Вся моя жизнь была погоней за тем, чему нельзя взять и научиться. Проблемы начались с самого детства. Сначала для своих родителей я была просто проблемным ребенком и вечным бунтарём. Крушила, ломала всё до чего могла дотянуться. Могла часами кричать пока не получу желаемого. А когда меня отправили в сад, то спокойно могла ударить другого ребёнка, отобрав у него то, что мне понравилось. В школе я стала «неуправляемой». Учителя жаловались на мою невнимательность, дерзость и полное отсутствие интереса к учебе. Зубрежка казалась мне бессмысленной тратой времени. Я хотела знать, почему, а не что. Почему небо голубое, почему люди лгут, почему нужно подчиняться правилам, которые кажутся мне абсурдными. Ответов никто не давал, а если и давали, то они меня не устраивали. Поэтому я часто прогуливала школу, сбегала из дома, тусовалась с подозрительными личностями старше меня на пару лет точно. В пятнадцать лишилась девственности в пошарпанном туалете какого-то бара с парнем, лица которого не вспомнила уже на следующий день. Попробовала наркотики, пристрастилась к алкоголю. Но быстро надоело. Я не получала того, что получали те, кто меня окружали. Кто-то скажет: «Жила на полную катушку», но это вовсе не так.
Потом я решила, что найду покой в искусстве. Поступила в художественное училище, мечтая стать великим художником, способным выразить всю боль и красоту этого мира. Но и там меня ждало очередное разочарование. Техника, композиция, перспектива — всё это казалось мне клеткой, сковывающей мою фантазию. Я хотела творить, а не копировать. Хотела чувствовать, а не анализировать.
И вот теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что всю жизнь искала не талант, не гениальность, не признание. Я искала… чувства, которые мне с моей болезнью недоступны. Когда мой возраст достиг тридцати пяти лет, я наконец узнала, что со мной не так. В моём городе было не так много хороших специалистов — можно сказать, их не было вообще, пока я не узнала о докторе Рейчел Смайерс, которая сравнительно недавно переехала в нашу маленькую «деревню». Именно она поставила мой диагноз — социопатия.
Сначала я отнеслась к этому с недоверием. «Социопатия?» — это же про маньяков и убийц из кино! Но доктор Смайерс терпеливо объяснила, что спектр проявлений этого расстройства гораздо шире. Что моя неспособность к эмпатии, моя потребность в постоянном бунте, моя жажда знаний, которые нельзя просто выучить, — всё это звенья одной цепи.
Она рассказала, что социопатия — это не приговор, а скорее особенность. Что можно научиться жить с этим, компенсировать недостающие чувства разумом и логикой. Что можно построить жизнь, не причиняя вреда другим, и даже, возможно, принести пользу.
Чем больше я её слушала, тем сильнее вскипало всё моё естество. «Особенность»? «Компенсировать разумом»? Это звучало как очередная попытка загнать меня в рамки, заставить играть по чужим правилам. Я всегда чувствовала себя чужой, не вписывающейся в этот мир, где люди, казалось, так легко понимали друг друга, сопереживали, любили. А я? Я видела мир как набор механизмов, как сложную головоломку, которую нужно разгадать. Эмоции других были для меня лишь загадочными сигналами, которые я пыталась расшифровать, но никогда не могла по-настоящему почувствовать.
Доктор Смайерс говорила о контроле, о стратегиях, о том, как научиться имитировать нормальное поведение. Но разве это жизнь? Жить, постоянно притворяясь, надевая маску, чтобы не пугать окружающих своей «инаковостью»? Моя жизнь всегда была борьбой, поиском чего-то настоящего, чего-то, что я могла бы ощутить всем своим существом. И вот теперь мне предлагали смириться, принять свою «особенность» и научиться жить в её тени.
Я вышла из кабинета доктора, чувствуя, как внутри меня бурлит смесь гнева и отчаяния. Мир вокруг казался прежним, но теперь я видела его сквозь призму своего диагноза. Люди, спешащие по своим делам, смеющиеся, грустные, влюблённые — все они казались мне существами из другого измерения, обладающими тем, чего мне так отчаянно не хватало.
Но где-то глубоко внутри, под слоем цинизма и разочарования, тлела искра. Искра той самой неуёмной жажды познания, которая вела меня всю жизнь. Если я социопатка, то откуда у меня это стремление? Почему я так хочу чувствовать?
Естественно, я ничего не сообщила своему мужу, с которым мы в бесцветном браке уже как десять лет. Он бы не понял. Он вообще мало что понимал, кроме расписания спортивных трансляций и того, что на ужин. Рассказать ему о своём диагнозе — это всё равно что пытаться объяснить теорию струн золотой рыбке. Бесполезно и, пожалуй, жестоко. А может, и вовсе никак бы не отреагировал. Я знаю, что в нашем браке не пахнет верностью. Его частые командировки, задержки на работе и прочие нелепые отговорки сводились к тому, что у него есть любовница. И что я чувствую по этому поводу? Ни-че-го. Может быть, лишь лёгкое отторжение от мысли, что его держит рядом со мной только мой счёт в банке. Наверно, логично спросить, зачем тогда он мне нужен. Всё просто — секс. В этом он очень даже неплох. А искать другого мужчину я не хотела.
Я не искала любви, не искала страсти, не искала даже банального понимания. Это слишком высокий уровень для такой как я.
Мой муж — этот ходячий набор стандартных привычек — оказался для меня лишь ещё одним элементом декорации в жизни. Он был предсказуем, как восход солнца, и так же мало интересен. Его измены, его ложь — все это проходило мимо меня, как шум дождя за окном.
Я не испытывала боли, не испытывала ревности, не испытывала даже злости. Только пустоту — пустоту, которая, казалось, была моим вечным спутником.
Но эта пустота не была абсолютной. В ней, как в темной комнате, мерцали отблески чего-то другого. Чего-то, что заставляло меня анализировать, наблюдать, хотеть и пытаться понять. Почему я так легко читаю людей, как открытую книгу, но не могу почувствовать их эмоций? Почему я могу просчитать их действия наперёд, но не могу разделить их радость или горе?
