Глава 1
Латифа
Машина едет по серпантину, и каждая кривая линия дороги будто повторяет изгиб моей судьбы — резкий, непредсказуемый, опасный.
Мы едем к его сестре Зарине. Там уже с утра его мама и моя свекровь. Вообще она живёт с нами, или мы с ней… Но сегодня с утра она поехала к старшей дочери Зарине, которая устраивает семейный ужин.
Заур молчит и смотрит только вперёд, на дорогу. Его рука на руле — крепкая, смуглая, с тонкими волосками, которые сверкают в лучах закатного солнца. Когда-то я смотрела на эту руку с трепетом — казалось, она сможет приласкать. Теперь — только страх.
Между нами густая, как дым, тишина. Нам даже не о чем поговорить, потому что стоит мне открыть рот — и он бесится. Поэтому лучше я буду нема, как рыба.
В сумке вибрирует телефон. Достаю его, включаю и вижу сразу несколько входящих в мессенджере от незнакомого номера. Вхожу в переписку и вижу, как грузятся несколько снимков.
Пара секунд — и их уже видно.
На фотографиях — он. Мой муж. Лежит полуголый на белой простыне, смуглая влажная кожа, волосы растрёпаны. Рядом блондинка, длинные волосы которой рассыпаны по подушке, руки — на его груди. Он улыбается. Так, как не улыбался мне никогда.
Воздух застревает в лёгких. Пальцы дрожат. Я касаюсь ими губ — холодных, сухих, будто это поможет проснуться. Щёки обдаёт жаром. Это даже не ревность, а хуже. Это обида за унижение.
Ещё одно сообщение.
«Отдай его мне. Не держи. Он мой».
Я медленно печатаю:
«Забирай. Зачем пишешь мне?»
Ответ приходит сразу, будто она ждала:
«Ты старшая жена. Пока. Но скоро я стану единственной».
В этот момент машина резко дёргается, визжат тормоза. Я подаюсь вперёд, ладонь соскальзывает с телефона.
— С кем переписываешься? — его голос жёсткий, настороженный. Подняв на него глаза, молчу.
— Снова молчишь? — щурится. — Не выводи меня.
Он поднимает руку. Вскрикнув, инстинктивно прикрываю голову, но он забирает телефон, пролистывает экран, и его челюсть напрягается от прочитанного.
Молчит. Несколько секунд. Потом выдыхает сквозь зубы:
— Блядь.
Поворачивается ко мне. Глаза тёмные, колкие, как острие ножа.
— Не вздумай сказать матери. Или брату. — делает паузу. — Убью.
— Убей, — шепчу я, понимая, что могу спровоцировать.
Но он снова нажимает на газ и, стиснув зубы, едет дальше.
Я отворачиваюсь к окну.
Солнце уже садится, растягивает тени по дороге.
Иногда кажется, что моя жизнь — это длинная дорога, по которой я всё еду и еду, не зная, где можно остановиться. Только ветер бьёт в окна, а внутри — пусто.
Я вышла за Заура два года назад, когда мне было двадцать два. Тогда все говорили, как мне повезло: красивый, из уважаемой семьи, работает, есть дом, машина. Я увидела его впервые за месяц до свадьбы.
Он улыбнулся ровно, уверенно, как человек, который знает себе цену. И я подумала, что, может быть, Аллах благосклонен ко мне. Что наша жизнь сложится. Тогда он показался мне очень красивым, и я даже с облегчением выдохнула.
Но за той улыбкой, как оказалось, скрывалась гнилая душа. Он никогда не бил меня на людях. Только дома. Только там, где стены могли проглотить мой голос.
Сначала он ранил словами — холодными, унизительными. Потом — руками.
Близость всегда была редкой, быстрой и «на сухую», так как он не давал мне времени. Просто приходил, ложился на меня, задирал сорочку, спускал бельё и брал. Несмотря на все мои слёзы и просьбы не делать мне больно.
Но было больно. После, в душе, я смывала с себя его пот и запах. Я знала, что у него есть женщины, и когда я впервые бросила ему это в лицо, получила звонкую пощёчину.
Аллах не дал нам детей. И, видимо, знал почему. Я перестала молить о чуде спустя год нашего брака. Потому что какой ребёнок заслуживает рождаться в семье, где вместо любви живут боль и страх?
Сегодня всё внутри будто треснуло. Ненависть к нему стала еще крепче. За то, что держит возле себя и не отпускает. За то, что не дает свободу и издевается.
