Густой промозглый сумрак поздней осени ложится на Петербург так, что порой не видно конца улицы. Туристы, «насладившиеся» ледяным ветром Дворцовой площади и набережных каналов, с облегчением покидают город, не побывав в одной из значимых достопримечательностей. Дворах-колодцах, расположенных буквально в двух шагах от их маршрутов. В этих тесных каменных лабиринтах ветер гоняет мусор из переполненных бачков, швыряя обрывки в потёртые двери старых парадных. Ржавчина безжалостно «съедает» уличные таблички, стирая названия улиц до неузнаваемости. Днём здесь царит своя, особая атмосфера. Но как только осенние сумерки накрывают город, становится ясно, что мрачные переулки питерских дворов скрывают куда больше, чем глухие стены и облупившуюся штукатурку.
Макс по дороге домой из школы не просто разглядывал мокрые улочки: он обожал фантазировать. Будучи фанатом ужастиков и фантастики, парень представлял себя главным героем зомби-апокалипсиса, скрытно скользящим по безлюдному району родного Питера с рюкзаком «припасов». Конечная цель «выживальщика» — двухкомнатная квартира на 3-ей линии В.О. — виделась «защищённой берлогой», где он скрывался от прожорливых мертвецов. Пусть это казалось детской забавой, ему нравилось верить, что при необходимости он способен на героическое поведение и готовность ко всему — даже к реальному нашествию ходячих.
В свои четырнадцать лет Максим Морозов выглядел чуть младше сверстников, и за это его частенько дразнили. Невысокий, худой, по-питерски бледный, Макс плохо воспринимал «шпильки» ровесников: пусть ненароком, но задевавшие уязвлённое самолюбие. Подросток к тому же слегка заикался, когда сильно нервничал, — что давало особо злым языкам ещё больше поводов придираться. Нынешний четверг, в сущности, не предвещал ничего необычного. Но, как часто бывает, всё начало стремительно меняться ближе к вечеру.
После уроков Максим возвращался домой приблизительно в одно и то же время, не задерживаясь в стенах школы. Желания попасть на глаза маргиналам, провоцирующим неприятности ради забавы, не было. Но сегодня он задержался на полчаса. Помогал пожилой учительнице литературы, Варваре Константиновне, перетаскивать коробки со старыми учебниками из кабинета в библиотеку. Он не был круглым отличником, но литературу обожал. Именно там, за страницами книг, Максу было максимально комфортно. Подросток воображал себя соучастником разных историй и раз за разом вместе с главным героем побеждал и своих собственных «демонов».
Когда он вышел из здания, накрапывал обычный для Питера дождик, мелкий, неприятный, навязчиво пробирающийся под ворот. Зонт? Для слабаков. Макс привычно накинул капюшон тёмной толстовки, закрепил лямки потрёпанного рюкзака и посмотрел в сторону остановки. Ожидание автобуса означало толпу мокрых и злых пассажиров, тесноту внутри и косые взгляды. Плюс, а вернее — минус, автобус ходил редко, особенно по вечерам. Но и пёхом топать вдоль главных улиц, как этого требовала мама, не хотелось — лишний крюк. Макс решил, что сегодня рискнёт и срежет путь через знакомый переулок, который сокращал дорогу домой почти на десять минут. Вроде бы маршрут проверенный, но всё равно в глубине души всплыла ненавистная, однако до боли знакомая тревога.
— Да нормально всё будет, — пробурчал он под нос, вслушиваясь в шум проезжающих машин. — Просто п-перебегу быстро и всё.
Язык тут же начал порываться к заиканию. Дав мысленный приказ: «Заткнуться и двигать булками», — подросток рванул по намеченному маршруту. Нырнув в первый переулок, Макс чуть не поскользнулся на скользком асфальте. В серых сумерках казалось, что весь мир сливается в одну нескончаемую лужу. Улица была узкая, извивалась между двух десятков домов, чьи фасады — облупившиеся, помнившие советские времена, тянулись к самому небу. Тусклые фонари, натянутые над дорогой меж зданиями, подрагивали от ветра. Где-то наверху хлопали форточки в окнах, а вдоль потрескавшегося тротуара валялись остатки коробок, старые бутылки, мусор, накопившийся за день.
