Обед с призраком - читать онлайн

Глава 1

Ладонь, зажимающая ручку ножа, онемела в бешеном, отточенном до автоматизма ритме. Каждое движение было выверено, микроскопично, ювелирно. Запястье ныло от постоянного напряжения, но я не могла остановиться. Не сейчас. Не когда от идеального бризуа этого трюфеля и безупречного кубика фуа-гра, нарезанного ровно в три миллиметра, зависела вся наша проклятая звезда Мишлен.

«Ле Канто» не просто боялся её лишиться. Он уже прощался с ней, как прощаются с дорогим, но безнадёжно больным родственником — с облегчением и тихой, ядовитой грустью. И мсье Жерар, наш шеф-тиран с лицом, как у ощипанного грифа, назначил меня, Светлану Воронцову, главным врачом, ответственным за предсмертные процедуры. Своего рода палачом с сотейником.

— Воронцова! — его шипящий, пропитанный луком и коньяком шёпот обжёг мне ухо. Он стоял так близко, что я чувствовала дрожь в его руках. — Если этот усатый мефистофель, критик из «Гастрономического обозрения», не увидит в тарелке гармонии вселенной, твою гармонию он увидит на помойке заведения «Быстро и Вкусно»! Понятно?

— Так точно, шеф, — пробормотала я, не отрывая глаз от работы.

Гармония вселенной. Да он просто объелся на вчерашнем ужине у конкурентов, и ему нужно не блюдо, а цистерна активированного угля и тишина.

Но я молчала. Я резала, взвешивала, сбрызгивала коньяком, выдержанным ровно столько, сколько правил Людовик Справедливый, и ни днём больше. Всё моё существо сузилось до размеров полированной гранитной столешницы, до аромата трюфеля, дорогого, как чья-то жизнь, и до звенящей, давящей тишины за тяжелой дубовой дверью, где сидел тот самый «мефистофель» и с умным видом ковырял вилкой в нашем обеде, выискивая изъяны.

Мой мир всегда был таким: тридцать сантиметров рабочего пространства, раскалённая конфорка и свирепый, всепоглощающий голод. Голод других людей. Голод на признание, на уникальность, на крошечную звёздочку в гиде, которая одним своим блеском оправдывала все эти бессонные ночи, сожжённые пальцы, сны, в которых ты переворачиваешь стейки, и забытые личные жизни.

Я сделала глубокий вдох. Выдох. Последний штрих — микро-цитронная эмульсия. Капля. Ещё капля… Идеально!

И в этот самый момент мир взорвался. Не метафорически. Абсолютно буквально. Ослепительная, белая, беззвучная вспышка, сожравшая все тени и краски на сверкающей кухне, ударила по глазам.

Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки грохот, от которого задребезжали, затанцевали на крюках медные кастрюли — гордость «Ле Канто». Я инстинктивно, всем телом рванулась к своему блюду, к этому шедевру, на который положила душу, кусок сердца и все нервы, но под ногами вдруг не стало плитки. Не стало привычного, надёжного пола.

Я падала. Вокруг меня, в немом, замедленном кино, крутились обрывки моего старого мира: перекошенное ужасом и бешенством лицо мсье Жерара, летящая на меня кастрюля утиного конфи, клочья пара, взрыв искр от плиты… и тот самый, идеально нарезанный, чёрный, бархатный трюфель, уносившийся куда-то вверх, прочь от меня, в хаос.

А потом — удар. Тупой, тяжёлый, вышибающий из лёгких весь воздух со свистом. Тьма и тишина.

Пахло. Но это был не знакомый, родной запах дыма, дорогих трюфелей и свежей зелени. Пахло пылью, старым, сырым деревом и чем-то ещё… горьким, приторным, забытым. Как будто сто лет назад здесь жарили репчатый лук на пригорелом масле и навсегда забыли проветрить.

Я лежала на спине, уставившись в непонятный, низкий потолок с почерневшими от времени и копоти массивными балками. В ушах звенело, в висках стучало.

«Звезда… — промелькнула единственная связная, жалкая мысль. — Лишились мы её или нет? Из-за взрыва? Или он всё-таки попробовал?»

С невероятным трудом, будто всё тело было одним сплошным синяком, я поднялась на локти. Кухни «Ле Канто» не было. Не было стерильного блеска нержавейки, ни истеричных криков поварят, ни сводящего с ума запаха двадцати блюд, готовящихся одновременно. Не было и мсье Жерара.

Я сидела на холодном, грязном каменном полу посреди совершенно незнакомого, полутёмного помещения. У одной стены чернела зёвом огромная открытая печь, похожая на пасть какого-то доисторического чудовища. Деревянные полки, покосившиеся от времени, ломились от глиняных горшков, склянок с непонятным, мутным содержимым и пучков засушенных трав, похожих на веники для уборки. В воздухе висела та самая пыль веков, которая щекотала ноздри.

И тут мой взгляд упал на единственный «живой» объект в комнате.

Прямо передо мной, на том самом месте, где только что должен был находиться мой шедевр для критика, парил в воздухе… прозрачный мужчина. Вернее, его размытый, мерцающий контур. Он был одет в нелепый, расшитый потускневшими нитями камзол и напудренный парик, съехавший отчего-то набок. Его полупрозрачные руки были сложены на груди в позе величайшей скорби, а на бледном, эфемерном лице застыло выражение глубочайшей, вселенской, неподдельной тоски.

Он медленно повернул ко мне голову. Его взгляд был тяжёлым, влажным, полным чистейшего, дистиллированного разочарования — того, которое накапливается десятилетиями.

— Очередной претендент на мою кухню? — произнёс он голосом, в котором скрипели все двери в этом мире, плакали несмазанные петли и стонала старая древесина. — Напрасно трудились, сударыня. Моё искусство умерло. Как и я. Позвольте предложить вам жареного слайма в соусе из пиявок. Это блюдо как нельзя лучше отражает тщетность бытия и конечность всех устремлений.

Я медленно, очень медленно перевела взгляд с этой призрачной фигуры на окружающий меня хаос. Потом на свою руку, всё ещё сжатую в кулак от напряжения и ярости последних минут в «Ле Канто». Я разжала онемевшие пальцы.

В ладони, на самой линии жизни, лежал один-единственный, идеально нарезанный, иссиня-чёрный ломтик трюфеля. Вот же ж… блин.

Глава 2

Я продолжала сидеть на пыльном каменном полу, ощущая холодную шероховатость плиток под ладонями, и тупо переводила взгляд с полупрозрачного дяденьки в парике на идеальный ломтик трюфеля в моей руке. Мозг наотрез отказывался складывать эти две картинки в одну логичную мозаику. В висках стучала навязчивая, монотонная мантра: «Контузия. Сотрясение. Галлюцинация от переутомления. Точечная психическая атака конкурентов — Жерар же говорил, что те подлецы из «Ля Гренадьер» на всё способны. Сон. Просто кошмарный, до жути подробный, со всеми запахами и тактильными ощущениями сон».

Призрак — или моя галлюцинация — вздохнул так театрально глубоко, что пламена в закопченных светильниках на стенах заколебались, отбрасывая прыгающие тени на его прозрачное лицо.
— Немое оцепенение. Понимаю. Такова неизменная реакция смертных, столкнувшихся с гениальностью, которую их ограниченное восприятие не в состоянии постичь. Однако позвольте заметить — сидеть на полу негигиенично. И крайне неприлично для особы, пусть и столь… экстравагантно одетой.

Он небрежно махнул рукой — и из густой тени в углу, скрипя и подпрыгивая на неровностях пола, выкатилась… табуретка. Самая обычная, деревянная, трёхногая, до боли знакомый убогий ширпотреб. Такая же, какую мне в детстве, в оренбургской деревне, подставляла бабушка к раковине, чтобы я могла дотянуться до крана и помыть руки перед обедом. Она с тихим стуком упёрлась в моё бедро.

Боль от удара была вполне себе реальной, острой и очень знакомой. Это ощущение, этот знакомый укол в кость развеял последние сомнения — никакой это не сон. Я медленно подняла на него глаза, в которых, уверена, плескалась смесь из шока, ярости и полнейшей растерянности.

— Вы кто? — мой голос прозвучал хрипло, непривычно низко, будто кто-то другой говорил моими устами. — И где это, простите за вопрос, я нахожусь?

Призрак — а это определённо был призрак — выпрямился, приняв величественную позу, от которой его камзол, пусть и прозрачный, будто лучился незримым величием.

— Мастер Огюстен де Сент-Амур. Вечный шеф-повар и несомненный дух сей обители вкуса, известной как «Обед с призраком». А вы… — он прищурился, и его взгляд, тяжёлый и оценивающий, скользнул по моей фигуре, — судя по одеянию, особа весьма эксцентричная. И явно, что радует меня, не местная. Здесь так не одеваются.

Я машинально посмотрела на себя. Моя некогда белоснежная, а ныне украшенная художественными подтёками соуса униформа от «Ле Канто». Профессиональные штаны-бананы с кучей карманов, в которых обычно лежали щипцы, термометр и парочка незаметно стащенных трюфелей. И любимые, до дыр заношенные кроксы, которые Жерар ненавидел лютой ненавистью, но на которые закрывал глаза, потому что я на них действительно стояла по двенадцать часов. Да уж. Эксцентричная — это мягко сказано. Я выглядела как беглая пациентка из клиники для уставших поваров.

В этот момент дверь, ведущая, видимо, в основное помещение таверны, с душераздирающим скрипом распахнулась, и в проёме возникла ещё одна фигура. Высокий, красивый мужчина, в засаленном до блеска фартуке, надетом поверх поношенной робы странного покроя. Его лицо украшал свежий синяк под глазом, а в руках он сжимал старую швабру так, как древний воин — копьё перед решающей битвой.

— Магистр Огюстен! Я слышал грохот! — его голос сорвался на фальцет от волнения. — На нас снова напали? Это алхимики-сан… — он замолк на полуслове, уставившись на меня, сидящую на полу у ног его магистра. Его глаза округлились, стали просто огромными на испуганном лице. Деревянная швабра дрогнула в его потных ладонях. — О нет. Они уже стали присылать женщин-инспекторов? Это жестоко даже для них!

— Успокойся, мальчик, — буркнул призрак с раздражением, явно недовольный вторжением. — Это не инспектор. Это… э-э-э… наша новая посудомойка. Судя по всему. Упала с чердака. Ищи себе голову.

Парень опустил швабру, не в силах скрыть изумления.

— С чердака? Но там же только летучие мыши, паутина и тот сундук с… — он запнулся, бросив взгляд на призрака.

— Неважно! — властно перебил его Огюстен. — Хватит болтать. Приведи себя в божеский вид и представься нашей… новой сотруднице. Быстро.

Парень сгрёб остатки своего достоинства, выпрямился во весь свой немалый рост и сделал неловкий, но старательный поклон.

— Феликс. Феликс Ростовский. Маг третьего круга… ну, почти что. Официант, уборщик, закупщик и… э-э-к… главный по защите от мелких бытовых происшествий. — Он горько усмехнулся, потирая синяк.

«Ростовский». Прозвище? Или тут такая фамилия? Маг третьего круга? Что это вообще значит? В голове каша. Я с трудом поднялась с пола, опираясь о ту самую злополучную табуретку. Мир поплыл перед глазами, но я сделала глубокий вдох, втягивая странный воздух этого места — пыль, старину, горечь и что-то ещё, неуловимо знакомое.

— Светлана, — выдавила я, чувствуя, как имя звучит чужеродно в этой обстановке. — Шеф-повар.

Призрак — маэстро Огюстен — фыркнул, и от этого в воздухе заплясали мелкие вихри пыли.

— Какая претенциозность для посудомойки. В моей кухне есть место лишь для одного шефа. И он перед вами!

Я наконец-то позволила себе осмотреться по-настоящему. Да, это была кухня. Бесспорно. Древняя, заброшенная, покрытая толстым, многослойным налётом жира, копоти и чего-то липкого, но кухня. На массивном деревянном столе лежали какие-то жутковатые корешки, в глиняной миске плескалось нечто, до жути напоминающее глазные яблоки, а на огромной, покрытой зарубками разделочной доске гордо красовался… синий, желеобразный блин, утыканный мелкими угрями. Тот самый пресловутый жареный слайм.

И тут меня вдруг затрясло. Не от страха или холода. От дикой, всепоглощающей, чистейшей ярости. Весь адреналин, весь страх, вся накопленная злость от этого проклятого дня, от критика, от унижений Жерара, от падения с кухни моей мечты в этот бредовый кошмар — всё это вырвалось наружу одним единственным, кристально ясным и простым побуждением.

Визуализация героев

Дорогие мои, давайте познакомимся с нашими героями.

Светлана Воронцова

Наше милое приведение - Мастер Огюстен де Сент-Амур

Феликс Ростовский, маг третьего круга..... Ну почти.

Глава 3

Луковица в моей руке была твёрдой, упругой, пахла землёй и… реальностью. Единственная знакомая вещь в этом безумии. Я сжала её так, что пальцы побелели. Это был мой якорь. Пока я держалась за него, мир не мог окончательно распасться на куски.

Паника? Она была. Глухая, ледяная, свинцовая волна где-то глубоко внутри, под рёбрами. Но я годами училась её давить. На кухне «Ле Канто» не было места истерикам. Там были срывы сроков, сгоревшие соусы, ожоги, крики Жерара и слёзы стажёров в подсобке. И ты должен был взять глубокий вдох, сжать зубы и делать своё дело. Потому что за дверью ждали гости. Потому что от тебя всё зависело. Эта привычка — работать через «не могу», через шок и отчаяние — была вбита в меня, как узор на рукоятке ножа. И сейчас мой мозг, отказываясь принимать реальность призраков и магов, цеплялся за знакомый алгоритм: шок - задача - действие. Готовка была моим щитом, моим языком, моим единственным известным способом взаимодействия с миром. Даже если этот мир был совершенно безумен.

Призрак медленно проплыл ко мне, его прозрачное лицо исказилось от возмущения. А у меня внутри пробежались мурашки — не от страха, а от чистого, неподдельного «что за чёрт?!».

— Сударыня! Это недостойный овощ для высокой кухни! Его грубый аромат перебивает тонкие ноты…

— Замолчите, — отрезала я, даже не глядя на него.

Его слова были просто фоновым шумом, белым шумом абсурда. Мой взгляд сканировал помещение, выискивая точки опоры. Печь. Дрова. Нож. Тот самый, что валялся на столе — огромный, зазубренный, похожий на тесак мясника. Я схватила его. Вес был неправильным, баланс ужасным, но это был нож. Оружие. Инструмент. Продолжение моей руки. В этом был смысл.

Феликс отпрыгнул, подняв швабру для защиты.
— Э-э-э, мадам Светлана? Что вы задумали?

Я проигнорировала его. Подошла к столу, смахнула на пол склянку с чем-то слизистым. Бам! Стекло разлетелось, запахло уксусом и гнилью. Отлично. Акция-реакция. Я контролирую хаос. Я его создаю и я его уничтожаю. Место расчищено. Я положила луковицу на дерево и со всего размаха рубанула по ней тесаком.