И вот эти фотографии…
Я не кричала, не плакала. Просто смотрела на них как в зеркало, в котором наконец увидела отражение своей никчёмной жизни.
А потом пришло то сообщение: «Отдай его мне. Он мой».
И я вдруг поняла — отдавать мне нечего. Но я хочу забрать свою свободу.
Мы, наконец, приезжаем в дом старшей золовки. Заур паркуется вдоль забора, вытаскивает ключи и, даже не повернувшись ко мне, грозно приказывает:
— Выходи.
Дорогие друзья! Ну вот я и вернулась с новой историей. Благодарю вас за ваши вопросы. Мне очень приятно. Я надеюсь, что вам понравится новая история. Она будет горячей! И давайте посмотрим на красавицу Латифу. И дальше у нас еще одна глава от шикарного мужчины - Джаафар-бея
Глава 2
Джафар
Сумерки ложатся на город мягко. В окне ещё тлеет полоска заката, но комната уже погружена в полумрак. Тёплый свет бра у кровати скользит по телу женщины, свернувшейся рядом. Карина лежит, положив голову мне на грудь, и пальцем лениво водит по коже.
Я чувствую, как её дыхание становится глубже, как она тянется ближе, будто хочет продлить мгновение.
— Джафар, не уезжай, — шепчет она, касаясь губами моей кожи. — Останься хотя бы сегодня.
Я молчу, потом провожу ладонью по её спине, по изгибу талии.
— Мне пора. Семья ждёт.
Карина тяжело выдыхает, не поднимая головы.
— Конечно. Семья… Всё как всегда.
Я едва улыбаюсь. Карина работает на меня, возглавляет коммерческий отдел. Она знает правила. В этой связи нет обмана — только понимание, что каждый играет свою роль. Она получила всё, что хотела: повышение, бонусы, уверенность в завтрашнем дне. Я — её шикарное тело, молчание и преданность.
Карина перекатывается на меня, горячая, шелковая. Скользит вниз, пока не оказывается у меня на животе, в нескольких сантиметрах от паха, оставляя свою влагу на моей коже. Берёт мои руки, переплетает пальцы, кладёт их себе на грудь.
— Скажи, что я красивая, — её голос низкий, чуть хриплый.
— Ты красивая, — отвечаю, глядя прямо в глаза.
Карина улыбается уголком губ, закрывает веки. Я поднимаюсь навстречу, провожу губами по её ключице, потом ниже, прикусываю сосок. Карина вздрагивает, выгибается, прижимает мою голову к себе. Её дыхание становится частым, движения — плавными, кошачьими.
— Джафар, ещё, — шепчет она. — Хочу ещё… прошу тебя, мой лев.
Я чувствую, как по её телу пробегает дрожь, как она будто растворяется в этом мгновении. Она умеет быть страстной. Но даже в такие минуты я помню, где заканчивается желание и начинается долг.
Звонок телефона разрывает воздух. Резкий, навязчивый звук режет тишину.
— Не бери, — просит она, прижимаясь сильнее.
Но я уже тянусь к тумбочке. На экране — имя дочери. Карина резко отворачивается, тянет простыню к груди.
— Да, Аиша, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Папа, ты где? Я уже подъезжаю к тёте, а тебя всё нет!
Я смотрю в окно — небо совсем потемнело, в стекле отражается её силуэт.
— Еду, милая. Буду скоро.
— Хорошо. Только не опаздывай, иначе тётя мне вынесет мозг, а потом тебе! — в трубке её смех.
— Тогда тем более не опоздаю, — улыбаюсь.
Звонок обрывается. Комната наполняется тишиной, в которой слышно только дыхание Карины. Она смотрит на меня с обидой и усталостью.
— Дочь — святое, да? — произносит тихо.
— Дочь — это самое святое, — отвечаю.
Встаю, ноги касаются холодного паркета. Подхожу к креслу, где висит моя рубашка. Плотная ткань приятно ложится на плечи. Из-за спины чувствую её взгляд — жадный, чуть колючий.
— До завтра на работе? — спрашивает она.
— До завтра.
Она подходит ближе, проводит пальцами по моей спине, целует между лопаток. Это плохо, что она начинает так говорить, плохо, что привыкает, потому что большего я никому не даю и никого не люблю.
— Я уже скучаю по тебе, Джафар.
