Ехал Путин через Путин,
Видит Путин — в Путин Путин,
Сунул Путин Путин в Путин:
Путин, Путин, Путин, Путин...
Детская считалочка времён развитого Путинизма.
Охотники за Путиным
Intro
Утро. Мягкий розоватый свет в окне, пробивающийся сквозь приоткрытые жалюзи. Женский силуэт. Копна непослушно-вьющихся волос, ниспадающих чуть ниже плеч. Волосы цвета мёда с оттенком опавшей рыжей хвои. Линия её лопаток, спускавшихся к изгибу позвоночника двумя заострёнными треугольниками словно зачатки крыльев. Услышав шорох на кровати волосы встрепенулись, голова начала разворачиваться по направлению к нему. Лицо....её лицо, кажется я совершенно забыл как оно выглядит. Цвет и запах её волос, изгиб шеи, девичья хрупкость лопаток, атлас кожи её бёдер, но вот лицо. Голова развернулась на полоборота в его сторону, предательский луч солнца, просочившийся сквозь жалюзи горе огнём на её волосах, скрывая лицо...
"Марина!"
Вместо лица Марины над Сипигиным нависла удручающего вида щербатая рожа.
- Подъём, моя смена, зём.
- Шалый, ебать мой хуй, такой сон обломал, дай дремнуть ещё полчасика...
- На воле отоспишься, братиш. - Немного виновато оскалился щербатый. - На конях маляву пригнали, за забором шухер, говорят Пахана скинули, скоро вам, политическим амнуха выйдет, вот на воле и отоспишься.
Шалый неторопливо, извиваясь как змея, заползал на шконку, где, протирая глаза, сидел сонный Сипигин.
- Хорош заливать, Шалый, первогодкам свои байки трави.
- Вот те крест! - Щербатый коснулся щепотью лба. - Хлебни чифиря, сон как рукой снимет. - Шалый растёкся по шконке, отключившись находу.
Спыгнув со второго яруса, достал из тумбочки тапки и пошагал по направлению к столу, где худой армянин и синий от тюремных наколок амбал резались в нарды.
Армянин, смотрящий за хатой, не отрывая взгляда от доски подвинул в сторону примостившегося с каю стола Сипигина маленький эмалированный чифирбак.
- Взбодрись, Сиплый.
Сделав два глотка смолянисто-горькой, вяжущей как незрелая хурма жижи, Сиплый передвинул кружку по направлению к синему амбалу. От вкуса чифиря свело челюсти, за неполные пять лет он так и не смог привыкнуть к "вкусу"этого посконно-тюремного напитка.
- Глюкозой закуси, мама с воли прислала. - добродушно-мечтательная улыбка разлилась по широкому лицу амбала.
Выудив из консервной банки барбарисовый леденец, и, развернув хрустящую обёртку, он ощутил растекающуюся на языке приятную сладость, отбивавшую настойчивый вкус чифиря, сонливость медленно отступала, тупой гул в голове сменялся привычными звуками. С дребезгом перекатывались кубики, стучали по доске фишки нард, размеренно капала из крана ржавая вода, раздавалось со шконок полусонное бормотание, кто-то шурша заваривал бич-пакет, в дальнем углу флиртовал с кем-то местный пидор Машка, набивая себе цену, билась о тусклую лампочку мухота.
Отхлебнув ещё чифиря, Сипигин снова почувствовал, как по телу разливается густой липкий жар, прогоняя остатки сна. Сонливость медленно отступала, сменяясь привычным утренним оцепенением.
Муха билась о мутную, засиженную своими собратьями, колбу лампочки, с глухим стуком ударяясь в стекло, замирая и снова начиная свой безнадежно-самоубийственный путь. Этот монотонный звук сливался со стуком костей в нардах, полусонным бормотанием соседей и был частью той привычной, приглушенной симфонии, что звучала здесь каждое утро.
С дребезгом перекатывались кубики, стучали по доске фишки нард. Армянин, сосредоточенно хмуря брови, передвинул свою шашку.
— Вот тебе и «шесть-один», Гамлет, — с глухим удовлетворением в голосе произнес синий амбал, чья фигура, казалось, заслоняла собой всю камеру. — Не угадал расклад.
— Кер у сус, Петрович-джан, удача — шлюха, сегодня к тебе, завтра ко мне, — отозвался армянин, сгребая кости для следующего хода.
В дальнем углу пидор Машка, томно опершись о стену, что-то рассказывал новичку-первогодке, который краснея отводил глаза. Машка двусмысленно причмокнул:
— Не стесняйся, красавчик, жизнь длинная... а тут и того длиннее.
По камере поплыл запах дешевой лапши с куриным вкусом, настойчивый и тошнотворно-привычный. Капала из крана ржавая вода, отмеряя секунды. Всё та же муха, с упорством камикадзе с глухим стуком билась о тусклую лампочку.
На соседней верхней шконке, уставившись в потолок, тихо насвистывал какой-то бесшабашный мотивчик разбойник-рецидивист Баклан. Поймав взгляд Сипигина, он криво усмехнулся:
— Что, Силый, сладко небось вспомнил? А лицо-то так и не увидел?
Сипигин молча отломил кусок леденца и положил в рот. Не отвечать было лучшим ответом.
Петрович, синий амбал, вдруг отвлекся от игры:
— Бакланыч, а помнишь, в Ростове на "двойке", у нас там козел один, так он гитару из консервных банок... — он хотел было развить тему, но в этот момент снаружи, сквозь привычный утренний гул, донесся резкий, необычный звук — отдаленный, но четкий лязг железной задвижки в конце коридора.
Игра в нарды замерла. Фишка Петровича так и замерла в его мощных сосисочных пальцах на весу. Армянин медленно поднял голову, прислушиваясь. Даже Баклан перестал насвистывать и приподнялся на локте. Двое шнырей, спешно похватав запреты, рванули к нычкам.
Шаги. Тяжелые, строевые, чужие, тяжелые и мерные. Трое. Рановато для утренней проверки. Они приближались к их камере. Похрустывая оберткой от леденца, Сипигин медленно поднялся. Сквозь открывшуюся дверцу кормушки увидел их: двое конвойных в казённых пятнисто-синих костюмах и кепках, с каменными, непроницаемыми лицами. За ними маячила фигура начальника корпуса.
Шаги остановились у их двери. Звякнул ключ, визгливо щелкнул замок.