я глава рода, и мне не пристало драться ни с вами, ни с господином Степановым…
– Она тоже глава рода, – вполголоса замечает его мокрый друг, жгучий смуглый брюнет.
Вызывать на дуэль может только равный, поэтому глава рода дерется только с другим главой. Единственное, драться с женщиной принято только с помощью дара, а мужчины могут выбрать между магией и пистолетом. Так что советчик прав.
Но Воронцов все равно бросает в его сторону уничижительный взгляд. Потом такой же – в мою. Ах, вы посмотрите, какие же мы вспыльчивые! Как укладывать меня в постель к его светлости, господину Степанову – хотя я там не была ни разу – так пожалуйста, а как отвечать за свои слова, так извините! А то, что я предложила ему сплетничать в спальне с дружком, так не надо быть таким впечатлительным.
Да, тут к шуткам на эту тему в двадцатом веке относятся по-другому, мне было неприятно. Меня обсудили, светлость обсудили, да еще и напомнили про его предстоящую ссылку из-за этой проклятой дуэли. Прибила бы!
– Ольга Николаевна, я требую извинений за ваши слова и… это!
Воронцом окидывает взглядом свой насквозь промокший костюм, и чернявый приятель успокаивающе опускает руку ему на плечо. Демонстративно хмыкаю при виде этой картины:
– Обойдетесь. Хотите сатисфакции – присылайте вызов, или решим все вопросы сейчас. Я хоть и дама, но никогда не отказываюсь от драки.
В глазах мокрого Воронцова загорается недобрый огонек.
На секунду мне кажется, что Воронцов сейчас нападет. Я даже тянусь мысленно к фонтану, чтобы набрать оттуда водички.
– Дар земли! – призывает к благоразумию друг. – Посреди царского парка!..
Ну да, это не водичкой плеснуть. Если Воронцов маг земли, за нашу дуэль он тут, в парке, все перепашет. Битва двух магов с даром по стихийному типу похожа на игру в перетягивание каната, только наоборот: надо толкать. У меня будет водяной щит, а у него – земляной, а там кто пересилит!
Но парк после этого, боюсь, придется обустраивать заново.
Дворянчик, очевидно, приходит к тому же выводу, потому что обещает:
– Я пришлю секундантов.
– И я, – поддерживает его приятель.
Мне даже не хочется уточнять, глава рода он или нет. Просто киваю и ухожу прочь из парка. Я не собираюсь прятаться ни за род, ни за титул, ни за то, что я дама. Сила дара не зависит от пола или возраста, если не считать совсем уж необученных молодых магов.
Глава 1
Молодой человек одним гибким движением перетекает в боевую стойку. Я быстро осматриваюсь: мы вышли из Сада Зимнего Дворца в сторону Дворцовой набережной, впереди Нева. Тянуться к ней быстро и легко. Собственно, именно это и делает безымянный студент – я вижу, как его глаза чуть голубеют, а вода в реке отзывается, послушная движениям ловких пальцев. Надо же! Водный маг, как и я! И, очевидно, так же любит нарываться. Впрочем, если это иностранный студент, он может не видеть в драке почти у самого Зимнего ничего особенного. Хотя тут логичнее, наоборот, депортации бояться, не знаю. Странный господин, в общем.
Тоже тянусь к воде… только плещущаяся в граните Нева далековато, а воду еще нужно привести сюда. Собрать водяного элементаля и заставить его приползти, куда надо. И только потом нападать на противника!
Это время, но можно и по-другому. Легко шагаю вперед, чтобы сократить дистанцию и выписать студенту по морде... но меня отвлекают.
– Ольга Николаевна, вот вы где!
Вижу, как со стороны Зимнего бежит толстенький мужичок в картузе и костюме из темно-зеленой ткани – официальном мундире Дворцового ведомства. Я его знаю, это Георгий Николаевич, секретарь Степанова.
– Вот вы где! Михаил Александрович послали-с, сказали, что-то вас долго нет! Наверно, вы уже с кем-то деретесь!
Проницательность светлости меня не удивляет. Пожимаю плечами и говорю, что уже заканчиваю. Студент шипит про вызов и секундантов и гордо удаляется куда-то в сторону Адмиралтейства.
Георгий Николаевич от комментариев воздерживается, но провожает молодого человека тяжелым взглядом. А вообще секретарь добрый, улыбчивый, симпатичный. Чуть старше светлости, хотя на вид и не скажешь: Степанову тридцать пять, но он долго болел и выглядит старше, а Георгию Николаевичу сорок два, и он как тот самый румяный пирожочек.
– Прицепились, сил нет, – вздыхаю я. – Вот этот, последний, он сам, первый ко мне полез. Ему показалось, что на похоронах Райнера я недостаточно убедительно выражала отсутствующие соболезнования.
Секретарь качает головой и ведет меня в Зимний. Не с главного входа, конечно: сотрудники Министерства императорского двора, оно же Дворцовое ведомство, так не заходят. По пути спрашивает, не потерялся ли пропуск – на бланке, с подписью министра, все серьезно. Проверяю – все хорошо.
Мы обходим высокую ограду сада, идем к красно-коричневой громаде Зимнего дворца, заходим через неприметную дверь, нас быстро обыскивают и проверяют пропуска.
Кабинет светлости на второй этаже, в углу. Секретарь входит без стука, тут так принято.
И вот, пожалуйста, светлейший князь Михаил Александрович Степанов, заместитель министра Дворцового ведомства. «Бывший лучший, но опальный стрелок», как пел, вернее, как будет петь Высоцкий. Светлые волосы, глаза голубые и настолько светлые, что кажутся почти прозрачными, неопределенного возраста, от тридцати до пятидесяти на вид (я только месяц назад узнала, сколько ему на самом деле), болезненная худоба, ходит с тростью после хронического отравления мышьяком.
И он весь в документах: просматривает, спешно вносит резолюции, раскладывает по стопкам, чтобы отдать в работу уже другим людям. На столе уже никаких личных вещей, все собрано. Да, еще дорожный чемодан на полу – светлость поедет на вокзал сразу с работы. Собственно, поэтому он и отправил за мной секретаря – беспокоился, что не успеет попрощаться. Все-таки пятилетняя ссылка есть пятилетняя ссылка.
Да, вчера я заикнулась, что на Урале тоже есть университеты. Степанов посмотрел на меня долгим печальным взглядом и сказал, что будет рад, если я приеду, только не стоит менять на это будущее в Петербурге. Потому что у меня еще Славик и сестры, и нужно их тоже как-то устраивать. Нерационально.
Светлость не выглядел таким расстроенным даже тогда, когда давал мне длинный список инструкций на случай, если Райнер, стреляющий первым, его пристрелит.
Впрочем, сейчас он слегка отошел и даже улыбается. А я успела набрать дуэлей, как Д’Артаньян.
– Ольга Николаевна, – Степанов встает и тепло улыбается при виде меня, – я сейчас тут закончу, и нужно будет ехать на вокзал. Пожалуйста, присядьте пока вон туда.
Сажусь на стул для посетителей рядом с маленьким приставным столом. Взгляд падает на какие-то рисунки: Эрмитаж и весь комплекс Зимнего в разных цветах. Перекрашивать собрались?
– Да, вот принесли наконец-то, – отвечает светлость, отвлекаясь от документов. – Дождались последнего дня и притащили, деятели. Взгляните пока, там есть хоть какие-нибудь человеческие цвета? А то представляю: возвращаюсь через пять лет, а Эрмитаж покрашен в лососевый. Ужас.
Понимающе улыбаюсь. Помню, как я в первый раз увидела Зимний дворец: огромное здание, изящные окна, колонны… и все это красно-терракотового, почти кирпичного цвета. Да что там говорить! Который день в Петербурге, но до сих пор не привыкну.
Всю мою сознательную жизнь Зимний был нежного голубовато-зеленого цвета с белыми окнами и колоннами. А тут внезапный кирпичный сплошной полосой, ужас. Даже колонн не оставили! Я уже потом узнала от светлости, что по проекту Растрелли Зимний был желто-белый, а вообще окраска менялась. В красно-кирпичный дворец покрасили уже при Николае Втором, в целях экономии, и все никак не поменяют. Для этого создана целая комиссия, но мнения у ее членов сходятся только в одном – хуже уже не будет. Но надо-то лучше!
Глава 2
Когда Российская Империя стояла на грани революции, и Николай Второй, подписывая отречение, отказался от престола в пользу сына, царевичу Алексею было тринадцать. Пять лет страной правил регент. Февральской и Октябрьской революции не случилось, но Первая мировая война затянулась еще на три года.
Что я знаю про Алексея Второго? Сейчас царю тридцать четыре, он женат и имеет троих дочек. Все еще страдает от гемофилии, вынужден опасаться любого случайного пореза или ушиба. Не любит Царское село, предпочитает жить в Зимнем Дворце, изредка выезжая в Петергоф. Алексей Второй – это реформы без потрясений, мелкие конфликты без глобальных войн, умеренность и во внутренней, и во внешней политике. И все тот же вопрос наследника – сыновей у него еще нет.