Тук!

Не самый изящный рез, но луковица послушно распалась на две половинки. Сок брызнул. Слеза выступила на глазу. Знакомая, почти родная боль. Я снова почувствовала себя собой. Здесь есть лук. Здесь есть нож. Значит, я могу готовить. А всё остальное… подождёт.

— Феликс! — бросила я через плечо.
— Я?!
— Ты же маг? Сделай огонь. В печи. Не костёр, а ровный, средний жар.

Он перевел взгляд с меня на призрака, который замер в позе глубочайшей обиды, и обратно.

— Ну, в теории… да. Но на практике… у меня заклинания иногда…

— Прекрасно, — не дала я ему договорить. Мне было всё равно на его «иногда». Мне нужен был результат. Фокус на задаче — вот что не давало мне разлепиться на молекулы. — Делай. Мастер Огюстен.

Призрак вздрогнул и надменно поднял подбородок.
— Я не намерен участвовать в этом варварстве!

— Вы будете наблюдать, — сказала я тихо, но так, что он невольно прислушался. — Вы будете наблюдать, потому что вы — шеф-повар. А шеф-повар должен знать, что едят люди. Даже если лично он этого уже не может.

Это была не только просьба. Это был вызов. И я намеренно говорила с ним на его языке, на языке профессиональной гордости, чтобы отвлечь и его, и себя от сумасшествия происходящего.

Я принялась рубить лук. Грубо, быстро. Не идеальные кубики, как для соуса, а крупные, угловатые ломти. Пока я работала, краем глаза я следила за Феликсом. Он подошёл к печи, зажмурился, начал бормотать что-то на непонятном языке и делать пассы руками.

Раздался хлопок. Из топки вырвался клуб чёрного дыма, и Феликс откашлялся.

— Извиняюсь! Не тот слог! Попробую ещё раз!

Призрак смерил его взглядом, полным презрения.
— Это дилетантство. В моё время…

— В ваше время не было такого, — я отложила нож и принялась шарить по полкам.

Мой внутренний диалог был отчаянной попыткой остаться в здравом уме: «Не думай о том, где ты. Думай о том, что есть. Картошка. Ищи картошку. Вот же, сморщенная, но сойдёт. Масло? Боже, пусть будет масло…»

Мои пальцы нашли знакомую шершавость — картофель. Несколько сморщенных клубней. И… о, боги! В глиняном кувшине с крышкой — масло. Нечто, напоминающее сливочное, с лёгким душистым оттенком. Пахло немного странно, но сойдёт. Еда. Настоящая еда. Это было лекарство от паники.

Феликс снова что-то бормотал. Раздался ещё один хлопок, и на этот раз из печи вырвалось жадное жёлтое пламя, которое тут же принялось лизать древнюю сажу на своде.

— Есть! — выдохнул он, сияя. Его лицо в свете огня стало почти симпатичным, если не считать синяка.

Я нашла сковороду — чугунную, тяжёлую, заброшенную. Плюнула на раскалённую поверхность. Слюна тут же зашипела и испарилась. Идеально. Ритуал. Привычка. Всё как всегда.

— Масло, — пробормотала я себе под нос, отправляя в сковороду добрый кусок. Оно зашипело, расплылось, наполнило воздух ореховым ароматом. Я высыпала лук. Шипение стало громче, навязчивее. Я схватила сковороду за ручку и начала встряхивать, заставляя лук подпрыгивать в золотистом масле. Этот звук, этот запах — вот мой родной язык.

Призрак, который всё это время молча наблюдал с каменным лицом, невольно сделал движение вперёд.

— Слишком сильный огонь! Он сожжёт нежные сахара!

— Он их карамелизует, — поправила я его, не отрываясь от сковороды. — Это совсем другой вкус. Глубина. Сладость.

Спор о кулинарии — это территория, где я чувствовала себя уверенно. Даже с призраком.

— Феликс, картофель! Чисти! Быстро!
— Чистить? Но кожура содержит массу полезных…
— ЧИСТИТЬ!

Парень подпрыгнул и схватил картофелину и нож. Он чистил её так, будто пытался провести хирургическую операцию в ураган.

Лук становился прозрачным, золотистым. Я бросила в сковороду наскоро порезанный картофель. Посолила щепоткой соли из солонки, что стояла на столе. Перемешала. Накрыла крышкой.

Глава 4

Мы ели жареную картошку с луком. Но в тот момент она пахла раем. Теплая, с хрустящими золотистыми краешками, пропитанная маслом и тем самым простым, неубиваемым ароматом, что веками заставлял людей чувствовать себя дома. Я зажмурилась на секунду, позволяя вкусу заполнить всё существо. Это был не просто ужин. Это был акт утверждения реальности. Моей новой, безумной реальности, в которой хоть что-то оставалось знакомым.

Феликс уплетал свою порцию с жадностью давно голодающего, чавкая и обжигаясь. А потом, словно размякший от еды и тепла, он внезапно разговорился. Словно плотина, которую годами сдерживали, наконец прорвало. Он говорил торопливо, запинаясь, его слова вылетали пулеметной очередью, перескакивая с одной проблемы на другую.

— …и с проверками опять нагрянут, это точно… — он мрачно ковырял пустоту вилкой в тарелке, словно выискивая там ответы. — Алхимики-санврачи. С их палочками и свитками. Они всегда найдут, к чему придраться! Всегда! В прошлый раз оштрафовали за то, что тень от горшка на пол падает не под тем углом! А долги… — он горько усмехнулся, — Я продал уже все фамильные сережки мамы, даже те, что бабушка завещала. Клиентов нет. Совсем. Последний раз гном заходил три месяца назад, и то потому что заблудился. Так тот полпорции не доел, сказал, слайм пахнет носками тролля… — он вздохнул так глубоко, что казалось, вот-вот сдуется. Потом поднял на меня взгляд, в котором смешались отчаяние и внезапно вспыхнувшая надежда. — А вы… вы так легко это сделали. Вот так, раз и готово. У вас, наверное, какой-то невероятный ресторан? Вы главный повар? Наверное, у вас там всё блестит, и клиенты знатные…

Я медленно отложила кусок хлеба, который вдруг стал на вкус как вата. Горло сжал комок. Ресторан… «Ле Канто». Критик. Взрыв. Это казалось сейчас сном.

— Я… да, я шеф-повар, — голос мой звучал хрипло. — Но мой ресторан… — я беспомощно повела рукой, очерчивая убогое окружение: закопченные стены, грубый стол, парящего в углу призрака. — Я оказалась здесь… каким-то странным образом. В самом прямом смысле. Я стояла у плиты, готовила блюдо… потом ослепительная вспышка, грохот… и я здесь.

Я впилась в него взглядом, пытаясь прочитать хоть тень обмана на его простодушном лице.
— Феликс. Скажи мне честно. Где я? Что это за место? И… — я чуть слышно кивнула в сторону маэстро Огюстена, — Он… настоящий?

Феликс заморгал, и по его лицу пробежала волна понимания. Его глаза округлились.

— Ой! То есть вы правда не в курсе? Вы думали, что это… вам померещилось?

— Я думала, у меня галлюцинации после падения! — выдохнула я, и в голосе моем прозвучала сдавленная истерика.

Тогда он начал рассказывать. Мир, который я только-только начала считать хоть сколько-то устойчивым, снова закачался, поплыл, пошел трещинами по швам.

— Вы в городе Брамишоль! — объявил он с такой гордостью, будто это столица вселенной. — В самом сердце магических земель!

— Магических? — ели как выговорила я. — Это типо драконы и эльфы?

— Да. Драконы в облачных пиках живут, огненные и ледяные! Эльфы в Лесах Шепчущих Древ, такие важные и красивые, что глазам больно! Гномы в своих подгорных городах куют неслыханные вещи! А еще есть гильдия магов башня у них хрустальная до небес! И алхимики, и торговые гильдии, и…

Он сыпал названиями и образами, а я сидела, ощущая, как пол уходит из-под ног. Не метафорически. Меня буквально подташнивало.

Фэнтезийный мир.

Магия.

Драконы.

Эти слова бились в висках, как молотки, не желая укладываться в голове. Я смотрела на свои руки — настоящие. На тарелку — настоящую. На пыль на столе — настоящую. И весь этот настоящий, осязаемый мир был… чужим.

Другим.

— Постой! — перебила я его, и мой голос прозвучал слабо. — То есть… твой магистр Огюстен… он не… плод моего воображения?

— Нет! — Феликс даже подпрыгнул на табурете, обидевшись за предка. — Он самый что ни на есть настоящий призрак! Наш семейный! Таверна эта моя, по наследству от отца, а ему от деда… а Огюстен — он мой пра-пра-прадедушка! Легендарный кулинар! — восторг в его голосе сменился унынием. — Только… кулинарный талант, видимо, только к нему и перешел. А ко мне нет. Вообще. Я даже яичницу нормально поджечь не могу. А еще… — он понизил голос до шепота, — Люди побаиваются. Ну, знаете… призрак на кухне. Мертвый шеф. И его рецепты… ну, вы видели.

Он посмотрел на меня с такой внезапной, жгучей, почти детской надеждой, что у меня защемило сердце.

— Но вы-то тут оказались! Вам же некуда идти? Вернуться, наверное, нельзя? Так оставайтесь! — он вскочил, опрокидывая табурет. — Оставайтесь у нас! Будете нашим поваром! Я буду платить! Честно! Как только дела наладятся! Ну, пожалуйста! Вы же видите, в какой мы яме!

Я смотрела на его сияющее, наивное лицо. На призрака прадеда, который слушал этот разговор с каменным, нечитаемым выражением. На эту грязную, пропахшую неудачами кухню. И в голове, ясно и четко, как приговор, прозвучала мысль: «Я в другом мире. В другом мире. Меня здесь никто не ждет. У меня нет денег. Нет документов. Нет крыши над головой. Абсолютно. Ничего.»

Страх был острым и леденящим. Настоящим. Но под ним, на самом дне, было странное, щемящее чувство… облегчения? Тысячетонная глыба ответственности, карьеры, амбиций, которая давила на меня в «Ле Канто», — исчезла. Растворилась в этом магическом воздухе. Здесь не нужно было бороться за звезду Мишлен, угождать критикам и терпеть тиранию Жерара. Здесь нужно было просто выжить. Накормить двух потерянных душ — живую и мертвую. Это было до примитивности просто.

Я сделала глубокий, дрожащий вдох и посмотрела Феликсу прямо в глаза.

— Ладно, — сказала я, и мое собственное слово прозвучало приглушенно и чуждо. — Договорились. Я остаюсь. Вашим поваром.

Феликс издал такой победный вопль, что, казалось, с потолка посыпалась штукатурка. Он схватил мою руку и начал трясти ее, бессвязно бормоча благодарности. Призрак фыркнул, развернулся и отплыл к печи, бормоча что-то скрипучее о «нашествии безродных кулинарных дикарей».

Глава 5

Тишина после моего рокового «ладно» была короткой, но очень насыщенной. В ней уместилось скрипучее фырканье призрака, закатившего глаза к потолку (на который, я уверена, он смотрел последние сто лет), и мое собственное ошеломленное молчание. А потом эту тишину разорвал звук, сравнимый разве что со взрывом парового котла.

Это был Феликс. Он издал такой ликующий вопль, что с одной из полок с грохотом свалилась банка с чем-то фиолетовым и шевелящимся. Парень подпрыгнул на месте, схватил мою руку и начал трясти её с такой силой, будто пытался высечь из меня искру, чтобы растопить печь.

— Вы остаётесь! Вы правда остаётесь! Спасибо! Спасибо! Мы теперь точно выкарабкаемся! — он тараторил, сияя как новогодняя ёлка, на которую только что повесили золотой шар. Смотреть на это было одновременно трогательно и глупо. Чувствовала я себя примерно так, будто согласилась возглавить цирк-шапито, где главные артисты — неуклюжий жонглёр и привередливый фокусник, который ещё и прозрачный.

Маэстро Огюстен, тем временем, с достоинством удалился в тень возле печи, бормоча что-то о «профанации высокого искусства» и «нашествии кулинарных вандалов». Но я заметила краем глаза — он не уплыл наверх и не растворился в стене. Он остался. Наблюдал. Как старый кот, который делает вид, что игнорирует нового щенка, но уши держит на макушке.

Ладно, ликование ликованием, но пора было переходить к делу. Я встала, отряхнула ладони о бока штанов — привычка, от которой меня не мог отучить даже сам мсье Жерар.

— Так, праздник окончен, — объявила я, и в голосе моём снова зазвучали стальные нотки шефа, привыкшего, что его слушаются. — Первый пункт программы, тотальная зачистка. Готовить в этом музее ужасов я не намерена. Здесь пахнет не кухней, а архивом судмедэкспертизы.

Феликс замер, его сияющее лицо померкло.
— Убираться? Прямо сейчас? Но уже вечер… и мы так устали…

— Именно что вечер, — парировала я. — Значит, у нас есть вся ночь. Завтра у нас первый рабочий день. И я не хочу встречать его, спотыкаясь о банку с чьими-то глазами. Где тут у тебя арсенал? Мётлы, вёдра, тряпки?

Он покорно, шмыгнул в чулан и вернулся с охапкой самого жалкого уборочного инвентаря, который я видела в жизни. Метла похожа на облезлого дикобраза, ведро — сито с одной ручкой, а тряпки… эти тряпки выглядели так, будто ими уже мыли пол во времена того самого пра-пра-прадедушки.

— Ну что ж, — вздохнула я с философским смирением. — С этого и начнём. Начинаем с полок. Всё, что вызывает вопросы, отвращение или просто старше меня за борт. Понял?

Но не тут-то было. Едва я протянула руку к первой склянке, как пространство передо мной сгустилось и похолодало.

— Мои запасы! — прогремел голос, в котором скрипели все половицы в доме. Передо мной возник маэстро Огюстен, раскинув прозрачные руки, словно защищая невидимое дитя. — Мои ингредиенты, собиравшиеся веками! Мои пиявки, выдержанные в собственном соку! Это достояние гастрономической археологии!

Я уперлась руками в боки.
— Археологию в музей. А на кухне должна быть еда, а не экспонаты для выставки «Ужасы прошлого». Феликс, тащи тот ящик с синей дрянью!

— Остановитесь! Я призову духов всех великих кулинаров прошлого! Они проклянут это место! — призрак задрал голову, и его парик закачался.

— Отлично, — не сдержалась я. — Пусть приходят. Может, хоть они помогут вынести этот хлам. А пока проходите, не задерживайте уборку.

Я решительно взяла с полки увесистую бочку, из щелей которой торчало нечто, напоминающее щупальца спрута. Феликс, поколебавшись, ухватился за другой край.

— Вы… вы вандалы! Барбары! Ваши палитры не развиты для тонкостей моей кухни! — визжал Огюстен, но мы уже тащили наш трофей к окну.