Пришлось перейти с бега на быстрый шаг, стараясь держаться поближе к стене. Глубина луж там была меньше всего. Впереди виднелся короткий проулок, ведущий к арке во двор-колодец, а там уже рукой подать до следующей улицы. Всего пара сотен метров. Но тут послышались знакомые голоса, отозвавшиеся в сердце тревожным кульбитом.
— Эй, смотри-ка, кто у нас здесь! — громко сказал первый с насмешкой.
— Чё так поздно здесь шаришься, Мороз? — подал голос второй, не менее издевательский, хотя кличка «Мороз» была не самой обидной среди прочих у одноклассников.
Макс узнал голоса сразу, даже не оборачиваясь. Костян и Лёха. Два старшеклассника, от которых стонала половина учеников. В школе их вечно вызывали к директору за неподобающее поведение, но всё без толку. У первого были влиятельные родители, а второй пользовался «плюшками» дружбы с первым. Впрочем, банальную халатность системы никто не отменял. Эти ребята ежедневно кошмарили младших, находя объекты для унижений в каждом, кто вызывал раздражение или просто шёл мимо.
Внутренности предательски сжались. Макс замер на миг, отчаянно желая стать человеком-невидимкой. Сердце бухало где-то под выпирающим кадыком. Хотелось сделать вид, что он не расслышал, — но голоса приближались. Отступать было некуда: хулиганы находились между ним и выходом из переулка.
— Макс, куда торопишься? — крикнул Костя. Он был повыше, с вечно мрачным лицом и короткой спортивной стрижкой. — А ну, чапай сюда, побазарить надо.
Ноги Макса сами собой продолжили шаг, даже ускорились. Школьник знал, чем обычно заканчиваются такие «беседы». У Костяна с Лёхой находились тысячи разнообразных способов поиздеваться, а сегодня настроение у них явно скверное. Он видел, как утром они орали на какого-то шестиклассника, удачно улизнувшего от «развлечения» старших. Макс не в первый раз сталкивался с подобным «вниманием» и предпочитал молча ретироваться.
— Да стой ты, чучело! Мы чё, бежать за тобою должны? — ухмыльнулся Лёха, всегда выступающий на подхвате у лидера. — Костян, давай покажем мелкому, как надо приветствовать старших…
Макс плюхнулся задницей на ступеньку, не обращая внимания на грязь. Задул огонь в керосинке и поставил рядом. Сжав голову ладонями, попытался унять мельтешащие мысли предположений. Казалось, весь мир вокруг окончательно спятил. Вернее, конкретно свихнулась эта парадная, в которой он имел несчастье спасаться от хулиганов. Всего минуту назад Максим был уверен, что на первом этаже расположена входная дверь, ведущая во двор. Но теперь двери как не бывало, да и первого этажа тоже.
Школьник дотронулся до щеки — холодная. Кожа. Пальцы. Всё остальное. Как будто организм решил: «Ну окей, раз ты попал в глюк — терпи». Тело включило режим выживания. Он не чувствовал кончиков пальцев. Дрожал и не мог оторвать взгляда от стены напротив. Там на облезшей поверхности старой краски пятно влаги и трещины на секунду сформировали… маску. Или это уже глюк?
Снова сжал руками голову. Потёр виски. Не помогло. Стало ещё хуже — под пальцами пульсировала разрастающаяся паника. Она нашёптывала: ты не выйдешь отсюда, слышишь? Всё. Привет. Добро пожаловать в парадную, которая никуда не ведёт.
Макс вскочил — резко, судорожно, как зомби при пробуждении в любимом фильме с Бредом Питтом. Пошатываясь, опёрся о стену. Стена дышала влагой и была холодной, как металл на морозе.
— Всё, б***, надо думать. Думай и д-действуй! — выдохнул он сорвавшимся голосом.
Дыхание — сбивчивое, рваное. Сердце колотилось уже примерно возле шеи. Подросток, придерживаясь рукой о стену, пошёл вниз. Всё та же лестница — старая, ступени с выбоинами, грязь в углах, спёртый воздух. Ни звуков улицы, ни гомона соседей, ни шума машин. Питер словно исчез. Всё исчезло, сузившись до вертикального колодца — парадной.
