Глава 1.
Засыпая среди кружева
---
Ольга терпеть не могла ноябрь.
Не столько из-за дождей, слякоти и вечной серости, сколько из-за ощущения, что год подходит к концу, а толком ничего и не произошло. А если и произошло — то не с ней. По крайней мере, ничего хорошего.
В этом году, например, окончательно развалились отношения с бывшим мужем. Нет, формально они развалились лет шесть назад, когда он собрал свой кожаный портфель, вытащил из холодильника банку оливок и отправился к «той, которая моложе». Но развал окончательный наступил только сейчас, когда он вдруг позвонил, чтобы «обсудить, как мы будем вместе встречать свадьбу сына». Ольга ответила, что разве только под гром салюта, на разных берегах канала, и трубку повесила.
И вот теперь — ноябрь. Вечер, музей, последняя выставка перед техническим перерывом. Посетителей почти не было: редкие студенты, пара пенсионеров, да молчаливая женщина с ребёнком, которая всё время стояла у витрины с кружевами конца XVIII века. Ольга любовалась на неё тайком. У женщины был усталый профиль, чуть склонённый, как у мадонны с полотен Рафаэля, и пальцы, сжавшие детскую ладонь, дрожали.
Когда часы пробили восемь, и автоматические шторы начали плавно сползать на окна, Ольга выключила экспозиционные лампы. Последний луч упал на шёлковое кружево с проволочной основой — флорентийская техника, очень редкая. Её любимая. Она склонилась над витриной, и привычным движением провела по стеклу, будто прощаясь.
— Вы прекрасны, — тихо сказала она, не обращаясь ни к кому.
И вдруг чихнула. Прямо в витрину. Громко, сердито, беззвучно проклиная кондиционер, старость и ноябрь одновременно.
---
Дома было неуютно. Не потому что бедно — на свою музейную ставку и редкие частные экскурсии она жила вполне сносно, — а потому что пусто. Сыновья выросли, муж ушёл, подруги постепенно растворились в своих заботах. Кружево, вышивка, старинные схемы — это всё оставалось, но уже не радовало, как прежде. Даже книги об истории костюма, аккуратно расставленные на полках, будто скучали.
В кухне пахло сухим базиликом и пыльным кофе. Ольга стояла у окна, размешивая ложкой чай в кружке с трещиной. На стекле отражалось её лицо: тонкое, с уставшими глазами. Ни красивое, ни некрасивое. Просто своё.
— Тридцать лет шнуровок, галунов и медальонов, — сказала она себе. — И вуаля, вы фрейлина без фрейлина. Пожилая музейная ведьма.
Она усмехнулась, допила чай, медленно прошла в спальню. Там пахло лавандой. Любимый плед, подушка с жёстким валиком под шею, и вышивка в пяльцах — так и осталась на прикроватной тумбочке. Несколько стежков в технике «ришелье», и кружево почти закончено. Почти.
«Закончим завтра», — подумала Ольга.
И заснула.
---
Пробуждение было странным. Во-первых, было слишком светло. Не ярко — рассеянно, как в день, когда облака плывут над тонкими шторами. Во-вторых, пахло розами. Не магазинными, заморскими, а густыми, тёплыми, будто цветами над распаренным телом.
И в-третьих… тело.
Оно было не её.
Сначала она подумала, что просто сжала руки во сне, но пальцы оказались длиннее, кожа — мягче, ногти — ухоженнее. Что-то в груди мешало дыханию, не боль, а тяжесть — и только спустя несколько секунд она поняла, что это корсет. Корсет?!
Ольга распахнула глаза.
Она лежала на широкой кровати с балдахином. Ткани — золотые, бордовые, инкрустированные чем-то похожим на жемчуг. Потолок — резной. Над ней — люстра из бронзы, с подвесками. Кровать казалась размером с парижскую квартиру.
Она дёрнулась, попыталась сесть, но тело отозвалось томным вздохом, как будто оно привыкло к тому, чтобы им любовались.
— Так. Что. Это. — произнесла она, по одному слову.
— Ваше утро, миледи, — раздался голос.