— Моя палитра развита ровно настолько, чтобы не есть пиявок! — рявкнула я в ответ, и мы с Феликсом, пыхтя, перевалили бочку через подоконник. На улице раздался оглушительный всплеск и недовольное шипение. Похоже, там было болото. Очень кстати.

После этого призрак сдулся. Он отплыл в угол и замер, наблюдая за нашим вандализмом с видом человека, присутствующего на собственных похоронах.

Мы работали несколько часов. Я шла по полкам, как танк, безжалостно выбрасывая всё, что попадалось под руку. Феликс бегал за мной с ведром, как верный оруженосец, и его комментарии были бесценны.

— Ой, а это, кажется, сушёные крылья летучей мыши! Магистр их для бульона использовал!
— В ведро.
— А это… ой, это ж желуди тролля! Редкость!
— В ведро. Если тролль захочет, пусть сам сходит за своими желудями.
— Ой, смотрите, желе из мандрагоры! Говорят, оно шепчет, если приложить к уху!
— Выброси. И уши после этого помой.

Было тяжело. Пыль стояла столбом, я чихала так, что, казалось, вот-вот вывернутся лёгкие. Руки покрылись липкой плёнкой вековой грязи. Но с каждой выброшенной банкой я чувствовала, как воздух становится чище, а мои собственные мысли — яснее. Это был мой способ обозначить: вот моя территория и здесь будет порядок. Мой порядок.

В какой-то момент я наткнулась на дальний угол полки и обнаружила там того самого синего слайма, которого швырнула в стену. Он съёжился, подсох и теперь напоминал жалкий, покрытый плесенью блин. Я подцепила его лопатой, с отвращением сморщившись.

— Ну, до свидания, «блюдо, отражающее тщетность бытия», — пробормотала я и отправила его в ведро с театральным жестом. — Отправляйся к своим пиявкам.

Феликс, таская очередную порцию мусора к двери, как всегда, споткнулся о собственную тень. Ведро опасно накренилось, и несколько склянок с противным звоном покатились по полу.

— Осторожнее! — крикнула я, подскакивая к нему. — Мы тут не для того, чтобы размазать эту гадость по всей кухне!

Он покраснел, как рак, и стал судорожно собирать осколки.
— Простите.

Я посмотрела на него — всего в пыли, с перепачканным лицом, но с горящими энтузиазмом глазами — и неожиданно для себя улыбнулась. Настоящей, не кривой ухмылкой, а широкой, усталой улыбкой.

Глава 6

Комната, которую мне выделил Феликс, оказалась каморкой под самой крышей. Дверь скрипела так, будто последний раз её открывали во времена прапрадедушки-призрака. Пахло пылью, старым деревом и тишиной, которая густела веками. Казалось, даже паутину в углах плели ещё при первом Сент-Амуре.

Но вот постель… Постель была загадкой. Льняное бельё, хоть и грубое на ощупь, было кристально чистым и пахло свежестью — словно его только что высушили на ветру. Резкий контраст с окружающим запустением был почти пугающим. Кто-то же заботился о том, чтобы здесь было хоть какое-то подобие уюта.

«Ну что ж, Света, — подумала я, проваливаясь на скрипучую кровать. — Теперь ты будешь тут жить. И главный твой враг на ближайшее время — не злой маг, а вековая грязь».

Сон пришёл быстро, тяжёлый и без сновидений, как после долгой смены.

Утро началось с того, что я открыла глаза и поняла — вчерашний кошмар не растворился. Я всё ещё здесь. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь запылённое оконце, золотил мириады пылинок, танцующих в воздухе. Я спустилась вниз, в зал таверны и обомлела.

При дневном свете всё выглядело в тысячу раз хуже. Пол, который вчера казался просто тёмным, на поверку оказался покрыт толстым, липким слоем грязи, въевшейся в щели между досками. Столы были липкими на ощупь, и на них красовались причудливые кольца от бесчисленных кружек, словно летопись былых попоек. Окна… эти окна! Сквозь слой грязи и паутины едва пробивался свет, окрашивая помещение в тусклые, унылые тона.

«Мда, — констатировал мой внутренний критик. — Сюда не то что гном — лицензированный маньяк побрезгует зайти. Здесь не пахнет едой. Здесь пахнет тоской и поражением».

Феликс уже копошился за стойкой, с видимым усилием пытаясь оттереть какое-то засохшие пятно. Увидев меня, он встрепенулся.
— Доброе утро, мадам Светлана! Я уже начал…

— Доброе, — буркнула я, подходя к ближайшему окну и проводя пальцем по стеклу. Палец оставил чистую полосу в чёрной массе. — Феликс, скажи честно. Когда здесь последний раз мыли полы? И окна?

Он задумался, сдвинув брови.

— Ну… полы, наверное, ещё до того, как магистр Огюстен окончательно впал в уныние… а окна… — он покраснел. — Кажется, я в детстве пытался. Но у меня заклинание мытья стёкол сработало наоборот, и они стали ещё грязнее. С тех пор…

— Понятно. С тех пор решили не искушать судьбу, — вздохнула я. — Ладно. План на сегодня простой, как три копейки. Вода, тряпки, много-много усилий. Никакой магии. Только руки и усердие.

Его энтузиазм, к счастью, не угас. Он слушался меня беспрекословно, как солдат на плацу. Я чувствовала себя капитаном корабля, ведущим единственного матроса на штурм айсберга.

— Так, для начала, все столы на улицу! Проветрить, отскрести эту вековую грязь!

— Есть! — Феликс схватил первый стол и потащил его к выходу, по пути чуть не зацепив углом единственную висящую на стене картину, изображавшую унылого оленя.

Пока он возился со столами, я нашла огромный чан, натаскала воды и принялась за окна. Это была медитативная, почти что буддийская практика. Сначала тряпка выходила чёрной после одного взмаха. Потом — после трёх. Через час из окна наконец-то можно было разглядеть улицу, а не абстрактное грязное пятно.

В какой-то момент из стены рядом со мной медленно просочился маэстро Огюстен.

— Суета, — проворчал он, с презрением окидывая взглядом ведро с мыльной водой. — Истинная красота в патине времени.

— Истинная красота в том, чтобы гость, зашедший на обед, не писал своё имя на столе пальцем, — парировала я, с силой оттирая очередное пятно. — Кстати, маэстро, раз уж вы здесь… Не подскажете, где тут у вас запрятаны щётки для пола? Желательно такие, которыми последний раз пользовались до вашей… э-э-э… кончины?

Призрак фыркнул и растворился в воздухе, оставив после себя лёгкий запах старого ладана и обиды. Но мне показалось, он удалился не так быстро. Словно задержался на секунду, чтобы разглядеть, как преображается его «ресторан».

К полудню мы с Феликсом были мокрыми, грязными, но невероятно довольными. Столы, выставленные на улицу, просохли на солнце и пахли чистым деревом. Окна, наконец, пропускали свет, который золотистыми квадратами лёг на сверкающий, вымытый впервые за сто лет пол. Воздух стал свежим, пахнущим мылом и влажным деревом.

Феликс стоял посреди зала, тяжело дыша, и смотрел на всё это с благоговением.

— Никогда не думал, что здесь может быть так светло, — прошептал он.

— Это только начало, — сказала я, вытирая пот со лба и с удовлетворением окидывая взглядом результат нашего титанического труда. — Теперь, по крайней мере, сюда не стыдно будет пригласить голодного человека. Осталось только приготовить ему что-то съедобное.

*******************************************************************************************************

Дорогие мои! Разрешите вас познакомить с моей новинкой!

Шерстяные чары и домовой на побегушках

Они думают, что я колдую. Что мои вязаные зверушки — это злые духи. Конкуренты шепчутся, а скоро, гляди, и охотник на ведьм объявится.
А тем временем в моей самой лучшей комнате поселился тот, кто должен был стать моей самой большой ошибкой — герцог Маркус. Он приехал вернуть меня к обязанностям. Он не верит в магию. Он верит только в долг и правила.
Что ж, пусть попробует пожить под присмотром вязаного ёжика, который ненавидит беспорядок в чувствах. Пусть поест супу с «особенным» перцем от домового.
Он хотел доказать, что моё волшебство — обман. Но я даю ему шанс доказать обратное.

https://litnet.com/shrt/Oc52

Глава 7

После нескольких часов борьбы с вековой грязью мой желудок напоминал о себе настойчивым урчанием. Феликс, прислонившийся к стойке, тоже выглядел измождённым. Уборка — дело не менее энергозатратное, чем готовка.

«Ладно, геройство геройством, а обед по расписанию», — подумала я, направляясь на кухню. Вид её, надо сказать, после вчерашнего зачистки радовал куда больше. Пустые, но чистые полки, протёртые поверхности. Теперь бы наполнить это пространство нормальными продуктами и запахами.

— Феликс, есть что-то съедобное? Не глаза и не слаймы, а что-то человеческое?

Он встрепенулся, словно пойманный на недосмотре хозяин.

— Конечно! Мука осталась, соль… масло немного. И клубни «упрямства» они жёсткие, но питательные.

«Клубни упрямства». Звучало как вызов. Но вызов я принимала.

— Отлично. Неси муку, соль, воду. И масло.

Я повернулась к призраку, который замер в центре кухни, излучая ледяное молчание. Его прозрачная фигура казалась сгустком обиды на наш уборочный энтузиазм.
— Мастер Огюстен, — начала я, стараясь говорить мягче. — Вам нужно выбрать. Или вы продолжаете варить свои «шедевры» для духов и пустого зала, или вы помогаете мне приготовить то, что заставит живых людей платить деньги. И говорить «спасибо».

Он медленно повернул ко мне голову. В его взгляде читалось надменное презрение.

— Вы предлагаете мне опуститься до уровня… толпы? Варить примитивную снедь?

— Я предлагаю вам снова стать поваром, — парировала я. — А повар кормит людей. Всех! И баронов, и простолюдинов. Голод у всех одинаковый. Искусство это хорошо, но сытый гость искусство вечное.

Я не стала ждать его ответа. Подошла к столу, насыпала горку муки, сделав в центре углубление — «колодец».

— Феликс, вода. Не заколдованная, обычная.

Он быстро наполнил кувшин и подал мне. В его движениях уже не было прежней робости, а скорее деловая собранность. Он был хозяином, который наконец-то увидел просвет в туннеле. Я влила воду в муку, добавила щепотку соли и начала замешивать. Движения были автоматическими, успокаивающими. Мука, вода, соль. Проще некуда. Основа основ. Это была моя медитация.

Призрак медленно приблизился и застыл над моими руками, наблюдая, как белый порошок превращается в эластичное тесто.

— Это… тесто для хлеба? — произнёс он с нескрываемым скепсисом. — Но такой примитивный способ… Без закваски, выдержки… Никакой утончённости.

— Это тесто для лепёшек, маэстро, — ответила я, не прекращая месить. — Быстро, дёшево, сытно. Начинку придумаем потом. Иногда утончённость в простоте.

Я раскатала пласт и стала вырезать кружки ободком найденной кружки. Феликс, под мои указания, раскочегарил печь. На этот раз без магии, просто раздув угли мехами. Я швырнула первую лепёшку на раскалённый чугун. Она зашипела, начала подниматься, покрываться румяными пузырями. Аромат свежего хлеба разнёсся по кухне.

И тут дверь на кухню со скрипом открылась.

В проёме стояла пожилая женщина в чистом, но поношенном платье. Она щурилась, вглядываясь в полумрак, и на её лице застыла привычная маска усталой озабоченности.

— Феликс? Магистр? Я слышала шум… Уже всё в порядке? — её взгляд скользнул по мне, потом по сковороде, и брови поползли вверх. — О… У нас гостья?

Феликс выпрямился, и я заметила, как он старается выглядеть солиднее перед нанятым работником.

— Всё в порядке, Ирма. Это мадам Светлана. Наш новый шеф-повар.

Ирма вошла, не сводя с меня изучающего взгляда. От неё пахло мылом и простым, деревенским трудолюбием.

— Шеф-повар? — произнесла она с лёгким, но заметным недоумением. — Но, милочка, мы уже давно не принимаем гостей. Таверна, можно сказать, закрыта.

Призрак, до этого хранивший молчание, наконец оторвался от созерцания лепёшки.

— Мадам Ирма, не тревожьтесь. Это… временная мера.

Я сняла с огня первую золотистую лепёшку и протянула ей.
— Попробуйте, мадам Ирма. Оцените.

Она отшатнулась с вежливым, но твёрдым жестом.
— О, нет, детка, благодарю. Я уже пообедала.

— Ирма, попробуй, это правда нечто! — вмешался Феликс, и в его голосе прозвучала не детская просьба, а уверенная рекомендация хозяина.

Женщина нерешительно взяла лепёшку, обожгла пальцы, перекинула её с ладони на ладонь. Потом, с видом человека, идущего на жертву, осторожно отломила кусочек и отправила в рот. Она жевала медленно, закрыв глаза. А когда открыла их, то в глубине, за слоем повседневной усталости, я увидела не изумление и не восторг, а тихое, щемящее облегчение.

— Как у моей покойной бабки из деревни получалось, — прошептала она, и голос её дрогнул. — Просто. А как… сытно. По-настоящему.

Она доела лепёшку, аккуратно смахнула крошки с платья и посмотрела на меня уже с другим выражением — с проблеском уважения и тенью давно забытой надежды.

— Вы… надолго к нам, мадам Светлана?

Я перевела взгляд на призрака. Он смотрел на Ирму, на её пустые руки, на её лицо, с которого на мгновение слетела маска привычной покорности судьбе. На его собственном лице бушевала война — обида, гордость, вековая привычка к унынию и… то самое, забытое чувство, когда видишь, что твоё ремесло принесло кому-то простое, человеческое удовольствие.

— Это зависит, — сказала я, возвращаясь к замешиванию теста. — От того, как быстро мы найдём нормальных поставщиков. И от того, — я посмотрела прямо на призрака, — Захотят ли хозяева этой таверны мне помочь.

Огюстен де Сент-Амур отвернулся и сделал вид, что с величайшим интересом изучает трещину на потолке. Но я успела заметить, как его прозрачная рука невольно потянулась к миске с тёплым тестом, коснулась его… и на этот раз не прошла насквозь, а словно бы ощутила его тепло.

*******************************************************************

Дорогие мои! Хочу познакомить вас со своей книгой

Глава 8

Тишина повисла на кухне такой густой, что, кажется, её можно было бы намазать на одну из наших лепёшек. Все смотрели на руку призрака, точнее, на то, как его прозрачные пальцы буквально увязли в комке теста. Казалось, сам воздух перестал двигаться. Даже пылинки замерли в лучах света, поражённые происходящим.

Маэстро Огюстен выглядел так, будто только что обнаружил, что у него выросли ноги. Он смотрел на свою руку с чистым, немым изумлением. Он КОСНУЛСЯ. Не прошёл сквозь, а ощутил шершавую, тёплую, живую текстуру. Это было круче любого магического фокуса.

Мадам Ирма замерла с прижатой к груди тряпкой, её глаза стали размером с наши будущие лепёшки. Феликс вообще забыл дышать и стоял с открытым ртом, словно пытаясь поймать пролетающую муху, которых у нас, к счастью, пока не было.