Максим начал считать про себя пролёты. «Один. Второй. Третий. Пятый. Седьмой. Сколько вообще этажей в этом доме? Девять? Десять? Так почему он прошёл уже пятнадцать, а внизу всё равно та же лестница?»
Он споткнулся, чуть не рухнув. Остановился и упёрся ладонями на колени. Вдох. Выдох. Вдох… Посмотрел в пролёт. Лестница продолжалась, погружаясь во тьму далеко внизу. Огляделся. Номера на дверях квартир были как в шизофреническом пазле: 2А, 27, 13Б, потом 4. Одна из табличек была из жести, как в старых домах, другая — пластиковая, современная, третья цифра — нацарапана гвоздём на штукатурке. Не особо раздумывая, развернулся и пошёл вверх. Те же двери. Тот же хаос в нумерации у квартир. Та же бесконечность покоцанных стен.
— Я что, в аду? — спросил он вполголоса.
Парадная не ответила. Только лампочка на этаже сверху моргнула, словно азбукой Морзе. Треск. Щелчок. Тьма — на секунду. Потом — опять тусклый свет.
Макс до сегодняшнего дня не считал себя впечатлительным. Он прочитал много ужастиков и сотни фантастических книг. Особенно обожал серию про зомби и космические аномалии, но всегда понимал, что эти жуткие выдумки существуют лишь на бумажных страницах. Теперь реальность сама затащила его в сценарий мистического хоррора. Точнее, рациональной части сознания ещё казалось, что этого быть не может. Но факт оставался фактом: каждая лестничная площадка выглядела не так, как прежде. Даже если он спускался всего на один пролёт вниз, вернувшись, обнаруживал, что номера на дверях квартир поменялись.
— Наверное, я себя слишком н-накручиваю, — тихо бормотал Макс, медленно поднимаясь. — Может, я п-переутомился… или чем надышался…
Он повторял это вслух, пытаясь внушить себе, что всё объяснимо. Ну точно же! Он устал, напуган, а из-за стресса мозг начал путать пролёты. Вот сейчас он возьмёт, сосредоточится, найдёт нормальный путь вниз — и выскочит на улицу. Но внутри зудела смутная уверенность: «Нет, Макс, всё не так просто. Здесь что-то не то».
Подросток вытащил из кармана смартфон — не самый навороченный, но и не барахло из б/у на Авито. Уверенный середнячок с пластиковым корпусом, приличным экраном и парой царапин на боковой грани. Модель не новая, но подаренная на день рождения — и потому особенная. Мама вручила ему этот смартфон, а себе забрала его старый, с треснутым стеклом. Сказала, мол, ей неважно. Хотя Максим знал — важно. Просто она хотела, чтобы у сына было хоть что-то хорошее и современное.
Экран засветился мягким светом, выдав показания — 18:48, 14 ноября 2024 год. Но ни единой полоски сигнала и символ Wi-Fi с восклицательным знаком. Иконка батареи мигнула тревожно — оставалось меньше десяти процентов. Макс машинально сжал телефон в ладони, как будто мог передать ему немного собственной теплоты.
— Чёрт, — выдохнул он. Где-то в глубине шевелилось сожаление: если бы у него были друзья в реале, уже кто-нибудь написал бы. Или спасателей вызвал… Да и маму можно было бы набрать. Но всё бессмысленно: связи нет.
Собравшись с духом, Макс спрятал сотовый в карман и развернулся, упрямо сжав лямки рюкзака. «Пойду вниз ещё раз, не торопясь, — решил он. — Даже если это дом в иной реальности, должно же быть окончание у этой грёбаной лестницы…»
Он зашагал по ступенькам, заставляя себя считать пролёты: раз, два, три… Пахло сыростью, плесенью, кое-где между стеной и ступенями блестели паутинки. В воздухе появился слабый запах гари, как будто проводка где-то замкнула.
