— Не трогайте меня! — визжит так, что в ушах зазвенело.
— Я не пущу тебя в таком виде. Не хочу потом травить блох, — заталкиваю девчонку в ванную и закрываю дверь.
— У меня нет блох. Я моюсь.
— Или делаешь, как я скажу, или можешь валить на все четыре стороны! — рявкаю.
Еще в детстве я давал обещание тетке, а позже и самому себе, не тащить в дом бездомных кошек и собак… хотя я и сейчас не нарушил. Девчонка не тянула на хромого щенка, если только на взъерошенного котенка, что испуганно шипит при каждом моем движении.
— Не трогайте, сказала! Я так и знала, что за предложением "просто жилья" скрывалось нечто другое, — поправляет вязаную шапку, натягивая до самых бровей.
Делает вид, что уходить собралась. Ну, ну.
— И что же, по-твоему, за моим великодушным предложением скрыто?
— Да ничего особенного. "Того самого" захотелось! — на носочки привстала, локти в стороны — точно боевой воробей.
— Это чего это "того самого"? — спросил я, насмехаясь.
Девчонка краской залилась, но нос крошечный вздернула и громко ответила:
— Секса!
— Ой, прости, — я не удержался и расхохотался.
Воробей боевой настрой подрастерял, захлопал растерянно зелеными глазищами.
— Ну хватит уже, — жалобно пропищала Соня.
Я хохотал, уперев ладони в колени, пока порозовевшее лицо девчонки не приняло естественный телесный вид.
— Чего это? Ты пошутила — я посмеялся. А теперь серьезно, — выпрямился. — Запомни, котенок или клопенок, я еще не определился, будешь глупости говорить, сразу на улицу вылетишь, вернешься в свой грязный вагончик, где из мебели – матрас, а из посуды — алюминиевая ложка. Поняла?
— Да.
— Вот и отлично, а теперь раздевайся и лезь в ванну.
— Вы выйдете?
— Еще чего, я пакет подержу, чтобы тебе удобнее тряпье было выкидывать.
Подталкиваю мусорное ведро ногой и указываю на него пальцем:
— Сюда складывай.
— Это моя единственная одежда, — запахивает плотнее полы застиранной куртки, покрытой слоем еще не высохшей грязи. — Я постираю.
— Стирай, — опираюсь на дверной косяк и с безразличием наблюдаю.
Куртку снимает, в глаза смотрит с вызовом, к совести, наверное, призвать пытается или стыду.
— Дай осмотрю.
— Зачем? — прижимает грязное “сокровище” к безразмерной шерстяной водолазке.
— Хочу удостовериться, что ты не решишь отблагодарить меня ночью, — девчонка опять заливается краской, — ножичком куда-нибудь под ребра.
— Да смотрите.
Прощупываю и осматриваю с подкладочной стороны:
— Ноги поставь на ширину плеч, — куртку кладу на стиральную машину.
— Что? Я не буду этого делать! — пятится, пока не наталкивается на край ванны.
— Кажется, мы уже определились, что даже в голодный год я вряд ли рассмотрю в тебе женщину. Максимум – котенка недокормленного.
— А говорили «клопенка».
— А еще я говорил, что не определился, на кого ты больше похожа. Ну! Или выход там, — кивком указываю на дверь.
Девчонка отставляет одну ногу и раскидывает руки в стороны, отрешенно поднимая голову к потолку.
— Смотрю, опыт есть, да?
Молчит, глаза зажмуривает, будто и вправду насиловать собрался. Провожу ладонями вдоль тонких рук — пальцы подрагивают. Спускаюсь вдоль талии — все тело ходуном ходит.
— Да прекрати трястись, сказал же, не трону, — присаживаюсь, прощупывая низ штанин.
— А может мне нравится! — фыркает.
— А лет-то тебе сколько? Нравится ей…
— В феврале будет девятнадцать, — девчонка сдергивает со стиральной машины куртку и достает из внутреннего кармана бережно обёрнутый в целлофановый пакет паспорт.