Я поворачиваюсь, беру её ладонь, прижимаю к губам.
— Ты хотела куда-то съездить? Выбери место.
— Я хотела с тобой, — дует губки. Где-то я это уже видел.
— У меня не получится вырваться в этот раз. Съезди одна куда хочешь, возьми отпуск.
— Я подумаю.
Она делает шаг назад, притворяясь равнодушной, но в глазах всё тот же голод. Я беру ключи со стола, застёгиваю последнюю пуговицу и выхожу, закрыв за собой дверь и оставив за ней всё, что не должно следовать за мной.
Вскоре доезжаю до дома сестры. Вижу машину младшего брата, паркуюсь за ней вдоль забора. Он младше меня на тринадцать лет, ему тридцать. Мой отец умер рано, а позже мама, с разрешения старейшин, вышла замуж во второй раз — и родился Заур.
Два года назад он женился на девушке из хорошей семьи. Детей, правда, Аллах пока не дал, на что мне периодически жалуется мама, живущая с ними. Непонятно только — зачем? Что я-то могу сделать?
Сам я овдовел восемь лет назад и с тех пор жениться не хочу. Договорной брак с Дуньей научил нас любить и уважать друг друга. Всё это пришло с годами. Она была моей соратницей на пути к успеху и погибла совсем молодой — в автокатастрофе. С тех пор я занимался бизнесом и воспитанием дочери. Аиша заканчивает школу и хочет стать врачом. Она — моя самая большая любовь на свете и моя слабость. Я не могу ей ни в чём отказать, и она это прекрасно знает.
Выхожу из машины и обнаруживаю, что калитка приоткрыта. Зайдя во двор, слышу голоса, доносящиеся из сада. Один из них принадлежит младшему брату — Зауру. Другой — его жене Латифе. Подхожу ближе. Их освещает свет фонарей во дворе, а я стою за деревом и вижу, как плачет невестка.
— За что? — сквозь рыдания спрашивает она. — За что ты так со мной?
— Блядь! Успокойся, я сказал, — яростно шипит он на неё, а у меня пальцы сжимаются в кулак. Разве я этому его учил? — Не еби мне мозги. Будешь молчать и примешь всё, как есть.
— Я уже не буду, — у неё прорезается голос. — Отпусти меня. Дай мне уйти. Дай развод, прошу!
— Я сказал, молчи, сука!
Сквозь полумрак вижу, как он заносит руку и бьёт её по лицу. Латифа падает на газон, касается ладонью щеки, а мой брат не успокаивается — дёргает её за локоть.
В несколько шагов оказываюсь рядом и хватаю его за грудки. Ударом в челюсть валю на траву и рычу:
— Ах ты, тварь, Заур!
Пока он корчится от боли, выплёвывая алые сгустки, я сажусь на корточки рядом с его женой. Смуглое лицо в полутьме почти прозрачное. Сбитый платок, чёрные волосы рассыпались по плечам. Я убираю прядь, хотя не имею права прикасаться к чужой жене. Не должен. Это табу.
— Латифа, посмотри на меня, — прошу тихо.
Она отворачивается, губы дрожат. Я беру её за подбородок, осторожно поворачиваю лицо к себе. Глаза огромные, тёмные, в них — страх, обида и боль.
Глава 3
Джафар
Страшная мысль пронзает, будто лезвием. Я беру её за руку осторожно и задираю рукав платья.
Под тонкой тканью — синяки. Старые, жёлто-синие, рядом свежие, тёмные, будто отпечатки пальцев.
Кровь приливает к голове. Сердце грохочет.
— Это он? — голос низкий, хриплый. — Это он с тобой сделал?
Латифа не поднимает глаз. Только коротко кивает.
— Давно?
— Да, — едва слышно.
Два года. Два проклятых года, что они женаты. Два года она улыбалась, подавала чай, опускала глаза, когда я бывал в доме. И ни разу — ни разу — не выдала, что живёт в аду.
Сжимаю кулаки. В висках стучит.
— Тварь, — шепчу.
Заур уже поднялся с травы, вытирает кровь с губ, смотрит зло, как на предателя
— Что ты себе позволяешь? — бросает. — Это мои дела, мой дом, моя жена!
— Твоя жена? — я делаю шаг к нему. — Жену не бьют.
— Не учи меня жить, Джафар, когда сам ходишь по бабам.
— Я никогда не поднял руку ни на свою жену, ни на своих женщин, — бросаю жёстко. — В отличие от тебя.