Пройдя не меньше пяти маршей, Макс запыхался и остановился на очередной из площадок. Архитектура парадной была странной и не поддавалась логике. На одних этажах было по три квартиры. Слева, справа и по центру площадки. На других вместо правой двери имелись боковые коридоры, с парой квартир по бокам и одной в торце, словно в коммуналке. Как и на площадке, где он отдыхал. В небольшом ответвлении школьник с трудом рассмотрел номера квартир: «12», «24», «38». Причём на одной из дверей вместо цифр висела табличка «Злая собака!», истлевшая от времени. Пройдя до конца, он надеялся обнаружить подобие сквозного прохода — но увидел винтовую лестницу, уходящую вниз, во тьму. Макс обрадовался и решительно начал спускаться, надеясь, что сейчас ему повезёт.
Макс почти не чувствовал ног. От напряжения казалось, что колени вот-вот подломятся. К тому же воздух в пропахшей сыростью парадной становился необъяснимо густым. Его едва хватало, чтобы успокоить сбитое непрерывной ходьбой дыхание. Но парень упрямо шёл вверх по лестничному пролёту, стараясь не вслушиваться в гулкое эхо шагов, разносившееся между стенами. Каждый скрип потрёпанных питерской погодой кроссов звучал как гром. В глубинах лестничного пролёта то и дело раздавались непонятные шорохи, стуки, напоминавшие об аномальном состоянии этого места.
Едва Макс завернул в очередное ответвление коридора, тут же наткнулся на странную деталь. Приоткрытая дверь с выбитой верхней панелью, через которую виднелся серый прямоугольник потолка. Будто кто-то уже пытался проникнуть в эту квартиру. «А вдруг именно там и находится выход или хотя бы адекватные хозяева?» — мелькнула слабая искра надежды. Прежде чем ступить внутрь, нутро пробил укол страха. За предыдущие часы он насмотрелся достаточно, чтобы понимать: здесь каждое помещение таит нечто, что может негативно сказаться на его самочувствии. Если… не хуже.
Школьник поднял руку, чтобы распахнуть дверь, и почти сразу пальцы ощутили холодное дребезжание. Дверь поддалась, тихо скрипнув, словно приглашая внутрь. Макс заглянул через проём и увидел… коридор. Казалось бы, ничего необычного, если бы не одно «но»: прикидывая на глаз, квартира должна быть метров десять, ну, максимум — двадцать в глубину. Перед ним тянулся чуть ли не «туннель» с обшарпанными стенами, уходящий за пределы видимости.
— Очередная визуальная шняга? — пробормотал он, чувствуя, как во рту пересохло. — Это же… не коридор, а настоящий туннель, получается.
Сделал нерешительный шаг внутрь. Света почти не было, лишь приглушённые отблески тусклой лампочки из подъезда подсвечивали несколько метров плиточного пола. На стенах висели обрывки старых обоев, в некоторых местах торчали «заплатки» советских газет, скрывая за печатной шкурой трещины. Прохладный сквозняк стремился навстречу откуда-то из глубины.
На первом десятке шагов Макс ничего не увидел, кроме небольшой кучи мусора и пары брошенных сумок. Чем глубже он заходил, тем настойчивее ощущал, что здесь кто-то определённо живёт. В воздухе витал застарелый запах табачного дыма и нафталина. Неожиданно среди хлама обнаружился детский башмачок, совсем крохотный, с оторванной пряжкой.
— Есть кто… т-тут? — спросил Макс тихо, хоть и не рассчитывал на ответ. Эхо подхватило слова и прокатило по коридору затухающим шёпотом. Школьник вздрогнул, возвращая башмачок на место.
Вдруг слева, за первой полуоткрытой дверью, послышались голоса. Глухие, размытые, словно проникшие сквозь ватную завесу. Макс замер. Эти звуки были неестественно старомодны, как будто из старых документалок или кинохроник 60-х. Скрипела мелодия патефона, а голоса перебивали друг друга — женские и мужские. И хотя бо́льшую часть слов он не понимал, но отчётливо различал интонации: тревога, радость, бытовой спор. Речевой коктейль звучал как бы издалека.