В комнату вошла девушка в пастельном платье и с белоснежным фартуком. Светловолосая, с нежным, но сонным лицом, она несла в руках чашу с водой и какой-то напиток на подносе.
— Розовая вода, чтобы освежить лицо, и настой золотого шиповника. Вы плохо спали?
Ольга моргнула. Девушка была настоящая. Кровать — настоящая. Запах роз — настоящий. Всё это было странным, дорогим, плотным, как сон слишком богатой женщины.
— Где я? — прошептала она.
— В резиденции королевы, миледи, как всегда. Хотите, я позову королевского лекаря?
— Королевы? — переспросила Ольга. — Я… я не…
Голос был незнаком. Чужой. Бархатный, с бархатистой хрипотцой, на которую обычно падки были мужчины средних лет. Голос принадлежал телу. А тело — ей. В смысле, не ей. Но теперь — ей?
«Так. Стоп. Ты, музейный работник с остеохондрозом и любовью к кружеву, только что проснулась в теле фаворитки. Почему?»
Ответ не пришёл. Но вместе с этим новым телом внутри словно ожило что-то ещё. Оно пульсировало, как боль в виске, только мягче. Как будто весь воздух в комнате дышал вместе с ней.
И вместе с этим… она почувствовала истину.
Ту самую, о которой в музеях говорили шепотом, ту, которую пытались сохранить в шелках и камнях. Она вдруг знала: этот малахитовый браслет на её запястье — подделка. Отличная, мастерская, но не несущая магии.
А вон тот перстень, брошенный на столик — настоящий, с вплетённым в резьбу именем, которое не должно было быть здесь. Имя выскользнуло из её памяти, но оставило осадок.
Мир начал разворачиваться. И она — вместе с ним.
---
Ольга сидела на краю гигантской кровати и пыталась понять две вещи:
во-первых, почему всё вокруг было до того красивым, что хотелось выругаться,
а во-вторых, что делать с утренним приёмом, о котором вдруг заявила служанка, заглянув в дверь:
— Миледи, ваша новая парча ещё не отпарена, но корсет уже подогнали. Вас будут ждать в зале отражений к девятому удару.
Ольга издала звук, похожий на то, как её кошка когда-то выражала протест, если пытались мыть ей лапы.
— Простите, в каком зале?
— В зале отражений, миледи. Где вы встречались с Его Светлостью… вчера.
Глава 2.
Свобода со вкусом золота и с привкусом надзора
Утро началось с того, что Ольга пыталась согнуть волю артефакта — и проиграла.
Кулон-печатка на тонкой золотой цепочке, подаренный накануне во дворце, прикидывался скромным, но стоило ей попытаться его снять — на запястье проступил узор. Светлый, витиеватый, будто бы вышитый шелком под кожей. Как у знатной ведьмы на балах под платьем. Как у служившей при дворе фаворитки. Как у женщины, которую нельзя просто так отпустить.
Ольга вздохнула. Узор исчез, едва она оставила кулон в покое. Чистая магия — с послевкусием государственной собственности.
Хорошее утро.
— Мой кофе... — пробормотала она и выглянула из окна.
Там уже вовсю суетились слуги. Её собственные. Новенькие, свежевыведенные из королевского состава. Девица с узелком на голове — поварка, парень с метлой —, наверное, горничный. Или охранник. В этом мире роли были гибкими, как и мораль.
В комнату — точнее, в её новый личный дом, пожалованный как благодарность за годы «службы», — впорхнула молодая служанка.
— Леди Ольга, завтрак в саду. Вы предпочитали лимонный чай, но намекнули вчера на кофе. Молоко, сливки, мед? Или с собой, в дорогу?
— Всё, — честно ответила Ольга. — Я хочу всё. И тишину.
Служанка улыбнулась, не моргнув. Тренинг у них, видимо, был отличный. Королевские стандарты.
---
Сад был ещё в лёгкой дымке — то ли утренней, то ли магической. В воздухе витал аромат жареного теста, душистой травы и свободы. Настоящей. Почти.
