Ночь среди реликвий
Над головой жужжали аварийные огни, отбрасывая неровные тени на ряды забытых реликвий. Инна поправила очки, луч её фонарика прорезал запылённый воздух, словно лезвие. Она должна была просматривать инвентарные списки, но гул старого здания — скрип старого дерева, шёпот оседающего камня — мешал сосредоточиться. Вес предстоящей выставки давил на неё тяжелее, чем окружающие её многовековые артефакты.
Она повернула за угол и увидела Максима, борющегося с ящиком, зажатым между двумя возвышающимися полками. Его бицепсы напрягались под тонкой тканью униформы, рукава были закатаны, открывая предплечья, покрытые грязью, и выцветшую татуировку древнего компаса.
— Нужна помощь, Максим? — позвала она. Голос эхом разнёсся по каменному пространству.
Он вздрогнул, чуть не выронив ящик. По виску скатилась капля пота.
— Директор Инна, — сказал он, сверкнув улыбкой, одновременно застенчивой и очаровательной. — Не слышал, как вы вошли. Эта чёртова штука застряла крепче, чем обещание политика.
Инна хихикнула. Звук разлетелся по огромному залу.
— Дай‑ка я посмотрю.
Она подошла ближе. Каблуки щёлкнули по бетону. В воздухе смешался запах старого пергамента и чего‑то более тёплого — его одеколона или просто тепла от усилий. Она провела пальцами по грубому краю ящика, нащупывая зацепку.
— Попробуй поднять с этой стороны. Я подтолкну.
Их руки соприкоснулись, посылая электрический разряд вверх по её руке. Ящик застонал, затем поддался, выбросив шлейф пыли. Максим кашлянул, отступая со смехом.
— Спасибо, директор. Я твой должник.
— Не упоминай об этом, — сказала она, потирая большим пальцем место, где его кожа коснулась её. Прочистила горло. — А что в этом, вообще?
— Древняя керамика, я думаю, — ответил он, заглядывая внутрь. — Старше моей бабушки.
Они осторожно распаковали ящик, вытаскивая фрагменты, завёрнутые в пожелтевшую ткань. Каждый осколок был шёпотом истории, молчаливым свидетелем давно ушедших жизней.
— Вы когда‑нибудь задумывались о людях, которые их сделали? — спросил Максим, вертя в руках обломок. — Какими они были?
— Всё время, — призналась Инна. — Вот почему я делаю эту работу.
Они разговорились — о выставке, о музее, о вечерних занятиях Максима по археологии.
— Так ты весь день окружён историей, — поддразнила она, — и тебе всё ещё хочется большего?
Он пожал плечами, задержав на ней взгляд.
— Это другое, когда можешь потрогать, почувствовать. — Его пальцы смахнули пылинку с её щеки, задержавшись на секунду дольше. — Это делает её реальной. Как ты.
Воздух сгустился. Пульс Инны забился в горле. Она посмотрела на него, заметив, как тёмные ресницы обрамляют глаза, как губы слегка приоткрываются на выдохе.
Внезапный скрип пола наверху разрушил момент. Они замерли.
— Наверное, просто ветер, — сказала Инна, но голос дрогнул. Она отступила, невольно разглаживая складку на блузке, будто могла так же легко выровнять сбившееся дыхание, унять пульсацию в висках. — Мне следует вернуться к инвентарю.
Она повернулась, торопливо уходя. Эхо их близкого промаха цеплялось за неё, как пыль в воздухе, оседало на коже, проникало в лёгкие. Каждый шаг отдалялся не только от Максима, но и от той Инны, что на миг позволила себе забыть о границах, о правилах, о том, кто она и где находится.
В кабинете она опустилась в кресло, не снимая очков, будто они могли стать щитом между ней и воспоминаниями. Взгляд скользил по строчкам инвентарных списков, но смысл ускользал. Перед глазами стояло его лицо — ресницы, обрамляющие взгляд, губы, чуть приоткрывшиеся в полуслове, тепло его пальцев на её запястье.
«Это ничего не значит», — повторила она про себя, словно заклинание. Но тело помнило иначе: прикосновение, запах, тяжесть молчания, которое казалось громче любых слов.
Она потянулась к графину с водой, налила в стакан, но не подняла его. Смотрела, как дрожит поверхность, отражая свет лампы. Это дрожание было внутри неё — едва уловимое, но непрекращающееся.
За окном шумел город, в коридоре слышались голоса сотрудников, а здесь, в этом маленьком пространстве, время будто замедлилось, растянулось, как резина, удерживая её между «было» и «должно быть».
Инна глубоко вдохнула, провела ладонью по лицу, стирая следы рассеянности. Нужно было вернуться к работе — к цифрам, фактам, к тому, что можно измерить и упорядочить. Но даже когда она склонилась над документами, в голове звучало не «керамика, I век», а его тихий вопрос: «Это делает её реальной. Как ты».
И самое пугающее — она не знала, хочет ли это отрицать.
В конце концов она решила пройтись по запасникам — формальный повод проверить размещение экспонатов перед выставкой. Обычная рутина, ничего необычного. Но ноги будто сами несли её туда, где они встретились накануне.
Подойдя к нужной двери, Инна на мгновение замерла, прислушиваясь к собственному дыханию. Папка с документами в руках казалась неожиданно тяжёлой. Она глубоко вдохнула, поправила очки — привычный ритуал, попытка вернуть контроль — и толкнула дверь.
Он уже был там.
Стоял у стеллажа с керамикой, слегка опираясь на полку, и смотрел на неё. В его взгляде не было ни удивления, ни вопроса — только тихое, почти смиренное ожидание, словно он знал, что она придёт.
— Ты… — начал он и запнулся, будто не решаясь произнести то, что вертелось на языке.
— Я проверяю размещение экспонатов, — быстро сказала Инна, поднимая папку как щит. — Это часть моей работы.
Он медленно кивнул, не отводя взгляда.
— Конечно. Работа.
В воздухе повисла невысказанная правда: оба понимали, что случайная встреча в запасниках — вовсе не случайность. Инна и сама не заметила, как снова оказалась рядом с ним, словно невидимая сила вела её по этому лабиринту стеллажей прямиком к нему.
Он медленно поднял взгляд, будто боялся спугнуть хрупкое мгновение.
— Ты… снова здесь, — произнёс он едва слышно, делая едва уловимый шаг навстречу.