— Феликс! — бросила я, голосом, привыкшим перекрывать грохот кухни. Заклинание изумления развеялось. — Хватит глазеть! Бери метлу и выметай осколки нашей «гастрономической археологии» за порог. Чтобы духу её не было!

Он вздрогнул и кинулся выполнять приказ, чуть не споткнувшись о собственную тень. Милый, но координация у него подкачивает.

— Мадам Ирма, — повернулась я к женщине, стараясь говорить помягче. — Вы знаете, кто поставляет сюда продукты? Ну, кроме стаи озлобленных пиявок и оптовиков по глазам?

Ирма медленно пришла в себя, отводя взгляд от руки призрака, которая всё ещё застыла в тесте.

— Мясо возим у старика Горма. Он стодневных барашков разводит, лучших в округе. Овощи вдова Эльза, у неё огород за городом. Но… — она развела руками с жестом, говорящим «сами понимаете». — Денег нет. Мы должны всем. Горм в последний раз грозился прислать за долги своего тролля. Бульдогом его зовут. Говорят, тот скамейки гнёт голыми руками.

— Прекрасно, — фыркнула я. «Тролль». Ну конечно, куда же без тролля в придачу к призраку и магу. Стандартный набор для малого бизнеса. — Значит, будем торговаться. Феликс, как закончишь с мусором марш в погреб! Искать всё, что можно пустить в дело. Любые соленья, варенья, грибы, даже если они шепчут непристойности. Всё!

Парень, уже схвативший метлу, кивнул с таким энтузиазмом, будто я отправила его не в пыльный склеп, а на поиски сокровищ дракона.

Я повернулась к главному источнику проблем. Призрак всё ещё смотрел на свои пальцы с видом человека, впервые увидевшего собственные конечности.

— Мастер Огюстен, — начала я, подбирая слова. — Ваш профессиональный выбор. Что будете делать? Чистить картошку или месить тесто? Работа кипит.

Он вздрогнул и отдернул руку, будто обжёгшись о собственную дерзость.

— Я?! — его голос взвизгнул до сопрано. — Выполнять работу кухонного мальчишки?! Ни за что! Моё место у котла, где рождается гармония вкусов!

— Отлично, — я с притворной бодростью шлёпнула перед ним на стол мешок с «клубнями упрямства» и здоровенный, тупой нож. — Ваш котёл пока пуст. А гармония, как известно, начинается с чистых ингредиентов. Или вы хотите, чтобы ваше великое имя ассоциировалось с долгами и… протухшими мозгами тролля?

Это был удар ниже пояса. Но в борьбе за кухню все средства хороши. Его эфирная форма выпрямилась от возмущения.

— Моё имя ассоциируется с величием!

— Тогда докажите. Начните с малого с картошки.

Я развернулась и пошла к печи, делая вид, что совершенно не интересуюсь его реакцией. Краем глаза я увидела, как он нерешительно парит над мешком, словно аист, который не может решить, куда ему подбросить младенца. Потом его рука, всё ещё будто нехотя, выхватила один клубень. Он поднёс его к глазам, изучая с видом дегустатора, впервые увидевшего картофелину. Затем он вздохнул так, что с потолка посыпалась засохшая паутина, и принялся за чистку. Нож в его прозрачной руке двигался неестественно, словно он пытался провести хирургическую операцию во время урагана. Но он чистил. Медленно. Скорбно. Но чистил. Это была победа стратегического значения.

Мадам Ирма, наблюдавшая за этой сценой, тихо выскользнула, пообещав принести злополучный счёт от мясника. Я подошла к Феликсу, который с энтузиазмом выметал за дверь последние следы «великого кулинарного наследия».

— Скажи-ка мне, Феликс, — прошептала я, отводя его в сторону. — Что это за гильдия алхимиков-санврачей? И почему ты бледнеешь, как мука, при одном её упоминании?

Феликс побледнел именно так, как я и предполагала. Его синяк под глазом стал похож на фиолетовый маяк.

— О, это же… это чистый ужас! — он понизил голос до шёпота, украдкой глянув на призрака. — Они ходят с проверками! С палочками, которые меняют цвет, если найдут пылинку! И со свитками правил толщиной с мою голову! Если что-то не так штрафы! Огромные! Или вообще закрывают заведение! Магистр их ненавидит. Говорит, искусство не должно умещаться в их дурацкие рамки!

Понятно. Магическая СЭС. Просто идеально!

— Когда была последняя проверка?

— Год назад. Чудом избежали закрытия. Тогда они изъяли партию маринованных мозгов горного тролля. Магистр обиделся и с тех пор вообще запретил мыть хоть что-то. Говорит, это «естественная патина».

Я закрыла глаза. Мозги. Ну конечно, куда же без них. Моя жизнь окончательно превратилась в плохой фэнтези-роман.

В кухне воцарился сюрреалистический хаос. Шипение лепёшек на сковороде, ворчание призрака над картошкой, взволнованное бормотание Феликса, пытающегося усмирить магию, и скрип моей метлы. Напоминало симфонический оркестр, собранный из сумасшедших. И вдруг в дверь постучали. Все замерли. Словно в плохой пьесе.

— Кто это? — прошептала я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Феликс побледнел так, что стал почти прозрачным, как наш шеф.

— Гости? — его голос сорвался на писк. — Но у нас не было гостей со времён Великой Эльфийской Засухи!

Призрак выпустил из рук картофелину, и она с глухим стуком покатилась по полу, словно символ наших рушащихся надежд.

— Алхимики! — просипел он. — Они почуяли перемены! Я чувствую их въедливый запах! Они пришли закрывать нас!

Глава 9

Дверь за эльфом захлопнулась, и наступила тишина, какая бывает только в гробу или в абсолютно пустом ресторане. Я стояла, прижавшись ухом к грубой деревянной двери, ведущей из кухни в зал, и слушала. Сердце колотилось где-то в горле.

Ничего. Ни звука. Ни возмущенного возгласа, ни стука отодвигаемого стула. Абсолютная тишина. Это было даже хуже, чем крик. Он просто вошел и замер. В моем воображении он стоял посреди вымытого до блеска, но абсолютно пустого зала, с его вычищенными столами и сверкающими окнами, и смотрел на эту мертвенную чистоту с ледяным презрением. Он видел не потенциальный ресторан. Он видел заброшенный склеп.

«Нет, — яростно подумала я, сжимая кулаки. — Нет, так не пойдет. Он не уйдет. Я его накормлю, если это последнее, что я сделаю в этой жизни. Или в этой вселенной».

Я отскочила от двери и влетела на кухню, где Феликс застыл в позе окаменевшего страуса.

— Он здесь, — выдохнула я. — И он не убежал с визгом. Это уже победа.

Феликс кивнул, его глаза были круглыми от ужаса.

— Феликс! — мой голос прозвучал тихим, сдавленным шепотом, полным командирской ярости. — Столик у окна! Самый видный! Быстро и бесшумно, как тень!

Он кивнул и исчез за дверью. Я услышала тихий скрип отодвигаемого стула. Хорошо. Отлично!

Тем временем я сорвала с огня первую золотистую лепешку. Она пахла просто, по-домашнему. Это был мой козырь.

— Готово? — прошептала я, как только Феликс вернулся, дыша как загнанная лошадь.

— Д-да…

Я сунула ему в руки теплую лепешку на грубой деревянной дощечке.

— Неси. Молча поставь перед ним. Сделай вид, что так и надо. Что у нас тут все по высшему разряду и клиенты сами догадываются, что делать с едой. Никакого раболепия! Ты не слуга, ты… мистический официант. Исчезни, как туман.

Он проглотил комок и снова исчез. Я прильнула к щели в двери.

Видела только спину Феликса. Он действительно двигался бесшумно. Поставил дощечку перед эльфом, кивнул с какой-то потусторонней важностью и отступил в тень. Я видела, как длинные пальцы эльфа взяли лепешку. Он поднес ее к лицу. Понюхал. Его выражение я разглядеть не могла, но его поза — расслабленная, усталая — не изменилась. Никакого отвращения. Скептицизм? Да. Но не отторжение.

Эльф отломил кусочек. Положил в рот. И продолжил сидеть неподвижно, глядя в окно. Он жевал. Медленно. Это было все, что я могла понять. Он не выплюнул. Он ЖЕВАЛ.

Адреналин ударил в голову. Работает!

— Воду! — прошипела я Феликсу, который уже стоял рядом, дрожа от нетерпения. — Стакан воды. Кристально чистый. Неси.

Пока он хлопотал с водой, мой мозг лихорадочно работал. Одной лепешки мало. Нужно предложить выбор. Создать иллюзию меню. Я рванула к столу. Глаза упали на кувшин с маслом, пахнущим травами. Чабрец? Да кто их разберет, эти местные травы! Но пахло сносно.

Я замесила новый ком теста, раскатала, плеснула ароматного масла на сковороду. Пока она жарилась, я порубила зелень.

— Второй вариант. «Лепёшка путника с травами прованса». — Звучало хоть и глупо, но с претензией.

Феликс вернулся.

— Он ест! — выдохнул он, сияя.

— Молчи! — я сунула ему вторую, теперь уже ароматную лепешку. — Неси. Тихо. Смени тарелку. Скажи… скажи «от шефа». И исчезни.

Он пополз обратно, как ниндзя. Я снова прильнула к щели.

Эльф как раз допивал воду. Увидел новую лепешку. Его бровь чуть дрогнула. Он отложил первую, еще недоеденную, и взялся за вторую. Снова понюхал. Снова отломил кусок. И тут… он доел первую лепешку. Всю. И принялся за вторую. Все так же молча, все так же сосредоточенно. Но он ел. Это был не просто голод. Это было… принятие.

Феликс стоял в углу зала, пытаясь быть невидимкой, и сиял как новогодняя елка. Вдруг эльф поднял голову и изящным жестом подозвал его. Феликс подскочил. Эльф что-то сказал. Всего пару слов.

Феликс влетел на кухню, запыхавшийся, с глазами, полными слез восторга.

— Он… он хочет еще! — прошептал он, захлебываясь. — И сказал… сказал: «Передайте повару. Это лучше, чем сухари».

Я прислонилась к стене, и вдруг все напряжение дня, недели, всей моей прежней жизни вылилось в сдавленный, нервный смех. Слезы текли по щекам, но я смеялась. «Лучше, чем сухари». Это был самый честный, самый ценный отзыв на свете. Он стоил всех звёзд Мишлен, всех унижений от Жерара. Потому что это был отзыв голодного человека, которого я накормила.

— Ладно, — выдохнула я, вытирая лицо грязным рукавом. — Значит, работаем. Маэстро, — обернулась я к призраку, который парил над картошкой с видом глубокомысленного критика, — Режь крупнее, нам нужен объем! Феликс, следи за печью!

Мы снова засуетились, но теперь в движениях была не паника, а азартная слаженность.

И тут дверь в таверну снова скрипнула. Я подкралась к щели. На пороге стояли двое гномов в пыльных доспехах. Они нюхали воздух.

— Эй, хозяин! Это правда, у вас тут опять кормят? Пахнет сносно!

За ними робко жались двое молодых людей в мантиях.

Мой взгляд встретился с взглядом призрака. В его прозрачных глазах я увидела не ужас, а дикий, неподдельный интерес. Огонек, который, казалось, погас сто лет назад.

— Феликс! — крикнула я, и в голосе зазвенел тот самый азарт, что бывает только при полном зале. — Еще один столик! И найди в погребе все, что хоть отдаленно напоминает сыр! Шоу начинается!

Огюстен де Сент-Амур медленно поднял свой призрачный нож.

— Лепешка путника… — пробормотал он задумчиво. — Слишком просто. Нужно что-то… с изыском. «Хлебцы странника, обнявшие золото полей и дух Прованса».

Я ухмыльнулась, швыряя на сковороду новую порцию теста.

— Как скажете, маэстро. Вы знаток. Главное, чтобы было лучше, чем сухари.

*******************************************************************

Дорогие мои! Хочу познакомить вас с очередной новинкой нашего литмоба.

Глава 10

Хаос на кухне достиг апогея, напоминая брожение дикого теста — пузырящийся, непредсказуемый и вот-вот готовый выплеснуться через край.

Гномы, усевшись за грубый стол, принялись стучать кружками с требованием эля, и их гул голосов сливался в оглушительную какофонию. Ученики-маги робко пристроились в уголке. А наш первый клиент — уставший эльф — доев свою третью лепёшку, откинулся на спинку стула и уставился в потолок с видом человека, который явно не ожидал, что его вечер закончится в обществе гномов, студентов и призрака.

— Феликс! Эль! Где, чёрт возьми, эль? — просипела я, ловко переворачивая на сковороде очередную лепёшку. Она уже покрылась пузырями и золотистыми пятнами, распространяя по кухне дразнящий аромат жареного теста и трав.

— Эль… эль… — Феликс метался между погребом и залом, как угорелый, с выражением паники на лице. — Магистр Огюстен всегда говорил, что эль должен быть выдержанным! У нас есть бочка, но она… она…

— Она что? — уже предчувствуя недоброе, выдавила я.

— Она поёт грустные песни, если её тронуть! — выпалил он. — И иногда бьёт током!

Я зажмурилась на секунду. Конечно. Поющая бочка. Почему бы и нет? В этом мире, похоже, вообще ничего не должно было быть простым.

— Не тронь! Ищи что-то другое! Сок! Квас! Воду из-под крана, в конце концов! Но чтобы было пьянящее!

Призрак между тем, закончив с картошкой, принялся парить над моей спиной, раздавая указания с видом верховного жреца.

— Сударыня! Вы нарушаете всю гармонию! Лепёшка требует равномерного золочения! Вы её мучаете на этом адском огне! Дайте ей подышать на умеренном жару!

— Она «подышит», когда окажется в животе у того рыжебородого буяна! — огрызнулась я, с силой швыряя на сковороду новую порцию теста. — Феликс! Начинка! Срочно нужна начинка!

Парень влетел на кухню, неся в охапке несколько сморщенных яблок и внушительный кусок острого пахнущего сыра.

— Это всё, что есть! «Яблоки грома» и «сыр спящего дракона»! Мы когда-то делали из них начинку!

— Отлично! Чисти, трёшь, режешь! Быстро! — скомандовала я, отдавая ему нож и хватая со стола тяжеленную деревянную скалку.

Тесто послушно раскатывалось под ней. Я начиняла его яблоками и сыром, защепляла края и отправляла в печь. Это был уже не ужин. Это была сумасшедшая импровизация на грани катастрофы, и я чувствовала себя дирижёром оркестра, играющего на тонущем корабле.

Гномы тем временем начали стучать кулаками по столу, выкрикивая какую-то похабную песню. Эльф смерил их взглядом, полным брезгливости, и изящным жестом подозвал Феликса.

— Скажи своему повару, — произнёс он тихо, но так, что было слышно даже сквозь гам, — Что если я получу ещё одну лепёшку, я лично заморожу этих усатых дебоширов. Надолго.

Феликс, бледный как полотно, примчался с этим сообщением.

