Есть среди земель северных лесных, что по реке Улони лежат, остров одинокий. В том месте река широкая словно круг обережный рисует и сама обегает кусочек земли стороной. А люди из ближайшего городища говорят, недобрый он, тот остров. Нельзя приближаться к нему близко. И потому рыбаки, да местные купцы лодки свои стороной направляют, жмутся всё к берегу своему поболе, чтобы не дай пращуры, не сгинуть раньше времени.
Дурная слава у места того. Хотя остров сам красивый. Зелёный лесистый, покрытый деревьями высокими, словно могучей стеной, а что за деревьями в глубине острова не ведает того никто. Да и не ступали туда уже лет как тридцать.
Только знают люди, что страшная беда настигает торговые лодки, да дружинные ладьи, проплывающие вблизи. И даже количество воинов не уберегает их.
Все мёртвые оказываются...
День за окном быстро клонился к закату. Злой осенний ветер, почувствовав приближение ночи, только сильнее ярился.
В вечерней деревянной горнице было тепло и уютно. Лучина, умело закреплённая в светце, ярко освещала помещение. Большая беленая печь, как пышная хлебосольная хозяйка, встречала в правой половине горницы. Теплая-претеплая!
В натопленном доме жилось хорошо да ладно! В этом трем красавицам-сестрицам на выданье повезло! Макоша и Лада оберегали их семью. Батюшка, их отец заботливый, да купец умелый все делал для любимых дочерей своих. Все желания их исполнял, даже самые необычные. Мог долго искать товар для старших на ярмарках в дальних землях заморских, но возвращался всегда с гостинцами и в тайне вздыхал: младшенькая-то его Настенька непривередлива совсем была. Просила скромно, как воробушек, желала только, чтобы отец побыстрее возвращался из дальней поездки.
Все знали: не было в Озерном Городище, что на большой реке Улонь, невест краше его дочерей. Каждой найдется жених удалой, да ладный! Каждая станет хозяйкой рачительной, да цену себе знающей. Только батюшка их был больно строг, да не каждого молодца готов был подпустить к своим дочерям. Сначала показать должны были себя на деле, каковы они в хозяйстве, в охоте, в бою, а уж потом и свадебный обряд – Любомир, проводить, да богов славить.
Всё батюшка по чести делал: жизнь свою построил, крепкий дом сладил, дочерей воспитал, да торговлю вел, может поэтому Тара его берегла во всех его странствиях дальних и опасных.
Вот и теперь был купец далеко от дома, да скоро воротиться должен был. Очень уж домой тянуло, так что сердце даже странно вздрагивало в груди. Не так, чтобы и стар он был, да вот, маялось окаянное, странной такой тоской, да тянуло его быстрее в родные края. Беду ли предчувствовало или просто устало от дорог, мужчина верил в последнее…
На большом широком столе дымился, поблескивая медными боками, сбитенник, рядом стояло блюдо с пирогом, щи суточные, мясная похлебка, разносолы разные, да крендельки с маком, леденцы и смоква. Горделивая высокая красавица с длинной золотой косой, украшенной жемчугом, в парчовом сарафане с цветными лентами приблизилась к столу и лениво отломила кусочек, хитрым взглядом поглядывая на скромную девушку, сидевшую рядом со светцом. В ее тонких руках было веретено, и она ладно и споро тянула шерстяную нить из пряжи.
— Настя, — голос старшей сестры прозвучал строго, словно царицей она была, — довольно сидеть и прясть. Возьми кусок пирога, да снеси его Аграфене в дом.
Девушка с длинной русой косой оторвалась от дела, поднимая зеленые глаза. Словно пробуждаясь ото сна, она взглянула в окно в тайной надежде застать возвращение батюшки, а затем со смутным удивлением взглянула на сестру
— Гордеюшка, — тепло отозвалась младшая, — темно уже. Я завтра ранним утром отнесу, к заутроку. Аграфене как раз сподручнее будет.
Гордея недовольно нахмурилась и повернулась к сестре. Во взгляде ее тайно горела зависть. Что она ни делала, батюшка больше всех Настю любил, и даже несмотря на самые дорогие подарки, которые она у него выпрашивала, чтобы показать свою красу природную, все равно Настя всегда первой для него была! Не понимала Гордея того, что им с Любавой повезло матушку свою знать, а Настенька так никогда ее и не встретила. Поэтому для нее отец был и батюшкой, и матушкой, если такое вообще возможно было.
Дверь в сени отворилась, и в горницу вошла средняя сестра в красном сарафане да кокошнике-повязке в тон, расшитом золотыми нитями и бисером. На округлом лице сверкали ясные голубые глаза. Звонкой хохотушкой была Любава, да модницей еще большей, чем Гордея. Но против сестры никогда не шла, понимая ее и порой принимая участие в ее хитростях. Можно было бы ее и пустошной назвать, ведь беспокоилась она только о нарядах, сапожках, да женихах. За это кормилица ее часто стыдила, что хозяйкой не бывать ей хорошей, но Любаве ее слова были словно ветер в саду.
Гордея всколыхнула руками, поворачиваясь к вошедшей:
— Любавушка, милая, вот прошу Настеньку к Аграфене сбегать, да пирог передать, а она не хочет, упрямится!
Средняя блеснула глазами и улыбнулась, поддаваясь старшей сестре:
— Да, как же это так! Аграфенушка давно пирог просила. Настя, почему не сходишь и не передашь? Два дома всего пройти и обернешься обратно!
Настя побледнела, снова взглянув в окно.
— Сестры, дорогие, так ведь темно уже! И ночь сегодня, сами знаете, не простая. Нельзя уже!
Любава отмахнулась, не слушая ее. Хотя на упоминании о ночи на миг замерла, глядя на пышно приготовленный стол. И правда, ночь наступала непростая, Велесова Ночь, и на улицу до утра запрет был выходить строгий, но Гордея…
Любава кинула быстрый взгляд на старшую сестру. Та стояла и нечитаемым злым взглядом смотрела на Настю. Неприятный холод пробежал по спине средней сестры.
— Чем быстрее сбегаешь, тем быстрее обернешься! Телогрею мою красную нарядную бери и иди!
Зеленые глаза Насти с изумлением смотрели на Гордею.