Ольга уселась за резной столик под вишнёй. Перед ней поставили серебряный кофейник, булочки с маком, масло в магической охладительной чаше, несколько сортов варенья — и коробку.
Ту самую. С придворным штампом и печатью королевы.
Ольга вздохнула. Руки чуть дрожали — не от страха, скорее, от переизбытка происходящего. Словно бы всё ещё можно было отмотать назад. Вернуться. Забыть. Остаться.
Но она уже получила личный титул, официальный статус свободной женщины, банковский артефакт в виде перстня (ещё один, да), ящик с золотом и самоцветами, и даже список рекомендованных поставщиков артефактов. Никаких больше балов. Никаких ночей в чьей-то постели. Только — её постель. И её будущее.
В коробке лежали:
— Свиток на дом с подробным описанием земли, комнат, подвала (магически защищённого); — Артефакт управления дверями и окнами — сфера с выгравированным узором; — Маленький, сверкающий сапфир, зачарованный на экстренное перемещение — раз в полгода, не чаще; — Амулет контроля за счетом — в виде тяжёлого кулона с вкраплением зелёного камня, переливающегося, если счет пополнялся; — И три записки.
Она их развернула, как колоду Таро.
1. «Вы не обязаны возвращаться» — королева.
2. «Не стоит недооценивать память придворных» — без подписи, почерк подозрительно похож на руку короля.
3. «Мы будем рядом. Для защиты. Без лишнего.» — командор королевской гвардии.
Последняя записка была особенно интересной — и тревожной.
Вчера на прощании этот самый командор — высокий, с плечами, как дверной косяк, и глазами, которые умели смотреть сквозь людей, — слишком внимательно смотрел, как она забирает свои вещи.
И слишком быстро согласился, когда королева сказала, что да, отпускаем, но с сопровождением. Вроде как для защиты.
Ха. Конечно.
---
На дорожку она надела серо-зелёное платье с запахом и шнуровкой — строгое, но удобное, и, самое главное, с вшитым защитным амулетом. На ногах — сапоги до колена, мягкие, кожаные, с зачарованной подошвой. Артефакт-печать прицепила к браслету на запястье.
— Надолго прощаемся? — с деланной лёгкостью спросил слуга, подавая ей дорожный плащ.
— Навсегда, — ответила Ольга. — Или пока они не передумают.
Слуга не стал переспрашивать. Умный мальчик.
---
К экипажу она вышла, уже собранная.
На ступеньке стоял командор. Не в парадной броне, но и не в дорожной рубахе. Всё у него было какое-то официальное, будто он не выехал, а подписал приказ.
— Моя охрана, — коротко кивнул он.
— Мой дом, — отозвалась Ольга. — А не королевский. Напомнить?
— Да, — спокойно ответил он. — Потому я и еду. Чтобы не забывали. Ни вы, ни те, кто будет рядом.
Он поднялся в экипаж первым.
Ольга усмехнулась.
Интересно, сколько они собираются так за ней наблюдать? Неделю? Месяц? До первого любовника? Или до того, как она исчезнет по магическому порталу?
Ох, зря они ей дали тот сапфир...
Она шагнула в карету. Хлопнула дверца. И началась новая глава. Почти.
Собираться оказалось не так просто, как хотелось бы. Хотя, казалось бы, чего там — собрала пожитки, надела удобное, да и пошла себе с миром. Но нет, конечно же. Потому что во-первых — гардероб. Вернее, теперь уже её гардероб. После дворцовой службы он, как выяснилось, волшебным образом остался при ней. И вместе с ним — головная боль.
— Големка, — простонала я, уставившись на открытый платяной шкаф, внутри которого стояли несколько пар сапог, туфель и даже туфелек, таких хрупких, что я боялась дышать рядом. — Мне нельзя всё это взять с собой, правда?
Лилль, как всегда корректная и неподвижная, чуть склонила голову:
— По распоряжению королевы, всё, что вы использовали во время службы, переходит в вашу личную собственность. Это касается и гардероба, и предметов ухода, и бытовых артефактов.