Коридоры мемориального госпиталя Сэмюэля Симмондса, расположенного в городе Уткиагвик, резко оживились, когда в них ворвался молодой мужчина, держащий на своих руках беременную девушку. Напряжение висело в воздухе, когда он кричал о помощи и его голос эхом отдавался от выложенных линолеумом стен. Медсестры и врачи отреагировали мгновенно, окружив пару и оперативно перекладывая девушку на каталку, чтобы доставить её в родильное отделение. Быстрая оценка показала, что у неё преждевременные роды, и времени на раздумья практически не оставалось. Узкий спектр доступного в Уткиагвике медицинского оборудования и персонала заставил команду мобилизовать все ресурсы, чтобы обеспечить матери и ребенку наилучший исход.
Пока врачи боролись за стабилизацию состояния девушки, мужчина, представившийся Джорджем, нервно метался по коридору. Он объяснил, что они живут в удаленной деревне в тундре и до Уткиагвика добирались на снегоходе, когда у его жены, Анны, начались схватки. Суровая реальность арктической жизни, где расстояние и условия окружающей среды часто становятся непреодолимым препятствием для своевременной медицинской помощи, легла тяжелым бременем на плечи Джорджа.
Внутри родильного отделения царила атмосфера напряжения и сосредоточенности. Врачи тщательно следили за жизненно важными показателями Анны, готовясь к кесареву сечению, если естественные роды окажутся невозможными. Каждая секунда была на счету, и квалифицированная бригада работала слаженно, чтобы обеспечить безопасность как матери, так и ребенка.
Через несколько мучительных часов Уткиагвик услышал душераздирающий крик женщины. Джордж ворвался в палату, видя свою супругу тянущую руки к младенцу, не подающему признаков жизни. Мужчина замер, сердце ухнуло в пятки. Врачи и медсестры, не теряя ни секунды, принялись реанимировать новорожденного. Маленькое тельце лежало безжизненно, но команда не сдавалась, проводя необходимые манипуляции с отчаянной решимостью. Время текло мучительно медленно, каждая секунда казалась вечностью. Реанимационные мероприятия продолжались, и напряжение в палате росло. Молчаливые молитвы звучали в головах присутствующих, каждый надеялся на чудо. Но его не произошло. Мать немедленно потребовала отдать ей её ребёнка.
Анна бережно прижала к себе безжизненное тельце младенца, её тело сотрясали рыдания. Джордж опустился рядом с ней на колени, обняв их обоих. Они просто молились, просили Бога не отбирать эту жизнь. Тишина в палате давила, нарушаемая лишь тихими всхлипами Анны и приглушенными голосами медицинского персонала. Врачи с сочувствием наблюдали за скорбящей парой, зная, что словами невозможно облегчить их боль. Они сделали все возможное, но в суровых условиях Арктики даже самые современные медицинские достижения порой оказываются бессильны. Но вдруг маленький комочек, прижимаемый к груди матери дёрнулся.
Анна замерла, ощутив слабое движение. Она присмотрелась внимательнее, и ее глаза расширились от удивления. Ребенок подал слабый признак жизни, едва заметный вздох вырвался из его крошечного тельца. Анна закричала от радости, привлекая внимание врачей и медсестер. Они мгновенно возобновили реанимационные мероприятия, на этот раз с новой надеждой.
Через несколько волнительных минут новорожденный издал слабый плач. Звук наполнил палату облегчением и радостью. Глаза Анны наполнились слезами, а на лице Джорджа засияла улыбка. Они стали свидетелями чуда, крошечный ребенок вернулся к жизни.
— Поздравляем вас, у вас девочка, — со слезами на глазах произнесла медсестра, до сих пор не веря в это чудо. — Как её зовут?
— Ханна… её зовут Ханна Хофер, — ответила Анна, не прекращая своих рыданий.
День спустя Ханна лежала в инкубаторе, маленькая, но упорная, отвоевавшая себе право на жизнь. Анна и Джордж неотрывно находились рядом, наблюдая за каждым её движением. Врачи объяснили, что ребенок пережил клиническую смерть из-за осложнений, вызванных преждевременными родами. То, что Ханна вернулась к жизни, они сочли не иначе как действительно чудом, подчеркивая силу духа, которую так часто можно встретить у жителей Арктики.
Новость о «чуде Уткиагвика» быстро распространилась по небольшому сообществу. Люди приходили в больницу, чтобы поддержать Анну и Джорджа, принося с собой еду, одежду и слова утешения. Ханна стала символом надежды и стойкости, напоминанием о том, что даже в самых суровых условиях жизнь может найти способ пробиться.
Выписываясь из больницы, Анна и Джордж понимали, что впереди их ждут непростые времена. Воспитание ребенка в отдаленной деревне потребует от них много сил и самоотдачи, но они были готовы ко всем трудностям. Они увезли Ханну домой на снегоходе, укутав её в теплые меха, чтобы защитить от пронизывающего арктического ветра.
Прошло несколько лет. Ханна росла крепкой, здоровой и очень умной девочкой. Она быстро научилась говорить, ходить, читать и писать. Ханна стала гордостью и радостью семьи. Она была похожа на милого ангела с чудесной улыбкой. Она росла окруженная любовью и заботой своих родителей и всей общины. Девочка с детства познала охоту и рыбалку, училась выживать в суровых условиях, но также увлекалась чтением и мечтала о большом мире за пределами их маленькой деревни. Время шло, и Ханна демонстрировала необычайную склонность к знаниям. Особенно ее интересовала психология человека, механизмы сознания и поведения. Она жадно поглощала книги, которые с любовью привозили ей родители. Желание постичь глубины человеческой души росло в ней с каждым днем.
Понимая стремление дочери к знаниям, Анна и Джордж, несмотря на собственные ограниченные возможности, решили поддержать ее мечту. Они откладывали деньги с каждого заработка, мечтая отправить Ханну учиться в университет. Их жертва и любовь стали для девочки стимулом к упорной учебе и самосовершенствованию.
В возрасте шестнадцати лет Ханна получила уникальную возможность, о которой мечтала — грант на обучение в престижном университете в Анкоридже. Несмотря на юный возраст, она с лёгкостью прошла вступительные экзамены и была тут же принята в ряды более старших студентов. Прощание с родным поселком было эмоциональным. Родители достали старый полароид, поместили его на полку и отошли к ожидающей их дочери. Снимок получился тёплым. Анна стояла слева, чуть склонившись к Ханне. Её каштановые волосы небрежно спадали на плечи, а взгляд, укатанный морщинками был полон гордости. Справа стоял уже седоволосый отец, крепкий и лишь с виду суровый, с едва заметной улыбкой в уголках губ. А Ханна в центре, с густыми каштановыми волосами, как у матери. С большими, глубокими голубыми глазами, как у отца. Её улыбка была широкой, словно она смеялась в моменте щелчка полароида. Маленький снимок запечатлел момент, который стал отправной точкой в новой главе её жизни.