— Вот! — я не успеваю встать, а мне тыкают им в нос.
Не врала клопенок, и правда в феврале девятнадцать.
— Сейчас тебе принесу что-нибудь чистое. Оставлю за дверью.
Выхожу из ванной, костеря себя сквозь зубы:
— Заигрался, идиот. Она же говорила, что уже взрослая.
Соня
— Молчи! — Маша холодной ладонью накрывает мой рот.
Каждую ночь мы вынуждены прятаться в укрытии под завалами мусора. Я замираю в ту же секунду, полагаясь на острый слух сестры. Некоторое время ничего не происходит, но вскоре я улавливаю размеренные шаги. Тяжелые, уверенные. Тот, кто сейчас наверху, не скрывает своего присутствия. Мужчина откашливается, что-то говорит, скорее всего, ругательство, если судить по интонации, с которой он нечленораздельно выплевывает звуки.
Мы, не сговариваясь, поднимаем взгляд на крышку люка. Старая дверца холодильника и пустые пластиковые бутылки служат нам единственной защитой. Хруст пластика, дверца проседает под тяжестью, и по узкому лазу осыпаются мелкие камушки и песок.
«Как же громко», — пульсирует в голове.
Он точно услышит, поймет, что под ногами пустота.
Мотаю головой, стряхивая мусор, что сыплется на лицо: песок прилипает к влажной от волнения коже, а частицы покрупнее скатываются за шиворот.
Шаги замолкают — и я перестаю дышать.
До чего же страшно!
Я зажмуриваю глаза и считаю: один, два, три, четыре, пять — очередной шаг.
Сердце заходится еще быстрее. Грохот стеклянных бутылок. Тот, кто сейчас над нами, расшвыривает мусор, ищет. Что он ищет?! О нашем с сестрой убежище знаем только мы. А рассмотреть под грудой старого мусора крохотную, больше похожую на колодец, землянку невозможно.
Шесть.
Семь.
Восемь — стараюсь отвлечься от звуков.
Девять.
— М-м-м, — испуганно мычу, когда что-то с уханьем падает на железную дверцу, скатывается и продолжает громыхать по неровному асфальту.
Сестра встряхивает меня и плотнее ладонью зажимает рот.
Десять.
Одиннадцать, — продолжаю счет, а в глазах скапливаются слезы отчаяния.
Неужели все? Сейчас оборвутся наши жизни?
— Иду! — мужской крик леденящим страхом пронзает вдоль позвоночника.
Хруст, грохот и торопливые шаги становятся все тише. Маша разжимает пальцы, разрешая сделать полноценный вдох:
— Сегодня повезло.
Я согласно киваю.
— Охотник. Живодеры всегда роем перемещаются, и точно бы нас нашли. У тебя сердце колотилось так, что любой оглохнет.
— В следующий раз прячься одна, — произношу без обиды и обвинений.
— Сонь, ты дура, скажи честно?
— Но без меня твои шансы выжить увеличиваются в несколько раз. Сегодня охотник, а завтра они.
— Точно дура, — шепчет, включая фонарик. — До рассвета четыре часа, спи, — свет гаснет, и я заворачиваюсь в старое ватное одеяло, прижимаясь плечом к земляной стене. Спать в положении сидя я научилась не сразу, только спустя пару недель. Отключалась от усталости и просыпалась от того, что тело полностью немело. Приходилось вставать, топтаться в крохотном прямоугольном пространстве, где ширину можно измерить, если упереть локти, а длину — тремя широкими шагами. Наше убежище — могила при жизни.
***
— Подъем, — Маша трясет меня за плечо. — Просыпайся, скоро рассвет.
— Я слышу. Слышу, — скидываю одеяло и медленно поднимаюсь на ноги. — О, боже, — кровь поступает к онемевшим конечностям, и хочется выть от боли. — Ай, — делаю крохотный шажок. — Ой, мамочки, — хватаюсь за земляные стены в поисках опоры.
— Поторопись, рассветет минут через двадцать, — я поднимаю голову к узкому лазу. Внутренняя, белая сторона дверцы холодильника выглядит темно-серой, а сквозь щели проникает только тьма.
