Я пришла убить короля.
Король встретил улыбкой меня,
будто ждал всю жизнь.
Первое, что потеряла, — имя.
Вторым страх покинул меня.
Третьим — сердце .
Я пришла убить короля —
король влюбил в себя.
Теперь я не знаю, что мне осталось:
месть или слабость.
Рассвет на краю Имбриума был не светом, а лишь посветлевшим мраком. Туман, вечный и неподвижный, как стена, впитывал первые бледные лучи, не пропуская их в долину. Луна называла это место «краем мира». Здесь заканчивалось все — дороги, надежды, сама жизнь.
День начинался с боли. Все ее дни начинались с боли, и это было правильно. Боль закаляла, оттачивала, напоминала, кто она и для чего дышит.
Еще до того, как первые призрачные блики тронули слюдяные стекла окон их хижины, она была уже на ногах. Длинные, ниже пояса, волосы пшеничной соломы, были туго заплетены в тяжелую косу — единственное, что ей дозволялось не стричь. Худая, почти тщедушная на вид, она знала, что обманчива эта внешность. Каждый мускул под бледной кожей был вытянут и напряжен годами тренировок, превращен в надежное, послушное оружие.
Она начала с баланса. Палка описывала в воздухе плавные круги: движения были отточены годами до автоматизма. Разворот, выпад, отскок. Она не просто тренировалась. Она представляла, что под ней не земля, а хребет того Зла, что отняло у нее все. Один неверный шаг — падение. А падение было равно сметри.
Затем — скорость. Парные клинки, подарок дяди, лежали на замшелой колоде. Рукояти были обтянуты потертой кожей, лезвия длиной с ладонь, то что нужно для тихой работы.
Луна взяла их в руки, и привычная тяжесть успокоила дрожь в пальцах. Танец начался снова, но теперь он был стремительным, яростным. Сталь рассекала воздух с коротким свистом, тело изгибалось, уворачиваясь от невидимых ударов. Мускулы на ее худых, но рельефных руках и спине играли под тонкой рубахой. Она была бледной, как лилия, выращенная в подвале, и такой же живучей.
Кинжалы впивались в намеченные на коре дерева цели. Вихрь движений. Удар — в сердце неведомого врага. Блок — от его незримой атаки. Она сражалась с тенью, с абстракцией, с воплощением всей несправедливости мира, что оставила ее сиротой в этом проклятом тумане.
Именно тогда, в самом разгаре яростного танца, краем глаза она уловила движение на дороге. Всадник. Высокий, знакомый до боли силуэт на уставшем коне.
Дядя.
Сердце не заколотилось чаще от страха, нет. Оно сжалось в комок ледяного отчаяния. Он вернулся. И он смотрел. Смотрел, как она тренируется. Гордость и страх слились воедино, выжигая все остальные чувства. Она должна быть идеальной. Сильной. Беспощадной. Он должен гордиться ею.
Она удвоила усилия, кинжалы взвизгивали в воздухе. Каждое движение должно было кричать о ее силе, о ее готовности. Она не смела остановиться, пока он не подъехал вплотную и не спешился.
— Рука дрожит на обратном замахе, — прозвучал его голос, обрывая пение стали. Он не приветствовал ее. Никогда. — Слишком медленно. Слепой воспользуется этим. Живой — убьет. На что ты рассчитываешь?
Луна замерла, опустив клинки. Грудь вздымалась, но она силой воли заставляла дыхание выравниваться. Она повернулась к нему, и на ее лице не было ни усталости, ни обиды. Лишь привычная маска послушания.
— Дядя, — она сделала шаг вперед, чтобы обнять его — единственный дозволенный ритуал нежности.
Меррик Кассвел коротко похлопал ее по спине, и этот жест был так же формален, как рукопожатие. Он отстранился, его взгляд, острый и пронзительный, скользнул по ее лицу, по влажным от пота вискам.
— Новости есть, — произнес он, и в его голосе прозвучала та самая сталь, что заставляла Луну внутренне сжиматься. — Важные. Идем в дом.