— Он… он заморозит их!

— Прекрасно, — проворчала я. — Пусть морозит. Лишь бы не дрались. Маэстро, — обернулась я к призраку, — Вам нравится просто наблюдать? Может, поможете? Придумайте соус. Из того, что есть. Быстро!

Он всплыл к полкам, задумчиво потер прозрачный подбородок.

— Соус… Гм. Есть уксус столетней выдержки… желе из мандрагоры, которое шепчет по ночам…

— Нет! — рявкнула я. — Что-то съедобное! Феликс, мёд есть?

— Был… но он закристаллизовался и теперь пытается укусить за палец! — крикнул Феликс из-за спины.

Я простонала, чувствуя, как последние капли здравомыслия утекают вникуда.

И в этот самый момент дверь с улицы снова открылась. Но на этот раз не с привычным скрипом, а с громким, властным стуком, от которого замерли даже гномы. В проёме стояли двое в одинаковых серых мантиях. На груди у них поблёскивали бронзовые значки с изображением реторты и капли. Один, высокий и тощий, вёл острым носом по воздуху, будто вынюхивая нарушение. Второй, коренастый, с тяжёлой палкой в руке, уже доставал из складок одежды длинный свиток.

Санврачи, алхимики!

В зале мгновенно воцарилась мёртвая тишина. Гномы прервали песню на полуслове. Ученики-маги съёжились, пытаясь стать незаметными. Даже эльф насторожился, его уши нервно дёрнулись.

Тощий чиновник прошёл на кухню, не удостоив меня взглядом. Его взгляд упал на Феликса, который пытался спрятать за спиной яблоко с зияющим червоточиной.

— Проверка Гильдии Алхимиков и Санитарных Надзирателей, — проскрипел он, и его голос звучал как скрежет ржавых шестерёнок. — Поступила информация о… несанкционированной кулинарной активности.

Его напарник тыкнул палкой в лужу на полу, оставшуюся после нашего недавнего мытья. Кончик палки слабо вспыхнул красным светом.

— Грязь. Нарушение параграфа седьмого, подпункт «Гигиена полов».

Призрак замер у полок. Его форма дрогнула, стала почти невидимой, словно он пытался раствориться в воздухе от страха.

Тощий надзиратель подошёл к моей сковороде. Палка в его руке зависла над дымящейся лепёшкой.

— Несертифицированный термический процесс. Неизвестного происхождения жиры. Параграф тринадцатый, подпункт «Жарка».

Он уже потянулся к свитку, чтобы сделать роковую пометку. И тут во мне что-то щёлкнуло. Вся усталость, весь страх, вся ярость этого безумного дня вырвались наружу одним яростным порывом. Я не могла позволить им всё разрушить. Ещё нет.

— Минуточку! — мой голос прозвучал резко и громко, заставив надзирателя вздрогнуть. — Вы собираетесь составлять акт? Даже не попробовав продукт?

Он смерил меня холодным взглядом, полным бюрократического высокомерия.

— Моя задача фиксировать нарушения, а не пробовать сомнительную…

— Именно что сомнительную! — перебила я, хватая со стола готовую лепёшку с яблоком и сыром. Она была золотистой, ароматной, с капельками сиропа, выступившими на поверхности. Я сунула её ему прямо под нос. — Сомнения нужно развеивать. Научным методом. Не так ли? Или Гильдия Алхимиков предпочитает строить выводы на пустых домыслах?

Глава 11

Из тёмного проёма погреба донёсся нарастающий гул. Он напоминал звук закипающего чайника, в которого засунули расстроенную шарманку и рояль, падающий с лестницы. К гулу присоединилось отчаянное бормотание, похожее на жалобы обиженной пчелы. Затем раздался оглушительный грохот, за которым последовал испуганный крик Феликса.

Дверца погреба с треском распахнулась, и оттуда выкатилась… она. Небольшая дубовая бочка, подпрыгивающая на своих металлических обручах, словно пытаясь от них избавиться. Она виляла из стороны в сторону с грацией сильно подвыпившего матроса, пытающегося пройти по трапу во время шторма. А из её носика лилась душераздирающая, мелодичная жалоба. Звук был похож на скрипку, по которой провели наждачной бумагой, и это вызывало мурашки по коже.

— О-о-о, моя судьба горька-а-а… — выла бочка, и её голос дребезжал на высокой ноте. — Лежу в подвале я глубоко-о-о… Меня забыли, не пьют, не льют-у-у-у… И только крысы меня грызут-у-у-у…

Гномы, которые секунду назад молчали, замерли с открытыми ртами. Потом их лица исказились от восторга, и они разразились таким оглушительным, раскатистым хохотом, что, казалось, с потолка посыпалась штукатурка. Они стучали своими кружками по столу, подпрыгивая на лавках.

— Вот это ДА! — ревел один из них, вытирая слёзы. — Напиток с характером! Ха-ха-ха! Он ещё и ностальгирует!

Эльф сжал переносицу длинными пальцами, зажмурившись. Выражение его лица говорило: «Я три дня был в дороге, я голоден, я устал, и теперь я вынужден слушать алкогольную меланхолию».

— Я, пожалуй, передумал, — произнёс он тихо, но так, что было слышно даже сквозь гам гномов.

Бочка, тем временем, доползла до центра зала и замерла, издав последний, пронзительный, жалостный всхлип. Из-под её днища, красный и запыхавшийся, показался Феликс.

— Я… я её поймал! — выдохнул он, больше похожий на человека, укротившего дикого зверя, чем на официанта.

— Отлично! — скомандовала я, выскакивая из-за двери и стараясь, чтобы мой голос звучал радушно и не дрожал от паники. — Наливай гостям! Пусть оценят… э-э-э… уникальный выдержанный букет нашего эля! С нотами… старой древесины, тоски и экзистенциального одиночества!

Пока Феликс, как охотник за привидениями, протягивал руку с зажатой в потной руке кружкой, я рванула обратно на кухню. Сердце бешено колотилось. Ситуацию нужно было срочно спасать. Еда — это хорошо. Но этого было мало. Нужно было превратить этот цирк в шоу. Настоящее, пусть и убогое, волшебство — вот что могло стать нашей изюминкой, нашим козырем!

Призрак парил над плитой, наблюдая, как подрумянивается последняя партия лепёшек с сыром. На его лице застыло выражение глубокой скорби.

— Неслыханная вульгарность, — пробормотал он, но уже без прежней ядовитой желчи. Скорее с оттенком усталой покорности судьбе. — Пить из поющей бочки… В моё время эль должен был молчать в благодарность за то, что его выпили.

— В ваше время не было безденежья, санврачей и гномов, которые хотят шоу, — отрезала я, сгребая со стола все остатки: крошки, ломтики сыра «Спящий дракон», яблочные огрызки.

— Феликс! — крикнула я, едва он вбежал на кухню. — Твоё заклинание! То самое, которое заставляет предметы парить! Есть такое?

— Заклинание Левитации Малых Объектов? — он испуганно посмотрел на меня, как кролик на удава. — Но, мадам Светлана, в прошлый раз, когда я его использовал, чтобы поднять тарелку…

— СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ СКРОМНОСТИ! — рявкнула я, и в моём голосе прозвучала отчаянная решимость. — Просто сделай это! ДЕЛАЙ!

Я наскоро, почти слепо, слепила из остатков теста несколько маленьких, неровных шариков, начинила их тем самым острым сыром и с силой шлёпнула их на пыльный противень. Это была авантюра. Безумная, отчаянная авантюра. Но другого выхода у нас не было.

Феликс зажмурился так, будто готовился прыгнуть в ледяную воду. Его пальцы выписывали в воздухе сложные, дрожащие узоры, а бормотание напоминало шипение перегретого чайника, в который подсыпали магических порошков. Я затаила дыхание, ожидая, что сейчас всё либо взорвётся, либо превратится в тыкву.

Воздух над противнем заколебался, заструился, словно над раскалённым асфальтом. Шарики из теста дёрнулись, качнулись, неуверенно подпрыгнули на месте... и вдруг, один за другим, как пушинки, оторвались от поверхности и зависли в полуметре от пола. Они медленно, почти лениво вращались, и от них исходил тот самый божественный аромат жареного теста и расплавленного острого сыра, который способен пронять до слёз любого голодного человека.

— У-у-ура! — выдохнул Феликс, открыв глаза и глядя на своё творение с благоговейным ужасом. — Получилось! Они не взорвались!

— Не радуйся раньше времени! — прошипела я. — Теперь самое сложное! Поджарь их! Аккуратно! Представь, что это хрустальные шары!

Он сглотнул, снова сконцентрировался. Из его указательных пальцев вырвался робкий, вьющийся огненный змей. Он был похож на живую искру, которая нерешительно потянулась к висящим в воздухе шарикам. И затем началось самое гипнотизирующее зрелище за весь вечер. Огненный змей принялся нежно «облизывать» шарики, бегая по их поверхности, подрумянивая их со всех сторон. Они медленно вращались в потоке тепла, покрываясь ровным золотистым загаром. Это было одновременно красиво и жутковато.

— Маэстро, — обернулась я к призраку, понизив голос до конспиративного шёпота. — Ваш выход. Подача. Ваш звёздный час.

Огюстен де Сент-Амур выпрямился так, что его напудренный парик чуть не задел потолка. В его прозрачных глазах вспыхнул тот самый огонёк, который, должно быть, горел там при жизни — огонёк артиста, выходящего на сцену. Это был его конёк, его стихия. Он медленно, с невероятным достоинством проплыл в зал. А за ним, как послушные утята, поплыли наши подрумяненные, источающие дивный аромат шарики, окутанные лёгким магическим сиянием, которое придавало им вид сказочных артефактов.

В зале снова воцарилась тишина. Это была тишина полного абсолютного, безмолвного изумления. Даже гномы замолчали, уставившись на парящее чудо.

Глава 12

Утро в Брамишоле встретило меня ударом по глазам. Не метафорическим. После полумрака таверны, где даже вымытые до блеска окна пропускали свет будто сквозь толщу воды, улица оказалась ослепительно яркой. Солнце, не знакомое с понятием смога, заливало всё вокруг золотом, от которого заливались искрами струящиеся на черепичных крышах росуины. Воздух гудел, как гигантский улей. Он был плотным, густым, настоянным на ароматах, которые мой мозг отказывался складывать в единую картину.

Пахло лошадьми, свежеструганным деревом, специями с восточного базара, сладкой выпечкой и… озоном? Словно после грозы. И под всем этим — стойкий, неистребимый шлейф магии. Не тот призрачный холодок от Огюстена, а что-то живое, пульсирующее, порой неприятно щекочущее в носу.

Я стояла на пороге, щурясь, и чувствовала себя идиоткой. В моей некогда белоснежной, а ныне отчаянно постиранной Ирмой униформе, в своих замызганных кроксах. Я была пятном на этом ярком, шумном, живом гобелене.

Феликс, вышедший следом, казалось, напротив, влился в улицу как родной. На нём был поношенный, но чистый камзол, сапоги до колен и — я не поверила своим глазам — на поясе висел изящный кинжал в скромных ножнах. Не для красоты. Рукоять была потёртой, вид у него был деловой и серьёзный.

— Не задерживаемся, — сказал он, и в его голосе не было и тени вчерашней паники или восторженной суеты. Он окинул взглядом улицу, оценивающе, как хозяин, проверяющий свои владения. — Горм рано закрывает лавку, уезжает на пастбища. Надо успеть.

Он тронулся вперёд уверенным шагом, и мне пришлось почти бежать, чтобы поспеть. Город обрушился на меня со всей своей фэнтезийной мощью.

— Не пялься по сторонам, как ошалелый телёнок, — бросил Феликс через плечо, но не зло, а скорее с лёгкой усмешкой. — Привлекаешь внимание.

Но как было не пялиться? Мимо нас, звеня колокольчиками, проплыла крытая бархатом карета, запряжённая не лошадьми, а огромными, похожими на лис существами с шелковистой шерстью и умными глазами. Из окна высунулась дама в невероятной шляпе с живыми, трепетавшими крыльями цветами.

На углу, у фонтана, где из пастей каменных рыб били струи радужной воды, толпились горожане. Женщины в пышных юбках и корсетах, мужчины в камзолах и плащах. И все они — все! — были не совсем людьми. У одного из-под шляпы выбивались заострённые кончики ушей. Другой, низкорослый и широкоплечий, с густой бородой, заправленной за пояс, с грохотом ставил на мостовую ящик с каким-то дымящимся товаром. Гном. Настоящий, живой гном.

— Это Торбин, кожевник, — без особого интереса пояснил Феликс. — Скупой, как скала, но кожу выделывает закачаешься.

Я молча кивнула, чувствуя, как реальность окончательно и бесповоротно сдвинулась. Это не был сон. Это было… слишком подробно. Слишком пахнуще. Слишком шумно.

— А это, — Феликс махнул рукой на высокое, стрельчатое здание из белого камня, чья башня терялась в облаках, — Гильдия Магов. Оттуда обычно и приходят эти… — он скривился, — …с их палочками.

Здание и впрямь выглядело внушительно и угрожающе. Оно словно излучало волны холодного порядка, противостоя хаосу улицы.

Мы свернули в узкий переулок, где воздух стал густым и тяжёлым от запаха крови, свежего мяса и… чего-то дикого, звериного. Здесь было тише. Меньше ярких красок, больше практичности. На дверях лавок висели туши, связки колбас, копчёные окорока.

— Держись увереннее, — тихо сказал Феликс, останавливаясь перед самой крупной лавкой.

На вывеске грубо вырезанный кабан и надпись: «Горм & Сын. Мясо стодневных барашков».

— Горм ненавидит нытиков. Уважает силу. И деньги.

Он распахнул дверь, и нас встретил плотный, насыщенный запах, от которого зашевелились волосы на руках. Внутри было прохладно, почти холодно. С потолка свисали туши, на прилавке громоздились отрубы. И за этим прилавком стоял он.

Горм был… широк. Не толстый, а именно широкий, как дубовый пень. Его лицо, обветренное и покрытое сетью морщин, напоминало карту суровых земель. Глаза, маленькие и пронзительные, как буравчики, уставились на нас. Он скрестил руки на груди, и бицепсы напряглись, как каменные глыбы.

— А, — произнёс он хриплым, как скрип двери, голосом. — Ростовский. Принёс, наконец, мои деньги? Или опять пришёл языком молоть?

Феликс не смутился. Он подошёл к прилавку, положил ладони на дерево, твёрдо глядя мяснику в глаза.

— Деньги, Горм. Частично. Остальное новым заказом.

Мясник фыркнул, и его могучая грудь вздыбилась.

— Частично? Знаешь, что я делаю с «частичными» платежами? Бульдог! — крикнул он так, что задрожали стеклянные банки с какими-то маринадами.

Из глубины лавки донёсся тяжёлый, гулкий топот. И в проёме появился… тролль. Он был чуть ниже дверного косяка, но в ширину занимал его почти целиком. Кожа — серовато-зелёная, бугристая, как кора старого дерева. Крошечные глазки блестели туповатой преданностью. Он что-то невнятно хрюкнул, обнажив желтоватые клыки.

