Я принесу тебе огонь.
— Еврипид
Динь. Дон. Дан.
Напольные часы из эбенового дерева пробили трижды. Каждый удар звучал протяжнее и глуше: звук катился по коридору до парадной лестницы и умирал на ступенях. Я подняла голову от хрупких коричневых страниц и потёрла переносицу. Сделала глубокий вдох и распрямила плечи. Ворвавшийся в комнату сквозняк приглушил дыхание старых фолиантов — сладковато-горькое, почти гнилостное, — но от частиц плесени невозможно было избавиться: они осели на подушечках пальцев, подобно мотыльковой пыльце.
Я скомкала в руках мешочек, оставив следы на чёрном бархате. Перетасовала колоду и разложила карты веером; с изнанки каждой на меня смотрела Трёхликая богиня в окружении верных теней.
Замерев на миг, я бросила взгляд на стоящую у окна прозрачную колбу. Внутри штормгласса, как редкие облака на небе, вызревали звёзды. Раствор камфоры мутнел с каждым часом.
В горле от волнения скребло — будто терновую колючку проглотила. Я вытянула первую карту — сразу перевёрнутую. На ней был изображён тысячелистник, achillea millefolium, названный в честь Ахилла, который врачевал с его помощью раны и останавливал кровь. Символ защиты и могущественный оберег, но в моём случае — знак нарушенной границы. Удара в спину. Потери сил, что утекали вином из разбитой чаши.
Вот кем я была для них всю жизнь — сосудом. Хрупким, бесценным… и пустым, в конечном итоге.
До второй карты я дотронулась с отвращением — как до мокрицы, упавшей на спину и сучившей лапками в надежде уползти. Здесь цвели колокольчики древесного дурмана. Datura brugmansia, известная в ботанике как «ангельские трубы».
Расклад «Три судьбы» позволял взглянуть на прошлое, настоящее и будущее, и прямо сейчас карта настоящего смеялась надо мной, даря зыбкое обещание. Не зря шаманы использовали этот смертельный яд в ритуалах, чтобы «летать во сне подобно птице, умирая и рождаясь вновь». Я понимала, к чему подталкивал дурман: прежде чем откликнуться на зов ангелов, стоило избавиться от дьявольских голосов — от всего, что отжило, но продолжало держать меня в этих стенах.
И наконец — будущее. Сад Богини, венец колоды. Всё равно что эликсир, полученный на последней стадии Великого делания. На карте сплелись два опасных союзника, лорд Мандрагора и леди Аконит, олицетворение самой Богини. В руках они держали пятиконечную звезду: огонь, воду, воздух, землю и эфир — идеальный баланс для любого замысла.
«Всё прекрасно. Всё странно. Всё обречено», — гласила надпись вверху.
Я ощутила, как жар прилил к щекам. Не в силах усидеть на месте, я выглянула в окно. Сквозь марево топей, окружающих поместье, пробивался западный ветер. Облака сгущались.
Вероятно, гроза обрушится на Слаубери-Холл после заката — часов в восемь или девять. Я спешно спрятала колоду и собрала в стопку фолианты, которые следовало отнести в библиотеку. Среди них старинным переплётом с латунными застёжками выделялась «Луна в восхождении» — трактат, написанный Итаном Холуэем в конце прошлого века. Я не питала любви к прадеду, но именно с него всё началось. Он посадил зерно в болотистую почву, и семейное проклятие расцвело буйным цветом.
Стоило отдать ему должное, граф Холуэй оказался прав в одном: «Никакое великое дело не обходится без доли безумия».
Я застыла, когда из кипы бумаг выскользнуло письмо. Без конверта, сложенное вчетверо, оно пахло дорогим табаком и корицей. Томас носил с собой крохотный мешочек и добавлял специю в кофе, добродушно посмеиваясь над слугами. Говорил, что с удовольствием делал бы за них всю работу, но это лишь добавит пенни в копилку его «варварской» репутации. Высшее общество недолюбливало Томаса Блэкторна по двум причинам: одни завидовали родству с леди Вирджинией Элмонд — известным на всю Британию медиумом, — другие же клеймили еретиком за этот факт. «Людям не угодишь, дорогая кузина, — пожимал он плечами, — поэтому даже не пытайся».
Жаль, я поздно поняла, что угождать родне — не моё призвание.
Я подняла письмо и провела ладонью по шершавой бумаге. Знакомые строки дрогнули и расплылись.
Милая Тин-Тин!
Обстоятельства задержали меня в Новом Лондоне дольше обещанного. Бабушка совсем плоха. Я договорился о её пребывании в монастыре Святой Анны; за это она прокляла меня трижды — в моменты просветлений, когда вспоминала имя внука. По её словам, я никчёмный трус и выродок, позор семьи. Можешь представить, какие взгляды бросали на меня кроткие монахини!..
Впрочем, куда больше тяготит другое: её паства обещала следовать за Матерью Всех Душ хоть на край земли. Боюсь, они доставят беспокойство сёстрам в святой обители, и за это меня терзает совесть. Но поступить иначе я не мог — заботясь, в первую очередь, о душе леди Вирджинии. Той, которую я когда-то знал.
Надеюсь, дела в Слаубери-Холле идут своим чередом. Верю, что дядя скоро оправится от падения — поистине трагическая случайность! Твоё письмо было столь путаным и тревожным, что я не разобрал и половины, но скоро мы поговорим с глазу на глаз.
Знаю, ты ждёшь моего возвращения, Тин-Тин. Считаю часы до того момента, когда возьму тебя за руку и смогу утешить.
Навсегда твой,
Томас.