Эмили Харт сидела у окна в своей комнате, если это скромное помещение под самой крышей можно было назвать комнатой. Скорее, это был клетушка, угол, отведённый для невидимого человека. За окном медленно угасал осенний день, окрашивая лондонские крыши в цвета потускневшей меди и старого вина. Тридцать восемь лет. Цифра отдавалась в душе тихим, привычным звоном пустоты. Пока это была не боль. Двадцать лет из этих тридцати восьми она прожила в чужих домах, в чужих семьях, среди чужих забот и радостей.
Её внешность была создана для того, чтобы оставаться незамеченной. Среднего роста, стройная, но без изящества, которое привлекает взгляд. Волосы цвета мышиной шерсти, гладко зачёсанные и убранные в тугой пучек. Лицо — бледный овал с правильными, но безыскусными чертами. Серые глаза, которые казались просто ещё одной деталью этого бесцветного портрета. Но стоило ей оживиться, в них вспыхивала искра острого, насмешливого ума. Это была единственная «роскошь», которую она могла себе позволить. Платье её было тёмное, скромное, без единого намёка на кокетство. Униформа гувернантки, предписанная негласным уставом её положения.
В руках она держала конверт. Из плотной, дорогой бумаги цвета слоновой кости, с чётким адресом, выведенным чьим-то уверенным почерком, и с сургучной печатью тёмно-бордового цвета. Конверт был тяжёл, весомым был не только сам лист, но и ожидание, которое он в себе нёс.
«Ну что же, — подумала Эмили с привычной ей внутренней иронией, пока её тонкие, всегда холодные пальцы разламывали сургуч, — похоже, лавочник мистер Хиггинс окончательно потерял терпение и избрал столь торжественный способ уведомить меня о своём намерении обратиться в суд. Или, что было бы куда романтичнее, какой-нибудь дальний родственник, о существовании которого я и не подозревала, осчастливил меня своим фамильным долгом. Вполне в духе моей судьбы — получить по завещанию не состояние, а обязательства».
Она развернула лист. Бумага была такой же качественной, как и конверт, а буквы — чёткими, чёрными, без изысков. Это было письмо от стряпчего мистера Артура Пейджа из графства Эссель. Эмили медленно скользила взглядом по строчкам, и постепенно её бесстрастное выражение лица стало меняться. Лёгкая насмешливая складка у губ разгладилась. Брови чуть приподнялись от удивления.
«Мисс Эмили Харт… имею честь уведомить Вас о безвременной кончине Вашей дальней родственницы, мисс Маргарет Харт… проживавшей в своём доме «Коттедж на Холме», близ деревни Брамблвуд в графстве Эссель… согласно последней воле покойной, Вы названы единственной наследницей означенного имущества, включая дом, прилегающий земельный участок с садом, а также всю движимую собственность…»
Дальше текст расплывался перед глазами. Эмили не заметила, как медленно опустилась на жёсткий стул у туалетного столика. Письмо дрожало в её руках. Не просто дом. Не просто сад. Не какая-то абстрактная собственность. Это было нечто совершенно немыслимое, невозможное, о чём она даже не позволяла себе мечтать. Угол. Свой собственный угол.
Двадцать лет. Двадцать лет она была тенью. Вежливой, компетентной, но невидимой. Она входила в гостиные, когда её звали, и выходила, когда её присутствие становилось обременительным. Она знала все секреты чужих семей, но не имела права делиться своими. Она утешала чужих детей, но у неё не было никого, кто назвал бы её матерью. Её жизнь была тщательно распланированной рутиной, где каждое движение, каждое слово было регламентировано её положением. Она жила в рамках, ставших клеткой. «Гувернантка не должна привлекать к себе внимание». «Гувернантка должна быть образцом благонравия». «Гувернантка не должна иметь собственного мнения».
И вот теперь… теперь эта клетка внезапно распахнулась. Усталость, тяжёлым свинцом копившаяся все эти годы, вдруг отступила. Её сменило почти пугающее чувство — надежда. Оно было таким острым, что походило на боль. В горле встал ком. Она сжала письмо в пальцах, бумага смялась. «Коттедж на Холме». Звучало обещанием чего-то основательного, крепкого.
Решение созрело мгновенно, без колебаний. Она едет.
Получив расчет вместе с тихим скандалом по поводу неожиданного отъезда, она собрала вещи, купила билет на поезд и навсегда покинула чужой дом.
..♡..♡..
Путешествие в графство Эссель было похоже на переход из одного мира в другой. Шумный, серый, пропахший угольной пылью Лондон остался позади, уступив место бескрайним зелёным холмам, изумрудным лугам и лесам, одетым в багрянец и золото осени. Воздух, который Эмили вдыхала полной грудью, выйдя из здания местного вокзала, был свеж и пьяняще пах влажной землёй, грибами и увядающей листвой. Она почти физически чувствовала, как лондонская копоть и гнетущая атмосфера чужих домов смываются с её души.
Для продолжения поездки она наняла фаэтон запряженный парой лошадей. Возница запросил умеренную сумму и пообещал доставить Эмили по нужному адресу как можно быстрее.
Деревня Брамблвуд оказалась скоплением дюжины каменных домиков, уютно притулившихся у подножия холма, над которым возвышалась старая церковь с квадратной башней. Дорога к «Коттедж на Холме»у вилась по холму вверх, и когда фаэтон, наконец, остановился, Эмили замерла, затаив дыхание.
Дом. Её дом.
Он стоял чуть поодаль от дороги, за низкой каменной оградой, поросшей мхом. Это был коттедж, каким он и должен был быть — крепкий, приземистый, сложенный из тёсаного камня песочного цвета, с тёмной, поросшей лишайником черепичной крышей и высокими дымоходами. Окна с мелкими свинцовыми переплётами с каждой стороны дома. Небольшое крыльцо с дубовой дверью, по сторонам от которой росли плетистые розы, уже отцветшие, но сохранившие тёмно-зелёную листву. А за домом угадывался сад — буйный, запущенный, манивший своей дикой свободой.