Я ненавижу балы.
Ненавижу скрип корсета, впивающегося в рёбра. Ненавижу фальшивые улыбки, приклеенные к лицам как театральные маски. Ненавижу этот удушливый запах — смесь дорогих духов, воска свечей и чего-то гнилого, что просачивается сквозь позолоту и бархат.
Или это только я чувствую гниль?
— Аделия, выпрямись! — шипит мать, больно сжимая моё запястье. — И улыбайся. Граф Малверн смотрит в нашу сторону.
Я послушно выпрямляю спину и натягиваю на лицо подобие улыбки. Граф Малверн. Пятидесятилетний вдовец с жирными пальцами и влажным взглядом. Мать мечтает выдать меня за него уже три месяца — с тех пор, как умерла его третья жена.
Третья.
Я сжимаю кулаки, пряча их в складках бального платья. Перчатки — тонкая шёлковая броня — не дают мне коснуться голой кожи матери. Не дают увидеть то, что она прячет за этой маской заботливой родительницы.
Но графа я видела.
Две недели назад, на приёме у герцогини Эверли, он взял мою руку, чтобы поцеловать. Перчатка соскользнула — всего на мгновение, всего один палец коснулся его кожи.
Этого хватило.
Я увидела спальню. Женщину в постели — молодую, красивую, с каштановыми волосами, рассыпанными по подушке. Она спит. Нет — не спит. Её грудь не поднимается. Губы синие. А граф стоит у окна, держа в руке пустой флакон. На этикетке — череп и скрещённые кости.
Третья жена.
Я отдёрнула руку так резко, что опрокинула бокал с вином. Мать была в ярости. Граф — снисходителен. Юные леди так трогательно застенчивы, — сказал он, и его пальцы снова потянулись ко мне.
С тех пор я не снимаю перчатки.
— Он идёт сюда, — мать разглаживает складки моего платья, поправляет локон у моего виска. — Будь милой. Будь очаровательной. Это наш шанс, Аделия. Последний шанс.
Последний шанс для кого? Для неё — выбраться из долговой ямы, в которую нас загнал отец с его пристрастием к картам и бренди. Для меня — стать четвёртой мёртвой женой.
Граф Малверн пересекает бальный зал. Толпа расступается перед ним — богатство и титул творят чудеса. Он улыбается, и в свете люстр его зубы кажутся слишком белыми, слишком острыми.
Я делаю шаг назад.
Мать впивается ногтями мне в руку.
— Леди Аделия, — голос графа мягкий, обволакивающий, как бархат, скрывающий лезвие. — Какое удовольствие видеть вас снова. Вы сегодня особенно прекрасны.
— Граф Малверн, — я киваю, не поднимая глаз. Смотреть на него невыносимо. Я вижу не его лицо — я вижу мёртвых женщин.
— Не окажете ли вы мне честь? — он протягивает руку. — Следующий танец.
Это не вопрос. Это приказ, завёрнутый в учтивость.
Мать толкает меня вперёд.
Я смотрю на его руку — пухлую, украшенную перстнями. Перчатка скрывает кожу, но я знаю, что увижу, если прикоснусь. Увижу не одну женщину. Увижу трёх. Может быть, больше.
— Я... — голос застревает в горле. — Мне нехорошо.
— Аделия! — мать бледнеет.
— Прошу прощения, — я отступаю, спотыкаясь о подол платья. — Мне нужно... воздуха...
И я бегу.
Сквозь толпу, сквозь море лиц — удивлённых, осуждающих, любопытных. Мать кричит моё имя, но я не останавливаюсь. Не могу. Если остановлюсь — он поймает меня. Возьмёт за руку. Поведёт к алтарю. А потом — в спальню с синими губами и пустым флаконом.
Я выбегаю из бального зала в коридор. Дворец огромен — лабиринт из мрамора и золота, построенный два века назад королём-безумцем. Я бегу наугад, сворачивая то влево, то вправо, пока музыка и голоса не затихают за спиной.
Останавливаюсь, прислонившись к холодной стене. Сердце колотится так, что корсет кажется железной клеткой. Дышать невозможно. Я срываю перчатки, касаюсь ладонями лица — кожа горит.
Что я наделала?
Мать никогда не простит мне этого. Граф оскорблён. Наша репутация — и без того хрупкая — разбита вдребезги. Отец пропьёт остатки приданого, и мы окажемся на улице.
Но лучше улица, чем могила.
Я смеюсь — истерически, слишком громко в этой тишине. Смех эхом отражается от стен, возвращается ко мне искажённым, чужим.