Нам со светлостью император коротко кивает. Бросает взгляд на часы. Степанов рассказывал, что у него это любимый жест – словно надо жить быстро, иначе ничего не успеешь. Но это только в быту, в государственных делах царь осторожен.
– Британские коллеги требуют вашу голову, Михаил. Им не понравилось, что вы вызвали сына Освальда Райнера на дуэль по какому-то вздорному поводу, а затем хладнокровно застрелили.
– Вовсе не хладнокровно, я нервничал, – чуть улыбается светлость.
Снова взгляд на часы и небольшая пауза, видимо, чтобы Степанов подумал о своем поведении.
Особого сожаления на лице светлости не наблюдается. Прощаясь со мной перед дуэлью, он сказал: дело даже не лично во мне. Я просто не могу позволить, чтобы они решили, что вот так с нами можно. Что кто угодно может приезжать к нам, убивать и спокойно уезжать, прикрываясь дипломатическим статусом.
Про то, разговаривал ли он с императором, Степанов не упоминал. Но сейчас мне кажется, что да. Поговорил и получил ответ вроде «а что мы сделаем, нет тела – нет дела». То есть «ваши обвинения недостаточно серьезны, чтобы привлечь дипломата, обладающего соответствующим иммунитетом, к ответственности, и не получить при этом международный скандал».
Алексей Второй смотрит на Степанова с легкой иронией. Словно на подчиненного, который накосячил и получил заслуженный втык. И светлость улыбается как этот же подчиненный: все понял, принял и осознал.
Сказала бы я, что думаю об этом после, но очень не хочется выглядеть истеричной дурой. Поэтому я молчу.
– Напомните, Михаил, куда я вас там сослал?
– В Ирбит.
– Прекрасный город. Увы, поездку придется отложить до следующего раза. Вы поедете в Бирск, это в Уфимской губернии. Можете не сдавать билеты, вам по пути. Пять лет ссылки – слишком долго, тем более с вашим здоровьем. Я заберу вас через год, когда все немного уляжется. Теперь то, для чего вы едете. Возьмите материалы, ознакомитесь по дороге. Знаете, кто такой Григорий Распутин?
Ну, это даже я знаю. Только я думала, что он давно умер. В моем старом мире Распутина убили еще до революции!
А в этом мире он внезапно жив, но сослан на Урал без права возвращения в Петербург. Последние десять лет он живет в Бирске. За ним, конечно, присматривают, и донесения поступают самые радужные. Только сейчас императору захотелось увидеть реальную картину того, что там у него происходит.
– Княжна, вижу, у вас есть вопросы, – внезапно говорит император.
Степанов кивает мне с ободряющей улыбкой: все в порядке.
– А что не так с Распутиным? Я слышала…
– Что он был любимцем царской семьи? Да, родители были к нему привязаны. Но на самом деле это паук, плетущий паутину в тени государевого трона.
Четко, резко, без попытки скрыть неприязнь. И без какой-то игры. Но меня все равно накрывает легким ощущением нереальности. Что я общаюсь с императором. Что мы обсуждаем старца, которого должны были отравить пирожными, застрелить и утопить давным-давно. И сколько ему вообще лет?
– Почти семьдесят, если не путаю, – отвечает светлость, и я понимаю, что случайно задала этот вопрос вслух. – Я все понял, Ваше Императорское Величество. Только я плохо втираюсь в доверие, и это может быть подозрительно.
– Возможно. Но у вас, Михаил, уже есть определенный кредит доверия – вы же убили старшего сына Освальда Райнера, а Григорий Ефимович его ненавидит.
Царь смотрит на часы. Потом на меня:
– Княжна, я помню, что подписывал вам Высочайшее дозволение на обучение в любом учебном заведении страны. Настоятельно советую поступать в Бирск. Это не обязательно, но вы можете пригодиться.
Я киваю, проглотив слова, что втираюсь в доверие еще хуже светлости. И еще десять минут слушаю, как император инструктирует Степанова насчет Распутина: как именно нужно себя вести и чего опасаться.
Конкретных указаний для меня пока нет. Его Императорское Величество говорит, что мое присутствие в Бирске нужно скорее для того, чтобы подтвердить версию «Степанов и Райнер не поделили женщину». Ну и немного для того, чтобы встряхнуть там всех, как в Горячем Ключе. Но ехать вдвоем это слишком демонстративно, и будет лучше, если я дождусь начала учебного года.
Прощаясь со светлостью на вокзале, я все вспоминаю последние слова императора. Такая, знаете, вдохновляющая прощальная речь про паука в паутине и горящую свечу: свеча сожжет паутину или погаснет, но он, император, хочет подстраховаться и отправить туда шашку с динамитом.
Визуалы. Зимний дворец
А вот, дорогие друзья, так поразившая Ольгу расцветка Зимнего Дворца в первые два десятилетия XX века. В этом мире она сохраняется вплоть до 1938 года
Иллюстрации журнала "Культурная столица" из статьи "Цвет фасадов Зимнего дворца"
Зимний Дворец на картине Кустодиева "ДемонстрациянаплощадиУрицкого", фото с сайта Русского музея
Зимний дворец на картине Авилова М.И. "Взятие Зимнего дворца в октябре 1917 года"
Для сравнения: современный вид, фото с сайта Эрмитажа
Глава 3
Спокойной жизни в Петербурге хватает недели на полторы. Мы со Славиком и Марфушей снимаем квартиру и таскаем брата по всем врачам, которых только можем найти. Прогноз позитивный: дар есть, но слабый и скрытый. Какого типа, непонятно, но, предварительно, что-то стихийное.
Брат вдохновлен и напуган одновременно. Он прекрасно помнит, что скрытый дар вытаскивают с помощью стрессовой ситуации: мага воздуха скидывают с высоты, мага воды топят, мага земли закапывают, а когда, например, у меня подозревали дар огня, пришлось хвататься за раскаленные угли. Семнадцатилетний Славик не отличается героизмом. Да, он хочет настоящий дар вместо своего фальшивого, но желательно без прижигания углями или закапывания в землю.
Кроме хлопот со Славиком приходится возиться с учебой – забирать документы, пересылать их в Уфимскую губернию – и драться с толпой оскорбленных. Их набирается целых пятеро, не считая сомнительного иностранного студента – и это притом, что вызвать на дуэль главу рода может только другой глава рода. Степанов рассказывал, что сейчас их много таких, молодых и горячих – отец того же Воронцова погиб во время теракта три года назад.
Двое дуэлянтов получают свою сатисфакцию, добровольно-принудительно искупавшись в Грибоедовском канале. Вылезают мокрые, но не сказать чтобы очень злые. Остается ощущение, что меня просто прощупывали. Возможно, хотели ткнуть носом, как котенка, но не собирались всерьез причинить вред.
Еще трое, включая Воронцова, никак не могут определиться с временем и местом дуэли. Присылают секундантов по второму, третьему кругу, пока я не решаю плюнуть на все пожелания и не назначаю всем у моего дома. Не придут – их проблемы. Придется, значит, ждать следующего оскорбления.
За всеми этими хлопотами как-то забывается прощальная улыбка светлости, его просьба слать телеграммы на Главпочтамт и обещание позвонить мне, как только будет возможность. Спустя три дня после его отъезда получаю телеграмму, что он добрался, и все хорошо, в ответе рассказываю про Славика и моих дуэлянтов – и наступает недельная тишина.
Что можно успеть в чужом городе за неделю? Особенно когда твое задание звучит как «присматривайтесь»?
Я понимаю, что серьезно недооценила таланты Степанова, когда ко мне вдруг приходит маленький неприметный господинчик в сером костюме. Сначала становится в дверях, нервируя квартирную хозяйку, потом проходит в комнату и сухо рассказывает:
– Михаил Александрович в больнице, без сознания. Состояние тяжелое, Его Императорское Величество распорядился приобрести вам билеты. У десять минут на сборы, и я отвезу вас в аэропорт.
Коротко, четко, ясно. И страшно.
На языке вертится пара слов из нашего великого и могучего. Короткая и емкая характеристика уродов, добравшихся до Степанова в далекой Уфимской губернии. Но это потом – сейчас я хочу узнать подробности.
– Что именно с ним случилось?
– Сегодня утром его вытащили из петли.
Я все-таки выдаю парочку непарламентских выражений, пока бегу собирать вещи. И добавляю про то, как быстро его светлость обновил рекорд покушений. Неделя в Бирске! Всего неделя! Вариант, что он побежал вешаться сам, я даже не рассматриваю.
Усы неласкового гонца недовольно топорщатся, пока я собираюсь. Ничего полезного он не рассказывает. Телеграмму, где сообщили о случившемся, он даже не видел. Его дело – получить указания, причем даже не из первых рук.
Собравшись, набрасываю записку Марфуше и Славику, передаю через квартирную хозяйку. Как прилечу, постараюсь позвонить. Домашнего телефона тут нет, будем связываться через Главпочтамт.
Сумка, деньги, документы, немного вещей. Потом машина, аэропорт. Гражданская авиация в этом мире развивается чуть медленнее, но для императорской семьи все доступно. Ближайший аэропорт – бывший военный аэродром Шагол под Челябинском, потом нужно сесть на поезд до Уфы, и оттуда уже как-то добираться до Бирска.
