Ноктюрне
Роман
Глава 1
Она одна в темной комнате, которая вроде бы и хорошо знакома, и в то же время кажется такой опасной. Темная, темная комната. Ни капли света, даже из окна. Она чувствует гладкую простынь поверх жесткого матраса под собой, крошечную твердую подушку. Отчего-то бросает в жар, хотя бояться нечего. Она же одна. По крайней мере слышно только ее дыхание. Нет, не только! Медленные шаркающие шаги. Именно они и разбудили, хотя как будто он не могла еще услышать их, но уже знала, что Он идет. От этого и проснулась. От этого и в жар бросило.
Каждый шаг отдается в сердце, заставляя его биться чаще. Она замирает не дыша. Может быть, если не шевелиться, стать неподвижной, Он не заметит, уйдет? Ему нужна жертва, в пустой комнате делать нечего. Она превратится в камень и обманет его.
Насколько же смешны эти потуги! Он чует ее запах, он идет на звук ее пульса. Он точно знает, где она, потому что ему нужна только она.
Шаги всё громче, теперь они гулко отдаются в висках вместе с движением крови по венам, и наконец он показывается в комнате. Кто-то чернее тьмы. Она видит силуэт, похожий на черную дыру, искажающую пространство. Он похож на карлика, ростом чуть выше письменного стола, примерно такой же, как она, шестилетняя девочка. Но ему много лет, очень много. И он пришёл за ней.
В ужасе она сжимается в постели. А он, будто слепой, тычется по углам, ощупывает стены. Может, все-таки удастся спрятаться?
Она неслышно стекает с кровати и на четвереньках пробирается к шкафу, стоящему у балкона. Движения ее медленны и плавны. У нее не так много времени, но важно не издать даже шороха. Она даже не мышка — паучок, бесшумно ползущий в свой домик.
Между шкафом и стеной узкая щель. Взрослый не заберется, а у нее получится, она уже пробовала. Будет тесно, но спрятаться можно. Никто не найдет. Она втискивается в узкое пространство, задерживает дыхание. Теперь в мыслях вместе с пульсом бьется: «Только бы не нашел! Пожалуйста, только бы не нашел!»
И тут же парализует ужасом: она сама себя выдаст, он чует страх. Надо стать камнем, стеной, шкафом. Чем-то, что не может бояться…
Но она не успевает. Шаркающие шаги становятся громче. У нее точно появляется особое зрение, она видит сквозь дерево: Он настороженно смотрит в сторону шкафа, будто превратился в стрелку компаса, а она в магнит. «Я стена», — заявляет она уверенно, и он отворачивается, осматривает диван. Поворачивается к серванту. Дальше только шкаф…
«Я стена!» Сердце бьется гулко, болезненно, и в отчаянии, в накатывающих от ужаса слезах, она понимает: ничего не получилось. У стены не может быть сердца, а он слышит его биение. Еще два шага, и он заглянет за шкаф, схватит ее. Один шаг, второй…
Сознание совершает головокружительный кульбит. Ее переносит в другое место, другое время. Она сидит на дороге, потому что она… кошка. Вокруг поля, колосящиеся несжатой пшеницей, а прямо перед ней здание красного кирпича. Там она охотится на мышей.
Из ворот выходит старик, тяжело опираясь на трость. Это хозяин. Так зовут его другие люди. Но она помнит и его другое имя — Бояринов Николай Васильевич, потому что она не только кошка, она Лина, которой уже не шесть лет, а двадцать три. Поэтому она понимает, что богатство этого человека видно и в сюртуке, надетом поверх модного жилета в мелкий цветочек, и в золотой цепочке от часов убегающей в карман, и в тонких перчатках из светлой замши, и в котелке из легкого фетра с узкой атласной лентой — не соломенная шляпа, какие носят летом прочие. Ботинки-оксфорды сверкают почти так же ярко, как серебряный набалдашник трости. Бояринову уже восемьдесят пять лет, а он совсем не похож на старую развалину, свой завод регулярно инспектирует. Волосы, усы и борода уже белые, но люди его по-прежнему боятся, он всё еще может причинить неприятности.
Старик подходит к легкой двуколке, но не успевает в нее сесть. Ветви лещины, росшей на обочине у поворота к заводу, вдруг шевелятся снизу и оттуда вылезает худая фигура в порванной, серой от пыли одежде. На рабочих завода не похож. Какой-то нищий бродяга. Но откуда он здесь взялся? Тут не соберешь подаяние.
— Благослови Господь, добрый барин, Николай Васильевич, — улыбаясь и кланяясь, нищий потихоньку подбирался к старику. Он очень молод, может, лишь чуть больше двадцати ему.
— Чего тебе, Гаврила? — хозяин брезгливо поджимает губы и, достав кипенно-белый платок, прикладывает его к носу. Так они знакомы? — Монетку хочешь? — между тем уточняет Бояринов.
Улыбка на лице Гаврилы какая-то странная, полубезумная. Кошка таких обходила стороной: они могли и накормить, и палкой поперек спины вытянуть. Но старик не боится оборванца.
— Монетку не надо, — улыбается Гаврила, подбираясь всё ближе. — Монетка у меня есть, добрый барин. Могу тебе монетку дать.
— Ты мне хочешь дать монетку? — удивляется Николай Васильевич. — Мне не надо, Гаврила. Себе оставь!
Он уже поставил ногу на ступеньку, когда нищий подошел еще ближе и снизу заглянул в глаза.
— Посмотри, какая монетка, барин! Золотая. Страшная.
Николай Васильевич хмыкнул и искоса глянул в ладонь Гаврилы. Тут же замер. Глаза его расширились от изумления. Кругляш, лежавший в ладони нищего, был грязный, но всё равно солнце блеснуло, отразившись от его бока. Ярче рукояти трости блеснуло.