— А если я скажу, что всё это в меня не влезет? — с надеждой спросила я.
— Я подготовила переносной сундук-шкаф с расширением пространства и защитой от погодных условий, — совершенно серьёзно ответила Лилль. — Он уже ожидает у дверей. И есть дополнительный — для случайного шопинга в пути.
Я вздохнула. Иронично. Грустно. По-королевски. Потому что всё это начинало казаться подозрительно… роскошным. За что такие привилегии-то? Ах да…
Мысль сжала сердце — и выдохнулась воспоминанием. Тем самым, разговором, который я до сих пор не знала, как оценить. С королевой. После того, как меня окончательно отпустили с её службы. Или, быть может, освободили?
Глава 3.
«Дом, который дышит»
Ольга проснулась рано, ещё до того, как первые лучи солнца скользнули по черепичным крышам города. Не от тревоги — скорее, от ощущения, что в этом доме нельзя проспать утро. Он будто ждал её. Лежа в постели, она прислушивалась: лёгкий скрип в коридоре, приглушённый шорох в дальнем углу, словно кто-то осторожно перемещал старые книги. Ни стражи, ни слуг здесь не было, но всё равно казалось, что она не одна.
Старая кровать жалобно вздохнула, когда она встала. Под босыми ступнями — холодный каменный пол, шероховатый, с прожилками времени. Она подошла к окну: улица ещё дремала, внизу редкие прохожие кутаются в плащи, а с лавок на углу уже тянет ароматом свежеиспечённых булочек и жареного миндаля.
– Этот дом… – тихо пробормотала она, – …не подарок, а испытание.
Награда, выданная королевской милостью, выглядела иначе, чем она себе представляла. Вчера вечером, когда их экипаж остановился у ворот, Ольга испытала и радость, и разочарование: массивная каменная усадьба с гербом на фронтоне явно видела лучшие времена. Теперь при дневном свете это ощущение усилилось.
В гостиную она спустилась по лестнице, перила которой были отполированы до блеска руками поколений — но вот резьба на них осыпалась, а на повороте висела трещина в стене. Большие окна, затянутые пылью, едва пропускали свет. Шторы выцвели, мебель устала и, кажется, обиженно косилась на новую хозяйку.
– Не дом, а музейный экспонат до реставрации, – усмехнулась она, рассматривая камин с потрескавшейся плиткой.
– Музейный экспонат ещё и с характером, – раздалось за спиной.
Ольга обернулась. В дверях стоял её «помощник» и по совместительству надзор — высокий мужчина с выправкой и взглядом, которым, казалось, можно было проткнуть щит. Имя его она уже запомнила — лорд Ронвер, командир личной стражи королевы. И, судя по поведению, он воспринимал её не как подопечную, а как подозрительную задачу.
– И вы решили остаться, – сухо сказала она. – Не доверяете?
– Доверие — роскошь, – ответил он без тени улыбки. – Моё присутствие — это распоряжение Её Величества. Помочь с ремонтом, охраной… и присмотреть, чтобы вы не ввязались в неприятности.
Ольга хмыкнула:
– Присматривать за взрослой женщиной? Вы рискуете умереть от скуки.
– Иногда скука — самый надёжный способ остаться в живых, – отрезал он, проходя в гостиную и оглядывая помещение так, будто оценивал боевые позиции.
Она села за старый стол и, потянувшись, сняла с полки медный кувшин. Потускневший, с зелёными пятнами окиси, но всё же изящной работы — по бокам шли резные лилии, а на ручке мерцала крошечная магическая руна.
– Интересно, – пробормотала Ольга, – магия в доме жива. Даже в посуде.
– Это старый аристократический квартал, – пояснил Ронвер. – Здесь всё пропитано чарами. Но и тайн немало.
Ольга усмехнулась:
– Тайн мне и в прежней жизни хватало. Только там за них платили по-другому.
Она решила пройтись по комнатам. Кабинет с тяжёлым дубовым столом, уставленным чернильницами и перьями. Библиотека с книгами в кожаных переплётах, пахнущими временем и пряностями. Гостиная, где по углам стояли фарфоровые вазы, расписанные охрой и золотом. Всё это говорило о прошлом богатстве дома — и о том, что теперь его нужно будет оживлять за свой счёт.