У меня похолодели пальцы. Это была не метафора. Это был настоящий тролль по имени Бульдог.

Феликс не отвёл взгляда от Горма.

— Отпусти Бульдога погулять, Горм. Мы говорим как мужчины. У меня есть деньги. И есть новый повар. — Он кивнул в мою сторону.

Взгляд мясника скользнул по мне, оценивающе, пренебрежительно.

— Баба? Твоя новая затея, мальчишка? Она хоть нож в руках держать умеет?

Внутри у меня всё закипело. Этот звук, этот тон… это было до боли знакомо. Так смотрели на меня в начале карьеры в «Ле Канто». Сейчас это сработало как спичка, поднесённая к фитилю.

Я шагнула вперёд, опередив Феликса.

— Умею, — сказала я, и мой голос прозвучал низко и ровно, без тени неуверенности. — Я могу разобрать тушу быка быстрее, чем твой Бульдог съест миску похлёбки. Но сегодня мне нужна не бычачья нога, а хорошая баранина. Лопатка, шея и сало. Много сала.

Горм медленно, не веря своим ушам, перевёл взгляд на меня. Его брови поползли вверх.

Глава 13

Возвращение в таверну с добычей напоминало триумфальное шествие римского легиона, если бы легион состоял из одного уставшего мага, одной взволнованной поварихи и свёртка с бараньими лопатками, который пах как обещание сытой жизни.

Едва мы переступили порог, как из стены прямо перед нами выплыл маэстро Огюстен. Его прозрачные руки были сложены на груди, а на лице застыло выражение, которое я мысленно окрестила «скорбью о профанации высокого искусства».

— Наконец-то! — его голос прозвучал, как скрип несмазанной телеги, нагруженной манекенами. — Я начал подозревать, что вас поглотила уличная грязь, или, что хуже, вы соблазнились на сомнительные пирожки у разносчика. И что это? — Он с презрением ткнул эфемерным пальцем в наш свёрток.

— Это, маэстро, — с порога заявила я, пронося драгоценный груз мимо него на кухню, — Наше спасение. Баранина и сало.

Я развернула свёрток на столе. Две бараньи лопатки лежали там, румяные снаружи, с тонкой плёнкой жира. Рядом — белоснежное, душистое сало. Призрак проплыл ближе, склонив голову.

— Лопатка? — произнёс он с ледяной усмешкой. — Мясо для тушения? Для грубых, долгих манипуляций? Где же вырезка? Нежные ребрышки, томлённые в…

— Вырезка стоит как здание той вашей Гильдии Магов, — перебила я его, уже точа найденный на кухне большой нож. Он был тяжёлым, неуклюжим, но лезвие блестело после долгой заточки. — А лопатка… лопатка — это вызов. Её нужно уговорить. Сделать нежной. И мы это сделаем.

Феликс, тем временем, сгрёб сало в чугунок.

— Я растоплю! — объявил он с таким энтузиазмом, будто собирался не вытапливать жир, а варить философский камень.

— Только на медленном огне, Феликс! Не вздумай колдовать! — крикнула я ему вдогонку.

Я принялась за мясо. Мои руки, помнящие каждое движение, каждый угол среза, нащупали знакомые связки, сухожилия. Здесь анатомия была той же. Я начала разделывать лопатку, срезая крупные куски мяса с кости.

— Барбаризм! — завопил Огюстен, наблюдая за моей работой. — Вы калечите мясо! Его нужно готовить целиком, дабы сохранить соки!

— Соки сохраним внутри, — сквозь зубы процедила я, нарезая мясо на крупные, ровные куски для тушения. — В своём собственном соку. С луком, морковью и тем салом, которое сейчас растопит Феликс.

— Лук! Опять этот вульгарный лук! Его грубый аромат…

— …сделает мясо вкуснее, — закончила я за него, с силой ударяя обухом ножа по кости, чтобы разрезать её на части для бульона. Тук! Призрак вздрогнул.

В этот момент из подсобки донёсся треск, шипение и испуганное «Ой!». Я бросилась туда. Феликс стоял над чугунком, из которого валил чёрный дым. Сало внутри напоминало обугленные угли.

— Я просто хотел ускорить процесс! — виновато пробормотал он. — Заклинание малого огня…

— Я же сказала — БЕЗ магии! — закричала я, хватая чугунок и отставляя его в сторону. Внутри всё обуглилось. Пахло горелым и разочарованием. — Иди, купи ещё сала! Быстро! Или найди нормальное масло!

Он помчался, как ошпаренный. Я вернулась на кухню, чувствуя, как ярость закипает во мне с новой силой. Мы провалили первый же этап!

Маэстро Огюстен парил в углу с видом «я же говорил».

— Тщетность бытия, — с наслаждением проскрипел он. — Все устремления обращаются в пепел.

Это было последней каплей. Я схватила со стола луковицу и с такой силой швырнула её в стену, что та отскочила и покатилась по полу.

— ХВАТИТ! — заорала я так, что, казалось, задрожали стены. — Тщетность? Я покажу вам тщетность! Феликс тащит сало, а вы… вы будете чистить овощи!

Призрак отплыл на полметра, его рот открылся от изумления.

— Я?! Чистить эти… эти корнеплоды?!

— Да! — я схватила морковку и тыкнула ею в его направлении. — Вы хотите, чтобы ваше имя ассоциировалось с гармонией? Так начните с гармонии на своей кухне! Или вы просто болтун в напудренном парике, который только и может, что ныть о прошлом?

Его прозрачное лицо исказилось от обиды и гнева. Он выпрямился во весь свой призрачный рост.

— Как вы смеете! Я, Огюстен де Сент-Амур…

— …прямо сейчас научитесь чистить морковку! — закончила я, ставя перед ним миску с водой и груду овощей. — Или я найду того священника, который вас отпевал, и попрошу его провести обряд изгнания!

Это была блефовая ставка. Я не знала, есть ли тут священники и работают ли они с призраками. Но сработало. Он замер, его форма дрогнула. Судя по всему, перспектива быть «изгнанным» с его собственной кухни показалась ему хуже смерти.

Он медленно, с величайшим отвращением, протянул руку к моркови. Его пальцы прошли сквозь неё.

— Я не могу, — с торжеством проскрипел он. — Я бесплотен.

— Концентрируйтесь! — приказала я. — Вы уже касались продуктов! Хотите готовить — хотите чувствовать! Так почувствуйте эту морковь!

Он сжал прозрачные губы. Его брови сдвинулись. Он снова потянулся к моркови, и на этот раз его пальцы… не прошли насквозь. Они обхватили корнеплод. Словно с трудом, сквозь толщу воды. Он взял её.

— Нож! — скомандовала я, протягивая ему маленький, острый ножик.

Он взял и его. Дрожащей, полупрозрачной рукой. Он поднёс лезвие к моркови и сделал первый, невероятно медленный и кривой срез.

— Боже мой, — пробормотал он, глядя на отвалившуюся кожуру. — Я… я делаю это.

— Теперь быстрее! — сказала я, уже начиная рубить лук. — И ровнее! Мы не в каменном веке!

Вернулся Феликс, запыхавшийся, с новым куском сала.

— Успел! У Горма осталось! — он замер на пороге, уставившись на сцену: призрак, с невероятным сосредоточенением, чистил морковку, а я, с покрасневшими от лука глазами, рубила мясо.

Глава 14

На следующее утро я проснулась от того, что кто-то упорно пытался просверлить мне висок. Оказалось, это просто солнечный луч, нагло пробивавшийся сквозь щель в ставне и падавший прямо на меня. Я застонала и натянула подушку на голову. Вчерашний триумф отдавался в мышцах приятной усталостью, но сейчас тело напоминало один сплошной синяк.

«Ле Канто» со своими кондиционерами и звукоизоляцией казался теперь роскошным курортом. Здесь же с рассветом просыпался весь Брамишоль — с криками торговцев, мычанием скота и тем самым озоном, который щекотал ноздри. Я лежала и слушала этот утренний концерт, чувствуя себя абсолютно чужой на этом празднике жизни. Чужой, но с полным кошельком. Ну, почти полным.

Спустившись вниз, я застала идиллическую картину: Феликс с воинственным видом оттирал прилипшие к полу пятна от вчерашнего эля, а маэстро Огюстен парил над его головой, раздавая ценные указания.

— Левее, мальчик! Видишь, этот замысловатый узор, напоминающий о бренности бытия? Его нужно выскрести с особым тщанием!

— Маэстро, это просто пятно, — пробормотал Феликс, орудуя щёткой.

— Ничто не «просто» на этой кухне! Всё символ!

Я фыркнула, подходя к котлу с остатками похлёбки. Завтрак а-ля «Обед с призраком».

— Ладно, поэты, — сказала я, зачерпывая себе миску. — План на сегодня: закупки. Настоящие. У нас есть деньги, и я не намерена до конца дней резать мясо этим, — я ткнула пальцем в здоровенный тесак, лежавший на столе, — Реликтом каменного века.

Феликс встрепенулся.

— На Блошиный рынок?

— Иди и готовь тележку, — приказала я, чувствуя, как во мне просыпается дух прагматичной хозяйки. — Или мешки. Или что у вас тут для этого используют.

Оказалось, используют дребезжащую двуколку, которую Феликс с грехом пополам выкатил из сарая. Она была похожа на тощего деревянного ослика с одним колесом, которое всё время норовило съехать в сторону.

Блошиный рынок Брамишоля оказался тем местом, где хаос обрёл плоть, запах и голос. Он располагался на огромной пыльной площади, где крики торговцев смешивались с блеянием скота, клекотом неведомых птиц в клетках и гулом сотен голосов. Пахло кожей, специями, жареными каштанами, скотным двором и… опять магией. Тут она была другой — приземлённой, колючей, пахнущей дешёвыми зельями и потными амулетами.

— Держись ближе, — сказал Феликс, ловко лавируя с нашей тележкой между прилавками. — Здесь могут и кошелёк снять, и память стереть за полмедяка.

Я прижала к себе нашу скромную мошну и постаралась выглядеть как можно более грозно и неприступно. Что было сложно, учитывая, что я в очередной раз пялилась на всё подряд.

Торговали здесь ВСЕМ. От пучков засохших трав, которые, по словам торговца, «гарантированно вызывали пророческие сны» (а пахли как полынь, смешанная с носками), до сверкающих, но явно бутафорских мечей. На одном прилавке гордо красовались заспиртованные глаза какого-то чудовища, на другом — горы разноцветных пуговиц.

— Смотри! — Феликс потянул меня за рукав к прилавку, заваленному кухонной утварью. — Чугунные сковороды! Почти целые!

Я подошла и почувствовала себя ребёнком в кондитерской. После тех допотопных горшков, в которых мы готовили, эти сковороды казались технологическим прорывом. Я взяла одну в руки — тяжёлую, массивную, с ровным дном.

— Сколько? — спросила я у торговца, тощего человека с хитрыми глазами и длинными пальцами, которые так и норовили что-нибудь стащить.

— Три серебра, госпожа чародейка! — он сладко улыбнулся, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.

— Чародейка? — я подняла бровь. — Я повар. И эта сковорода стоит максимум пять медяков. Видишь, тут трещина.

— Это не трещина! Это уникальный узор, обеспечивающий равномерный прогрев!

Мы стояли и торговались ещё минут десять. Феликс нервно переминался с ноги на ногу, но я была непреклонна. В конце концов, я получила две сковороды и чугунный казан за шесть медяков и пучок той самой «сорной травы», которую Огюстен использовал для украшения. Торговец выглядел так, будто я вырвала у него кусок души.

Дальше — больше. Я нашла прилавок с ножами. Настоящими! Разной длины, с деревянными ручками. Я взяла в руки шеф-нож. Баланс был… божественным. После того увальня, что я использовала, он лежал в руке как продолжение пальцев.

— Этот, — сказала я продавщице, дородной женщине с веснушками и добрыми глазами. — И этот, и этот.

Пока я с упоением выбирала инструменты, Феликс куда-то исчез. Я уже начала волноваться, не стёрли ли ему память, как он вернулся, сияя, с огромным мешком за спиной.

— Смотри! — он развязал мешок, и оттуда пахнуло свежестью и землёй. — Картофель! Морковь! Лук! И… — он понизил голос, — …секретный ингредиент.

Он достал небольшой тряпичный мешочек. Я развязала его и понюхала. Острый, дымный, знакомый аромат ударил в нос.

— Паприка? — не поверила я своим чувствам.

— Это «огненная пыль», — таинственно прошептал Феликс. — Гномы её в рудниках нашли, говорят, греет изнутри. Я пробовал, просто острая.

Я чуть не расцеловала его. СПЕЦИИ! Настоящие, не «маринованные мозги тролля»!

Наш поход на рынок начал напоминать триумфальное шествие. Мы закупили мешок муки (оказалось, здесь есть не только ячмень, но и нечто, напоминающее пшеницу), соли, масла в глиняных кувшинах. Наша тележка предательски скрипела под тяжестью добычи.

И тут мой взгляд упал на одинокий прилавок в самом углу площади. За ним сидел… гоблин. Невысокий, с зелёной кожей, длинными ушами и глазами-бусинками, в которых горел недобрый огонёк. На прилавке лежало несколько странных предметов. Один из них привлёк моё внимание. Это была… мясорубка. Ручная, железная, с винтом и решётками. Антиквариат, но в идеальном состоянии. Та, что я видела в музее кулинарии.

Глава 15

Мы с Феликсом стояли посреди кухни и с гордостью взирали на наши вчерашние трофеи, разложенные по полкам. Блестящие чугунные сковороды, острые, как бритва, ножи, таинственный стручок от гоблина… Дыхание перехватывало от предвкушения. Мои пальцы уже чесались схватить новый шеф-нож и опробовать ту самую мясорубку.

— Ну что, шеф, — сказала я, потирая руки. — С чего начнём? С фрикаделек? Или сразу…

— Сегодня выходной, — перебил меня Феликс с какой-то странной, виноватой ухмылкой. — По закону Гильдии Магов и здравому смыслу. Готовить нельзя.

Мой мозг, уже настроившийся на режим «заправка казанка, рубка лука», завис.

— Выходной? — переспросила я, как будто он объявил, что с неба теперь пойдёт мёд. — То есть… вообще ничего?

— Вообще ничего, — подтвердил он. — Можно отдохнуть.

— Так это же здорово! Я спать! — тут же выдохнула я, чувствуя, как все тридцать три мышцы, которые у меня только что бодро напряглись, разом обмякли. Я уже мысленно разворачивалась к своей каморке под крышей, где меня ждала подушка и блаженное забвение.

— А я думал… показать тебе город, — голос Феликса прозвучал чуть тише. — Уже не спеша. Не рынок. Ты ведь здесь ничего не знаешь толком.

Я замерла, одной ногой уже на ступеньке. Спать… или посмотреть на этот безумный мир без оглядки на списки покупок? Перспектива проспать весь день вдруг показалась преступным расточительством.