— Еще ночь.
— Нам нельзя рисковать. Если кто-то заметит, в первую же охоту живодеров.
Маша первой поднимается по шаткой деревянной лестнице, наспех сколоченной ржавыми гвоздями и для безопасности связанной тонким синтетическим шнуром.
Приподнимает "люк", осматривается и сдвигает его в сторону.
— Быстрее, — за протянутую ладонь Маша выдергивает меня из душного помещения на свежий, морозный воздух. — Разжигай печь, а я быстро за водой. В таком виде нельзя появляться на работе.
У входа в вагончик сестра подхватывает старые эмалированные ведра и спешит к колодцу у дальнего края участка.
Я радостно растираю руки, подставляя пальцы языкам пламени. С порывом ветра старая печь выплевывает пепел и выдыхает едким дымом окрашенной древесины.
— Нижнюю дверку приоткрой, тяги нет, — Маша водружает ведро на чугунные кольца поверхности печи. — Купайся первая. Сегодня на улице минус, обязательно тщательно просуши волосы. Не хватало, чтобы ты свалилась с простудой как прошлой зимой.
Еще год назад я не могла и вообразить, что нормальная жизнь рухнет в один момент. Я испытывала шок, выслушивая истории, в которых люди лишаются всего и не могут противостоять обстоятельствам, с осуждением и пренебрежением покачивая головой, а сейчас оказалась на их месте. Разве я знала, что буду купаться в старом алюминиевом тазике, чудом уцелевшим в сарае и не попавшимся на глаза сборщикам металла? Или работать в продуктовом магазинчике, расположенном на выезде города, улыбаться проезжим и дальнобойщикам, надеясь, что мне кинут пару лишних монет в баночку для чаевых, а не одарят сальным комплиментом? Нет, я была уверена, что моя жизнь будет прекрасна. Я поступлю в университет и с успехом кончу его, а параллельно открою свою школу гимнастики. Начну, конечно же, с малого, но меня точно ожидал бы успех. Я гордо озвучивала свои планы всем и каждому. Верила, что смогу, и мне вряд ли что-то сможет помешать.
Ивар
— А ты что здесь делаешь? — князь Темных вампиров застыл напротив меня. Замер в своей раздражающей манере, не моргая и не шевелясь.
— Что и остальные, ищу работу.
— Удивил, — произнес безэмоционально Александр, — я ожидал, что в связи с некоторыми обстоятельствами ты будешь требовать к себе особого отношения.
— Например? — уточнил я.
— Не знаю, — на бледном лице шевелились лишь губы, — самые простые и денежные заказы, к примеру, или обращение. Захотелось вечной жизни?
— Зачем она мне? Я охотником был, охотником и останусь.
— Ты хотел сказать: охотником и умру? — лицо вампира озарила искусственная улыбка. — Похвально. Нет, действительно похвально. Но глупо. И раз ты не настаиваешь на сиюминутном визите как родной брат моей истинной, то тебе придется потомиться в ожидании, — он обернулся вокруг своей оси, оглядывая просторную, но душную залу. — Некоторые из них ждут встречи не первые сутки.
— Не забудь, что я человек, и вполне могу умереть от старости, — провожал князя взглядом.
— Забавно, — обернулся Александр. — Правда. Не знал, что у людей твоей профессии есть чувство юмора, — наконец, он двинулся к кабинету.
— Сам удивлен, — я расслабился и опустился в кресло. Сполз так, чтобы голова упиралась в низкую спинку. Закрыл глаза. Нет сил и желания наблюдать за статичными лицами кровососов. Неестественные и отталкивающие, будто в музее восковых фигур, с одной лишь существенной разницей: там прохладней, а здесь приходится обливаться потом, липнуть к обивке мебели. Вампирский улей по праву можно ненавидеть не только за самих вампиров, но и за извечную духоту и отсутствие полноценного освещения. Зала, в которой я сейчас дожидался приема дражайшего правителя Темных, имела двенадцать огромных окон, но ни одно из них не было открыто, погружая помещения в полумрак. Я оттянул ворот водолазки и, растерев влажную шею, повернулся на звук открывавшейся двери.
