Лесгор не любил прощаний. Он молчал, как и всегда: сосны не шелестели, птицы затаились, ветер не тронул ни одной ветки. Даже утреннее небо застыло, словно само приготовилось следить, не струшу ли я в последний момент. И только знакомые зеленые стебельки не теряли обычного облика — для них ничего не менялось.
Склонившись над землей, я осторожно прищипывала слабые листики медовников, тянувшихся к свету упрямо и без сомнений. Не то что я.
— Мира, вот ты где, — послышался командный женский голос. — Всадники вот-вот прибудут.
Я вздрогнула, будто меня застали за чем-то несерьезным, почти постыдным. В такой-то день! Я нехотя поднялась и отряхнула землю с колен. Руки уже не оттереть, не меньше недели еще будут черные от земли и сока растений. В таком виде и покажусь перед учениками и волхвами Ворогата. Будет еще один повод называть нас деревенщинами или огородниками.
К нам всегда было такое отношение, несмотря на то, что именно мы снабжаем другие княжества всем, что выращено этими самыми руками на землях Лесгора.
Говорят, что работа на земле — тяжелый труд. Для нас это не так. Хорошая почва, солнце, вода и капелька любви способны сотворить настоящее чудо. Из крохотной косточки вырастают плодовые деревья, из семени — гряды сочных овощей, из обломанной веточки — широкая полоса Леса, защищающая наш мир от того, что по сей день таится за пределами.
Вот уже много лет благодаря южному Лесу, ограждающему княжества вдоль границы, мирные поселения не встречали ничего, что могло бы насторожить — дать знать, что зло не покинуло пустоши. Но заставы как и прежде стоят на страже, а Ворогат из года в год продолжает обучать особых Защитников — тех, кто способен встать против тьмы, если она снова найдет путь в мир живых.
— Я все собрала еще с вечера, мам, — небрежно ответила я.
Мама смотрела с недовольством, мой вид явно не внушал ей доверия, взгляд опустился на руки. Я сцепила их в замок, пряча черные пальцы.
— Пошли, покажешь. Надеюсь, там нет никаких растений.
Я скривилась. Неприятно было, что мама обо мне такого мнения: что я не интересуюсь ничем, кроме растений, и отправлять меня в Ворогат — ошибка, что я никогда не стану Защитницей княжеств, избранной древними чарами.
С другой стороны, семена в моей сумке все же были. Так что она была не так уж и неправа.
Мы молча прошли вдоль сада и ухоженных рядов грядок. Солнце начало очерчивать видимую часть неба меньше часа назад, и зеленые малыши повернули головки-листики ему на встречу. Их вид — такой беззащитный над поверхностью, но сколько силы прячется под слоем почвы в корнях, кормящихся самой памятью земли. Их прощальный урок для меня — каждое живое существо несет в себе зернышко этой памяти, нужно лишь дать ему прорасти.
Я улыбнулась им украдкой и повернула лицо к матери, совсем как росточки к солнцу. Вид у нее был безрадостный. Она и в обычные дни редко выглядела счастливой. С тех пор как князь посадил ее главой поселения, на ее плечи неизменно давил груз ответственности. Который она несла с честью: заботилась обо всех жителях в равной степени, никак не выделяя собственную, единственную дочь, которой не доставалось ни поблажек, ни особого отношения.
За исключением разве что книжного учения, которое я проходила в числе немногих детей, родственных княжескому роду. Простому люду это тоже не воспрещалось, но интерес к обучению грамоте в Лесгоре с каждым годом все больше сходил на нет. Наше дело — сады, поля и огороды. И в этом большинство находило свою роль с раннего детства. А чтение, как известно, отдаляет от всего земного.
Мы дошли до длинных бараков, в которых жили подростки от двенадцати до восемнадцати лет. И да! Я тоже жила там, а не в доме главы поселения, доме матери. И тут — никаких поблажек. Распашные двери были открыты настежь, внутри чисто прибрано, постели, все до единой, аккуратно заправлены, не смотря на ранний час.
В моем распоряжении здесь была двухъярусная кровать. Ее верхнюю часть занимали не вещи, как у других, а горшки с тенелюбивыми растениями, свисающими густой кроной. Двухъярусные кровати здесь предусмотрительно поставили на случай, если в княжестве увеличится число рожденных, чего не происходило уже много лет. Поэтому и места в бараке с лихвой хватало, чтобы каждому досталось по два собственных яруса. Рядом с кроватью — сундук с одеждой и маленький столик, где я хранила принадлежности для письма — мои сокровища: выделанная телячья кожа, длинные заостренные писала из дерева и кости, красный отвар коры и чернила из разных ягод.
Казалось бы, вещей не так много. Но когда дело дошло до сборов (а собраться нужно было основательно, ведь на обучение в Ворогате отправляли на целых два года), было немыслимо уместить все это в одной сумке. Да еще и сделать ее относительно подъемной.
Скривив губы в своей манере, мама расстегнула сумку, которая, по правде говоря, и сама была не прочь извергнуть все содержимое, и вытряхнула вещи на кровать. Быстро откинула в сторону предметы сменной одежды и банные принадлежности.
— Одежду тебе выдадут новую, в Ворогате не носят то, что носим мы здесь. А это что?
Она протягивала два свитка. Один — обернутый кожей и перевязанный ремешком с серебряной застежкой, в который я записывала свои наблюдения и зарисовывала, как меняются плоды: от завязи до зрелости. И второй — старый, потрепанный, на сто раз перечитанный свиток с древними преданиями — то немногое, что осталось мне от отца.
Я метнулась вперед и схватила свитки обеими руками. Я готова была расстаться со многим, но только не с этим!
Пару мгновений мама поборолась со мной взглядом, но потом сдалась:
— Ладно, это можешь взять. Расческу тоже бери. Неизвестно, есть ли у них такие, что справятся с твоими непослушными волосами. А вот чернила и там найдутся.
Мне удалось отвоевать одно костяное писало, украшенное по кругу тончайшей резьбой. А мешочек с семенами мама не заметила, и я быстро сунула его обратно. В итоге сумка осталась полупустой и выглядела даже грустнее, чем набитая мной и готовая лопнуть.