Остаток дня и ночи комкаются в перелетах и переездах, и я уговариваю себя не нервничать.
Рассвет встречаю на железнодорожном вокзале – и с четким ощущением, что я о чем-то забыла.
Глава 4
Город Бирск – небольшой купеческий город в Уфимской губернии, в ста километрах от Уфы. Железной дороги, увы, тут нет, зато имеется здание вокзала, построенное в тысяча девятьсот седьмом году. Говорят, что через город планировали проложить железнодорожную ветку, соединив ту часть, которая идет через Самару, Уфу и Челябинск, с той, что идет через Казань. Там требовалось проложить около двухсот километров железной дороги, и местные купцы, скинувшись, построили здание для вокзала – но план поменялся, а пустующее здание отдали под школу.
Я узнаю об этом, пока добираюсь до города практически на перекладных. Рейсовым автобусом сначала до одной деревни, потом минут сорок иду пешком, и, наконец, доезжаю на попавшейся попутной машине до самого Бирска. Совершенно не представляю, какой марки, но явно зарубежной, как из безумно старых детективных сериалов. В автомобилях в этом мире я до сих пор не разбираюсь.
В общем, стоит мне пожаловаться на то, что без железной дороги неудобно, как словоохотливый водитель рассказывает историю про несостоявшийся вокзал. История любопытная и забавная, пусть мне и непросто поверить в то, что купцы могут скидываться на что-то превентивно и добровольно. Скорее всего, им сказали, что без вокзала железной дороги им не видать как своих ушей, вот и пришлось подсуетиться. Жаль даже, что я никогда не интересовалась Уралом – интересно было бы посмотреть, построили ее в нашем мире или нет.
– Какая интересная история! – говорю я. – А вы же местный? Из Бирска? Не скажете, в последнее время в городе не было каких-то происшествий?
Я тайно надеюсь услышать что-нибудь про подозрительные суициды приезжих столичных чиновников – но неожиданно получаю историю про маньяка.
– Девушки пропадают с марта прошлого года, – рассказывает водитель. – Первую жертву нашли в лесу избитой и изнасилованной…
Весной в Уфимской губернии холодно, в марте еще лежит снег. Следствие установило, что девушка умерла от переохлаждения. Полиция задержала ее бывшего возлюбленного с приятелем, они даже во всем признались, но дело развалилось в суде – экспертиза не нашла никаких улик. Дело было громким, об этом писали в газетах, подозреваемые заявили о пытках и даже получили какие-то компенсации. Но вскоре пропали еще две девушки, одна в июне прошлого года, вторая – в августе. Тело одной нашли закопанным в лесополосе, тело второй до сих пор не обнаружено. Еще одной девушке, говорят, удалось вырваться, но опознать насильника она не смогла. Иначе в газетах точно бы написали о его задержании!
– Какой ужас! – сочувствую я. – Бедняжки. Надеюсь, маньяка поймают!
Населения в Бирске не так уж и много, чуть больше двадцати тысяч человек, но надо же, свой маньяк! И это не считая Распутина, который и сам по себе как отдельный плюс к криминогенности обстановки. До «суицида» Степанова, ясное дело, им тут дела нет – масштаб не тот. Тут надо предметно расспрашивать тех, с кем он общался. По счастью, я знаю адрес светлости и фамилию дамы, у которой он снимает.
Но сначала, конечно, надо сходить в больницу и хотя бы взглянуть на него. Насколько все плохо? Я очень, очень надеюсь, что мне не придется рассматривать светлость в морге и вспоминать все его пожелания насчет похорон.
Больница почти в центре Бирска. Это комплекс из нескольких зданий разных годов постройки. Самое старое, кажется, еще прошлого века. Нужный корпус деревянный и двухэтажный, покрашен в зеленый – как будто специально для упокоения моих нервов.
Потому что пускать меня к светлости никто не желает. Доступ к нему закрыт по особому распоряжению главного врача! И все остальное тоже запрещено.
Чуть-чуть поругавшись с персоналом, я иду на второй этаж к этому главному врачу, повторяю свои вопросы и получаю короткие, исчерпывающие и совершенно неутешительные ответы:
– Могу я попасть к Михаилу Александровичу?
– Нет. Не положено.
– Тогда могу я хотя бы узнать, как он себя чувствует?
– Нет. Не положено.
– А он вообще пришел в себя? Или все еще без сознания?
– Не могу сказать. Не положено.
Сомнительной радости от того, что я добилась какого-то разнообразия, хватает ненадолго – меня выставляют из кабинета, а потом еще и провожают к выходу из больницы.
Я мрачно смотрю на двухэтажное здание, покрашенное зеленой краской, прикидываю, откуда удобнее залезать в окна – но отметаю эту мысль, решив не создавать проблем. Попробую выяснить, что со светлостью, через полицию, потом поговорю с квартирной хозяйкой, и, если ничего не выйдет, есть смысл поискать в этой больнице кого-нибудь посговорчивее. И только если совсем ничего не выйдет, полезу в окно, как домушник.
Глава 5
– Нормальный он был, – рассказывает пожилая квартирная хозяйка Степанова. – Тихий, спокойный. Никого не водил, не гулял. Придет вечером, сядет на веранду, читает. Одна морока, в пять, а то и в четыре утра уже встанет и ходит туда-сюда. А у меня сестра спит очень чутко.
– У него бывает бессонница.
Светлость как-то упоминал, что это – последствия отравления мышьяком. Бывают дни, когда он просыпается от боли и не может заснуть. Всегда можно наесться снотворного пополам с обезболивающим и лечь обратно, но это, мягко, говоря, не очень полезно для здоровья. Если в целом терпимо, то лучше просто пройтись и отвлечься.
– Михаил Александрович говорили, извинялись.
Маленькая, сухонькая, остроносая Евдокия Ильинична рассказывает, а я никак не могу отделаться от ощущения, что квартирная хозяйка похожа на старуху-процентщицу. Наличие сестры лишь добавляет сходства, и в какой-то момент мне даже мерещится призрак Раскольникова с топором.
Сестры живут в большом доме чуть ниже центра города, на улице Большой Сибирской. Половину дома с верандой и летней кухней они сдают уже лет десять. Для удобства устроен отдельный вход, но и общая дверь почти никогда не закрывается на замок. Светлость держал ее прикрытой и не ходил к хозяйкам без особой нужды, но на замках не настаивал.
– Щеколда-то с нашей стороны, – объясняет хозяйкина сестра, Лариса.
Сестре процентщицы, помню, было лет тридцать пять, а тут обоим за шестьдесят. Все дети давно обзавелись семьями и перебрались в Уфу, вот давно похоронившие супругов сестры и стали жить вдвоем.
Мне они, кажется, даже обрадовались. Степанов оплатил аренду за месяц, а сколько он пролежит в больнице и в каком состоянии вернется, неясно. Что делать с его вещами, когда пройдет срок? А что, если светлость выпишут, но он будет не в состоянии платить дальше? Не выгонять же больного на улицу! Но ведь они и не богадельня, чтобы собирать у себя всех сирых и убогих. Поэтому появление друзей и близких, и, особенно, платежеспособных друзей и близких, весьма кстати. Я заплатила еще за месяц, предупредив, правда, что сама жить тут не буду, и сообщила, что не позволю выписывать сюда светлость в плохом состоянии. Для лечения есть больницы, для реабилитации – санатории, но точно не съемные квартиры.
Избавленные от моральных дилемм сестры предлагают пожить у них, раз уплочено, и, получив отказ, на радостях зовут меня выпить чаю. Наливают, угощают баранками и, конечно, бурно обсуждают случившееся:
– Ой, хоть бы не умер! – всплескивает руками Евдокия, напоминая этим Марфушу. – Кому ж мы сдадим после висельника?
Меня так и тянет спросить, облегчит ли ситуацию криминал. Потому что я, конечно, не верю, что светлость мог полезть в петлю сам. Зачем? Устроить подарок неравнодушным народовольцам?
Но вместо вопросов я твердо говорю: обойдется. Обязательно обойдется, с ним и не такое случалось. Чего только стоит история с мышьяком! Но рассказывать мы ее, конечно, не будем.
– Евдокия Ильинична, а кто нашел светлость… Степанова? Вы?
– Я, – роняет Лариса, опуская глаза. – Оленька, это ужас!
Несчастье со светлостью, рассказывает она, произошло где-то в полшестого утра. Евдокия спокойно спала, а вот Лариса лежала с открытыми глазами едва ли не с пяти. За эти дни она привыкла спать под тихие шаги Степанова на другой половине дома, но в этот раз его отчего-то потянуло на веранду – по крайней мере, шум доносился оттуда. Потом неугомонный постоялец заглянул к ним, и, судя по звукам, взял что-то из книжного шкафа. Книги у них всегда в распоряжении квартирантов, но не в пять же утра!
Потом все стихло, Лариса начала засыпать. Но дрему прервал громкий звук – на другой половине дома что-то упало. Да сколько же можно! Женщина встала с кровати, подошла к двери в квартирантскую половину и громко закрыла щеколду, рассчитывая, что светлость поймет намек. Но не успела она вернуться в постель, как звуки вернулись. Теперь это были короткие, слабые удары. Лариса подумала, что постояльцу плохо, решила проверить.