— И не сомневался, — прошептал себе под нос.
В кабинет пригласили незнакомого мне вампира. Возможно, кто-то из новообращенных, хотя… Я прервал непрошеные мысли, пытаясь подремать. Все же в улье есть и плюс: тишина. Вампиры не производили лишнего шума. Беседы на грани слышимости и бесшумные шаги создавали иллюзию одиночества.
— Я поражаюсь твоей выдержке, охотник, — женский голос узнаваем, перед закрытыми веками проявился образ рыжей вампирши. Гибкий силуэт высокой фигуры и копна огненных волос. — Как ты можешь спать, зная, что в любой момент тебя прикончат?
— Как видишь, могу. И никакой разницы нет, открыты мои глаза или закрыты. Если что-то пойдет не так, и, — я встречаюсь взглядом с Риммой, — меня захотят убрать здесь и сейчас, то вряд ли я смогу противостоять в прямом бою. Из этого получается: нервничать глупо.
— Ты меня удивляешь, — вампирша подхватывает пустующее кресло и переставляет его ближе к моему. — Не возражаешь, если присяду рядом? — опускается плавно, перекидывает длинные волосы через спинку кресла и копирует мою позу.
— Ты все равно уже села. К чему вопрос?
В ответ вампирша прикусила нижнюю губу и хитро прищурилась. Живая, эмоциональная, как новообращенная, но при этом сдержанная.
— Как давно тебя обратили? — вопрос возник сам собой.
— А сам как думаешь?
— Не самая приятная человеческая черта: отвечать вопросом на вопрос.
— А я и не человек. Но все же?
— Если взять в расчет твое имя, точно не больше сотни лет. Думаю, около пятидесяти, — произнес наобум.
— Угадал. Прошло сорок семь лет с момента обращения, — улыбнулась Римма. — Теперь моя очередь задавать вопросы.
— Вопрос, — поправил, — и не факт, что я отвечу, — обвел взглядом присутствующих. Вампиры не скрывали интереса к нашему разговору, прекратили другие беседы и бесцеремонно наблюдали.
— Ну все же я попробую, — рыжая сменила расслабленную позу: села на край кресла и подалась вперед, выдавая свой интерес. — Почему ты охотишься? Тебе не хочется нормальной жизни?
— А я больше ничего не умею, — закрыл глаза, не желая продолжать болтовню. — И всем нужны деньги.
— Я уверена, что тех денег, что ты успел заработать, хватит на три человеческие жизни, а возможно, и больше.
— Смотри в свой кошелек, вампирша.
— Ясно, — хмыкнула рыжая. — Боишься. Как и все.
— Не боятся только дураки. Сейчас я несу ответственность только за свою шкуру. Удобно. Лишние заботы мне ни к чему.
— Циник, — делает вывод.
— Разумный, — поправляю.
— Одиночка.
— Реалист.
— Но все же? Разве не хочется возвращаться домой и знать, что там тебя ждет любимая женщина? Или держать собственное дитя на руках?
— Что тебе нужно? — не стал скрывать раздражение.
— Ничего. Я девушка одинокая, — вампирша обаятельно улыбнулась.
В комнате пробежался шелест тихих голосов.
Соня
— Так ведь? — я переспросила, глядя в глаза охотника.
Тусклое освещение не скрывало от меня хмурого выражения лица мужчины, он свел густые брови к переносице, поджал губы и блуждал по мне взглядом, будто оценивая, стою я его времени и усилий или нет.
С его коротких волос срывались капли и скатывались по высокому лбу, совершенно не беспокоя, я же периодически стирала влагу чистой стороной рукава куртки.
Свет фонаря подсвечивал массивную фигуру охотника со спины, делая ее еще более внушительной. Рядом с ним я казалась себе совершенно крошечной и беззащитной, букашкой, что он с легкостью разотрет между пальцев.