Представьте себе, как ограничен мир человека, чей разум полон знаний и опыта, но заключен в теле, которое едва ли может координировать движения. Это существование, полное фрустрации, где каждый порыв к самовыражению разбивается о неспособность воплотить задуманное в действие. Словно оказаться в прозрачной клетке, где ты видишь и понимаешь все, но не можешь достучаться до мира снаружи.
А теперь представьте мой шок, всего мгновение назад чувствуешь, как ветер развивает седые волосы, сопровождая в пути к твоей неизбежной смерти. А потом резко темнота, и чьи-то бормотания, какие-то всхлипы и неустанные молитвы. Мне понадобилось около месяца, чтобы поверить, что я — младенец!
Жизнь, которая казалась завершенной, внезапно началась заново, но в форме, лишенной свободы. Мир сузился до размеров детской кроватки, а общение — до нечленораздельными звуками окружающих. Мои мысли, полные прожитых лет, сталкивались с невозможностью выразить их, с нелепыми попытками управлять непослушным младенческим телом.
Постепенно приходило понимание: моя прошлая жизнь — больше не актуальна. Я больше не Эстер Майклсон, теперь меня зовут Ханна Хофер. И до чего же иронично, в некоторых представлениях имя Ханна ассоциируется с мудростью, умом и чувственностью. Обладательницы этого имени считаются открытыми, творческими и обладающими способностью к эмпатии. Я хрюкала от смеха целый день на радость своим новым родителям, которые откровенно не понимали такого настроения у младенца.
Первые годы прошли в борьбе с собственным телом. Попытки говорить складывались в нечленораздельные звуки, попытки ползать заканчивались падениями. И лишь внутренний монолог оставался единственной отдушиной, способом не потерять связь с собой прежней. Я внимательно наблюдала за своими новыми родителями, стараясь понять их, научиться их языку, адаптироваться к новому миру вокруг.
Со временем, язык тела становился все более понятным, а первые слова — долгожданным прорывом. Я с жадностью познавала этот мир, воспринимая информацию с мудростью взрослого, но с должным любопытством обыкновенного ребенка. Я понимала, что моё прошлое — это лишь горький опыт, а будущее — это уникальная возможность. Также я понимала, что мне стоит научиться скрывать свою социопатию, чтобы ненароком не повторить прошлой ошибки.
Моё детство протекало под маской обычного ребенка, но внутри меня бушевали страсти и размышления, недоступные пониманию окружающих. Я училась быстро, схватывая знания на лету, и родители с гордостью отмечали мою сообразительность. Однако за внешней миловидностью и послушанием скрывался холодный расчет и отстраненность, унаследованные от Эстер Майклсон.
Я рано осознала силу манипуляции и лжи. Я умело пользовалась своим детским очарованием, чтобы добиваться желаемого, тщательно скрывая свои истинные мотивы. Родительская любовь и забота были для меня лишь инструментами, позволяющими достигать собственных целей. Я с удовольствием играла роль послушной дочери, но в глубине души презирала их наивность и доброту. Они были глупы. Страшно глупы.
Школьные годы стали для меня очередным настоящим испытанием. Мне приходилось постоянно контролировать себя, подавлять свои социопатические наклонности, чтобы не выдать себя. Проще говоря, засунуть свой язык глубоко в задницу. Я научилась имитировать эмоции, подстраиваться под общепринятые нормы поведения, но как и в прошлой жизни никогда не чувствовала себя частью этого мира. Друзья и одноклассники были для меня лишь пешками в моей сложной игре.
Постепенно я пришла к выводу, что единственный способ выжить в этом мире — это использовать его правила в своих интересах. Я решила стать успешной и влиятельной, чтобы иметь возможность контролировать свою жизнь самостоятельно. В моих глазах вспыхивал холодный огонь решимости, предвещавший наступление новой эпохи в истории Эстер Майклсон Ханны Хофер.
Чтобы научиться быть скрытым социопатом, я читала много медицинской литературы по психологии. Поэтому моё желание поступить в самый крупный университет в Аляске не стало неожиданностью для Анны и Джорджа. Я считала дни до переезда. И когда этот день настал ликовала, как злодей, захвативший, наконец, мир.
Долгожданный переезд в университет Фэрбенкса стал для меня символом освобождения.
Выпрыгнув из самолёта, я первым делом купила пачку сигарет и ментоловую жвачку. Университетский городок встретил меня морозным осенним воздухом и моим предвкушением новой жизни. Первым делом я зашла в регистратуру и сразу же записалась на факультет психологии — это идеальный трамплин для достижения любых целей. Изучение человеческого поведения, мотивов, скрытых желаний — все это открывало новые горизонты для манипуляции и контроля. Университетская среда предоставила идеальное поле для моих экспериментов.
Следом я сняла небольшую, но уютную комнату в общежитии, быстро обустроив её так, чтобы чувствовать себя в уединении. К сожалению, все комнаты подразумевали собой двух, а то и четырехместное проживание. Но мне повезло — у меня была всего одна соседка, с которой совсем скоро мне предстояло познакомиться.
Вечером, уставшая, но довольная проделанной работой, я услышала робкий стук в дверь. Открыв, увидела девушку необычной красоты. Кожа фарфоровая, словно маска, скрывающая пульсирующую пустоту. Лицо — идеально симметричное без какого-либо изъяна. Глаза необычайно притягательные — золотистые.
— Прости, не разбудила? — когда она заговорила, я проморгалась и отошла с её пути.
Голос ее был мягким и мелодичным, словно журчание ручья, но даже этот ангельский звук не смог обмануть мою прокачанную интуицию. Я учуяла в ней что-то… родственное что ли.
— Ничего страшного, располагайся. Я Ханна, — произнесла я, растягивая губы в самой искренней из своих фальшивых улыбок.
— Белла, — пролепетала она, пряча взгляд.
— Очень приятно, Белла, — ответила я, осматривая свою новую соседку.
Она казалась хрупкой и робкой, но что-то в ней было не то. «Интересно», — подумала я, — «какие секреты ты хранишь, Белла?». Внутренний голос вопил о том, что это родственная душа. Кто-то свой, кто-то, с кем можно перестать скрывать свою истинную сущность. Но я понимала, что доверять нельзя никому.