– Захожу: висит, болезный, только ноги скребутся!
Женщина завопила от ужаса, разбудив сестру, бросилась на кухню за ножом. Вдвоем с Евдокией они перерезали веревку, и Лариса побежала за помощью. Потом появились врачи и полиция.
Степанова забрали в больницу, дом обыскали, оставив все в ужасном беспорядке, а полиция еще полдня допрашивала их с сестрой.
– Михаил Александрович так и был без сознания? – спрашиваю я. – Все время?
Мне бы хоть так оценить, насколько все плохо. Ну, раз официально пока не узнать.
Лариса неуверенно отвечает, что вроде бы светлость ненадолго приходил в себя и даже что-то говорил. Это было после того, как врачи принесли кислород в подушках, но до того, как Степанова забрали в больницу. Что именно пытался сказать светлость, Лариса не поняла. Во-первых, было далеко, во-вторых, он и дышал-то с трудом. Рядом со светлостью в это время был следователь, правда, особо радостным он не выглядел.
И я его понимаю!
Глваа 6
Мне показывают комнату: кровать, шкаф, письменный стол, два стула и крючки в стене. На одном из них и нашли светлость, он висел лишь чуть выше плинтуса.
Осматриваюсь. Комната не то чтобы неухоженная, просто как будто в процессе ремонта: обои наклеены только на три стены, с четвертой ободраны, на потолке нет люстры, только лампочка, плинтусы установлены не везде, а в углу что-то похожее на разобранный шкаф. Евдокия Ильинична говорит, что предыдущий жилец собирался повесить его на те самые крючки, но съехал, а Степанов тоже пока не стал возиться с ремонтом.
По-моему, это что-то из серии «непрочитанные книги умеют мстить, и особенно хорошо это удается Уголовному Кодексу и инструкции к бензопиле», только про шкафы.
– Вот тут он висел, – показывает Евдокия. – На крючке. Рядом лежал стул, и здесь, у порога, валялся Толстой.
– В каком смысле?
Что-то я к вечеру стала плохо соображать, видимо, недосып сказался. Конечно же, Лев Николаевич валялся не лично! На полу лежала книга «Война и мир», подарочное издание, все тома под одной обложкой. Именно ее светлость взял в шкафу.
Побродив по комнате в сопровождении радушных хозяек, смотрю окна, выхожу на веранду, дохожу до книжного шкафа. Потом прошу Лидию и Евдокию уйти на квартирантскую половину и немного походить там, и, наконец, с разрешения хозяек беру несколько книг и роняю на пол. Хозяйки не удивляются, но отмечают, что полиция делала примерно то же самое. В итоге я приблизительно восстанавливаю цепочку событий.
Итак!
Пять утра, все спят. Все двери закрыты, но сейчас лето, и по ночам все открывают окна или форточки. Убийца залезает во двор, подходит к окнам, заглядывает, убеждается, что все спят, и забирается в дом через открытое окно на веранде. Здесь, в комнате, на ночь была открыта только форточка, в нее может пролезть только особо щуплый домушник. А на веранде окно большое, и, более того, под ним обнаружили следы. Сейчас их уже нет, все затоптала полиция во время осмотра, но, если послушать сестер, размер ноги там был как у снежного человека.
Преступнику не удается залезть тихо: шум будит Ларису, и, скорее всего, еще и Степанова. Но если хозяйка слышит что-то с веранды (но думает на квартиранта), то светлость, похоже, это не понимает и думает, что как обычно проснулся из-за боли и встает. Злоумышленник слышит шаги и решает ненадолго затаиться.
Лариса ложится обратно и пытается снова заснуть, а светлость, наоборот, сначала бродит по комнате, потом решает сходить в другую часть дома и взять книгу. Отдельный вопрос, почему именно «Война и мир»? На подоконнике возле постели лежал дешевый томик с приключениями Ната Пинкертона, небрежно заложенный моей телеграммой из Петербурга. Степанов, похоже, читал его на ночь, а утром ему почему-то понадобился Толстой. Еще странность в том, что я знаю светлость как деликатного и тактичного человека, старающегося не причинять лишнего беспокойства другим. Он, разумеется, понимал, что может разбудить чутко спящую Ларису, но все равно пошел к шкафу, не дожидаясь, пока все проснутся. Почему? Евдокия Ильинична сказала, что днем они со светлостью обсуждали маньяка. Его это очень зацепило, и они с Ларисой даже сводили его в гости к соседке, матери одной из жертв. Степанов долго беседовал с ней и вернулся без настроения. Может, Толстой понадобился ему как раз из-за этого? Но зачем? И ведь не спросишь!
Так или иначе, когда Светлость уходит на хозяйскую половину, злоумышленник это слышит. Он, видимо, решает, что Степанов пошел на кухню, потому что в половине для квартирантов ее нет, они пользуются либо хозяйской, либо летней, ну или в уборную. Убийца проходит в комнату светлости, встает возле двери, и, дождавшись, когда Степанов зайдет, набрасывает ему на шею петлю.
Светлость не может кричать, но, очевидно, роняет книгу и пытается сопротивляться. Возможно, даже использует дар, скорее всего, электричества.
Лариса снова просыпается от шума, подходит к двери, стучит, демонстративно щелкает щеколдой и уходит. Она и не подозревает, что в эту секунду убивают светлость, а она сама в опасности как свидетель.
Злоумышленник решает скрыться. Светлость к тому времени явно начал терять сознание и не может нормально сопротивляться. Судя по косвенным признакам, убийца намного сильнее физически, и возможно, с электрическим даром, потому что чужое электричество подействовало на него слабее. А применить дар льда Степанов уже не успевает.
Убийца тащит светлость в середину комнаты, собираясь повесить на крюк для люстры. Но облом, крючка там еще нет, его никто не поставил, висит просто провод с лампочкой. Тогда убийца набрасывает веревку на крюк, торчащий в стене. И, видно, прислушивается, но на хозяйской половине все тихо, и он решает сбежать через веранду. Степанова он оставляет висеть в петле, очевидно, рассчитывая, что все закончится через пару минут.
Но светлости везет: во-первых, Лариса все-таки решает разобраться, а, во-вторых, узел от веревки в ходе борьбы оказывается спереди, а так удушение происходит медленнее. Его успевают снять живым.
Вопросов к этой версии слишком много, но я надеюсь разобраться по ходу дела. Попробую выяснить, чем занимался Степанов в Бирске, схожу к той самой соседке, возможно, даже загляну в полицию. Главное, чтобы меня там не послали, как в больнице. Но все это завтра, а сейчас нужно добраться наконец-то до гостиницы и лечь спать – подъем у меня запланирован на четыре утра.
Глава 7
В полпятого утра я уже в Бирском больничном городке: обхожу все здания по очереди и смотрю, в каких окнах горит свет. Расчет на то, что Степанов, как обычно, проснется из-за боли в ногах, потому что с чего бы ей исчезать из-за попытки его задушить. Конечно, он может спать под действием лекарств или в принципе лежать без сознания, но вдруг нет?
У нас тут три здания разных годов постройки: зеленое деревянное, откуда меня вчера выставили, и два отдельно стоящих кирпичных. Плюс морг, но туда нам пока, я надеюсь, не надо. Заглядываю в окна, сначала на первых этажах, и любуюсь на дежурных медсестер.
С окнами на втором этаже сложнее. Лезть туда опасно, можно свалиться. Лететь со второго этажа невысоко, а на случай, если я что-то сломаю, у нас тут как раз больница, однако идиотизм этого предприятия как-то зашкаливает. Хочу вернуться в гостиницу, но соблазняюсь приоткрытым окном как раз около козырька. Можно залезть, и, оказавшись на втором этаже, спокойно там все посмотреть. Я бы и через первый этаж прошла, но дверь, конечно, закрыта и открытых окон тоже не наблюдается.
Планировка, конечно, ужасно удобная для всяких злоумышленников. Залезаю на подоконник и мрачно думаю, что расчет, наверно, на то, что никто все равно не полезет в окно: гораздо проще тут все поджечь.
Подтянувшись, перебираюсь на козырек. Наклонный, зараза! Хватаюсь за шершавые доски, восстанавливаю равновесие, и, осторожно ступая, подбираюсь к открытому окну. Хватаюсь за подоконник, чтобы заглянуть, но слышу скрип сзади – это открывается другое окно, темное, мимо которого я прошла, заглянув мельком и подумав, что палата пустая. А сейчас там зажегся свет.
– Ольга Николаевна! – шепот Степанова, и вскоре я уже хватаюсь за его руки и забираюсь через подоконник в палату. – Господи, я же мог застрелить вас!.. Ну зачем лезли?
Пожалуй, это даже смешно, потому что вместе с «зачем лезли» светлость меня обнимает, и это звучит выдохом в волосы. Я слышу улыбку в знакомом, немного охрипшем голосе, и от этого накрывает облегчением и теплом. Живой!
– Не вздумайте решить, что я вам не рад. Очень рад и ужасно соскучился, – тихо добавляет светлость. – Я это к тому, что лучше заходить через дверь,
– Да я с удовольствием, но кто бы меня пустил!