На кухне обнаружился сюрприз: маленький, пухлый голем в переднике, покрытом пятнами муки, старательно месил тесто. Увидев хозяйку, он поклонился, оставив на полу след из муки.
– Вот уж кого я точно не ждала, – сказала Ольга, пряча улыбку. – А ты кто такой?
– Слуга номер четыре, – ответил он неожиданно мелодичным голосом. – Программа: уборка, готовка, мелкий ремонт.
Ронвер, стоящий в дверях, усмехнулся впервые:
– Хоть один помощник, которому вы доверите ключи.
– Ещё неизвестно, – ответила Ольга. – Этот дом слишком любит сюрпризы.
Она вернулась в гостиную и, присев в кресло у камина, взглянула на Ронвера:
– С чего начнём? С трещин в стенах или с пыли в шкафах?
– С защиты, – жёстко сказал он. – Этот дом может привлечь внимание не только соседей, но и тех, кто не желает вам добра.
И Ольга поняла, что её новая жизнь началась всерьёз. Не с золотых ключей и шелковых занавесок, а с трещин, пыли и недоверчивого взгляда стража.
Но, как и всегда, она собиралась превратить даже такое начало в свою победу.
«Первый день. Пыль, планы и подозрения»
Дом проснулся вместе с Ольгой — скрипом перил, лёгким гулом в дымоходе и запахом вчерашней золы, в которой, кажется, всё ещё тлели огоньки вчерашних решений. Она умылась в умывальнике с медной чашей, потускневшей от времени, и на ощупь нашла крошечную руническую метку на ободке: если провести по ней ногтем против шерсти металла, вода становилась чуть теплее и мягче. Мелочь, а приятно: дом, конечно, ободран, но ручки у него золотые — местами.
— Начнём с реестра, — сказала она вслух, будто самой себе, но цветок на подоконнике едва слышно зашелестел лепестками. Лилия. Не кот, не дракон, не говорящая статуэтка — крохотный живой свет, что пахнет после дождя.
— Да-да, ты права, — вздохнула Ольга, — сначала — список первоочередных бедствий.
Лорд Ронвер, как всегда, возник бесшумно — как неприятное письмо, которое само нашло ваш почтовый ящик. В тёмном дорожном камзоле, с перетянутыми ремнём рукавами и взглядом, которым удобно сверять ведомости.
— Разбудил шум в дымоходе? — спросила она.
— Нет, профессиональная деформация. И привычка рано вставать, — сухо отозвался он. — С чего начнём, хозяйка?
— Не «хозяйка», а «Ольга». Начнём с осмотра чердака, потом — подвал. Если дом решит нас сегодня не убивать, дойдём до кухни и двора. После — рынок: мне нужны известь, лён, клей, сурик, немного стекольной замазки, пара хороших кистей и… кофе. Если тут его вообще пьют.
— Пьют. Только иначе: с кардамоном и чёрным сахаром.
— Прекрасно. Хоть что-то в этой реальности по-прежнему на моей стороне.
Глава 4.
«Мастера, пыль и королевская милость»
Утро в новом доме встретило Ольгу неожиданной тишиной. Даже маленький голем-кулинар, казалось, замер, ожидая распоряжений. За ночные часы дом, похоже, чуть осел в своих старых стенах, словно примерялся к новой хозяйке. Сквозь витражи в гостиной пробивался утренний свет, раскрашивая пыльные лучи в изумруд, рубин и янтарь.
Она вышла на крыльцо и вдохнула холодный, чуть влажный воздух — пахло мокрым камнем, углём из соседних каминов и далёким ароматом корицы от булочной в двух кварталах. У ворот уже топтались первые ремесленники: плотники с ящиками инструментов, штукатуры с ведрами, два мрачных стекольщика, и особенно выделялся длинноносый краснодеревщик с лицом вечно недовольного аиста.
— Ваша… э-э… светлость? — уточнил один из плотников, почесав затылок.