Он осторожно заглянул за дверной косяк и замер: из глубины мрачной комнаты мерцал свет. А по стене скользили фигуры — полупрозрачные, едва различимые. Похожие на силуэты из театра теней. То ли семья, то ли группа людей, одетых в одежду явно не этого века. Одна женщина сидела у окна (насколько Макс мог понять по очертаниям), другая хлопотала возле накрытого стола. Мужчина, держась за шляпу, ходил взад-вперёд. И всё это беззвучно, лишь отголосками голосов, прорывавшихся сквозь толщу лет.
«Я что, вижу сцены из прошлого?» — пронеслось в голове. Сердце заныло: это было жутко и одновременно величественно. Макс действительно чувствовал себя призраком, подсматривающим за чужой жизнью. Вот мужчина что-то уверенно говорит, указывая на окно. Женщина качает головой. Девочка (очень смутная фигура, но Макс опознал пол и возраст по силуэту) бежит к столику, пряча под ним куклу. И эта кукла тоже призрачная, вся в чёрно-белых отблесках.
«Может, они и есть настоящие жильцы, — мелькнула мысль. — А я для них невидим?» Макс хотел было окликнуть тени, но горло сдавил спазм. А вдруг, заметив его, они обернутся чем-то ужасным?
Не выдержал, попятился. Музыка, которой не могло быть, затихла. Показалось, что кто-то повернул голову в его сторону. Макс упёрся спиной в дверь и выбежал обратно в коридор. Сердце колотилось. Увиденное сном не казалось: в одной из «необитаемых» квартир словно кипела жизнь — но жизнь давно минувших лет.
— Я… в-выходит… — пробормотал он, заикаясь, — могу видеть сквозь время?!
Новоявленная «суперспособность» не радовала! Лучше бы Халком стал, так хоть стены проломить можно было. Ощущение, что он невесомый призрак, просачивающийся в чужие эпохи, встряхнуло до кончиков пальцев. В голове закрутилась навязчивая фантазия: «А вдруг реально я тот, кто застрял меж времён, а они все нормальные? И для них я в доме бесплотная фигура призрака…»
Пытаясь унять дрожь, Макс продолжил исследовать туннель коридора. Тот неожиданно завернул, и показалась ещё одна дверь, приоткрытая наполовину. Оттуда не доносилось ни звуков, ни голосов. Макс заметил странные росчерки тени, скользящие по стене. Словно кто-то двигался при свете ламп.
Он заглянул, стараясь дышать как можно тише. Комната за дверью выглядела, на первый взгляд, классической «коммуналкой» советского типа: облезлые обои в цветочек, по центру — продавленный диван, на полу — линолеум, рванный местами. Но потолок был выше, чем у любой квартиры, которые Макс видел в реальности, а дальняя стена снова располагалась гораздо дальше, чем позволяли габариты дома.
По правой стороне в глубине помещения виднелся узкий коридор, из которого падал тусклый свет, освещая часть дивана. Макс подкрался на цыпочках и сделал робкий шаг внутрь, нервно сжимая лямку рюкзака. В сердце вновь шевельнулась надежда: а вдруг здесь найдётся хоть что-то, указывающее на выход?
Максим стоял у двери квартиры №13, «омываемый» тусклым светом лампы на потолке, которая, казалось, доживает свои последние минуты. Из-за двери вырывалась тонкая полоска жёлтого сияния — не резкого, не мертвенного, как от ламп в парадной, а живого, тёплого, будто от абажура в гостиной у бабушки. Ещё пахло… чем-то до боли домашним. Супом? Жареным луком? Лавровым листом? В животе подала голос голодная урчащая «зверюга». Слюна мгновенно наполнила рот, а здравый смысл, за последние часы привыкший ожидать ловушки за любой тенью, вдруг дал сбой. Захотелось просто постучаться и войти.
Он поднял руку, но дверь приоткрылась сама, будто среагировала на его присутствие. Не скрипнула. Не застонала. Просто тихо отступила, впуская внутрь. За ней находился узкий коридор с деревянным полом, покрытый ковриком с простеньким геометрическим узором. Слева вешалка с серым пальто и двумя кружевными платками и пара резиновых калош.