Под моими пальцами больничная пижама. Руки светлости у меня на плечах, но я не обнимаю его в ответ, а тянусь к вороту пижамы, прикасаюсь к шее. Ощупываю теплую кожу, нахожу ссадину от петли, уже подсохшую, с отеком по краям. Странгуляционная борозда. Светлость замечает мой интерес, чуть откидывает голову назад, чтобы удобнее было смотреть.
И последние несколько секунд, пока пальцы Степанова скользят по моей спине до того, как он отпустит и отстранится, я борюсь с ужасным некрофильским желанием коснуться губами этой ссадины у него на шее.
– Полторы недели, Михаил Александрович, – говорю я, пока он закрывает окно и убирает пистолет с подоконника в тумбочку. – Даже не месяц. Как вас так угораздило?
– Сам не знаю. И главное, я даже ничего особо не делал. Я бы подумал на народовольцев, но это совершенно не их почерк. Пролезть в дом, ночью, душить! Нет, они никогда так не делают.
Светлости тяжело много говорить, он тянется к тумбочке, наливает воду из трехлитровой банки. Выглядит он скверно: голос хриплый, дыхание неравномерное, то и дело срывается в одышку, кожа бледная, припухшие веки словно с небольшими синяками, голубые глаза, обычно прозрачные, теперь кажутся мутными, белки в красных пятнах от лопнувших сосудов.
Обстановка в палате аскетическая, нет даже стула для посетителей. Видимо, потому, что пускать никого не велено. Светлость немного устал бегать по палате и затаскивать меня в окно, он ложится, опираясь на подушку, а я сажусь рядом.
– К Распутину я даже не заходил, – рассказывает Степанов. – Он вообще не в Бирске, а в марийской деревне в двадцати километрах отсюда. Малосухоязово, кажется. Переехал туда лет пять назад, купил дом. Зачем ему посылать ко мне убийцу? Я думаю, это связано либо с Райнером, либо с Бирским маньяком. Слышали эту ужасную историю?
Я киваю: еще бы не слышала. Выясняется, что светлость как-то даже проникся, поговорил с родителями нескольких жертв, пытаясь понять, что их связывало. Визит к последней случился вечером в день перед нападением. Возможно, Степанова там и увидели. Но сам он не заметил ничего подозрительного.
– Знаете, не до этого было. Это была ужасная встреча, очень тяжелая, – рассказывает светлость. – Убитую девушку тоже звали Ольга, представляете? Я все думал, что, если подобное случится и с вами? Хотел даже написать, чтобы вы не ехали. Что? Поручение императора? Знаете, если бы он действительно рассчитывал, что вы будете что-то делать, он бы выдал вам полномочия. Документы, возможно, должность. А не просто махнул рукой и сказал «переводитесь, Ольга Николаевна, на учебу в Бирск». Я, знаете, долго думал об этом в поезде и решил, что мне вот это отношение к вам совершенно не нравится.
После такой долгой речи светлости нужна пауза. Он пьет воду и смотрит на меня. Тепло в глазах причудливо мешается с легким раздражением и досадой.
– Помню, вам изначально это не нравилось, – улыбаюсь я. – Вы хотели, чтобы я осталась в Петербурге.
Светлость кивает: для меня так было бы лучше. И это еще он не знает про пропущенные дуэли! Хотя, почему, собственно, не знает? Рассказываю, что забыла напрочь, и что уже из Уфы отправила Славику телеграмму с просьбой передать Воронцову, что я отбыла по срочным делам и, если что, пусть ловит меня в Уфимской губернии. Или ждет сатисфакции, когда я приеду.
Глава 8
– Ольга Николаевна, это всего на год! – смеется светлость. – Вы же были дважды помолвлены с Боровицким и знаете, что в этом нет ничего страшного!
Если пару минут назад Степанов казался серьезным, то теперь он откровенно веселится. А я нервничаю! От того, что мне предложили помолвку! Заявив при этом, что него как для дворянина сложившаяся ситуация категорически неприемлема, и он видит два варианта решения проблем: либо помолвка, либо вызывать всех обладателей длинных языков на дуэль без разбору. Но второй вариант неудобен из-за того, что они в Петербурге, а он на Урале.
– Михаил Александрович, я даже не знаю, – смущенно отвечаю ему. – Может, проще не обращать внимания?
– Нет. Это унизительно, если не для вас, то для меня, – секунда металла, а потом голос Степанова снова становится привычно-мягким. – К тому же, позвольте напомнить, вы же сами не молчите, а тащите всех недовольных к ближайшему фонтану.
Светлость обещает, что условия будут нормальными, без сюрпризов. Расторжение в любой момент по инициативе любой стороны. Зато перестанут болтать, и я хотя бы смогу заходить к нему в палату через дверь, а не через окно. И в морг, если потребуется.
– Кстати, а вам хотя бы сказали, что я приходила?
Степанов мрачнеет на глазах, тянется за водой.
– Ни единого слова, Ольга Николаевна. Хотя вчера вечером я видел и главврача, и еще невесть кого. Не знаю, почему они решили не говорить. Вчера был тяжелый день, я чувствовал себя хуже, чем сейчас, и, наверно, они не хотели волновать. Зря, конечно, так было бы легче. Даже просто знать, что вы тут.
Наверно, ему было паршиво лежать в палате и чувствовать себя забытым в чужом городе. Даже без возможности написать друзьям, близким – ему сказали, это небезопасно.
Небезопасно!
Давать палату, в которую могу залезть даже я, вот что небезопасно. Неудивительно, что он, как очнулся, попросил принести из дома его оружие. Тут, кстати, пошла навстречу именно полиция. А вот писать кому-то не разрешили. Сказали, только членам семьи, а с этим у светлости как раз небольшие проблемы.
– Вы сможете приходить сюда, – повторяет светлость. – И сможете нормально объяснить, кем вы мне приходились, если до меня все-таки доберутся.
Он имеет в виду – если его убьют. Светлость знает, что я это точно не оставлю как есть, и даже не пытается отговаривать. О нет! Ему хочется вызвать в палату нотариуса и составит соглашение о помолвке, вот неймется ему! А меня все устраивает как есть. Да, так было бы удобнее, но, как это не банально, кто знает, как оно повлияет на отношения со светлостью? Я точно знаю, что он не собирается жениться ни на мне, ни на ком-то другом, пока существует угроза, что с новой женой случится то же, что и с предыдущими. А ну как начнет от меня шарахаться?
В старой жизни я сталкивалась с мужчинами, бегающими от брака. Они, конечно, совершенно не походили на светлость, и у них не было настолько веских причин. Ну, в виде четырех, пяти, или сколько там погибших во время покушений на него жен. Но все же мне совершенно не хочется терять близкого человека таким нелепым образом.
Но довод с моргом, конечно, почти убеждает.
Светлость видит мои колебания, осторожно берет за руку, переплетает пальцы с моими:
– Хорошо, Ольга Николаевна. Последний… предпоследний аргумент. Вы же не хотите страшно оскорбить меня отказом, сравнив с Боровицким в пользу Боровицкого?
Вот как? Как тут отказываться? Довод одновременно нелепый и железобетонный. Во-первых, это смешно, а, во-вторых, глупо считать, что я сохраню нормальные отношения со Степановым, фактически заявив, что предпочитаю Никитушку!
– Ну все, все, убедили! Это серьезней, чем морг! Кстати, а почему «предпоследний» аргумент, какой был последний?
Светлость торжествующе улыбается и подносит мои пальцы к губам. Легко касается и отпускает:
– Пожалуй, я не скажу. Приберегу это на тот случай, если вы передумаете у нотариуса. Кстати, сейчас все проснутся, и я попрошу, чтобы его пригласили.
Не знаю, что насчет этого думает светлость, но я по-прежнему ощущаю себя немного не в своей тарелке и тороплюсь попрощаться. Мы договариваемся, что я приду в приемные часы, а Степанов к тому времени обсудит все с главврачом. И что меня надо пускать, и все, что он в принципе думает по этому поводу.
– Ольга Николаевна, пожалуйста, не в окно, – тревожно говорит светлость. – Еще не хватало, чтобы вы свалились. Просто выйдете через дверь. Если вас увидят и попробуют что-то высказать, отправляйте ко мне.
Как бы не так! Дверь заперта снаружи. Очевидно, из соображений безопасности – хотя для меня это странно. А если больному, например, станет плохо? А еще мелькает мысль, что вместе со странным расположением палаты это даже как-то и подозрительно. Ну зачем, зачем закрывать дверь? Чтобы жертва не успела сбежать, если к ней залезут в окно? Или как?
– Я просил другую палату, но сказали, что мест нет, – с сожалением отвечает светлость. – Я бы предложил постучать и позвать кого-то, но не хочется причинять неудобство другим пациентам. До семи утра не так много времени, может, вы просто подождете здесь?
Смотрю в окно – уже рассвело – потом на светлость в постели. Сдается мне, он и до того, как я полезла в окно, не спал, раз услышал.
Визуалы. Больница
Дорогие друзья, перед вами больница в г. Бирск. Фото с официального сайта Бирской центральной районной больницы
Этот корпус функционировал до 1982 года, потом было построено новое здание.