— Так, — ответил коротко, но от тона, каким мужчина произнес единственное слово, вдоль позвоночника проступил холодок. — Ты говорила о каких-то живодерах? Кто они?
— С ними лучше не встречаться, — прошептала, отступая в тень. Охотник последовал моему примеру, сократил между нами расстояние:
— Расскажи подробней.
— А вы пришли за ними? — выпалила и осеклась, чуть не сболтнув лишнего о сестре. — Живодеры приходят раз в неделю, иногда реже, — на воспоминание тело отреагировало нервной дрожью. — Им лучше не встречаться на пути, — я бросила короткий взгляд в сторону, где не так давно слышала крики, полные боли, и глумливое ржание.
— Думаешь, живодеры там? — охотник подошел вплотную ко мне.
— Да. Слышите?
— Ничего не слышу.
— Такая тишина только тогда, когда приходят они, — я шла на контакт, в надежде выжить, дать максимум информации, оказаться полезной: присутствие вооруженного, сильного мужчины рядом повышало шансы пережить набег роя в несколько раз.
— Сколько их?
— Я не знаю точно.
— Больше десятка?
— Думаю, да.
Единожды я видела рой собственными глазами. В этот момент они рвали жертву, отталкивая и бросаясь друг на друга, словно дикие псы. До тошноты гадкое зрелище, крики терзаемого, по которым невозможно определить, мужчина это или женщина, истеричный хохот, брызги крови, нечленораздельные выкрики, хруст и звуки, будто кто-то рвет лоскут ткани.
— Хм, — голос мужчины вибрировал прямо над ухом. — Покажи, где они могут быть.
— Нет, — вскрикнула я.
— Тс-с-с, — шикнул и зажал рот ладонью, прижав меня к груди. — Ты же не хочешь привлечь их внимание? — я отрицательно покрутила головой. — И я не хочу. Веди, — он выключил фонарик и отпустил меня.
«Мы умрем!», — пронеслось в голове.
Что может противопоставить человек, пусть даже и охотник, десятку голодных вампиров? Я искоса взглянула на мужчину. Темная одежда, ботинки с высокой шнуровкой, широкий пояс со множеством навесных карманов, охотничий нож, по плечам спускалась кожаная кобура с тяжелым на взгляд оружием. Охотник шел удивительно тихо для человека его комплекции, ступал мягко, не переставая взглядом сканировать пространство. Но как бы он ни выглядел круто и внушительно, вряд ли один человек справится с обезумевшими живодерами.
— Смотри под ноги, — рыкнул, выбросив руку передо мной, и взглядом указал вниз.
Буркнув: "Спасибо", я переступила смятую пластиковую бутылку и замерла. Мужчина прошел еще пару шагов, обернулся, вопросительно вскинув брови.
— Я не пойду, — отступила, нарушая тишину треском пластика.
— Тише! — охотник небрежно дернул меня на себя. — Хочешь сдохнуть мучительной смертью?
— Вот именно, что не хочу, — шептала, глядя ему в глаза. — Если вам нужно, идите сами, — дернула рукой. — Живодеры, скорей всего, еще на участке ребят. Там. Через две улицы крохотный дом из белого кирпича.
— Откуда такая осведомленность? — мужские пальца до боли сжали мое запястье. — За милым, невинным личиком все же скрывается чудовище? — он гадко хмыкнул. — Кого кормила? Их? — дернул головой.
— Никого.
— Я похож на дурака? А это что? — собрал рукав куртки, открывая тонкое запястье со шрамами. — Кого кормила?! Тех ублюдков? Так ты здесь выжила? Хотя можешь не отвечать. Во всех делах о пропавших проходит пацаненок, якобы попавший в беду и располагающий своих жертв к себе плаксивой историей. Я ведь тоже сначала принял тебя за паренька. Темная бесформенная одежда, джинсы, кеды.
— Нет, — из моих глаз покатились слезы, — я кормила сестру. Отпустите, мне больно, — потянула руку, жалобно заскулив. — Это Маша видела! Она видела сегодня живодеров, когда встречала меня с работы. Я освободилась поздно, не вернулась до захода солнца, — тараторила, превозмогая боль. — С заходом солнца мы всегда спускаемся в укрытие, туда, где вы нас нашли.