Макс сделал шаг, и пол под ногами даже не скрипнул. Только сильнее пахнуло варёным мясом и выпечкой. Откуда-то из глубины послышался женский голос — негромкий, слегка охрипший, но точно не зловещий и не театральный. Обычный, живой.
— Заходи, внучок. Не стой в коридоре. Застудишься. Сквозняки с самого утра бередят кости.
Он нерешительно шагнул внутрь. Дверь за ним не захлопнулась — она просто плавно закрылась, не издав ни щелчка. На мгновение показалось, что за спиной раздался едва различимый разочарованный вздох. Но в следующий миг он уже разувался посреди уютной прихожей.
Дальше кухня-гостиная. Большая. Светлая. Скатерть на круглом столе, чайник на плите, тумба с посудой. На стене — отрывной календарь. Макс машинально бросил взгляд: 14 ноября 1985 года. Четверг. Он даже на секунду не удивился. Только вздохнул: «Ну конечно…»
Возле плиты стояла она. Старушка. Невысокая, чуть сутулая, с туго завязанным серым платком на голове и в халате с потёртым воротником. Бабушка держала половник и деревянную ложку. На лице — мягкая улыбка, какая бывает у тех, кто давно привык к одиночеству и рад видеть любое живое существо. Даже если это подросток с испачканным рюкзаком, застывший в дверях, как привидение.
— Господи, ну и вид у тебя, касатик, — сказала она без тени упрёка. — Садись. Поешь, милый. У меня щи с утра свежие сварены. Картошечка, капустка… Пустые, правда, без мяса, но горячие.
— Я… — начал Макс, но тут же заикнулся. — Я н-не знаю, как… Я просто заблудился. П-простите.
— Тшш, — перебила она, не моргнув. — Я всё понимаю. Здесь многие теряются. Уж не ты первый, не ты последний. Иди-иди к столу, не стой. Пока горячее.
Он подошёл, будто ведо́мый запахом. Рюкзак повис на плече, ноги еле двигались. Максим чувствовал, как его тянет к еде, как ломит спину и колени от усталости. Как хочется, чтобы хоть на пять минут вся эта аномалия прекратилась. Тени, шорохи, дыры во времени — пусть всё остаётся за дверью. Здесь же пахло щами и теплом. А ещё — немного мелом и нафталином. Вязкой смесью уюта и доброты.
Старушка поставила перед ним глубокую тарелку. Макс взглянул на женщину, как на святую.
— Варвара Ивановна я, — сказала она, присаживаясь рядом и наливая чай в толстостенный гранёный стакан в узорчатом подстаканнике. — Ты — как?
— Максим, — выдавил он и только потом понял, что перестал заикаться.
— Максимка? Хорошее имя. Ты ешь, не стесняйся. Вот чай сладкий. Сахар у меня, правда, один кусковой остался. Но нам с тобой хватит. Внучка завтра с утра принесёт.
Он ел. Ел, как будто это был не суп, а восстанавливающее зелье. С каждым глотком щей с кисленькой капустой что-то внутри оттаивало. Щёки налились краской. Горло расслабилось. Он понял, что сейчас разревётся. По-настоящему. От счастья. Прямо здесь, в чужой странной квартире, которая пахла детством.
— Вы… давно тут живёте? — спросил он, отставив тарелку.
Старушка пожала плечами:
— Да сколько помню себя. Дом ведь старый. Здесь всегда было неспокойно. То трубы шумят, то коты исчезают. Только привыкнешь — снова что-то чудится. Ну а теперь… и вообще…
Она замолчала. На секунду. Потом продолжила, будто между делом:
— Понимаю, внучок. Ты, наверное, уже думаешь, как выбраться. А я тебе так скажу: не спеши. Дом наш с характером. Снаружи тьма. А у меня — всё чин по чину.
Макс огляделся. И действительно — всё выглядело… обыденно. Даже слишком. Часы тикали. В открытом бабушкой холодильнике мелькнул минимальный набор продуктов: пара яиц, банка с вареньем и кусок сыра в коричневой бумаге. Кинескоп телевизора в углу чуть шипел, показывая диктора в пиджаке, объявлявшего: «Сегодня, 14 ноября 1985 года, в Ленинграде облачно, возможны осадки…» За кухонным окном — вечер и деревья, припорошённые золотистыми листьями.