— Пока просто Ольга, — поправила она, — светлость мы оставим для дворца. Здесь мы работаем.
Сзади раздался сухой голос:
— Работать будет много, — заметил Ронвер, появляясь на пороге, — и не факт, что всё успеют за один сезон.
Ольга смерила его взглядом:
— Я заметила, что у вас особый талант ободрять людей.
Он не ответил, только кивнул мастерам, и те начали вносить лестницы, доски и мешки с известью. Дом наполнился звуками — стуком молотков, скрипом напильников, громким перемещением мебели.
В гостиной Ольга решила начать с простого — занавески. Тяжёлые, бархатные, выцветшие до неопределённого буро-золотого, они буквально разлагались в руках.
— Эти можно сразу в музей, — пробормотала она, — в отдел «натуральные вымирающие виды».
Голем-кулинар, услыхав это, притащил ведро с мыльной водой и начал с усердием мыть подоконник. Запах старой древесины смешался с ароматом хвойного мыла и свежей извести — странное, но почему-то уютное сочетание.
Плотники тем временем спорили в холле о том, менять ли половицу или чинить «по старинке», мол, она «ещё простоит лет сто». Ольга вмешалась:
— У меня в прежней жизни была выставка «Ренессанс в интерьере». Там как раз показывали половицы, которые «ещё простоят». Так вот, они уже простояли и всё. Меняем.
Ронвер, услышав, скрестил руки на груди и усмехнулся:
— Вы умеете добиваться своего.
— Это не талант, — ответила она, — это выживание.
Через час в доме уже был хаос. В одной комнате штукатуры сбивали старую лепнину, в другой два человека спорили, какого цвета витраж «будет благороднее», а Ольга, вооружившись тряпкой, лично принималась оттирать пыль с резных дверных панелей.
— Вы ведь могли бы просто отдать всё слугам, — заметил Ронвер, наблюдая за ней.
— И упустить шанс найти что-нибудь интересное в этих шкафах? — фыркнула она. — Я же музейщик. Для меня пыль — это знак, что где-то есть история.
Как назло, история и правда нашлась: за двойным дном в старом комоде она обнаружила маленькую шкатулку из тёмного дерева с замысловатым замком и выгравированным гербом.
— Что-то ценное? — спросил Ронвер, мгновенно насторожившись.
— Или очень старое, или очень личное, — задумчиво сказала Ольга, пряча находку в карман. — Посмотрим позже.
На улице солнце поднялось выше, и шум работ вплёлся в гомон города. Ольга, глядя на дом, понимала: он всё ещё чужой, но уже начал слушать её голос. И, возможно, скоро этот каменный исполин станет её крепостью — если только она успеет перестроить его раньше, чем он раскроет все свои тайны.
---
«Фамильяр и подозрительный страж»
С полудня в доме стоял настоящий строительный концерт: стук молотков, скрежет пилы, глухие удары кувалды. Время от времени этот «оркестр» прерывался возмущёнными возгласами мастеров, когда очередная стена отказывалась поддаваться или обнаруживала под штукатуркой слой старинных магических рун.
— Мы такое трогать не будем, — заявил штукатур, пятясь от стены в коридоре. — Это может рухнуть… или, хуже, ожить.
— Если оживёт, — спокойно ответила Ольга, — я с ним договорюсь. Я в прошлом работала с экспонатами пострашнее.
Ронвер, стоявший рядом, чуть заметно улыбнулся краем губ.
— У вас довольно специфичный опыт, — заметил он.
— Лучше специфичный, чем бесполезный, — отрезала она.
В этот момент в гостиную, шурша, впорхнул её фамильяр — маленькая лилия с мягким свечением, словно капля лунного света. Она зависла в воздухе, огляделась и решительно уселась на подоконник, сверкая лепестками.
— Вот кто будет контролировать процесс ремонта, — сказала Ольга, — маленькая инспекция.
Голем-кулинар, услышав это, тоже решил поучаствовать: он притащил веник и стал аккуратно подметать вокруг фамильяра, словно подготавливая «рабочее место».