Он повернулся и пошел к низкой, приземистой хижине, не оборачиваясь. Луна, бросив последний взгляд на туманную стену, что скрывала от нее весь мир и того, кто отнял у нее все, безмолвно последовала за ним.
Леди Клаудия Берн уже стояла на пороге, вытирая руки о фартук. Ее взгляд, умный и понимающий, скользнул с Луны на Меррика.
— Меррик, пусть путь был не напрасным.
— Был, — буркнул он, снимая с седла тяжелый мешок и швырнуя его Луне. — Тащи. И разбери. Клаудия, проверь, все ли там. Мне нужно поговорить с девочкой. Наедине.
Клаудия бросила на Луну быстрый, полный невысказанной тревоги взгляд, но лишь молча взяла другой узел и скрылась в глубине дома. Меррик мотнул головой в сторону хижины, и Луна послушно вошла внутрь.
Он закрыл за собой дверь, отрезав их от внешнего мира. В полумраке единственной комнаты его фигура казалась еще более массивной и грозной.
— Итак, дорогая. Король, внезапно, нарушив все традиции, объявил Смотрины Теней, — выдохнул он, оборачиваясь к ней. Его глаза, холодные и выцветшие, впились в нее. — Будет выбирвать невесту.
Луна не моргнула. Она не понимала, к чему ведет дядя.
— Ты примешь в них участие, — продолжил он. — Ты пройдешь отбор. Ты станешь одной из тех, кого он будет рассматривать как будущую жену.
В воздухе повисло тяжелое молчание. Луна чувствовала, как по ее спине бегут мурашки.
— Зачем? — тихо спросила она. — Чтобы быть ближе к дворцу? Чтобы найти там доказательства?
Меррик резко шагнул к ней, и она инстинктивно отпрянула.
— Доказательства? — он усмехнулся, и в этом звуке не было ничего, кроме презрения. — У меня есть все доказательства.
Меррик отхлебнул чаю и медленно поставил кружку. Его пальцы сжали глину так, что костяшки побелели. — Пришло время тебе узнать всю правду, девочка. Не ту, что я тебе рассказывал все эти годы.
С тех пор как Меррик бросил в нее это имя — Астерион Велесар — прошло три дня. Семьдесят два часа, и каждый из них Луна проживала, словно сквозь толстое, искажающее стекло. Мир не изменился. Туман все так же висел неподвижной пеленой, хижина все так же пропускала сквозь щели ледяной ветер, а тренировки продолжались с прежней, безжалостной регулярностью. Но внутри нее все перевернулось.
Раньше ее ненависть была слепой, направленной в пустоту. Она была как туман — бесформенной, всеобъемлющей, безадресной. Теперь у этой ненависти было имя. А еще лицо. И трон. Она кристаллизовалась, затвердела в ее душе острейшим алмазом, готовым к удару.
"Король", — стучало в висках в такт ударам кинжала о деревянный манекен. Астерион Велесар. Каждый удар был точным, выверенным. Удар в сердце тирана. Удар в горло убийцы. Удар в спину предателя, который отнял у нее все.
«Я спас тебя, — говорил ей когда-то Меррик, в редкие моменты, когда решался на подобие ласки. — Вынес из горящего дома, прикрыв своим телом. Рисковал всем, чтобы вырастить тебя, дать тебе силу».
Они появились здесь, на этом клочке выжженной земли у самой стены тумана, когда она была еще совсем ребенком. Меррик сказал, что это единственное безопасное место — здесь, на краю, за которым ничего нет, их не станут искать.
Их дом на месте бывшей деревни он построил сам. Самую целую хижину он восстановил в одиночку, а потом привел Клаудию — молчаливую, строгую женщину с руками, знавшими и иглу, и лечебные травы.
По словам дяди, она была кем-то вроде дальней родственницы, оставшейся без семьи, и ее ролью стало сделать из дикарки, выросшей среди мужских занятий, хоть какую-то девушку. Именно Клаудия научила Луну читать, писать и не дичиться каждого звука, кроме завывания ветра.