Но ведь он точно знал: на дворе ноябрь 2024 года. Ночь. Темнота. Дождь. Питер переполнен людьми и машинами. А здесь — будто кадр из старого советского фильма. Домашний уют за стеклом. Спокойствие, которого нет. Не может быть.
— Простите… — выдохнул он. — А у вас почему календарь… старый. И новости… они же не из этого времени.
Старушка рассмеялась:
— Да ну что ты, Максимка. Я сегодня утром оторвала новый листок. Вот, смотри. Видишь? Сегодня четверг, 14-е. Сама с утра по радио слышала. Утреннюю гимнастику включали. Даже подумала — сколько лет ей уже… С девятого класса, наверное.
Макс вздрогнул. Отрывной календарь выглядел свежим. Бумага не пожелтела. Чернила не выцвели. Он подошёл ближе и увидел: дата ярко отпечатана — 1985 год. Никаких следов временны́х изменений.
— Я… — он сжал кулаки. — Сейчас… две тысячи двадцать четвёртый. Ноябрь. Мне четырнадцать. Я живу с мамой. Шёл домой. И попал в этот дом. В этот… в этот кошмар!
Варвара Ивановна внимательно посмотрела на него. Потом тихо сказала:
— Милок, ты, видно, сильно напуган. А может, переутомился. Дом ведь… он странный. Иногда показывает то, чего не ждёшь. Сама я… уже не всё чётко помню. Ты первый за долгое время, кто пришёл в гости. Давно уж никто не заглядывал. Разве что внучка к завтрему обещалась.
Тишина внутренностей парадной казалась Максу липкой и маслянистой, будто кто‑то натёр ею стены вместо побелки. Сердце лениво бухало, а во рту ещё держался горьковатый привкус бабушкиного чая, отдающий воспоминанием об уюте квартиры №13. Казалось, сто́ит вдохнуть чуть глубже — и таймлуп убежища Варвары Ивановны затянет обратно, заткнёт пальца-датами раны на календаре и листиками лавра склеит память в единое целое. Возле правого кроссовка упала капля ржавой «слюны» с потолка, где‑то внизу простонали трубы, и… тишина взорвалась.
Из глубины потянулся сначала короткий металлический визг, как будто кто‑то старой пилой щедро процарапал перила. Затем взвился писк, перетёкший в надрывный девичий крик. Воздух дёрнулся, ожил, забегал эхо‑хищником по пролётам. Макс насторожился, растеряв флёр тёплых мыслей. За долю секунды ошарашенно оценил два варианта — прятаться или стремиться на помощь. Выругался про себя и помчался вниз, перескакивая через ступени, придерживаясь ржавых перил. Отполированная годами поверхность поручней под пальцами была скользкой и влажной. Не от воды. От чего-то другого.
На площадке очередного этажа обнаружился источник крика. Та самая девочка из вчерашнего дня, лет пятнадцати, в рваной куртке и порванных на одном из колен джинсах. Волосы незнакомки спутались, по щеке размазалось что-то тёмное — может, кровь, а может, грязь. Она неслась вверх по лестнице. Девушка подняла голову, как будто на бегу, почувствовав взгляд, и пересеклась с ним глазами. В её мимике сложилось всё сразу: страх, усталость, безнадёжность и хрупкая надежда при виде него.
Двумя пролётами ниже беглянки заклубилось серо‑чёрное облако. Сначала Макс подумал — дым. Мгла тут же переформировалась в пасть с оскаленными дымчатыми клыками, над которой загорелись два провальных огня‑зрачка. Прямо из тумана вынырнул облик призрачного пса; не дворняги и не породистой масти, а что‑то вывихнутое, вытянутое, будто рендер баг в компьютерной игре. Лапы выгнуты назад, нижняя челюсть свисает лишними сантиметрами, внутри тела зияет отсвет могильного света.
