Последние деньки августа подарили Москве удивительное утро. Солнце, еще не набравшее полную силу, золотило крыши "хрущевок" и играло в каплях росы на картофельной ботве в огородах. Воздух, сохранивший ночную прохладу, пах влажной землей, опавшими листьями и обещанием чего-то нового. Из открытых форточек доносился хриплый голос Аллы Пугачевой — "Арлекино", смех детей, собирающихся в школу, и отдаленный гудок электрички.
В нашей трехкомнатной "хрущевке" на пятом этаже царил привычный утренний хаос. На кухне, заставленной банками с огурцами и вареньем, мама в ситцевом халате жарила на чугунной сковороде золотистые сырники. Пахло ванилью и топленым маслом. Отец, уже облаченный в свой лучший коричневый костюм, с важным видом разливал по граненым стаканам ароматный кофе "со слоном", купленный в соседнем гастрономе.
— Настенька, не зевай! — окликнула меня мама, смахивая со лба пот. — Иди завтракать, потом будем прическу делать. Десятый класс, почти выпускница!
Я слонялась по квартире в растерянности, поправляя на груди пионерский галстук. В гостиной, под ковром с оленями, скрипели половицы, а на серванте гордо красовалась хрустальная ваза — подарок родителей на мое шестнадцатилетие.
После завтрака начался настоящий ритуал. Мама помогала мне облачиться в новенькую школьную форму — коричневое шерстяное платье с черным фартуком, купленное в "Детском мире". Платье немного жало под мышками, но мама уверяла, что я в нем "как картинка". Потом она усадила меня перед трюмо с витыми ножками и принялась за мои непослушные каштановые кудри.
— Сиди ровно, — приговаривала она, смачивая расческу в стакане с водой. — В этом году тебе нужно проявить себя. Комсомол — это серьезно.
За окном пронеслась "скорая" с воем сирены, и я вздрогнула. Мама мягко, но настойчиво вернула мое лицо к зеркалу.
Когда мама наконец отпустила меня, вручив пышный букет астр, купленных у бабулек у метро, я с облегчением выскользнула из квартиры. На улице было по-осеннему свежо. Золотистые листья клена шуршали под ногами, а с детской площадки доносился визг малышей.
Остановка напоминала растревоженный улей. Здесь собрались все — от взволнованных первоклашек с огромными белыми бантами до солидных старшеклассников. Пахло одеколоном "Шипр" и свежеиспеченными булками из соседней столовой. Когда подошел синий автобус Икарус, началась неизбежная давка.
Меня втолкнули в салон, и я оказалась зажатой между пожилой женщиной с авоськой, полной банок с солеными огурцами, и высоким парнем в темном свитере. От него пахло каким-то незнакомым одеколоном и свежим табаком.
— Простите, — вежливо сказала я, пытаясь отодвинуться и не помять букет.
Парень обернулся. У него были насмешливые серые глаза и темные вьющиеся волосы. Во всей его позе читалась какая-то особая, непринужденная уверенность.
— Пустяки, — ухмыльнулся он, показывая ровные белые зубы. — В такой тесноте все друг другу немного родственники. Кстати, я Максим.
— Настя, — покраснела я, чувствуя, как его бедро плотно прижимается к моему через тонкую ткань платья.
Автобус со скрежетом дернулся с места, и он "для равновесия" обнял меня за талию. Его рука казалась удивительно твердой и горячей даже через ткань платья и фартука.
— Держись, — тихо сказал он, и его губы почти коснулись моего уха. — Этот водитель, кажется, сегодня не в форме.
— Я... я могу держаться за поручень, — вежливо попыталась я высвободиться, но его рука лишь крепче прижала меня.
— Не стоит, — его дыхание обжигало шею. — Здесь слишком опасно. Лучше держаться за меня.
Я чувствовала, как его пальцы начинали нежно водить по моей талии, описывая медленные круги. Это смущало и волновало одновременно. Сквозь ткань я чувствовала каждый его палец.
— Пожалуйста... не надо... — тихо протестовала я, но мое тело предательски реагировало на его прикосновения.
— Ты пахнешь цветами, — прошептал он, игнорируя мой протест. Его рука опустилась чуть ниже, мягко сжимая мое бедро. — И чем-то еще... таким нежным. Детским кремом "Аленка"?
— Максим, пожалуйста... — я попыталась отодвинуться, но автобус снова дернулся, прижимая меня к нему еще сильнее. Я чувствовала каждую складку его свитера.
— Просто расслабься, — его губы коснулись моей шеи в легком поцелуе. — Разве тебе не приятно? Ты вся напряглась, как струна.
Его рука скользнула по бедру, пальцы нежно надавили на внутреннюю сторону ноги. Я замерла, чувствуя, как по телу разливалось тепло. Мое сердце билось так громко, что, казалось, его слышно во всем автобусе.
— Мы... мы почти приехали, — с трудом выговорила я, пытаясь сохранить остатки самообладания. Мои ладони вспотели.
— Как жаль, — улыбнулся он, и его рука на прощание нежно сжала мое бедро. — Мне с тобой так... интересно. Ты как маленький испуганный кролик.
Когда автобус с пневматическим вздохом остановился, я наконец вырвалась из его объятий, дрожа от смеси смущения и странного возбуждения. Мои колени подкашивались.
— До встречи, Насть, — сказал он, поправляя свою куртку. В его голосе слышалось обещание продолжить.
Мы вышли на залитую солнцем улицу и вместе пошли к школьным воротам. Я пыталась сохранять дистанцию, но он постоянно сокращал ее, то касаясь моего локтя, то поправляя воображаемую соринку с моего плеча.
— Ты такая... соблазнительная, когда краснеешь, — прошептал он, когда мы подходили к кирпичному зданию школы. — Настоящая комсомолка-активистка.
На школьном дворе, где уже собрались ученики, я попыталась вежливо попрощаться, но он задержал мою руку в своей, его пальцы нежно переплелись с моими. Его ладонь была шершавой, но приятной.
— Удачи в новом классе, — сказала я, пытаясь высвободить руку.
— Спасибо, — улыбнулся он, на мгновение прижав мою ладонь к своей груди. Я чувствовала, как бьется его сердце. — Я обязательно найду тебя после линейки. Хочу продолжить наш... разговор.
Линейка началась с торжественного марша, доносящегося из старенького динамика. Я стояла в строю своего класса, все еще чувствуя на коже следы его прикосновений. Когда директор в синем костюме представила нового ученика, из шеренги параллельного класса вышел ОН.