— Ты точно решила спать? — переспросил он, и в его глазах читалось неподдельное ожидание.

Я подумала с минуту. Всего одну.

— Ладно, чёрт с тобой, — сдалась я. — Показывай свой город. Но только если там никто не будет пытаться мне что-то впарить или проверить мои сковороды на соответствие параграфу какому-нибудь.

Он просиял, как ребёнок, которому разрешили не ложиться спать.

Город в выходной оказался другим. Тот же Брамишоль, но словно на расслаблении. Шум не стихал, но становился каким-то бархатным, фоновым. Феликс повёл меня не по торговым рядам, а по широким, мощёным булыжником улицам.

— Это Центральная площадь, — объявил он, выводя меня на огромное пространство, в центре которого бил в небо знаменитый фонтан с каменными рыбами, изрыгающими радужные струи. Вода искрилась на солнце, а вокруг бродили горожане в своих лучших нарядах. Дамы в кринолинах с живыми цветами в волосах, мужчины в камзолах с тросточками. Никто никуда не бежал.

— Смотри, — Феликс ткнул пальцем в одну из рыб. — Говорят, если кинуть в пасть медяк и загадать желание, оно сбудется. Но только если рыба в этот момент плюнет тебе радугой в лицо.

— Проверял? — поинтересовалась я.

— Естественно. Потратил пол-мешка медяков. В итоге просто промок. Но желание… вроде сбылось, — он загадочно посмотрел на меня и тут же отвёл взгляд.

Дальше мы вышли в парк. Настоящий, с подстриженными газонами, извилистыми дорожками и огромным озером, в спокойной воде которого отражалось небо и какие-то стрельчатые башенки. Воздух пах свежескошенной травой и… чем-то сладким.

На пути нам попался лоточек со сладостями. Феликс, недолго думая, купил две палочки с засахаренными фруктами. Они блестели, как драгоценности, и были нанизаны на тонкие шпажки.

— Держи, — он протянул одну мне. — Местный деликатес. «Слёзы феи».

Я осторожно лизнула. Невероятно сладко, с лёгкой кислинкой и послевкусием… мёда и мяты.

— А феи часто плачут? — поинтересовалась я, откусывая кусочек.

— Только когда у них отбирают последнюю конфету, — совершенно серьёзно ответил Феликс.

Мы неспешно брели по извилистым дорожкам парка, растягивая засахаренные фрукты, как последнюю сладость в жизни. Липкий слой сахара щекотал язык, а под ним взрывалась сочная мякоть — то терпко-кислая, то до головокружения сладкая.

— Ну и как тебе «слёзы феи»? — Феликс облизал пальцы с таким видом, будто только что совершил некое таинство.

— Если феи и правда так плачут, — сказала я, откусывая очередной кусочек, — То я понимаю, почему их все так ищут. Это же готовый бизнес-план: поймал фею, щипнул и вот тебе кондитерская.

Феликс фыркнул.

— Пробовали. Говорят, от стресса у них слёзы горькие получаются. Так что этот, — он показал на почти доеденную палочку, — Результат лёгкой, почти поэтической грусти.

Мы свернули на аллею, окаймлённую серебристыми ивами, чьи длинные ветви почти касались зеркальной глади озера.

— Смотри, — Феликс указал головой на пару, сидевшую на скамейке.

Мужчина-гном что-то яростно доказывал, размахивая короткими, мощными руками, а его спутница эльфийка смотрела на него с томным, чуть отстранённым видом.

— Классика, — вздохнул Феликс. — Он, наверное, рассказывает о новом методе закалки стали, а она в это время размышляет о бренности бытия и шепоте звёзд. Гномы терпеть не могут эльфов как раз из-за этой их вечной склонности к загадкам и намёкам. Эльфам, в свою очередь, претит гномья «неутончённость», как они это называют. Хотя, по-моему, тот гном вон с золотой цепью на шее не такой уж и неутончённый.

— А что, часто бывают такие… пары? — удивилась я.

— Чаще, чем ты думаешь. Противостояние рас это для гильдий и правителей. А сердца, как говорится, у всех одинаковые. Ну, или почти одинаковые, — он хитро подмигнул.

Мы прошли дальше, и я заметила ухоженный домик с огромным садом, обнесённым резным забором. За ним виднелись аккуратные грядки и яблони, усыпанные румяными плодами.

— А это, — понизил голос Феликс, словно делясь государственной тайной, — Владения вдовы Эльзы. Здесь растут лучшие яблоки во всём Брамишоле. Хрустящие, сочные, с лёгкой медовой ноткой…

У меня непроизвольно потекли слюнки.

Глава 16

Наша королева дня, наша надежда и главное испытание — мясорубка. Та самая, добытая в немом поединке с гоблином. Она возлежала на столе, тяжелая, чугунная, с винтом, напоминавшим орудие допроса из инквизиторских подвалов, и я смотрела на нее, затаив дыхание — смесь благоговения и первобытного страха сводила желудок.

— Ну что, шеф, — потерла я руки, обращаясь к Феликсу, который с почти священным трепетом прилаживал механическое чудовище к краю стола, затягивая болты с сосредоточенностью алхимика, готовящего эликсир жизни. — Готовы творить историю? Перевернуть кулинарный мир Брамишоля с ног на голову?

— Готов ли я? — Он рванул за ручку, и винт издал скрежещущий, жалостливый визг, словно протестуя против пробуждения. — Я для этого момента рожден! Мои предки-маги взирают на меня с небес и одобрительно кивают!

Из стены, как из-за кулис, с глубоким, многострадальным вздохом просочился маэстро Огюстен. Его прозрачный парик был слегка сдвинут, что придавало ему вид уставшего от жизни актера.

— Фрикадельки, — изрек он таким тоном, будто объявил о нашествии саранчи. — Эти убогие комки из фарша. Пища для существ, лишенных не только вкусовых рецепторов, но зачастую и зубов. В мои времена...

— В ваши времена, маэстро, — парировала я, с наслаждением вонзая свой новый, идеально сбалансированный нож в сочную луковицу, — Люди, наверное, и ложкой-то пользоваться не умели, предпочитая всасывать изысканные бульоны через позолоченные тростниковые трубочки. А мы будем делать фрикадельки, от которых у самого черствого гнома слеза прошибет. Феликс, мясо на эшафот!

Я принялась за баранину. О, этот нож! Он был не инструментом, а продолжением руки. Лезвие пело, скользя между волокон, отделяя нежную вырезку от более жилистых кусков — идеальный баланс для будущей сочности. Феликс же, тем временем, сражался с мясорубкой.

— Не идет! — пыхтел он, вкладывая в прокрутку всю силу своих небогатых магических мускулов. Лицо его покраснело. — Она сопротивляется!

— Дай сюда, слабак! — я отпихнула его и сама рванула ручку на себя.

Чугунный механизм с грозным скрежетом провернулся, и из решетки медленно, с неохотным, влажным чавканьем, выползла первая, безобразная, бледно-розовая колбаска фарша.

— Великолепно! — воскликнул Феликс, глядя на это недоразумение с чувством глубокого отцовской гордости. — Она жива! Получилось!

— Это получилось «нечто», — мрачно провозгласил призрак, взирая на фарш с высоты своего эфирного величия. — Зрелище, вызывающее тоску. Напоминает то, что оставляет после себя больной слайм после неудачного обеда.

Я проигнорировала его, как привыкла игнорировать фоновый шум, и продолжила работу, добавив в фарш мелко порубленный лук, щедрую щепотку соли и ту самую «огненную пыль», купленную у гномов.

— А теперь, — я загадочно улыбнулась, доставая тот самый темный, сморщенный стручок, полученный от гоблина, — Настал час главного секрета. «Шепот ветра с юга».

Я разломила его. Внутри оказались черные, маслянистые семечки, пахнущие дымом, цитрусом и чем-то неуловимо знакомым — как смесь душистого перца, кориандра и далеких костров. Я растолкла их в ступке, и кухню заполнил пряный, согревающий аромат. Добавила порошок в фарш.

— Пахнет... вызывающе, — покосился на ступку Феликс, потирая ушибленную о ручку мясорубки ладонь.

— Так и должно быть, — сказала я, с силой вымешивая фарш. Пальцы утопали в прохладной, податливой, ароматной массе. — А теперь, маэстро, ваш звездный час. Подача.

Призрак, который уже разворачивался, чтобы с достоинством удалиться в стену со своим коронным «тщетность бытия», замер.

— Моего участия в этом... примитивном лепке комков быть не может! Я творец гармонии, а не скульптор из грязи!

— А кто же, как не вы, сможет отвечать за эстетику? — подловила я его, лепя первую фрикадельку. — Представьте: мы, простые смертные, слепим эти шарики. А вы... вы вдыхаете в них душу! Располагаете на тарелке не абы как, а как драгоценные жемчужины в оправе из соуса! Создаете композицию, которая будет кричать об искусстве! Иначе это просто еда. А с вашим участием — это высокое кулинарное действо!

Он задумался. Его прозрачный подбородок приподнялся. Сработало. Тщеславие — его ахиллесова пята.

— Гм... Драгоценные жемчужины... — пробормотал он. — Выражение, конечно, грубовато, но... возможно, я мог бы проконтролировать их сферичность. Ведь идеальный шар это основа мировой гармонии, отражение совершенства вселенной.

— Вот именно! — я быстренько слепила первую фрикадельку и протянула ему. — Проверяйте сферичность, маэстро!

Он нехотя протянул руку, и на этот раз его пальцы почти сразу обрели плотность, словно сама идея критики придавала ему сил. Он взял фрикадельку, покрутил ее перед своим прозрачным носом, изучая под разными углами.

— Недостаточно кругла, — объявил он с прискорбием. — Имеются вмятины. Напоминает картофелину уродливой формы, побывавшую в небольшом катаклизме.

— Вот и исправьте! — я сунула ему еще комок фарша. — Творите! Лепите совершенство!

И понеслось. Мы с Феликсом встали в конвейер: я крутила фарш и лепила заготовки, он лепил свои, а Огюстен де Сент-Амур, великий кулинар, парил над противнем и, ворча, подправлял наши «неидеальные сферы», пытаясь добиться от них математической точности.

— Ты, мальчик, слишком сильно сжимаешь! — упрекал он Феликса. — Ты не гном, чтобы ковать стальные слитки! Нужна легкость! Воздушность! Они должны таять во рту, а не отскакивать от доспехов!

— А ты, сударыня... эта, видите, имеет вмятину сбоку! — тыкал он эфемерным пальцем в мое творение. — Это же не лицо после драки с троллем! Это должна быть сфера!

В итоге, наш противень украсили два сорта фрикаделек: наши — слегка кривоватые, но одинакового размера, и его — идеально круглые, выверенные до миллиметра, будто их выточил на станке одержимый геометр.

Глава 17

Прошла неделя с нашей фрикадельной эпопеи. Таверна потихоньку обрастала славой и, что важнее, постоянными клиентами. Утром, пока Феликс возился с поставками, а я готовила бульон, дверь с привычным скрипом распахнулась. Но вошёл не гном и не уставший эльф.

В проёме стояли трое. Двое — рослые парни в белоснежных, до дрожи накрахмаленных колпаках и фартуках, с каменными лицами. Они держали тяжёлый ларец из тёмного дерева. А впереди них стоял Он.

Он был невысок, но казался огромным благодаря осанке и раздутой от важности груди. Его одежда — стёганый бархатный камзол, усыпанный вышитыми специями — стоила больше, чем вся наша таверна. В руке он держал трость с набалдашником в виде золотого ананаса. Его лицо, обрюзгшее и бледное, выражало такую степень снобизма, что даже Огюстен в свои лучшие дни нервно курил бы в сторонке.

— Здесь заведующий сиим… заведением? — произнёс он голосом, в котором звенели хрустальные бокалы и скрипели шёлковые подушки.

Феликс, заслышав громкие голоса, выскочил из подсобки, вытирая руки. Я осталась стоять у плиты, сжимая в руке половник.

— Я хозяин, Феликс Ростовский. Чем могу служить?

— Маэстро Вигор де Люсьен, — отрезал важный господин, даже не взглянув на Феликс. — Член правления Гильдии Поваров Брамишоля. Нам доложили о некоем… кулинарном возмущении. О «заведении», где подают пищу.

Он произнёс это слово с такой брезгливостью, будто говорил о чём-то, что выскребли из-под ногтей.

— Мы кормим людей, — твёрдо сказал Феликс. — В этом и есть суть таверны.

— Суть таверны — подавать эль и закуски, не отравляя посетителей, — парировал Вигор. — А не устраивать… кулинарные перформансы. — Его взгляд скользнул по мне, по моей простой униформе, и задержался на пузатом котле с бульоном. Он сморщил нос, словно уловил запах падшего ангела. — И кто сия особа?

— Мой шеф-повар, Светлана, — с гордостью сказал Феликс.

В глазах маэстро Вигора вспыхнул неподдельный, почти физический ужас.

— Женщина? На кухне? В качестве ПОВАРА? — он аж поперхнулся. — Да это же… это противоестественно! Женское место — у домашнего очага, готовить простые блюда для семьи, а не… не профанировать высокое искусство кулинарии!

У меня внутри всё закипело. О, сейчас бы кастрюлю с горячим бульоном ему на его лысеющую башку…

И тут из стены прямо перед маэстро Вигором выплыл Огюстен. Его форма была плотной, почти осязаемой, глаза горели холодным огнём.

— Кто осмеливается говорить о профанации искусства на МОЕЙ кухне? — его голос прозвучал низко и грозно, заставив поблёкнуть золото на трости непрошеного гостя.

Вигор отшатнулся, его глаза вылезли из орбит.

— П-призрак! — выдохнул он. — Так значит, слухи правда…

— Маэстро Огюстен де Сент-Амур, — с ледяным достоинством представился наш призрак. — Чей прах покоится здесь, чей дух обрёл вечный покой в служении кулинарии. И я требую объяснений этому вторжению.

Маэстро Вигор быстро пришёл в себя, его страх сменился подобострастием.

— Маэстро де Сент-Амур! Какая честь! Ваше имя до сих пор помнят в Гильдии! Но… — он снова бросил ядовитый взгляд на меня, — Позвольте поинтересоваться, какое отношение эта… особа… имеет к вашей священной кухне?

— Она, — Огюстен выпрямился, и его напудренный парик казался короной, — Мой… ученица. Подающая надежды. Она воплощает мои идеи в мире живых.

Я чуть не поперхнулась от удивления. Ученица? Со стороны Огюстена это было высшим признанием.

— У-ученица? — Вигор был явно ошарашен. — Но… её методы… нам докладывали… какие-то «фрикадельки»… это же варварство!

— Варварство, — перебил его Огюстен, — Это невежество и косность. А то, что готовят в этих стенах, — это новая форма гармонии. Гармонии, доступной каждому, а не только избранным, обременённым титулами и собственным чванством.

Маэстро Вигор покраснел. Он явно не ожидал такого отпора.