— А кто у нас Маша, не та ли фурия, что выскочила из вашего схрона? Скажешь, она тоже человек.
— Она вампир, — не стала отрицать очевидное.
— Рассказывай, — от боли перед глазами поплыли темные пятна.
— Ее и моих родителей обратили чуть больше год назад. Родители погибли в битве с оборотнями, а Маше удалось сбежать.
Соня
— Спасибо, — моя благодарность летит в мужскую спину.
Охотник молча закрывает за собой дверь.
Сбылось все, о чем я не так давно мечтала: чистая, мягкая постель, протопленная комната, отсутствие чувства голода и страха, но я прямо сейчас готова поменять все обратно. Вернуться в старый вагончик. Туда, где моя сестра, где все привычно и знакомо. А здесь… — я осмотрела небольшую комнату. Здесь все чужое. Все! Даже одежда не моя, — подтянула штанины и разрешила себе сесть на диван.
Я веду ладонью по подушке, проверяю ее на мягкость. Нет привычной сырости и затхлого запаха, только приятный запах стирального порошка — так мало для обычного человека и так много для меня. Ложусь и накрываюсь тяжелым, теплым одеялом, а меня гложет совесть. Имею ли я право находиться здесь? Разве это не предательство по отношению к сестре? Идти в дом одного из убийц, есть его пищу, носить его одежду и еще благодарить за это. О чем я думала, когда соглашалась на предложение охотника? Правильно, о себе. Только о себе. Но легко задумываться о морали, когда ты сыта, когда на тебе чистая одежда, и ты не опасаешься, что в любой момент жизнь оборвется.
Усталость должна взять верх, а я продолжаю рассматривать цветочный рисунок постельного белья, терзая себя. «Нужно уходить», — с этой мыслью поднимаюсь с постели. Приоткрываю дверь — тишина. Ни шагов, ни скрипа мебели, словно я здесь одна. А в голове так и пульсирует: “Ты предаешь сестру и родных”.
— Далеко собралась?
А мне и ответить нечего. Мокрые после стирки вещи в руках, наспех надетая куртка и обувь.
Мужской взгляд не выражает ничего, кроме насмешки и ленивого любопытства.
— Дай угадаю, — Ивар опирается плечом на дверной косяк, скрестив на груди руки, он не отводит от меня взгляда. — Совесть заела, — не спрашивает, отвечает. — Перед сестрой, перед родителями, что мертвы, а ты нет. Я могу прямо сейчас открыть дверь, даже штаны с футболкой презентую, но ты подумай, что будешь делать там. Думаешь, гордость спасет тебя от холода или какого-нибудь урода, заглянувшего на огонек в твой уютный вагончик? Сколько ты протянешь одна? Неделю? Две? Кто-то из родных был бы рад твоей смерти? — и каждый его вопрос бьет точно по цели. — Ключ у меня, — протягивает сжатую в кулак ладонь. — Отдать?
И охотник тысячу раз прав.
— Нет.
— Если передумаешь, оставлю его здесь, — подходит к тумбе и кладет, вынуждая меня спиной прижаться к закрытой входной двери. — Только не забудь захлопнуть.
— Не передумаю, — ворчу себе под нос, опустив голову и пряча слезы.
Я разуваюсь, развешиваю вещи на прежние места, возвращаюсь в комнату.
Мои мысли не затихают. Они смешиваются с событиями ночи в тревожном сне. Настолько тревожном, что это больше похоже на кошмар, из которого невозможно вырваться. Хочется распахнуть глаза и сесть, набрать полные легкие воздуха, но меня будто кто-то или что-то удерживает. Наконец меня будит болезненный кашель. Горло жжет, в глазах собираются слезы, на любое движение мое тело реагирует мелкой дрожью и болью в мышцах. Нестерпимо хочется пить и спать. Маша была права: я все же простыла. Пробежка в мокрой одежде осенней ночью дала о себе знать.