Где я?
Оглядываюсь. Коридор узкий, тёмный. Факелы в бра почти догорели, отбрасывая дрожащие тени. Стены голые — без портретов, без гобеленов. Пол покрыт пылью — здесь давно никто не убирал.
Запретное крыло.
Я слышала истории. Все слышали. Король-безумец построил это крыло для своей возлюбленной — женщины, которую никто никогда не видел. Говорили, что она была ведьмой. Или призраком. Или чем-то хуже. Когда король умер, крыло запечатали. Слуги отказывались сюда заходить. Говорили, что по ночам здесь слышны шаги. Плач. Шёпот на незнакомом языке.
Мне следует вернуться.
Но куда? В бальный зал, где меня ждёт граф Малверн? К матери, которая продаст меня за горсть золотых монет?
Я иду вперёд.
Коридор поворачивает, спускается вниз. Воздух становится холоднее, влажнее. Пахнет плесенью и чем-то ещё — сладковатым, приторным. Как увядшие цветы.
Или как смерть.
Я останавливаюсь перед дверью в конце коридора. Она массивная, из чёрного дерева, покрытая резьбой. Узоры странные — не цветы, не геральдические символы. Что-то древнее. Руны? Я не знаю. Но они притягивают взгляд, заставляют прослеживать линии, теряться в переплетениях.
Дверь приоткрыта.
Я толкаю её. Петли скрипят — протяжно, жалобно. Внутри темно. Я делаю шаг, потом ещё один. Глаза постепенно привыкают к мраку.
Комната круглая. Окон нет. В центре — зеркало.
Огромное, в человеческий рост, в раме из того же чёрного дерева, покрытой теми же рунами. Но поверхность зеркала странная. Она не отражает. Она поглощает свет. Смотрит на меня, как живая.
Я подхожу ближе.
— Не надо, дитя.
Я вскрикиваю, оборачиваясь. В углу комнаты — старуха. Я не заметила её раньше. Она сидит на низкой скамье, согнувшись, укутанная в лохмотья. Лицо — сеть морщин. Глаза — мутные, почти белые.
— Кто вы? — мой голос дрожит.
— Хранительница, — она поднимает руку, указывая на зеркало. — Я храню то, что не должно быть открыто.
Замок внутри ещё страшнее, чем снаружи.
Коридоры узкие, потолки низкие — давят, как крышка гроба. Стены из чёрного камня, покрытого странными узорами. Не резьбой. Чем-то другим. Словно сам камень прорастает этими линиями, как венами.
Факелы горят холодным светом — серебристым, мёртвым. Они не дают тепла. Только освещают путь.
Пожиратель идёт впереди. Плащ волочится за ним, шурша по камням. Он не оглядывается. Не проверяет, иду ли я следом. Знает, что иду. Куда мне деваться?
Я обхватываю себя руками, пытаясь согреться. Бальное платье — тонкое, нарядное — не защищает от холода Межлесья. Он проникает сквозь ткань, сквозь кожу, добирается до костей.
Мы проходим мимо дверей. Десятки дверей. Все закрыты. Интересно, что за ними? Комнаты? Темницы? Могилы?
— Не открывай их, — голос Пожирателя эхом отражается от стен. — Если хочешь остаться собой.
Я вздрагиваю. Он не оборачивался. Откуда знает, о чём я думаю?
— Я слышу твоё сердце, — отвечает он, словно прочитав вопрос. — Оно бьётся слишком быстро. Ты боишься. Любопытствуешь. Хочешь бежать. Всё это я слышу.
— Ты читаешь мысли?
— Нет. Но живые здесь — как факелы в темноте. Вы слишком яркие. Слишком шумные. Я чувствую каждый твой вдох.
Я сжимаю губы, пытаясь дышать тише. Глупо, но не могу удержаться.
Он останавливается перед высокой дверью в конце коридора. Прикасается к ней ладонью — и дверь открывается бесшумно, словно её и не было.
— Входи.
Я колеблюсь.
— Я не причиню тебе вреда, — в его голосе звучит что-то похожее на усталость. — Пока. У нас есть дела поважнее.
Не самое обнадёживающее заявление, но выбора нет.
Я вхожу.
Комната огромная. Зал, скорее. Потолок теряется в темноте. Стены покрыты гобеленами — выцветшими, истлевшими. На них изображены сцены, которые я не могу разобрать. Фигуры. Битвы. Что-то, похожее на жертвоприношение.