Стрелочкой я отметила то самое окно.
А есть еще вот такой корпус, фото с сайта "Наш Урал", статья про Бирскую земскую больницу
Глава 9
В шесть утра я ожидаю феерическое пробуждение из серии «светлость и персонал больницы», а потом второй акт «светлость и полиция». Но, к моему удивлению, ничего не происходит!
В семь с небольшим в двери палаты проворачивается ключ, заходит медсестра, ворчит сначала на того, кто закрыл дверь, потом на меня, почему это я без халата и вообще в уличном. Светлость скрывает улыбку и говорит, что так получилось. Вскоре у меня появляется халат, стул и рекомендация в следующий раз не сидеть как королевишна и не ждать, пока мне все принесут, а сходить и попросить! Светлость изо всех сил старается не улыбаться, но веселье все же прорывается в искрящихся глазах.
В целом он выглядит лучше, чем ночью – отдых пошел на пользу. Я так и просидела рядом все время, смотрела, как он спит – лишь один раз встала и пошла к окну, когда почудилось, что кто-то лезет по козырьку крыши. Постояла, присматриваясь, но так никого и не обнаружила.
Когда медсестра уходит, я прощаюсь со Степановым и иду в гостиницу. Сейчас, конечно, вышло забавно, но сомневаюсь, что подобное пройдет с врачом и полицией. Им-то точно известно, кому можно находиться в палате!
– Постарайтесь прийти к пяти, Ольга Николаевна, – с улыбкой говорит светлость. – И не забудьте про документы.
– Надеюсь, что на этот раз меня пустят через дверь!
– Не волнуйтесь на этот счет. Им будет не до этого. Уверяю вас.
Прощаюсь со Степановым, спускаюсь на первый этаж, снимаю халат, оставляю его на вешалке и выхожу. Никто на меня даже не смотрит, все слишком сонные и занятые – какая радость! Доберусь до гостиницы и попробую отоспаться.
Проходя мимо Троицкой площади, заглядываю в круглосуточно работающий Главпочтамт и отправляю телеграмму брату. Пишу, что есть срочные новости и надо бы договориться насчет телефонного звонка. В сгоревшей усадьбе князей Черкасских в Горячем Ключе был проводной телефон, а в нашем съемном жилье в Петербурге его нет, так что приходится предварительно списываться. А потом я падаю в постель и засыпаю.
Славик непривычно пунктуален. Он звонит в гостиницу ровно в три часа дня и докладывает, что они с Марфушей приедут в Бирск только на следующей неделе – до Уфы нет билетов. Я предупреждаю его насчет того, что меня может искать Воронцов с приятелем и какой-то подозрительный рыжий студент, и собираюсь уже рассказать про светлость, как Славик перебивает:
– Олька, а я его видел! Рыжий такой, в тужурке, странный акцент. Он все крутился у дома, потом поймал нас с Марфушей и спросил про тебя. Так она все ему и сдала, я и рта не успел открыть! В Бирск, говорит, уехала, в Уфимскую губернию!
Мне очень хочется выдать по этому поводу что-нибудь непарламентское, но кормилицу жалко. Она до сих пор не отошла от событий нашей «семейной саги» в Горячем Ключе, а тут еще и Петербург! В Бирске, кстати, не такой высокий ритм жизни, так что, может, ей тут будет и лучше.
– Я только спросил, а кто он такой и что тебе передать, так он сразу в кусты, – слышу, как Славик фыркает в трубку и важно добавляет, – метафорические. Ладно, что у тебя-то? Устроилась? Как так Михаил Александрович?
– В порядке, только никому не рассказывай, – я невольно понижаю голос. – Живой, в больнице, скоро поправится. Представь себе, светлость хочет помолвку, и я согласилась. Только Марфуше не говори, она же считает, что он – Синяя Борода.
– Правда?! Олька, ну ты даешь! И за кого! За Степанова! А он вступит в наш род?
Славик восторженно засыпает меня вопросами, и я решаю сказать, что нет, о вступлении в род Черкасских речь не идет. Да и вообще, помолвка нужна нам только для того, чтобы пресечь все грязные слухи без лишних убийств. Но об этом никто не должен знать, даже Марфа! Мало ли, что она еще кому сболтнет по рассеянности. Пусть лучше думает, что всерьез собираюсь замуж!
– Так Марфуша будет бояться, что тебя убьют, как его предыдущих жен, – резонно возражает брат. – Давай осторожно намекнем, что ты еще ничего не решила и думаешь. Скажем, что ты не знала, как ему отказать.
– С какой-то стороны это правда. Ты бы слышал его аргументы!
Я привожу любимый, про Боровицкого, и Славик хихикает:
– Когда я расскажу про твою помолвку Никите, он будет гулять три дня! Олька, ты не поверишь, его отец до сих пор вздыхает, что упустил такую партию, как ты! Ха! Ну, сейчас перестанет!
Предупреждаю брата, что о таких нюансах нашей помолвки как «никто не вступает ни в чей род, а через год мы мирно расходимся», никто знать не должен. Надеюсь, я не пожалею – за последние месяцы Славик все-таки изменился в лучшую сторону. И все же он мой брат, и мне удобнее сказать ему сразу, чем скрываться от самого близкого человека после, собственно, светлости и Марфуши.
– Имей в виду, все остальные должны считать, что у нас со Степановым все серьезно, – напоминаю я. – Можешь начать с Воронцова, если он явится.
После разговора со Славиком я отправляюсь в больницу и – о чудо! – меня действительно пускают. И даже провожают куда надо!
Светлость сидит в постели, опираясь спиной на подушку. Абсолютно домашняя поза, никого намека на торжественность или солидность. Больничная синяя пижама. Еще не заживший след от петли на шее. И улыбка, теплая и ободряющая.
Она должна успокаивать, но я почему-то начинаю волноваться. Впрочем, девушки, наверно, всегда нервничают в таких случаях, и плевать, что хоть трижды фиктивно.
Глава 10
– Михаил Александрович, вы уверены, что хотите дать этому ход? – сумрачно вопрошает маленький, смуглый, круглолицый полицейский, а главврач за его плечом добавляет красок недовольным молчанием.
Они смотрят только на светлость, и до нас с нотариусом никому дела нет.
– Господа, минуту, у меня тут еще помолвка, – спокойно говорит Степанов. – О, все, благодарю вас. Так, напомните, я же рассчитался? А, отлично. Еще раз спасибо за выезд. Ольга Николаевна, пожалуйста, проводите господина к выходу.
– А завещание? – спрашивает нотариус, протягивая нам удостоверенное соглашение о помолвке. – Передумали?
– Зайду после выписки, – отмахивается светлость. – Сейчас немного не до того.
Понятно: нас отослали. Я выхожу из палаты первой, придерживаю дверь для нотариуса и мягко прикрываю, чтобы не нервировать тех, кто в палате. Подслушивать светлость даже не собираюсь, захочет – сам все расскажет. Но случайно пойманные фразы «может все-таки обойдемся без уголовного дела» и «так уж сложилось, что я имею представление, что это за лекарство и как оно действует» наводят на нехорошие мысли.
Проводив нотариуса, я возвращаюсь, но не захожу, а стою у двери. Время приемное, так что народу довольно много: больные, посетители, медсестры. Из палаты голоса на повышенных тонах, что-то про судимость, увольнение и жизнь под откос. Интересно, чью?
Вскоре все стихает. Последним, уже при открытой двери, я слышу прекрасное «теперь я представляю, за что вас могут попытаться убить», а потом еще и ответ Степанова: «так пусть становятся в очередь, там много желающих».
Главврач выходит с печатью облегчения на лице, полицейский кажется хмурым и озадаченным. На меня они не обращают внимания, и я спокойно проскальзываю в палату. Светлость выглядит предельно измученным этой странной беседой. Он лежит с закрытыми глазами, и я даже не рискую ничего говорить – просто молча устраиваюсь рядом. Сначала на стуле, потом пересаживаюсь к нему на постель. Хочется взять за руку, но я не уверена, что будет уместно.
– Да просто мне как всегда больше всех надо, Ольга Николаевна, – с досадой говорит Степанов, открывая глаза. – Допустим, в больнице есть как минимум один недобросовестный работник, замешанный в недобросовестном обороте лекарств. Берем одно, например, обезболивающее, колем другое, да и то слегка разбавляем, чтобы всем хватило, а разницу продаем на черном рынке. Как вы считаете, такого работника нужно посадить или хотя бы вышвырнуть из больницы? Или просто ограничиться замечанием?
О, я бы сказала, но не имею по этому поводу цензурного мнения. Которое прилично высказывать в присутствии светлости. Тем более, что он совершенно без настроения.
– Надеюсь, вы это не на себе обнаружили?
– А как же еще? У меня богатый опыт использования обезболивающего, спасибо народовольцам и остальным. И я в состоянии заподозрить, что мне укололи не то, что следует. Знаете, дело даже не во мне, я могу и так полежать, без ничего. А остальные? Если человек тяжело болен и даже не понимает, почему лекарство не помогает?