В новой жизни я дала себе клятву: никаких таблеток, никаких лекарств, принятых по собственной воле. Но вот уже третий день я вынуждена глотать снотворное, украденное из сумочки некой Миранды Смит, явно страдающей от хронической бессонницы. И всё это ради того, чтобы избежать встречи с Беллой Каллен в нашей комнате. Да, я узнала, что её фамилия теперь не Свон, а Каллен. Я засыпала к девяти вечера и просыпалась ровно за полчаса до начала лекций. Идеальная спящая красавица, мать её!
Я никак не могла смириться с мыслью о сосуществовании с вампирами в одном университете. Что они вообще здесь забыли? Сначала школа, теперь университет? Что дальше, будем работать вместе? Тогда мне точно пора менять профессию и учиться вскрывать трупы. «Ну, в их случае, наверное, лучше выбрать ветеринара… О чем я вообще думаю!» — одернув себя, я случайно зацепила локон волос, который повис на замке моей сумки. Неприятно. Поправив ремешок, продолжила неспешный путь до корпуса «D».
Одаренные вампиры семейства Калленов. Что я помнила из книги: их приемный отец — доктор, прекрасно справляющийся со своей жаждой крови. Приемная мать… о ней я ничего не помнила, пропускаем. Был туповатый здоровяк, самый сильный. Его пара — стервозная красотка с очень скверным характером. Об этих двоих я ещё ни разу не слышала в стенах университета. Эдвард Каллен, главный герой, вампир, умеющий читать мысли и быстро бегать. Убежать от него я точно не смогу, но попробовать скрыть свои мысли… Стоит попробовать. С диагнозом социопатии я прожила шестнадцать лет, не выдав себя, значит, и мысли спрятать сумею. Ясновидящая, имени ее я так и не вспомнила. Здесь все просто: намеренно к ним подходить я не собиралась, кричать на каждом углу об их вампиризме тоже, поэтому опасность должна была миновать. А вот и вишенка на торте — эмпат. Тут мой блестящий ум подводил. Как притвориться «нормальной», если ты «ненормальная?».
Вот где кроется настоящая проблема. Если Эдвард мог заглянуть в мою голову, я могла бы попытаться просто не думать о них, к примеру. Но чувствовать мои эмоции? Эмоции, которые я сама едва осознаю? Это было бы как пытаться спрятать солнце за ладошкой. Любой провокационный вопрос с его стороны, и моё тело выдаст ему шифр иероглифами, а может и саму правду.
Сотни прочитанных мной книг учили имитировать эмоции, создавать видимость нормальности. И я как-то особо не напрягалась с этим, ни в прошлой жизни, ни в текущей до встречи с ними. А сейчас мне предстояло предстать пред гуру эмоционального фонтана. Реальность оказалась куда более сюрреалистичной, чем любая книга.
Завернув за угол здания, я скрылась в тени большого дерева и достала сигарету. Зажигалка щелкнула, и первая затяжка обожгла легкие. Никотин немного успокаивал нервы, но мысли все равно роились, как пчёлы. «Эмпат… Вот ведь угораздило!» — от моего пинка носком туфель пострадал ни в чём не повинный осенний листочек. «Интересно, он чувствует эмоции постоянно, как радио, которое играет без перерыва, или у него есть какая-то кнопка «выкл»? Если так, надо бы ему подкинуть инструкцию.»
Я выпустила клуб дыма вверх и посмотрела на часы. До лекции оставалось минут пятнадцать. «Стоит ли вообще идти? Может, прикинуться больной? Тогда уж сразу на пять лет, чего мелочиться.» — нет, это не выход.
Потушив окурок о подошву туфли, я направилась к аудитории. В голове промелькнула мысль: «Главное — не смотреть им в глаза». Звучит как инструкция по выживанию в зомби-апокалипсисе, но, кажется, это мой единственный шанс.
Войдя в аудиторию, я сразу почувствовала на себе несколько взглядов. Каллены. Успела заметить Беллу и Эдварда, на других приличного времени не хватило. Стараясь не привлекать внимания, я заняла место в последнем ряду в противоположной от них стороне, то есть справа. До начала оставалось ещё пять минут, и я старалась сосредоточиться на чем угодно, только не на их присутствии.
Я достала из сумки блокнот и ручку, приготовившись конспектировать лекцию. Главное — делать вид, что ничего не происходит. Ведь, в конце концов, это всего лишь обычный университетский день. Ну, почти обычный, в моей почти обычной жизни.
— Привет, — голос, как трель колокольчиков на ветру.
Я медленно поворачиваю голову влево и вижу рядом с собой маленькую, хрупкую куколку с этими огромными, невинными глазами. Удивительно, как такая внешность может скрывать вековую сущность. Ее приторная «милота» — отличная маскировка, чтобы окружающие не разглядели, насколько она на самом деле неестественная.
— Привет, — отзеркалила я и отвернулась.
Она не уходила. Я чувствовала ее взгляд на себе, изучающий, то есть, любопытный. Но я очень старательно вела себя непринужденно, как обычная студентка.
— Я Элис, — прощебетала она. «Точно, Элис!», — всплыло в моей памяти забытое имя. Сдерживать мысли труднее, чем кажется.
— Ханна, — дежурная улыбка и снова отворачиваюсь.
— Очень приятно, Ханна. Ты приезжая? — она норовилась заглянуть в моё лицо во чтобы то ни стало.
— Да, я с Уткиагвика, — ответила на автомате, попутно достав не тот учебник.
— Интересно, — протянула Элис, продолжая сверлить меня взглядом. — Значит совсем города не знаешь? Можем прогуляться после пар.
— Я по мальчикам, если что, — с самым невозмутимым видом ответила, достав на этот раз нужный учебник.
Элис на секунду замерла, заторможенно захлопав длинными ресницами. В ее глазах мелькнуло что-то похожее на удивление, возможно, даже легкое замешательство. «Надо же, так просто смутилась?»
— Я не это имела в виду, — интонация её голоса изменилась.
Элис явно потеряла нить разговора, словно я внезапно переключила канал на телевизоре. За этим было даже забавно наблюдать. К счастью, в аудиторию поспешно вошёл профессор Брамс. Элис, кажется, немного обиженная, повернулась к нему, а я смогла наконец выдохнуть. Лекция началась, и я старалась изо всех сил вникнуть в слова профессора, хотя мысли мои то и дело собственно ручно обрывались, когда те заходили не туда.