— Даже ваша магическая… цветочная тень имеет больше дисциплины, чем некоторые люди, — прокомментировал Ронвер, окинув взглядом спорящих мастеров.
Ольга усмехнулась:
— А некоторые люди слишком заняты наблюдением за другими людьми, чтобы работать.
Он промолчал, но в его зелёных глазах мелькнуло что-то, чего Ольга пока не умела читать — подозрение, интерес или и то, и другое.
В кухне она обнаружила новое препятствие: один из шкафов отказывался открываться. Запор был старинный, кованый, а на замочной скважине — крошечная магическая печать.
— Мастер по замкам нужен? — спросил плотник.
— Нет, — сказала Ольга, и, слегка коснувшись печати, ощутила, как по пальцам пробежал тёплый ток. Печать дрогнула, и дверца распахнулась сама.
Внутри оказался набор изящных серебряных формочек для печенья и медных кружек, украшенных тончайшей гравировкой.
— Похоже, кто-то любил сладкое, — заметила она. — Или любил гостей.
— Или прятал что-то в самом обычном, — ответил Ронвер, чуть сдвигая одну из кружек. Она зазвенела странным, глухим звуком.
— Любопытно… — протянула Ольга, — но вскрывать будем потом.
К вечеру мастера начали расходиться, оставив дом в полуприбранном хаосе: где-то лежали груды досок, где-то сохла свежая штукатурка, в воздухе висел запах извести, дерева и пыли.
Глава 5.
«Как подружиться с домом (и сметами)»
С утра пахло мокрым камнем, известью и корицей — булочная через два квартала уже топила печи. Витражи на лестнице, вымытые мастером Кальдо накануне, впервые за долгое время пропустили настоящий свет: зелёные и рубиновые пятна разлились по стенам, словно кто-то рассыпал драгоценные стеклярусы прямо на штукатурку. Дом вздохнул — или это просто скрипнула балка, — и Ольга ответила ему тем же:
— Доброе утро, старик. Я сегодня не буду тебе вредить. Слишком сильно.
Голем-кулинар, уже освоивший ритуал утреннего кофе, выгладил передник, поставил на стол тонкостенную чашку и очень серьёзно произнёс:
— Смета готова к сверке.
— Смета — вон туда, — Ольга кивнула на длинный стол у окна, отвоёванный у пыли. — А кофе — ко мне. Сначала человек, потом бумага. Так человечество вообще-то и выжило.
Ронвер — выбритый, собранный, в дорожном камзоле без излишеств — уже обошёл двор и сейчас молча стоял у порога, наблюдая, как на стол ложатся листы и тетради. Он ничего не говорил, но Ольга чувствовала в его взгляде привычную для военных смесь терпения и недоверия: «Сначала покажи, потом я решу, не опасно ли это».
— Итак, — она расправила плечи. — План работ на ближайшие три дня. День первый: крыша — западный скат, лестница — клинья и стяжка, кухня — водопроводная руна и печной зуб. День второй: окна — замазка и переплёты, двор — водоотвод и мусор, библиотека — полки протянуть, сигнатуры старых книг снять, чтобы не шипели на мастеров. День третий: холл — штукатурка известковая, без вашей «венецианской» ереси, господа штукатуры; спальни — проветривание, простилки, переучёт белья; подвал — герметизация вентиляционных буртов.
— Впечатляет, — кивнул Ронвер. — Вы уверены, что не ведёте тайную роту сапёров?
— В прошлой жизни — реставрационный отдел. Разницы почти нет: там мы укрепляли фрески, здесь — крышу, и везде главная угроза — мужчина с гвоздём и сомнительной инициативой.
Он чуть заметно улыбнулся. Для него это уже почти комплимент.
Ольга раскрыла кожаную папку — да, ту самую, найденную вчера в библиотеке между «Сметами» и «Привесками». Папка была «правильной»: толстая телячья кожа, шнур, в углу — крошечная рунка равновесия (чтобы листы не «улетали» по ветру, если окно распахнуть). Внутри — списки работ, фамилии мастеров, пометки прежней хозяйки, аккуратные и едкие. На полях попался комментарий: «Кальдо — жаден, зато руки — золото. Не давать задаток свыше трети». Ольга довольно хмыкнула. Приятно ощущать, что твои предшественницы любили жизнь и бухгалтерию с одинаковой страстью.