Мне очень интересно, как это доказывать. За руку ловить? Или обыскивать подозрительных медсестер? Просто сказать главврачу, как я поняла, тоже не вариант – ну, раз здесь была полиция.
Степанов рассказывает, что да, пришлось привлекать полицию, требовать обыск в личных вещах и проверять отчетные документы. И что его подозрения, от которых без полиции бы просто-напросто отмахнулись, подтвердились – по крайней мере, в отношении нескольких человек из числа персонала. Первоначально светлость хотел, чтобы они все отправились за решетку, но началось вот это нытье про загубленные жизни, про то, что у всех дети, и вообще это не то, с чего надо начинать переезд в другой город, и так далее. После беседы с главврачом и следователем сошлись на том, что виновных просто уволят.
– Терпеть не могу малодушие, особенно свое собственное. Пять минут прошло, а я уже жалею, что согласился. Наверно, надо было настаивать.
– Понимаю, – говорю я. – И вот это, «теперь я представляю, за что вас обычно хотят убить», тоже.
Дальше у меня в планах спросить, как именно выглядит медсестра или медбрат, давшие повод себя заподозрить. Не верю я, что Степанову было так замечательно лежать без обезболивающего! Ужасно хочется найти этих любой и провести с ними разъяснительную беседу.
Но я отвлекаюсь, потому что светлость наконец улыбается:
– О, так вы слышали? Прекрасно, правда? На самом деле, Фанис Ильдарович прав только отчасти. Народовольцам, например, я мешаю только тем, что работаю… работал. Любопытно даже, отвяжутся ли они от меня в связи с увольнением.
– Одни отвязались, другие привязались. Михаил Александрович, а вы узнали, чья инициатива закрыть дверь в палату?
– Никто не признается, кивают друг на друга. Якобы кто-то кому-то передал, что это сказала полиция, и результат налицо. Фанис Ильдарович, конечно, очень проникся такой «безопасностью». Как итог, сегодня меня переводят в палату к людям, на шесть или восемь мест. Сюда должны положить какого-то дедушку, он ужасно храпит и на него жалуются все соседи.
Светлость добавляет, что из больницы его постараются выписать как можно раньше, но пока это не произошло, я как невеста смогу спокойно заходить в приемное время. Потом мы немного обсуждаем Марфу со Славиком, и, наконец, переключаемся на проблему масонов.
Глава 11
Степанова выписывают через три дня, в четверг. Проблем больнице он больше не создает, работы полиции не добавляет, только врачи, видимо, уже поняли, с кем имеют дело, и мечтают быстрее избавиться от такого проблемного пациента. Мало ли, что ему не понравится в следующий раз! Светлость не возмущается – он еще не совсем здоров, но планирует долечиваться дома. Тем более что он все равно пока не работает.
Работы по его основному профилю в Бирске нет – штаты всех немногочисленных ведомств укомплектованы, так что он сдает документы в резерв. Зато его внезапно приглашают преподавать в Бирский учительский институт!
Казалось бы, какой институт в двадцатитысячном Бирске, тем более, что в ста километрах Уфа, столица губернии. Но нет, он существует как минимум с прошлого века. Когда я сдаю документы, мне рассказывают, что в тысяча восемьсот шестьдесят втором году в составе Бирского уездного училища был открыт педагогический класс, в тысяча восемьсот восемьдесят втором году на его базе была создана Бирская инородческая учительская школа, которая, в свою очередь, была реорганизована в Бирскую марийскую учительскую семинарию, а затем в Бирский педагогический техникум.
И вот в конце прошлого года техникум реорганизовали в Бирский учительский институт, и у них сейчас недобор преподавателей. По штату нужно девятнадцать единиц преподавательского состава, а работает всего тринадцать, да еще сколько-то планируют привлечь по совместительству.
У Степанова юридическое образование и нет ученой степени, но, как я поняла, законодательство позволяет взять его на работу с разрешения Министерства образования. Да, через комиссию, да, с учетом квалификации и стажа, но с началом учебного года ему уже планируют дать ставку по философии. А действующего преподавателя философии перекинуть на другую должность, заткнув им еще какую-то дыру. Одно огорчение – светлость почти не знает латынь, а предыдущий преподаватель владел ею в совершенстве и даже иногда вел на ней семинары.
– Давно меня не обвиняли в некомпетентности, ну да ладно, – смеется светлость. – Придется, что ли, подтягивать под это дело.
Ему, на самом деле, довольно много придется изучать и читать.
И мне, как выяснилось, тоже. Вуз-то педагогический, это звучит буквально как отдельный пункт плана. Планируется, что я буду поступать на учителя русского языка и литературы, проучусь год, а там посмотрим. Если светлость вернут из ссылки, переведусь в Петербург, а если нет – сориентируюсь по ситуации. Можно будет, например, перейти на заочное отделение в каком-нибудь из вузов Уфы. Светлость осторожно предложил рассмотреть такой вариант сразу, а не ждать год, только меня совершенно не тянет мотаться по сессиям, пока в городе орудует маньяк, скрываются масоны, живет Распутин и еще невесть кто, а Степанова пытаются убить.
– А вдруг на вас нападут без меня? – говорю я, и светлость смеется. – Я же никогда себе этого не прощу. И им. И никому.
– Ольга Николаевна, вы даже не представляете, насколько это для меня важно. Спасибо.
Я знаю, что светлости грустно без привычного круга людей и скучно без дела, он мечтает быстрее выйти на работу. Вот и лезет везде, порой привлекая ненужное внимание. После покушения и больницы Степанов развлекается внезапными допросами у Фаниса Ильдаровича, следователя, ведущего его дело.
Плюс немного помогает мне с подготовкой – не к экзаменам, благодаря представлению за подписью императора меня примут без них – а к собеседованию. Где, как мне говорят, будут вопросы по русскому языку, литературе и истории Российской Империи! При виде примерного списка этих самых вопросов мне очень хочется пойти и поругаться, но решаю отложить это на случай, если это собеседование я вдруг не пройду.
Впрочем, готовиться все равно надо. Русский язык, к счастью, сейчас без «ятей» и других подозрительных букв. Орфографическую реформу, как выяснилось, готовили еще с тысяча девятьсот четвертого года, только в нашем мире новые правила ввели после революции, а здесь – на три года позже. Литература примерно как у нас, по крайней мере, классическая. Есть и отличия, в основном из-за магии и исторических реалий, есть новые имена, но догнать несложно. К тому же многое я за месяцы жизни в этом мире уже прочитала. А что еще делать вечерами без компьютера и гаджетов? Кстати, телевизоры тут технически есть, но еще не стали предметом массового потребления. Славик как-то хотел прикупить, но я и смотреть не могу на эту допотопную жуть.
А вот с историей проблемы. Серьезные. Я ее изучала, но по верхам, в основном то, что требовалось в моменте. Глубоко не погружалось, а надо было! Так что стараюсь если не систематизировать знания, то хотя бы подготовить ответы на вопросы и вызубрить их. А потом повторить, не глядя в бумажку, чтобы было похоже на нормальный ответ.
Вот за этим я и попадаюсь Степанову.
Уже не в гостинице – я сняла квартиру неподалеку от института. Тут, в кустах сирени, есть беседка, вот в ней я обычно и сижу, потому что окна в квартире на юг и летом страшная духота.
И вот я спокойно учу ответ на вопрос про Куликовскую битву, а светлость приходит, здоровается и садится. Какое-то время слушает, а потом выдает:
– Ольга Николаевна, у вас в Горячем Ключе так странно преподавали историю. Словно вообще без магии.
Я смотрю на него и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не высказаться нецензурно. Степанов же не знает, что я не из этого мира! И что мои собственные воспоминания об уроках истории причудливо накладываются на воспоминания старой Ольги! Она, как назло, не особо старалась все это запоминать. И там, где в ее воспоминаниях есть пробелы, мои собственные знания выходят на передний план!
Глава 12
– Олька, это ужасно, – жалуется Славик в телефонную трубку. – Еще чуть-чуть, и я стану приказчиком, как оте… как Реметов! Быстрей бы все разрешилось!
После того, как я перебралась на квартиру, мы с братом снова созваниваемся через Главпочтамт: обмениваемся телеграммами, договариваясь о времени, а потом уже приходим разговаривать. Тема одна – переезд.
Он у нас отложился по самой нелепой причине – Марфуша хочет приехать в Бирск со своей козой. Той самой, которая была у нас в Горячем Ключе.
Сначала ее прислали в Петербург со знакомыми Елисея Ивановича, а теперь Славик бегает, пытаясь организовать доставку козы в Уфимскую губернию. И неизвестно, что проще – отправлять ее на перекладных или давать на лапу проводникам, чтобы пустили в поезд.
В дело перевозки я не лезу, чтобы не мешать брату приобретать опыт решения нестандартных задач. Моя забота – это жилье, потому что квартира на втором этаже как-то не очень подходит для содержания коз. Я даже у хозяек светлости спрашивала, нельзя ли им доплатить, но они категорически отказались. Если с висельником, говорят, они еще смирились, то козы – только по Достоевскому! То есть сначала Евдокию Ильиничну с Ларисой придется убить.