Утром я проснулась не от будильника, а от упрямого осеннего луча солнца, режущего мои бедные глаза. И несмотря на то, что я походила на злобное пугало, я восприняла такую погоду со снисхождением ко мне кем-то там свыше. Принимая сидячее положение и всё ещё щурясь заспанными глазами, я припомнила, что мои дорогие Каллены избегают прямых солнечных лучей. Их бриллиантовая кожа, если верить книжке, превращается в диско шар. Будем верить и надеяться, что сегодня мне не придётся отбиваться от их попыток со мной заговорить. Встала я с кровати медленно, потягиваясь, как старая кошка. Из прошлой моей жизни мне не хватало не так уж и много вещей. Но это кофемашина… О, Боги, она была великолепна…
На моём телефоне висел один пропущенный звонок от Анны. Я и забыла, когда последний раз им звонила. Надо бы исправлять ситуацию, а то испорчу образ «любимой» дочери. Я набрала её номер, и после пары гудков услышала её бодрый голос. Пришлось изображать сонную принцессу, чтобы не вызвать подозрений. Разговор был коротким и бессмысленным. Как погода? Как здоровье? Не нужна ли помощь? Стандартный набор вопросов и ответов, после которых остаётся ощущение, будто отбыла повинность. Закончив разговор на ноте «мне пора на пары», я положила трубку после безвкусных слов «я тоже тебя люблю». Надо признать, роль идеальной дочери я исполняю лучше всех в кинематографе.
Наспех одевшись, замазав синяки под глазами тоналкой, я была готова к учебному дню. Вот как почти месяц прошёл моей студенческой жизни. Ни одного прогула, ни одного замечания, ни единой плохой отметки. Мои родители из прошлой жизни наверняка бы вызвали экзорциста.
Перед выходом я бросила взгляд на кровать Беллы — идеально заправлена. «И какой был смысл заселяться в общежитие?»
В коридорах все гудели о предстоящей вечеринке. Начинает срабатывать эффект ментализма, используемый опытными фокусниками для успешного внушения. Пересекая дорогу к кампусу, меня окликнул какой-то симпатичный парень и спросил буду ли я сегодня у Бена. С минуту, наверно, хлопала ресницами, пытаясь понять кто это такой вообще.
— Возможно, не знаю, — ответ истинной девочки.
Ни одного Каллена на парах не было. «Божественно», — закатывая глаза к потолку, протянула про себя, попутно раскрывая свою тетрадь. Лекции тянулись мучительно долго, как жевательная резинка, прилипшая к подошве. Стараясь не уснуть, я делала вид, что внимательно записываю каждое слово лектора, хотя мысли мои витали где-то далеко, в уютной кофейне с мягким диваном и ароматным латте. В той жизни у меня был целый обряд: утренняя пробежка, контрастный душ, лучший латте в кафе «Жасмин» напротив моего офиса. «Так ощущается ностальгия?» — я поставила на руке крестик, чтобы не забыть записать эти наблюдения в свой дневник.
В промежутке перед последней лекцией ко мне подлетели мои курочки, уточняя буду ли я у Бена. Я смотрела то на одну, то на вторую страсть, как желая понять, чего они ко мне так привязались.
— Вы не отстаньте от меня? — ответ уже был на их лицах.
— Ханна, тебя ждут на этой вечеринке, — выпятив свои густо накрашенные глаза, пролепетала Кора.
— Я что, кинодива премьеры по-вашему? — открывая пакет апельсинового сока, я невольно вспомнила тех подруг, которых оставила, сиганув с крыши психушки.
Жослин и Сара, две точно, как и эти — разные. Одна меркантильная сука, гоняющаяся за богатенькими, пузатыми женатиками, вторая более приземлённая, но с гнильцой похлеще, чем у первой. Я знала их двойное дно всегда, но принимала или, если по социопатски выражаться — позволяла быть в моей дерьмовой жизни. «Получается, и этим что ли позволяю?»
— А ты на себя в зеркало давно смотрела, подруга? — одарив меня странным взглядом, сказала Микки.
В контексте звучит так — ты красавица, а внешняя невербалика выдаёт женскую ревность. Я просто отмахнулась. Всегда так поступала, когда начиналась путаница.
Последняя лекция пронеслась быстрее, чем я ожидала. Закинув сумку на плечо, я поплелась в общежитие, попутно перебирая в голове всю одежду, которую имела, а её было не густо. В комнате не было никаких признаков появления здесь Свон. Начинаю думать, что это лишь моя территория и пора захватить её сторону в свои полноправные владения. Размышления о вечеринке Бена не давали покоя. С одной стороны, чего я там не видела? Всё как и всегда: пьяные и озабоченные студенты, может быть, ещё и травка. Не хотелось на это тратить вечер и показывать наигранное веселье. А с другой стороны, не хотелось заработать себе репутацию отшельницы.
В итоге, победило «в шестнадцать без денег тебе больше нечего делать». Перерыв (хотя это очень громко сказано) весь свой гардероб, остановилась на коричневом платье до колен. Минимум макияжа, распущенные волосы — вполне сойдет для «скромной студентки». Покрутившись у небольшого зеркала, я полностью признала — быть снова в шестнадцатилетнем теле восхитительно. «И всё-таки, это была ревность», — подытожила я, потянувшись по старой привычке к духам Chanel №5, которых в этой жизни и в помине не было и скорее всего никогда не будет. Парка плохо сочеталась с платьем и сапожками, но в виду отсутствия альтернатив, натянула то, что было и выпорхнула из комнаты общежития, как бабочка.
Думать над транспортом не пришлось. У ворот университета толпились студенты, которые тоже туда собирались. Заприметив среди них Микки, я подошла к ней, цепляясь на хвост. Ехали мы недолго. Меня не удивило, что нас везут парни, на два курса старше нас самих, а меня и на четыре года старше по текущему возрасту, мне шестнадцать, а им лет так по двадцать точно. Я стала сомневаться, что Бен — это тот самый симпатичный парень, о котором я изначально подумала.