Я вновь крадусь по узкому коридору. Дверь в комнату охотника отличается от остальных: уверена, что она металлическая, но не решаюсь это проверить, опасаясь быть застигнутой врасплох.
Приоткрываю дверцы кухонного гарнитура в поисках хоть каких-нибудь лекарств. Посуда, пачки с крупами, специи; неужели охотник никогда не испытывает боль или никогда не простужается?!
Сквозь невыносимое давление в висках в сознание проникают щелчок замка, шорох одежды, тяжелое мужское дыхание:
— Что с тобой? — Ивар на ходу снимает легкую куртку и швыряет ее на стул. Прохладная, шершавая ладонь ложится мне на лоб. До чего же хорошо, тянусь вслед руке, прикрывая веки.
— Я заболела, — отвечаю не своим голосом. Низким, охрипшим.
— Вижу. Вернись в спальню. Сейчас найду, чем сбить температуру.
Через несколько минут мужчина собой заполняет отведенную мне крохотную комнату. Не высокий, но мощного телосложения. Он не кажется неповоротливым и тяжелым, все его движения короткие и быстрые. По его вечно хмурому лицу невозможно определить точный возраст. Да я никогда и не умела этого делать.
— Пей, — вкладывает в ладонь капсулу. — Станет легче.
— Вы мне принесли чай? — заглядываю в огромную кружку в мужских руках.
— Пей, — повторяет, раздражаясь. — Почему тебе все нужно говорить дважды? Запоминай. Здесь капсулы на вечер и утро. Их должно хватить, — протягивает серебристый блистер, дожидаясь, когда я запью лекарство теплым чаем. — Тот ключ, что я оставил на тумбе, он твой. Если что, закроешь дверь.
— Вы так просто отдаете незнакомому человеку ключ от вашего дома? — не удается скрыть удивление.
— Считай, что я идиот, Софья Алексеевна.
Только потом я поняла, что означали слова “если что”.
***
Следующее пробуждение менее мучительное, но жажда заставляет подняться из постели и, крадучись, идти в темноте.
Теперь я уверена, что хозяин квартиры дома: на кухне гремела посуда, доносилась тихая ругань, а спустя тридцать минут я уловила шаги, они замерли напротив приоткрытой двери моей спальни. Я же боролась с желанием распахнуть глаза: лежала, сжавшись в комок, под теплым одеялом.
Мужчина шумно выдохнул.
В его дыхании открыто читалось осуждение, наверное, он хотел сказать: “Клопенок, ты и спишь не так. Могла бы спать лучше, более усердно”.
Прошло не больше трех дней, как я живу в квартире охотника, а у меня появились маленькие привычки: одеться, поставить на плиту чайник, привести себя в порядок и идти завтракать. Но наличие привычек не давало забыть, что я – временное явление в этой квартире. Здесь нет ничего моего.
— Эй, — стук в дверь ванной застал меня врасплох. А еще я привыкла, что никто не мешает утренним процедурам, — Софья Алексеевна, освободи помещение.
И почему обращение по имени отчеству унижает меня больше, чем “клопенок”?
— Доброе утро, — я сухо обронила, выскальзывая из ванной.
— Доброе, — в толстовке, накинутой на голое тело, и шортах, ссутулившись, мужчина прошел мимо меня.
— Все хорошо?
— Все отлично, — в ответ он глубже натянул капюшон и плотнее запахнулся, пряча повязку, пропитанную кровью.
— Сделать чай?
— Сделай, — закрыл дверь.
Ивар занял то же место, что и вчера. Медленно опустился по стене, придерживая свежую повязку широкой ладонью. Я придвинула тарелку с бутербродами. Мужчина медленно пил чай, но к еде не притрагивался. При каждом глотке неестественно бледные губы кривились, а в движениях рук я уловила неуверенность.
Молчание и чувство неловкости гнало меня обратно в комнату. Я отвела взгляд и сосредоточилась на дверце холодильника с разноцветными, яркими магнитами.