Так что я снова бегаю по городу и ищу съемный дом. Ситуация на рынке жилья усложняется тем, что скоро начнется учебный год, и свободного жилья станет еще меньше. Пару домов удается присмотреть, но ситуация осложняется тем, что кроме козы в нем будут жить еще как минимум Славик с Марфушей, а возможно и я, так что нужен комфорт. Нужно расширять круг поисков, и я начинаю присматриваться к пригородам и ближайшим деревням.
Вот и сейчас, пообщавшись со Славиком, я иду к Степанову, чтобы предупредить, что собираюсь ехать по объявлению в какую-то деревню Пономаревку и могу задержаться. Так что не мог бы он встретить моего антиимперского репетитора и попросить чуть-чуть подождать? Вообще, я должна успеть, но мало ли как оно обернется. Но как же неудобно без сотовых телефонов!
Светлость оказывается не один. На веранде у него посетитель: высокий старик с длинными редкими волосами, запавшими серыми глазами и всклокоченной бородой, одетый в грязную рубаху и мешковатые штаны. Открываю дверь и ловлю обрывок фразы:
– …нет, это исключено. Подобному человеку нечего делать в больнице. Устраивайте его, где хотите, но с людьми он работать не будет, – светлость оборачивается на звук, – Ольга Николаевна! Нет-нет, не уходите, подождите. Григорий Ефимович, одну секунду.
Степанов выходит ко мне, разводит руками: мол, видите же.
– Это Распутин? – спрашиваю я. – А что это он явился?
– Пришел просить за медбрата, которого выгнали из больницы за подмену лекарств. У него, видите ли, родители из той же деревни. Отправили его к главврачу, а тот уже на меня сослался.
Светлость взъерошен от этой встречи, смотрит с раздражением. Уверена, он прекрасно помнит про просьбу императора, но явно не собирается восстанавливать на работе воров. Не представляю, как он будет «втираться в доверие» опальному старцу, с таким-то началом! Впрочем, светлость еще при мне предупреждал императора, что подобные предложения вообще не к нему.
Но обсуждать это мы, конечно, не будем.
– Михаил Александрович, не хочу вас задерживать, – быстро говорю я. – Я сейчас сбегаю, посмотрю пару домов по объявлениям, боюсь опоздать к репетитору. Он придет в пять вечера, вы сможете встретить и предупредить? Пусть подождет хотя бы до шести, я дополнительно оплачу лишний час.
Светлость обещает помочь и возвращается на веранду к своему неудобному гостю. Из-за неплотно прикрытой двери я слышу, как он извиняется перед Распутиным за то, что не стал представлять нас друг другу. Потом они снова возвращаются к теме медбрата – с тем же результатом.
«Ты, Миша, все же мне нравишься», – звучит глухой низкий голос Распутина, и я вздрагиваю, понимая, что стою и подслушиваю под дверью.
«Не уверен, что могу назвать это взаимным, Григорий Ефимович», – сдержанно отвечает светлость.
Я отхожу от двери, опасаясь, что сейчас отсюда выйдет недовольный Распутин, но того все нет. Решил, видимо, продолжить беседу. Что ж, думаю, вечером светлость расскажет в подробностях – а пока надо спешить. Постараюсь все же вернуться пораньше, чтобы успеть к репетитору вовремя и избавить светлость от общения с еще одним неприятным ему человеком.
Глава 13
На осмотр двух домов у меня есть четыре часа. Один в Пономаревке, это почти в городской черте, а второй в селе Питяково, это километрах в двадцати от Бирска. Я бы туда не ехала, просто в соседнем объявлении хозяева дома продают козла, и я думаю, а, может, судьба? Сниму дом с козлом для Марфуши, устрою нашей козе личную жизнь! Если, конечно, в этом Питяково все будет прилично. А то кормилица привыкла к комфорту, а Славик так вообще взвоет.
Начиняю осмотр с ближайшей Пономаревки. Половину дома сдает бабушка – божий одуванчик, вдова директора первой школы, той, где планировалось сделать железнодорожный вокзал. Все мило, славно, ухоженно, и даже на окнах герани. Правда, на квартирантов с козой старушка не согласна, но обещает подумать.
Потом я отправляюсь в Питяково. Это деревня на берегу реки Белой, население – восемьсот человек. Тут есть часовня, кузница, бакалейные лавки, хлебозапасный магазин, закрытый. Старый дом продают наследники, в объявлении они писали, что готовы сдавать в аренду, и подтверждают это лично. С козой тоже можно.
Вот только транспортная доступность оставляет желать лучшего! Чтобы нормально добираться в это Питяково, нужна машина или хотя бы лошадь. Из Бирска, конечно, ходит рейсовый автобус, но выясняется, что редко. По пути сюда я стояла на остановке минут сорок и наслушалась, как биряне нежно зовут ее «угол страданий», а в обратную сторону и того хуже. В конце концов стоять надоедает, и я решаю пойти пешком в сторону Бирска. Даже если автобуса не будет, дойду часов за пять.
Двадцать километров – четыре-пять часов пешком. Но я надеюсь, что автобус меня нагонит. Невольно радуюсь, что попросила светлость встретить репетитора – не так неловко перед старичком-историком. Переносить на завтра все равно было бы неудобно, потому что там у меня еще занятия по магии, и точно не выбраться.
Дорога ложится под ноги, автобуса все нет. С дороги на Сосновый Бор – там деревенька и небольшой санаторий на берегу речки – едет машина, серая иномарка. Притормаживает, и водитель, мужчина средних лет, открывает окно и предлагает подвезти. Вроде интеллигентный, но голос как будто не совсем трезвый. Наверно, с отдыха едет.
Вежливо отказываюсь, машина проезжает мимо. Не уверена, что в этом мире уже отбирают права за езду в нетрезвом виде, но мне все равно такое не по душе. Да и в целом после тягучего взгляда водителя хочется сунуть руку в карман, достать пистолет и снять с предохранителя.
Степанов после покушения тоже с собой оружие таскает, даже по дому. Следствие очень просило нас соблюдать осторожность, но при этом не путаться под ногами, не разговаривать с жертвами или родственниками жертв маньяка и в целом никуда не лезть, чтобы не нарваться. Особенно светлость! Я-то ладно, на меня еще никто не покушался. Путающиеся под ногами дилетанты и создающие проблемы и себе, и полиции никому не нужны, нам это четко заявил Фанис Ильдарович. Это не Елисей Иванович, который смотрел на мои расследования сквозь пальцы, а местами даже умилялся…
Странно.
Серая машина останавливается на обочине в десятке метров передо мной. Я настораживаюсь, нащупываю оружие в кармане, мысленно проклиная и свою легкомысленную поездку в Питяково, и нежелание ждать автобус, и даже расслабляющее очарование провинциального купеческого городка.
Вижу, как водитель выходит, открывает капот. Потом обходит машину и начинает рыться в багажнике. В мою сторону даже не смотрит.
От этой картины становится даже как-то неловко. У бедолаги что-то сломалось, а я уже записала его в убийцы или даже в маньяки!
Разбирайся я в автомобилях, непременно предложила бы помощь. Но сейчас от меня толку нет.
Мужик шумно ковыряется в багажнике, и я даже лица не вижу, только согнутую в позе «бабушка на картошке» спину. Иду мимо, намереваясь все же обойти его по широкой дуге, но по дороге проезжает еще один автомобиль, вынуждая меня прижаться к обочине, чтобы пропустить.
Машина уносится вперед, я ступаю на дорогу… и чувствую руки сзади.
– Ах ты сволочь!..
Ладно, там совсем по-другому. Ругаюсь сквозь зубы, пытаясь вывернуться из рук нападающего, но поза неудачная, мои руки прижаты к бокам. Удар ногой по чужой голени, бью головой назад, болезненный ох, хватка ослабевает, мне удается сбросить чужие руки… но ненадолго! Не успеваю вытащить пистолет, меня толкают вперед, падаю на машину, мимо открытого багажника на заднее крыло, и сверху догоняет удар. В ушах звенит, тяжелая рука шарит по мне сзади, но нет времени обернуться – я тянусь к воде в чужом теле, отчаянно отбиваюсь руками и параллельно пытаясь устроить нападающему маленькое обезвоживание – как меня недавно учили. Бестолку! Вода не слышит, возвращается в тело, и я понимаю, что он тоже водный маг.
Снова пытаюсь сбросить чужую хватку, но меня хватают за косу, и, оттянув, бьют головой об металл, и перед глазами взрывается красный туман. Я вроде не теряю сознание, но ноги подкашиваются от боли, и я сползаю, тщетно пытаясь уцепиться за задний бампер. Секунда, две, туман перед глазами рассеивается, но мне не дают прийти в себя – забрасывают в багажник и там же грубо рвут платье, отрывая полосу от подола. Руки резко и больно заводят за спину, в мгновение ока связывают полоской ткани. Бьюсь и вырываюсь, пытаясь кричать, снова обращаюсь к дару – бестолку. Пинать и то эффективнее, мне удается повернуться на бок, ударить ногой во что-то мягкое, но потом нападающий резко хватает меня за плечо, переворачивает лицом вверх, запихивает в рот вонючую тряпку и отпускает.