В центре зала — стол. Длинный, массивный, из того же чёрного дерева. На нём — свечи. Сотни свечей. Они горят тем же холодным светом.
Пожиратель проходит к дальнему концу стола, садится в высокое кресло. Жестом указывает мне на противоположный конец.
— Садись.
Я не двигаюсь.
— Мы можем говорить стоя, — он пожимает плечами. — Но разговор будет долгим. Ты устанешь.
Я подхожу к столу, но не сажусь. Держусь за спинку стула, словно за щит.
— Что ты хочешь от меня?
— Прямолинейно, — в его голосе звучит нечто похожее на одобрение. — Хорошо. Я ценю честность. Отвечу так же.
Он снимает перчатки — медленно, методично. Руки под ними бледные, покрытые шрамами. Старыми. Глубокими.
— Ты нарушила договор, — говорит он, складывая перчатки на стол. — Попав в Межлесье живой, ты активировала древний ритуал. Ритуал Невесты.
— Какой ритуал? Я ничего не активировала! Я просто посмотрела в зеркало!
— Зеркало — это дверь. А дверь открывается только для тех, кого призывают. Или для тех, кто призван.
— Я никого не призывала!
— Но тебя призвали, — он наклоняется вперёд. Свет свечей отражается в пустых глазницах маски. — Раз в столетие Межлесью требуется Невеста. Якорь между мирами. Живая душа, которая добровольно остаётся здесь, поддерживая баланс.
— Баланс чего?
— Жизни и смерти. Мир живых и мир мёртвых разделены границей. Межлесье — эта граница. Я — страж. Пожиратель душ, не нашедших покоя. Я забираю их, не даю прорваться обратно к живым. Но один я не могу удержать границу. Мне нужен якорь. Невеста.
Я качаю головой.
— Это безумие. Я не соглашалась ни на что такое!
— Прежняя Невеста соглашалась, — его голос твердеет. — Сто лет назад. Она прошла через зеркало. Прожила здесь десять лет. Потом сбежала.
— Сбежала? Как?
— Разорвала ритуал. Нашла способ вернуться в мир живых. Я не смог её остановить.
Значит, есть способ вернуться. Надежда вспыхивает в груди.
— Тогда я тоже...
— Нет, — он обрывает меня. — Она знала, как работает ритуал. Готовилась годами. Ты — нет. Ты даже не знаешь правил Межлесья. Если попытаешься сбежать сейчас, умрёшь. Или станешь тенью. Что хуже.
Я опускаюсь на стул. Ноги больше не держат.
— Сколько? — шёпот срывается с губ. — Сколько я должна здесь пробыть?
— Это зависит от тебя.
— От меня?
Он встаёт, подходит к окну. За стеклом — серая мгла. Ничего больше.
— У тебя есть два выбора, — говорит он, глядя в пустоту. — Первый: ты остаёшься здесь навсегда. Становишься Невестой. Учишься жить в Межлесье. Поддерживаешь баланс. Это не худшая судьба. Ты будешь жива. Будешь свободна передвигаться по замку. Я не причиню тебе вреда.
— А второй выбор?
— Найти прежнюю Невесту. Вернуть её сюда. Если она займёт своё место, ты сможешь уйти.
— Где она?
— Не знаю. Она скрылась в мире живых. Прожила целую жизнь под другим именем. Возможно, уже мертва. Возможно, её душа где-то в Межлесье, но я не могу её найти.
— Почему?
Он оборачивается. Пустые глазницы смотрят на меня.
— Потому что она знает, как прятаться от меня.
Я обхватываю голову руками. Это слишком. Слишком много информации. Слишком много безумия.
— Сколько у меня времени? На поиски?
— Двадцать восемь дней.
— Что?! Это же ничто!
— Лунный цикл, — он возвращается к столу. — Ритуал завершается в новолуние. Если к тому времени прежняя Невеста не вернётся, ты займёшь её место. Навсегда.
Двадцать восемь дней. Четыре недели. Чтобы найти женщину, которая исчезла сто лет назад.
— Это невозможно.
— Возможно, — он садится. — Если я помогу тебе.
— Ты? — я смеюсь — истерически, горько. — Почему ты мне поможешь? Тебе же нужна Невеста!
— Мне нужна та, что сбежала, — в его голосе звучит что-то тёмное. Гнев? Боль? — Она нарушила договор. Разорвала баланс. Из-за неё мёртвые начали прорываться в мир живых. Эпидемии. Одержимость. Проклятия. Всё это — её вина. Она должна ответить.