— Тебе нужно что-то? — спросил Ивар, отставляя пустую кружку.
— Нет, ничего, спасибо.
— К чему такая скромность? У тебя же нет даже зубной щетки, и ты мне своей шевелюрой проредила зубцы в расческе. Что вздыхаешь, Софья Алексеевна? — его губы дернулись в улыбке.
— Не называйте меня так.
— Хорошо, клопенок, — он все же протянул руку к бутерброду с сыром, откусил, и скривившись, вернул его на тарелку.
— Соня, — поправила обиженно. — Вам не так и плохо, если вы шутите, — решила тут же реабилитироваться в глазах мужчины.
— Не плохо, — он снял капюшон и стер испарину со лба. — Мне очень хорошо.
— А как же неприязнь к вранью? На вас она не распространяется? — я протянула ладонь через стол и, не спрашивая разрешения, приложила к мужскому лбу. — У вас жар, — воскликнула.
— Я заметил.
— Нужно что-то делать? Возможно, это заражение. Рана чистая? — мои руки потянулись к толстовке.
— Чистая, — Ивар перехватил ладонь и сжал, давая понять, что с ним все в порядке. — Яд вампира, организму нужно время.
— Но, — я отдернула руку, — неужели у вас нет ничего, что может ускорить процесс? Какое-то чудодейственное средство. Не человеческое. Чем вы лечитесь? Ну что вы смеетесь?
— Потому что вчера ты чуть не подавилась последней капсулой этого средства, — он достал из кармана свернутые купюры и оставил на столе, осторожно поднимаясь на ноги.
— Вы могли мне сказать?!
— И что дальше? Просить тебя ее выплюнуть? Не говори глупости, лучше сходи в торговый центр. Ближайший в квартале от дома, купишь все, что тебе нужно. Я не люблю, когда пользуются моей бритвой, ты ведь ее брала, Соня?
Да как же он так умеет? Произнес мое имя с интонацией, от которой захотелось срочно сменить Софью на что-то другое. Я пересилила раздражение и шла вслед за мужчиной:
— А может, вам к кому-то обратиться? К врачу или… — не унималась.
— Слушай, — он так резко развернулся, что я чуть не взрезалась в мужскую грудь. — Ты думаешь, если меня будут видеть в подобном виде, то я смогу сохранить нормальную репутацию в своем окружении? Охотники не болеют, не получают ранений, ясно? А если и получают, то делают вид, что им плевать, либо в крайнем случае мы сдыхаем, — рыкнул злобно.
***
Перед выходом я позволила себе заглянуть в комнату Ивара:
— Вам нужно что-то?
— Нет, — мужчина лежал на спине, прикрыв предплечьем глаза, прячась от слепящего солнца.
Любопытство победило, и я сделала шаг внутрь. Объемная спортивная сумка у огромного шкафа, упирающегося прямо в потолок, поверх раскиданных на столе листов с записями ноутбук, простой табурет напротив и кровать. Не такая, чтобы вместить двоих, но с комфортом спать одному.
— Тебе нужны еще деньги? — Ивар приподнял локоть и взглянул на меня.
— Нет, вы дали достаточно.
— Угу, — вернулся в прежнее положение, — не забудь купить сменной одежды. Те штаны, что я тебе одолжил, мои любимые.
Впервые за несколько дней я покидала свое новое убежище, шла неспешно, беззаботно глазела по сторонам, будто не так давно и не я пряталась в землянке, больше похожей на могилу. Подражала тем, кто не знал моих бед. Кто не знал о существовании сильных нашего мира — о нелюдях. Вампиры. Оборотни. Они легко решали свои проблемы, используя людей как разменную монету, как ресурс. Как мы используем нефть или древесину. Я запрещала себе вспоминать о сестре, а если и проскальзывала мысль о ней, то только с улыбкой на моих губах и убеждением, что Маша жива. Представляла, как сестра переехала в другой город, и теперь наши встречи и разговоры будут происходить реже. Так я спасалась от затягивающего в вязкую трясину одиночества и отчаяния.