— Вот, — она подвинула лист Ронверу. — Сегодня ещё закупки: лён на прокладки, сурик, канифоль, льняное масло, два рулона марли, бечёвка, серебряный проволочный жгут и тонкие иглы.
— Иглы?
— «Кружево» для дома, — улыбнулась она. — Я буду прошивать швы на занавесях и кромки ковров простыми охранными стежками. Неброско, но держит намерение.
— Вы шьёте заклинания?
— Я вплетаю смысл. Мне так удобнее.
---
Мастера явились ровно к девятому. Братья Винчези — как два коротких барабана: бух-бух, и весь двор уже в козлах и лесах. Плотники расселись на крыше, как сизари на карнизе, и зацокали молотками. Штукатуры выстроились у стены с ведёрками извести и в мгновение ока превратились в белых духов. Мастро Кальдо, надев кожаный фартук, поцеловал ладонь витражу и, шмыгнув носом, объявил:
— Стёкла плачут, но жить будут. Их надо любить.
— Ласково, но щёткой, — подтвердила Ольга, протягивая ему мягкую козью кисть. — И псалмами из гильдейской инструкции, если помогут.
Она металась между фронтами, как дирижёр, который терпеть не может играть что-то одно. На крыше — проверить конёк: три разбитых черепицы вынули, подбой просушили, клин деревянный заменили на дубовый. В холле — лестница: клинья подбить, где-то сменить ступень; перила — не красить, только масло льняное, тёплое, с каплей смолы. На кухне — руна на кран: провести ногтём, шёпотом «мягче»; печь — прочистить зуб, чтобы тяга не свистела, как душа завхоза в конце сметы.
Голем старательно таскал ведро и не забывал выдавать мудрости:
— Пыль — это прошлое, которое хочет, чтобы его заметили.
— Пыль — это аллергия, — отрезала Ольга, чихнув. — Но мысль красивая. Запишем на стене в сортире — пусть гости просвещаются.
У ворот показался Марчелло с двумя мешками:
— Леди, я принёс льняную паклю и хороший, честный сурик. Скидка — за вашу улыбку и за то, что не выгнали меня со вчерашним пирогом.
— Честный сурик мне ближе, чем честные люди, — поблагодарила она. — Те чаще подводят.
Он подмигнул и испарился, как дым. «Лавочник он или провожатый слухов?» — Ольга поставила галочку в невидимой тетради.
К полудню дом заговорил громче. В западной спальне, куда добрались штукатуры, под осыпавшейся известью обнаружилась тонкая роспись — сетка из лилий, вытянутых в стебли, и крошечных знаков, почти точек. Ольга остановила мастеров:
— Не трогать! Снять слой бережно, подложить марлю, укрепителем пройдём по кромке. Если повезёт — это лилейный бордюр конца века.
— А если нет? — спросил Ронвер.
— Тогда это будет «вдохновлённый лилейным бордюром». Всё равно оставим. Здесь красиво даже то, что уже не совсем есть.
В библиотеке она выстроила ряд из тонких игл и серебряных нитей и принялась прошивать кромки занавесей: стёжок «домой» — короткий, стёжок «тише» — длинный, стёжок «не лезь» — обратно. Лилия на подоконнике тихо светилась, реагируя на каждый узелок мягким теплом, как лампа на касание.
— Это работает? — спросил Ронвер, наблюдая, как нитка уходит под пальцами.
— Это успокаивает дом. И меня. А успокоенный дом реже падает гостям на голову.
Он пожал плечами и пошёл страховать плотников на крыше. Если честно, Ольга ловила себя на мысли, что его присутствие — даже с этим вечным надзорным прищуром — стало частью утреннего распорядка. Подобно скрипу перил: раздражает, но без него как-то неправильно.