Через сорок минут мы подъехали к немаленькому домику. Родители этого Бена богатенькие и, сейчас даже не подозревают, что происходит в их доме. Всё как я помню: полумрак, паршивая громкая музыка, запах пива и пота. Скинув верхнюю одежду, я стала протискиваться сквозь толпу, попутно оглядываясь в поисках знакомых лиц, но вокруг мелькали лишь незнакомые физиономии, уже изрядно подогретые алкоголем. Микки куда-то испарилась, стоило нам только войти. Впрочем, я не чувствовала себя одиноко, скорее, ощущала себя наблюдателем в чужом спектакле. Схватив стакан с каким-то фруктовым пуншем, я прислонилась к стене, отстраненно наблюдая за происходящим вокруг. Пары целовались в темных углах, кто-то яростно спорил о чем-то, другие танцевали, словно в трансе, а кто-то гонял в литрбол. Классика студенческих вечеринок.
Стоило мне открыть глаза, как я почувствовала себя увядающим растением, биологической разлагающейся массой. В своей жизни Эстер Майклсон не знала, что такое похмелье. Удивительная способность осталась там, в другом мире. Сейчас же я, Ханна Хофер, выпившая два стакана пунша и половину бутылки виски, умирала так, словно вчера опустошила пол-бара.
Каждый мускул в теле протестовал против моего существования, как будто вчера я бегала на перегонки с ветром. Голова гудела, как механический завод, а во рту разворачивались раскопки древнего кладбища. Ещё и этот назойливый луч солнца, предательски прокравшийся сквозь щель в шторах, норовил выжечь мне сетчатку. «Проклятье! Зачем вообще существует утро?» — подумалось мне, когда я пыталась нащупать свой телефон на тумбочке.
С трудом перевернувшись на другой бок, я попыталась откопать в памяти вчерашние события. Обрывки фраз, чьи-то смеющиеся лица, отвратная громкая музыка… Шон, его мерзкое дыхание и слюна на моей коже, синяя лампа, полет со второго этажа и… Черт возьми, Джаспер Каллен, то есть Хейл. Сощуренными глазами, наверняка походившими на два опухших шарика, я осматривала свою комнатушку.
Мои глаза скользнули по плакату с группой «Muse», приклеенному криво к стене, напоминая о том, что я тут далеко не первая студентка. Затем взгляд упал на гору одежды, сваленную в углу и ожидающую своего часа стирки. Кажется, среди этого хаоса пряталась моя вчерашняя одежда. «Одежда!» — я смотрю на себя: все вчерашнее до сих пор на мне. Взгляд падает на тумбочку: стакан воды и таблетка. «Я постаралась? Хейл? Белла?» Напрочь не помню, как оказалась в этой комнате! Как бы сильно я ни напивалась в прошлой жизни, таким фокусом, как утрата памяти, я никогда не страдала.
Тяжело вздохнув, я кое-как села на кровати, чувствуя, как каждый позвонок протестующе хрустит. Ребра болели основательно. Я пощупала бока и зашипела, припомнив, как Хейл поймал меня, когда я прыгала со второго этажа. «Вот же идиотка», — залпом осушив стакан воды и проигнорировав неопознанную таблетку, я встала с кровати и подошла к зеркалу.
Опухшее лицо, растрепанные волосы, красные глаза. Помятое платье, колготки все в стрелках. Я выглядела дешево.
Схватив принадлежности для душа, сменное бельё и халат, я поплелась в душевую комнату. Было семь часов утра, поэтому коридоры ещё пусты и не давят визжащими женскими голосами.
Горячие струи воды обжигали кожу, стараясь смыть не только вчерашнюю грязь, но и воспоминания. На ребрах проступали синяки, очень напоминающие собой пятерню человеческой руки. «Вот это силушка, однако. А ведь и ребра мог сломать запросто», — подумала я, когда осматривала свое тело.
Я стояла под душем, пока пальцы на ногах не сморщились, как у старой черепахи. Шампунь с запахом мяты на мгновение принёс успокоение и неожиданно бодрость, но в голове все еще настойчиво пульсировал вопрос: что, чёрт возьми, произошло вчера?
Потирая голову полотенцем, я зашла в комнату и не сразу заметила Беллу, сидящую на кровати, словно замершее привидение.
— Матерь Божья, так и инфаркт словить недолго, — произнесла я, ощутив давление в грудной клетке.
— Прости, не хотела пугать, — произнесла она, осмотрев меня с ног до головы. — Как ты себя чувствуешь?
— Умеревшая и вновь воскресшая, — не сразу поняла я, что фраза-то с двойным смыслом для Беллы.
Я покосилась на окно. Утреннего солнца было не видать. «Они что, спят в подвале университета?» — промелькнуло в голове, пока я выуживала из стопки джинсы и чистую футболку. Белла следила за мной, как будто смотрела телевизор. Напрягало. Я как-то не была готова отбиваться от вампиров с самого утра от их назойливого желания поболтать.
— Куда-то собираешься? — уточнила она, наблюдая за моей техникой одевания носка в позе одноногого страуса.
— В библиотеку.
— Библиотека в университете закрыта, сегодня суббота.
— А я в другую, — натянув на себя свою фирменную лживую улыбку, ответила я.
— Может отдохнешь еще, выглядишь неважно, — она опять осмотрела меня. — И волосы не просохли. Там холодно.
Надо отметить, её замечание было кстати. Я стала искать свою единственную толстовку, но с удивлением уставилась на свою парку, висевшую на крючке. Совершенно точно, она была оставлена в доме у загадочного Бена. И я бы за ней не вернулась… Голова напомнила о себе болью, когда я попыталась воскресить в памяти последние события вчерашнего вечера.
— Не умру, — снимая парку с крючка, бросила я.
Накинув куртку, я ощутила приятный запах леса. Так пахло от пиджака Джаспера, разве что ноток крови не хватало. «Интересно, все вампиры так пахнут?» И тут же вспомнился размытый фрагмент в памяти: я сжимаю белую рубашку на мужской груди. Моё дыхание прервалось, и я встала как вкопанная у двери с одним кроссовком в руке. «Твою мать, Ханна, что ты натворила?»
— У тебя есть номер Хейла? — спросила я у Беллы, которая не прекращала своих гляделок.
— Да, скажи свой номер, я скину в СМС, — она потянулась за своим сотовым, и я, секунду поразмыслив, продиктовала нужные цифры. — Скинула.
— Благодарю, — прозвучало сухо, поэтому я улыбнулась, быстро шмыгнув за дверь.
Выскочив в коридор, я понеслась вихрем по коридору прямиком на улицу, на отрезвляющий воздух. «Может, я все еще пьяна?» — думала я, нащупав телефон в кармане.