Девочка поскользнулась, взвизгнув. Собака рванула к ней. Макс, заметив у стены остатки ржавой трубы‑стояка, рванул торчащий отломок с таким ощущением, будто знал, что тот послужит надёжным оружием. Школьник впрыгнул между чудищем и девчонкой. Металл хлестанул по призрачной морде. Вспыхнуло жёлто-серое марево, и собака рассы́палась в дым‑осколки, которые лентами вобрали в себя щели пола площадки. Одной секунды хватило, чтобы понять: мёртвая тварь не погибла, она лишь готовится к новому нападению. Девочка схватила его за запястье, крепко, неожиданно сильным хватом.
— Бегом! Она сейчас заново соберётся! — и потащила вверх на соседний пролёт, к двери с облупившейся цифрой сорок семь. Шаркая кедой, с силой пнула грязную створку. Та скрежетнула, поддалась, и они ввалились внутрь почти кувырком. Девочка захлопнула дверь, навалилась спиной к ней, выравнивая дыхание.
— Эта квартира… не жрёт. Я проверяла… два раза.
Макс, прислонившись плечом к шкафу с полупустыми полками, услышал за стеной свист и сопение. Призрачный пёс, похоже, не мог прорваться сквозь толстый слой советского оргалита. Тишина снова схлопнулась, словно крышка у гроба.
В 47-й квартире пахло затхлой бумажной пылью и фенолом старых пластмассовых абажуров. По стенам коридора красовались афиши: молодой Высоцкий в гитарной стойке, выцветший плакат «Белое солнце пустыни», а рядом — чёрно‑белый портрет Гагарина. Лампа с бахромой отбрасывала тёплое пятно, шкаф у стены хранил тома «Библиотеки советской фантастики». Часть полок была опустошена, словно кто‑то когда‑то отчаянно искал спасение в книгах и ничего не нашёл.
Девочка сползла на пол, вытянув впереди себя повреждённую ногу. Ткань джинсов прилипла к ране, кровь подсыхала коркой, но небольшие капельки уже пробивались сквозь трещины. Макс, скинув рюкзак, опустился рядом, продолжая стискивать трубу. Руки дрожали. Он почувствовал, как внутри всё трясётся. Не от усталости, а от послевкусия схватки, которой в реальности, по сути, и не было.
— Ты… ты здесь тоже застрял? — девочка подняла голубые глаза. Голос был хриплым, но без срыва, в зрачках плясали блики лампы и шальная решимость.
— Похоже, что д-да, — ответил Макс, ложа трубу неподалёку. — Я… думал, я тут один т-такой. Тебя как зовут?
— Света, — она попыталась улыбнуться уголком рта, но вышло криво. — А ты Максим, да?
— Откуда знаешь?
— На твоём рюкзаке — бирка. «Максим Морозов. 8‑Б», — она кивнула на лямку.
Макс смутился, проверил — действительно, бейджик, который ещё в начале учебного года пришила мама. Он достал из бокового кармана бумажный платок, сложил и бережно приложил к ране.
Света поморщилась, но не отодвинулась. Лишь вздохнула:
— Эта псина… уже два дня за мной бегает. Только сто́ит подумать, что оторвалась — а она опять появляется.
— У меня вчера был чудик п-похлеще, — выдохнул Макс и на секунду прикрыл глаза: вспышка памяти — багровые дыры‑глаза маньяка, призрачный нож, пахнущий горячим железом. — Кажется, здесь всем достаются свои особые м-монстры.
Света прислушалась к коридору, нащупала тугую защёлку, проверила цепочку. Металл лизнул крючок с коротким, но утешительным клацаньем. Макс выудил из рюкзака «Сникерс» — обёртка пожухла, но шоколад не желал портиться. Надорвав упаковку, поломал на две части батончик и не глядя протянул половину девушке. Та колебалась ровно секунду, потом кивнула, принимая липкую половинку. Второй рукой приняла предложенную следом бутылку с водой.
— Сахар — лучшее обезболивающее, — пробормотала она, словно оправдываясь, и отхлебнула из пластиковой бутылки глоток. Девушка быстро расправилась со скудным угощением, затем выудила из кармана куртки початую упаковку влажных салфеток. Достав одну, принялась аккуратно протирать рану на ноге. — М-да… На ОБЖ нас такому не обучали… Не зря тётка твердила: «Учись, Светочка, выживать при любом раскладе!»