Луна верила. Верила в его суровую заботу, в его вечные отлучки, которые он объяснял опасными поисками правды и союзников. Верила в их жизнь на отшибе, на самой границе, где туман был гуще, а люди — реже. Это была жизнь в тени. В тени прошлого, в тени страха, в тени того самого неведомого Зла.
Их быт был суровым и лишенным всяких излишеств. Подъем до свету, тяжелая работа по дому, тренировки, скупой ужин и отбой. Дисциплина была их второй кожей, броней против хаоса внешнего мира и внутренней боли. Меррик не терпел слабости. Слезы высушивались насмешкой, усталость — новым заданием, вопросы — гневным молчанием. Он вбивал в нее одно: ты должна быть сильной. Сильной, чтобы выжить. Сильной, чтобы отомстить.
И вот теперь она знала, за что именно.
Луна закончила упражнение, отдышалась, поставив руки на колени. Ее тело, худое и мускулистое, было идеальным инструментом. Инструментом мести. Мысли путались, разрываясь между новой, яростной определенностью и старыми, глупыми привычками.
Взгляд ее упал на старую рябину у забора. На ее оголенных ветках сидело несколько щеглов, нахохлившихся против пронизывающего ветра. Осень стояла поздняя, и холода должны были вот-вот ударить.
“Бедняги, — мелькнуло в голове. — Все не улетают. Замерзнут.”
Луна тут же поймала себя на этой мысли и с силой выдохнула, словно стараясь выбросить ее из головы. Сострадание. Оно всегда было ее слабостью, тем самым мягким местом, которое Меррик пытался в ней выжечь каленым железом.
«Мир жесток, девочка. Доброта убивает быстрее любого клинка. Тот, кого ты пожалеешь сегодня, завтра вонзит нож в твою спину».
Луна сжала кулаки. Дядя был прав. Доброта ничего не дала ее родителям. Только смерть. А король, это чудовище на троне, наверняка не знал, что такое жалость. Чтобы победить монстра, нужно самому стать безжалостным.
Но щеглы… они такие маленькие и беззащитные. Они никому не сделали зла.
“Прекрати. Это слабость. Он учует твою слабость и сломает тебя, прежде чем ты успеешь поднять клинок.”
Луна резко развернулась и пошла к колодцу, чтобы умыться ледяной водой. Вода обожгла кожу, приглушив на мгновение жар стыда за собственную мягкотелость. Она смотрела на свое отражение в ведре — бледное лицо, светлые волосы, туго стянутые в косу, серьезные глаза. Глаза солдата. Убийцы.
— Ты — последний росток нашего рода, — сказал Меррик. — Ты должна сделать то, что не смогли они. Уничтожить тирана.
Она не знала имени своего рода. Не знала, как звали родителей. Меррик никогда не говорил. «Это слишком опасно. Знание — как кровь на снегу. Его могут учуять». Теперь она понимала — он боялся не за нее, а за свой план. Боялся, что лишняя информация отвлечет ее, сделает уязвимой.
И все же… Теперь у нее была цель. Реальная, осязаемая. Весь ее прежний мир, состоявший из тумана, дисциплины и слепой ярости, рухнул, и на его обломках возник новый. Мир, в центре которого стоял замок Имбриума и человек, которого она должна была убить.
Луна выпрямилась, снова глядя на туманную стену. Теперь это была не просто граница ее мира. Это была преграда, которую ей предстояло пересечь. Дорога к мести была вымощена не страхом, а холодной решимостью.
Щеглы на рябине встревоженно вспорхнули и улетели в серую пелену. Луна проследила за ними взглядом, и на секунду в ее глазах мелькнуло что-то похожее на грусть. Но потом она снова надела привычную маску — маску безжалостного орудия. Скоро наступят холода. И ей было не до птиц. Ей предстояла охота на Короля.