Номер Джаспера. У меня есть номер Джаспера! Что я, черт возьми, собираюсь ему сказать? «Привет, это Ханна, я помню, как лапала твою рубашку, когда была пьяна в стельку?» Великолепно. С другой стороны, может, стоит просто притвориться, что ничего не было? «А если я что-то ляпнула? А-ля, я знаю, что вы вампиры. И что вы вымышленные персонажи из книги. А я, Ханна, путешественница по вселенным, эдакий Доктор Стрендж, только в юбке?!»
К сожалению, социопаты подвержены обычным человеческим недугам, в том числе самой обыкновенной простуде. Ещё вечером того же дня я ощутила все предпосылки скорого постельного режима. В воскресенье с ещё большим трудом, чем обычно, подняла своё тело с кровати, полностью проигнорировав Беллу в комнате. В коматозном состоянии дошла до кухни, где максимум, который смогла осилить, — стало приготовление чая. Мне с лихвой аукнулось моё утреннее путешествие до кафе «Чаффи» с мокрой головой.
Как и ожидалось, Джаспер передал мою крохотную историю, полную обмана, всем членам своей семьи. И если раньше я была уверена, что после этого от меня отстанут, то потерпела полное фиаско. Нет, больше не было тупых предложений прогуляться или сходить в кино. Вместо этого, где бы я ни находилась, кто-то из верной четвёрки Калленов был тут как тут. К слову, Вампира IV среди них не наблюдалось. Он не показывался после нашей искромётной беседы в кафе. Мне оставалось гадать о причинах. «Может, всё-таки совесть?» — подумалось мне, и тут же забылось.
В понедельник, где-то на третьей лекции, перед моими глазами появились мошки. Температура моего тела била все мои предыдущие высокие отметки. Когда я вышла в фойе, стены, казалось, начали двигаться в головокружительной карусели. Тут моя бдительность окончательно ослабла. Я прислонилась к каменной колонне, желая лишь одного — материализоваться в свою комнату и упасть на постель.
— Ханна, тебе плохо? — голос, который обычно гладкий, как шелк дорогого платья своей хозяйки, приобрел странноватый оттенок.
Рядом со мной, как чёрт из табакерки, появилась Элис Каллен. Перфекционистка до мозга костей. Темные волосы, идеальный макияж, улыбка, выверенная до миллиметра. И вот этот фальшивый, приторный тон заботы, которым она пыталась окутать меня, как липкой паутиной. А рядом с ней рыцарь пока без сияющих доспехов — Вампир IV — Джаспер. Оба смотрят на меня так, словно я побитый щенок в своей предсмертной конвульсии.
— Оставьте меня в покое, — прозвучало не как просьба, а как требование.
Я оттолкнулась от колонны и пошла на автопилоте вперёд. Но, сделав около десяти шагов, поняла, что сил совсем не осталось. Голова, как барабан в стиральной машинке, закружилась с немыслимой скоростью. Я потеряла равновесие и повалилась на что-то твёрдое. Хотелось бы сказать на пол, но нет… На Джаспера. Вцепилась в его накрахмаленную рубашку, точно как в смутном видении о той ночи.
— У неё жар, — констатировал он, как безэмоциональный учёный, ведущий свои наблюдения. — В кампус или в больницу?
Он спрашивал у Элис о дальнейшем маршруте, словно у шара предсказаний. Она несколько мгновений молчала, а потом велела идти в кампус. У меня вошло в дурную привычку оказываться у него на руках. Поднял, как пушинку, разумеется. Но возразить что-либо не было сил.
Как только мы оказались на улице, и свежий воздух немного остудил моё тело, я подняла голову с его плеча и потребовала остановиться. Он снова щурится, сканируя моё лицо.
— Ханна, мы хотим помочь. Ты еле на ногах держишься, — на помощь ему подоспела Элис, которая затесалась где-то у него под ногами.
— Поставь меня на землю, — игнорируя Крошку, я поймала этот золотистый взгляд, напоминающий мне гепарда.
Он остановился и медленно опустил меня. Твердая земля под ногами отозвалась враждебно. Голова продолжала кружиться, и я едва не упала, ухватившись за его предплечье. Хейл нахмурился, но не стал удерживать. Мой автопилот забарахлил, но всё-таки настроился. Развернулась и пошла к кампусу, не вникая в брошенные мне в спину слова Крошки Элис.
Не помню, как оказалась у дверей своей комнаты. Помню лишь, как вошла, застукав Беллу и Эдварда, сидящих на её кровати.
— Парням не место в женском крыле, — не потрудившись снять парку, я прямо в ней упала на свою кровать.
Белла что-то пролепетала, но Эдвард ее перебил, обращаясь прямо ко мне:
— Тебе нужна помощь. У тебя жар, Ханна, — томный, хриплый шепот, обычно предназначенный для обольщения, сейчас звучал почти панически.
Но меня это не трогало. Просто хотела одного — чтобы все исчезли. Мой мозг плавился — это ощущалось физически. И плюс ко всему, приходилось контролировать свои мысли. Как и все мои безумные идеи, эта посетила мою голову внезапно. Я стала думать о сексе. О жарком, страстном и диком сексе с байкером. Почему именно с ним? Они брутальны, ненасытны и грубы. Будут таранить тебя, пока не завизжишь им на ухо, претерпевая, наверное, свой самый яркий оргазм в жизни.
— Кхм, я выйду… Принесу лекарства, — предсказуемо оповестил Каллен.
Я отвернулась к стенке, продолжая тешить себя горячими картинами. В памяти всплыл какой-то бар из моей прошлой жизни. Смутно помню неоновые вывески, липкий пол и прокуренный воздух. Байкер с татуировками, оплетающими его мускулистые руки, с похабной ухмылкой подносит к моим губам стакан виски. Обжигающая жидкость проливается вниз, оставляя за собой след огня. Его пальцы грубо сжимали мой подбородок, заставляя смотреть в его светло-голубые глаза. В них легко читалось лишь одно желание — желание как можно скорее меня трахнуть. Сколько мне тогда было? Восемнадцать? Двадцать? Неважно. Мы оказались в какой-то подсобке. Я сидела на бочке, накрытой его косухой, и принимала его член с удовольствием. Цеплялась за светлые волосы, когда он умело щекотал мою шею холодными губами и влажным языком. Не церемонясь, грубо оттягивал меня, тянув за волосы вниз. Удовольствие, которое граничит с болью — самое то для социопатки вроде меня. Очень горячо и грязно. Из полуопущенных ресниц замечаю дерзкую ухмылку своего байкера, опасную и соблазнительную. Ногами крепче вжимаюсь в его таранящие меня бёдра, достигая головокружительного оргазма. Вскрикиваю, цепляясь ногтями за белую рубашку. А когда приходит осознание, что эта вещь никак не вяжется с воспоминанием того самого байкера, отстраняюсь и встречаюсь со взглядом обжигающего янтаря в глазах Джаспера Хейла.