— Гильдия не может допустить, чтобы кулинарные стандарты падали! — заявил он, пытаясь вернуть себе утраченные позиции. — Мы вынуждены будем наложить штраф! Или… — он сделал паузу, и в его глазах блеснула хитрая искорка, — Вы должны доказать, что ваша «новая гармония» чего-то стоит.

— Каким образом? — спросил Феликс, насторожившись.

— Кулинарный поединок, — с сладкой улыбкой произнёс Вигор. — Через три дня на Ежеквартальной Ассамблее Гильдии. Ваша… ученица… против одного из наших лучших поваров. Если вы проиграете, вы закрываете эту лавочку навсегда. А если, — он фыркнул, не веря в такую возможность, — Выиграете, то получите официальную лицензию и… нашу протекцию.

В воздухе повисла тяжёлая пауза. Это была ловушка. Очевидная и наглая.

— Мы согласны, — вдруг сказала я, выходя из-за плиты.

Все взгляды устремились на меня. Феликс смотрел с ужасом, Огюстен — с одобрением, а маэстро Вигор — с нескрываемым презрением.

— Вы даже не знаете условий, женщина, — процедил он.

— А они не важны, — пожала я плечами. — Вы пришли сюда, чтобы унизить нас и нашу еду. Значит, дело не в правилах, а во вкусе. А вкус… — я ухмыльнулась, — Мы вам докажем.

Маэстро Вигор смерил меня взглядом с ног до головы.

— Очень хорошо. Тема поединка — «Блюдо, достойное короля». Пусть ваши… фрикадельки… посоперничают с истинным искусством. До встречи через три дня.

Он развернулся и, не прощаясь, вышел, увлекая за собой свою свиту. Дверь захлопнулась.

Феликс прислонился к стойке, вытирая лоб.

— Блюдо, достойное короля… Светлана, это безумие! У них лучшие повара, лучшие продукты!

— У нас тоже есть лучший повар, — сказала я, глядя на призрака. — Вернее, два.

Огюстен парил в центре кухни, его руки были скрещены на груди.

— «Достойное короля»… — задумчиво произнёс он. — Они, конечно, ожидают трюфелей, фуа-гра и золотой икры. Безвкусица, лишённая души.

— А что предложим мы? — спросила я.

Он медленно повернулся ко мне, и в его глазах горел тот самый азарт, которого я не видела с момента моего падения в этот мир.

Глава 18

Тишина после ухода «делегации» была особой породы — густой, вязкой, словно испорченный соус. Её нарушил Феликс, с тихим стоном сползающий по стойке, будто его ноги вдруг превратились в желе.

— Блюдо, достойное короля... — прошептал он, глядя в пустоту распахнутыми глазами. — У них же есть доступ к перьям феникса для бульона! К молоку единорога для соусов! К икре златочешуйного лосося, которая светится в темноте! А у нас... — его потерянный взгляд блуждал по нашим скромным полкам, заставленным луком, морковью и мешком картошки.

— А у нас, — перебила я, решительно подходя к большому котлу, где томился наш будничный, ничем не примечательный бульон, — Есть это.

Я зачерпнула медным половником и поднесла его к лицу. Пар щекотал ноздри. Аромат — густой, костный, честный. С нотами поджаренного до карамели лука, пастернака и петрушечного корня. Никаких вычурных нот. Простой, как земля, запах. Но в этой простоты была такая глубина, что, кажется, можно было утонуть.

— Именно так, — поддержал меня Огюстен, проплывая ближе. Его прозрачная рука коснулась бока котла, и от этого лёгкого, почти невесомого призрачного касания по поверхности тёмной жидкости пошли едва заметные круги. — Они будут стремиться поразить сложностью. Нагромождением вкусов и текстур, словно безвкусный павлин, распускающий свой пёстрый, но пустой хвост. Но истинная роскошь, сударыня, заключается отнюдь не в количестве ингредиентов, а в их безупречном качестве. В идеальном, выверенном до секунды исполнении. В том, чтобы каждый компонент пел свою партию, создавая совершенную симфонию, а не какофонию.

— Так что будем готовить? — спросила я, ставя половник на место. — Ваш коронный рецепт? Тот самый, легендарный, от которого, как вы говорите, барон фон Умффен плакал в три ручья?

Призрак поморщился, будто учуяв нечто неприятное.

— Нет. Тот рецепт умер. Окончательно и бесповоротно. Как и я. И вместе со своей эпохой. Сегодня он будет смотреться не более чем... музейным экспонатом. Пыльным и неживым. Нет. Мы создадим нечто новое. Чистый лист. Основой... основой будет бульон. Но не тот, что варится для щей. Он должен быть... — Огюстен возвёл глаза к потолку, подбирая слова, — ...прозрачным, как первая слеза раскаявшегося грешника. И одновременно глубоким, как ночное небо над шпилями Брамишоля.

— Звучит поэтично, не спорю, — фыркнула я, упирая руки в боки. — Но как, скажите на милость, мы этого добьёмся технически? У нас тут нет ни су-видов, ни камер с регулируемой влажностью, ни угольных фильтров тонкой очистки!

— У нас есть нечто более совершенное, — сказал Огюстен так, будто объявил о наличии философского камня. — Яичные белки. Лёд. И... время. Мы будем осветлять его. Классическим методом. Это долгий, невероятно кропотливый процесс. Почти медитативный. В нём есть своя, особая философия.

— Философия — это, без сомнения, прекрасно, — вмешался Феликс, потирая виски, словно пытаясь втереть в них ясность. — Но позвольте напомнить о прозаичном — нам нужно мясо! Какое мясо, скажите, может претендовать на звание «достойного короля» при нашем-то, с позволения сказать, бюджете?

Мы с Огюстеном переглянулись. И почти хором, как по команде, выдохнули.

— Баранина. У Горма.

Феликс помрачнел так, словно ему только что объявили смертный приговор.

— Горм?.. — он сглотнул.

— А мы предложим ему не деньги, а партнёрство, — перебила я, в голове уже складывая план. — Скажи ему, что если мы выиграем этот дурацкий поединок, его стодневные барашки станут знамениты на весь Брамишоль! Он будет эксклюзивным поставщиком мяса для таверны, которую официально одобрила сама Гильдия Поваров! Это же реклама, которую не купишь за золото!

Феликс уставился на меня, словно я предложила приручить дракона.

— Это... это либо гениально, — пробормотал он, — Либо мы останемся не только без штанов, но и без дверей в таверне. — Но, к моему удивлению, он уже тянулся за своим поношенным дорожным плащом. — Ладно. Попробую. Но если меня растопчет Бульдог, напишите на моей могиле: «Погиб в борьбе за картошку».

Пока он ходил к Горму, мы с Огюстеном погрузились в алхимию бульона. Он парил у стола, отдавая распоряжения с видом полководца перед решающей битвой, а я, его верный оруженосец, выполняла их.

— Сначала мы готовим оттяжку. Возьми самую жёсткую говядину, ту, что на суповой набор. Мелко-мелко, в пыль! Добавь взбитые в крутую пену белки, ледяную воду, немного измельчённых кореньев...

— Это чтобы собрать всю муть и жир? — уточнила я, с ожесточением рубя мясо и превращая его в липкую, однородную массу.

— Чтобы собрать всю ГРЯЗЬ, сударыня! — поправил он с невероятным пылом. — Всю шелуху бытия! И оставить лишь чистую, кристальную СУТЬ вкуса!

Мы медленно, на самом минимальном огне, начали нагревать бульон, осторожно введя в него оттяжку. Белки постепенно сворачивались, образуя плотную, неровную шапку на поверхности, увлекая за собой мельчайшие частицы, делающие бульон мутным. Это было гипнотизирующее, почти магическое зрелище. Бульон, бывший ещё полчаса назад молочно-коричневым, на глазах становился всё светлее и прозрачнее, как мутная речная вода после дождя, постепенно успокаивающаяся и открывающая свою глубину.

— Теперь... самое сложное, — нашёптывал Огюстен, паря над кастрюлей и следя за процессом с невероятной концентрацией. — Осторожно... как с новорождённым дракончиком... снимаем шапку... и процеживаем через шерстяное полотно... Ни одной песчинки! Ни одной!

Я выполняла его указания с точностью ювелира, боясь чихнуть или сделать резкое движение. После нескольких часов этой изнурительной работы в котле осталась жидкость удивительного, светло-янтарного цвета, абсолютно прозрачная, как горный хрусталь, но с невероятно насыщенным, густым, концентрированным ароматом, который обещал целую вселенную вкуса.

Я зачерпнула немного, остудила и попробовала на кончике ложки. Вкус обрушился на меня, как океанская волна. Глубина. Букет. Мощь. И при этом — невероятная лёгкость и чистота. Ничего лишнего. Чистая эссенция мяса, кости, овощей и времени.

Глава 19

Наступила вторая ночь подготовки. Кухня напоминала поле боя после битвы с особенно изобретательным троллем. Повсюду стояли кастрюли, миски, сита. Воздух был густым и влажным от пара, насыщенным ароматами бульона, тимьяна и... безысходности.

Я сидела на табуретке перед огромным тазом с варёным картофелем. Моя задача была проста и ужасна — превратить его в «облако». Тридцать пятая попытка. Тридцать четыре уже потерпели фиаско. Одно пюре вышло комковатым, как каша из гальки. Другое — жидким, как болотная жижа. Третье и вовсе приобрело странную серую окраску и подозрительный блеск.

— Нет, нет и ещё раз нет! — гремел над моим ухом Огюстен, размахивая прозрачными руками. — Это не облако, это — туча, предвещающая град! Нужна лёгкость! Воздушность! Ты протираешь его, как будто моешь полы! Движения должны быть нежными, ласковыми! Ты же не гном, вправляющий позвонки своему заклятому врагу!

— Я пытаюсь! — проворчала я, с силой продавливая очередную порцию картошки через сито. Пюре с неохотным чавканьем пролезало сквозь дырочки, и я была уверена, что слышу его тихий стон. — Но оно не хочет становиться облаком! Оно хочет остаться честной, простой картошкой!

— Оно не хочет, его нужно УБЕДИТЬ! — парировал призрак. — Сливочное масло! Оно должно быть ледяным, твёрдым, как сердце банкира! И добавлять его нужно крошечными кусочками, вмешивая до полного растворения! А ты ломишь туда целый кусок, словно это дрова для печи!

В этот момент сзади раздался лёгкий кашель. Я обернулась. В дверном проёме стоял Феликс. Он держал в руках две кружки, из которых поднимался душистый пар.

— Я... я подумал, вам нужна подмога, — он робко улыбнулся. — Это чай из местных трав. Успокаивает нервы. Говорят, его пьют маги перед сложными заклинаниями.

— Сложные заклинания — это отличное сравнение, — с горькой усмешкой сказала я, принимая кружку. Напиток пах мятой, мёдом и чем-то ещё, тёплым и древесным. Я сделала глоток, и приятное тепло разлилось по уставшему телу. — Спасибо, Феликс. Ты как ангел-спаситель, явившийся в адскую кухню.

Он покраснел и потупил взгляд, переминаясь с ноги на ногу.

— Я могу... я могу помочь? Может, я попробую протереть?

— Нет! — взвыл Огюстен. — Ещё один неумеха с его «помощью» — и наше пюре приобретёт вкус отчаяния и сгоревшей магии! Сиди и не двигайся!

Феликс послушно притих на соседней табуретке, зажав свою кружку в руках. Он молча наблюдал, как я сражаюсь с картофельной массой. Его присутствие было... странным. Не раздражающим, как ворчание призрака, а наоборот, каким-то тёплым. Словно в душной кухне появился источник свежего воздуха.

После десятой неудачной попытки я откинулась на спинку стула, закрыв глаза. Руки гудели, в висках стучало.

— Безнадёжно, — прошептала я. — Это просто картошка. Ей не стать облаком. Мы проиграли, даже не начав.

Вдруг я почувствовала лёгкое прикосновение к своим плечам. Я вздрогнула и открыла глаза. Феликс стоял сзади. Его руки, тёплые и осторожные, легли на мои зажатые, уставшие мышцы.

— Позволь, — тихо сказал он.

И он начал массаж!

Это не было профессиональным массажем. Его движения были неуверенными, немного скованными. Но в них была такая искренняя забота, такая нежность, что у меня перехватило дыхание. Он разминал узлы напряжений на моих плечах, и под его пальцами усталость будто таяла, уступая место странному, щемящему чувству тепла и... защищённости.

— Ты так много делаешь для всех, — прошептал он прямо над моим ухом, и его голос был таким тихим, что, казалось, его могли слышать только мы двое. — Для таверны. Для гостей. Даже для него, — он кивнул в сторону Огюстена, который с интересом наблюдал за происходящим, забыв на время о картошке. — Позволь хоть кому-то позаботиться о тебе.

Я не могла вымолвить ни слова. Комок подкатил к горлу. В «Ле Канто» никто и никогда не заботился о том, устала я или нет. Там я была инструментом. Винтиком в машине по добыванию звёзд Мишлен. А здесь... здесь ко мне прикасались не для того, чтобы что-то потребовать, а просто чтобы... помочь.

Огюстен, к моему удивлению, не стал язвить. Он парил в стороне, и на его лице застыло не привычное высокомерие, а какое-то новое, задумчивое выражение.

— Гм... — произнёс он наконец. — Возможно... возможно, проблема не в технике. Возможно, картофель чувствует твоё напряжение. Ты сжимаешь его, как тисками, всей своей усталостью и злостью. Попробуй... отпустить.

Я медленно выдохнула, всё ещё чувствуя на своих плечах тепло рук Феликса. Он не убирал их, и это молчаливая поддержка придавала мне сил.

Я снова подошла к тазу. Но на этот раз мои движения были другими. Медленными. Я взяла толкушку и начала растирать картошку не с яростью отчаяния, а с какой-то странной, нежностью. Я представляла, что это не картошка, а что-то хрупкое и драгоценное. Я добавляла ледяное масло крошечными порциями, как советовал Огюстен, и вмешивала его долго и терпеливо.

И случилось чудо. Масса под толкушкой начала меняться. Она становилась гладкой, однородной, шелковистой. Она не липла к рукам, а была воздушной, пушистой. Я взбила её венчиком, и она наполнилась мельчайшими пузырьками воздуха, став по-настоящему лёгкой.

Зачерпнула немного и попробовала. Это было... идеально. Невесомая, тающая текстура, чистый картофельный вкус, подчёркнутый сливочным маслом. Никаких комков. Никакой клейкости. Облако. Настоящее картофельное облако.

— Получилось, — выдохнула я, и голос мой дрогнул. — Смотрите.

Феликс подошёл ближе, его глаза сияли. Он взял крошечную ложку и попробовал.

— Боги... — прошептал он. — Это же... это даже не еда. Это как... как шёпот.

Огюстен проплыл прямо сквозь стол и застыл над миской. Он склонился, втягивая аромат.

— Да... — произнёс он с непривычной для него мягкостью. — Это оно. Простота, возведённая в абсолют. Совершенство. — Он поднял на меня взгляд. — Ты сделала это. Не я со своими советами. Ты. Потому что ты наконец-то готовила не из страха или гнева. Ты готовила с... душой.