Из их дома я вышла непринужденно, легко и, несомненно, довольная собой. Каллены еще не скоро придут в себя после этой встречи. Я настоящий злодей, вызвавший дикий резонанс в их устоявшемся шаблоне. А чего они, собственно, ожидали? Очередную робкую Беллу Свон, которая сама для себя на ежедневной основе являлась угрозой? «Получите и распишитесь. Белла 2.0, шестьдесят семь лет, социопатка. Приятно познакомиться». Никто не говорил, что будет легко.
Закат багряным полотном заволакивал небо, подгоняя меня. Бросив последний взгляд на сумрачный силуэт дома Калленов, я торопливо нырнула в спасительный мрак машины.
«И почему только раньше не сказала им, что знаю их секрет? Столько бы нервов было сохранено, честное слово», — но ответ я знала: было интересно. Я завела машину, настроила телефон и включила фары. И как в самом добротном ужастике прямо перед капотом возник мой белокурый монстр.
— Да чтоб тебя, — чертыхнулась я, запутавшись в ремне безопасности.
Джаспер обогнул машину и постучал в окно с моей стороны. Посмотрев на него снизу вверх и оценивая его преимущество в позиции, опускать стекло не захотелось. Тогда он склонил голову и прищурился, включив свой эмпатический тумблер. Сдалась, щелкнув кнопку стеклоподъемника. Окно медленно и с невероятно противным скрипом опускалось вниз. «Эта сцена заслуживает быть в комедии».
— Хейл, у тебя дефект вампирского слуха? — начала атаку первой. — Что конкретно ты не понял в том, что я сказала менее десяти минут назад?
— Двигайся, — бесцеремонно открыв мою дверцу машины, бросил он.
— Какого черта?
Он не успел ответить, я догадалась сама, когда внезапно стало немного темнее. Перевела взгляд вперед, убедившись — перегорела левая фара.
— И что там такого увидела Элис? — всё еще смотря на нос машины, спросила я.
— Ты врезалась бы в дерево, — сказано сухо, но освежающе.
— Я буду аккуратней, — наощупь попыталась ухватиться за дверь, но Джаспер раскрыл её еще шире.
— Не вынуждай меня, Ханна. Двигайся.
Несмотря на досадную поломку, я старалась сохранять покерфейс. Уступать ему в этом театре абсурда не хотелось. Мы снова запустили модель зрительного сражения. Злой взгляд Джаспера Хейла, направленный на меня, — это не просто вспышка гнева, а тщательно выверенная пытка, особенно когда пытаешься противостоять ей, сидя снизу. Осознанно капитулирую, начиная миграцию на соседнее пассажирское сиденье.
— Пристегнись, — сказал он, когда уселся на моё место.
— А разве ты сел за руль не для того, чтобы подарить мне комфортную поездку? — за ремнем безопасности я так или иначе потянулась.
— Боюсь, могу намеренно дернуться в дороге в сторону ближайшего дерева, — включив заднюю передачу, сказал он, эффектно разворачивая автомобиль.
Я фыркнула, демонстративно закатив глаза. «Какой галантный кавалер», — подумала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала. На самом деле, перспектива врезаться в дерево с вампиром или без меня нисколько не прельщала.
Когда подъездная площадка Калленов осталась далеко позади и резких поворотов не намечалось, я спросила:
— Почему не дали мне попасть в аварию?
Джаспер быстро окинул меня взглядом, как будто забыл, что кто-то сидит рядом с ним.
— Ты, видимо, тоже плохо слушала. Мы не прибегаем к насилию, даже когда очень хочется.
Отвернувшись и смотря вперед, я поняла, что если бы ехала одна, то точно бы куда-нибудь вписалась. С одной фарой в лесу сложновато.
— Глупо, — наконец ответила я. — Учитывая вашу природу, рисковать из-за человека… нелогично. Это как если бы дикий койот помог зайцу, отпустив его потом с миром и благословением.
Джаспер усмехнулся моему сравнению, сохранив улыбку на лице.
— То есть, — полностью повернувшись ко мне, он продолжил: — предлагаешь убить тебя?
Оборачиваться обратно и следить за дорогой он, кажется, и не думал.
— Я рассуждаю, а не предлагаю, — отвернулась сама, чтобы в случае чего хотя бы сгруппироваться правильно.
— Почему ты не боишься?
Джаспер вернул взгляд на дорогу. Свет правой фары осветил дерево, которое выпирало на дорогу с левой стороны сильнее остальных. Я проводила его взглядом, предположив, что это оно самое. А ответ на его вопрос был прост: мой мозг сломан. Но так я, конечно, не сказала.
— Почему же, боюсь.
— Я эмпат, Ханна. Я могу отличить страх от пустоты или любопытства, которое в тебе чаще всего мелькает.
Я сделала вид, что обдумываю его слова, хотя на самом деле просто следила за дорогой. Он прав, я не боюсь. И дело вовсе не в бесстрашии или какой-то особенной храбрости. Просто мой мир функционирует по другим правилам, где угроза собственной жизни не вызывает панического ужаса. Скорее, это еще один фактор, который следует учитывать, как погоду или настроение окружающих. Мои эмоции разительно отличаются от обычных. Так говорят книжки.
— Может, я просто хорошо это скрываю? — пожала плечами я. — Или у тебя эмпатический тумблер барахлит. Всякое бывает, знаешь ли.
— Было бы славно, если б он барахлил. Но такого прежде никогда не случалось.
Забавный анекдот получился бы. В одной машине сидело двое: вампир-эмпат и социопатка…
— Какого это, ощущать других? — откинувшись на кресло и закинув ноги на торпеду, спросила я.
Джаспер нахмурился, словно мой вопрос был не просто странным, а оскорбительным. Он расслабил пальцы на руле и снова в него вцепился. Как будто прямо сейчас пытается управлять не только машиной, но и самим собой. И если учитывать, что с первой задачей он справляется с завидной идеальностью, то значит вторая поддается с трудом.