— Она заслужила.
Делает шаг вперёд — и всё рушится в один миг. Я ударяю снова.
— Ублюдок!
Он держится на ногах и тут же кидается на меня. Мы падаем в траву, кулаки глухо бьют по телу, по лицу. Сквозь шум в ушах слышны крики, женские голоса, торопливые шаги.
— Хватит! — визжит мать. — Джафар! Заур! Остановитесь!
Она бежит к нам, прижимая руку к сердцу, рыдает.
— Пожалуйста! — умоляет Латифа, подбегая ближе. — Джафар-бей, прошу, не надо!
Но я не слышу никого. Всё внутри — сплошное пламя.
Чьи-то руки хватают меня за плечи, тянут назад. Голос Аиши — отчаянный, дрожащий:
— Папа! Папа, остановись!
Я оборачиваюсь. Вижу дочь — заплаканную, испуганную. Её руки дрожат.
— Папа, пожалуйста…
Только тогда отпускаю. Оказывается, меня оттащил мой зять Расул, а Заура — муж нашей сестры, Мухаммед. Сама Зарина стоит за матерью; племянники десяти и восьми лет обнимают её за талию и дрожат от страха.
Я отхожу в сторону, тяжело дышу, вытираю кровь с губ. Вижу, что моя дочь и невестка стоят вместе. И тут Аиша замечает кровь на лице Латифы.
— Бабушка, — поворачивается к матери, голос срывается, — дядя Заур ударил Латифу!
Все замирают. Мать переводит взгляд с одной на другую.
— Что ты сказала? — шепчет. — Нет… нет, не может быть. Он не мог. Мой сын не такой.
Я делаю шаг вперёд.
— Такой, — голос низкий, глухой. — Я сам видел.
Мать качает головой.
— Не наговаривай. Ты ошибаешься, Джафар. Он горячий, вспыльчивый, но он не поднимет руку на женщину.
— Он поднимал, мама, — говорит Латифа. Голос дрожит, но взгляд, несмотря на застывшие слёзы в глазах, решительный. — И не один раз.
— Замолчи! — орёт Заур. — Заткнись, дрянь!
Но она не замолкает.
— Он ударил меня, потому что я узнала о другой. О его второй жене.
Мать вскидывает голову.
— Что ты сказала?
— Он скрывает её, мама, — тихо, но отчётливо произносит Латифа. — Она не из наших. Но она пишет мне, шлёт фотографии. Он испугался, что я расскажу Джафар-бею, потому что он такого не прощает. Мы поругались, когда шли в дом, — задыхаясь, признаётся она. — Заур потащил меня в сад и там ударил. Джафар-бей это увидел.
— Лжёт! — орёт Заур, рвётся к ней, но я встаю между ними и рычу:
— Только попробуй к ней подойти.
Он застывает. Глаза злые, губы дрожат.
— Ты всё испортил, брат. Всё.
— Нет, — отвечаю. — Я просто поставил точку там, где ты переступил черту.
Мать рыдает, держась за сердце.
— Что вы натворили, Господи… Мои сыновья, кровь моя…
Аиша стоит рядом с Латифой, обнимает её, тихо шепчет что-то, успокаивая. Я смотрю на них и чувствую, как внутри всё рушится. Семья, честь, покой — всё летит к чёрту. Я всегда помогал брату, потому что мама просила, а я не мог ей отказать. Мы же знали, что он у неё любимчик, что она трясётся над ним, потому что до него потеряла новорождённого сына. А я — самый старший, добытчик.
Родной отец Заура умер от инфаркта четыре года назад. Хороший был человек, но, получается, не научил сына уму-разуму, потому что если мужчина бьёт женщину — он перестаёт быть мужчиной.
— Латифа, зайди в дом, — приказывает мама, а невестка мнётся, опускает глаза. — Из-за тебя мои сыновья подрались. Иди в дом.
— Нет, — тихо отвечает она, сжимая пальцы перед собой.
— Бабушка, не надо заставлять её, — просит Аиша, но мама останавливает её ладонью.
— Аиша, не спорь и смотри, как должна вести себя покорная жена. Латифа, марш в дом.
— Ты что, не слышишь, что говорит тебе мама? Оглохла? — кричит Заур.
— А ну хватит, — цежу сквозь зубы.
Пусть меня сейчас осудят все. Пусть мать отречётся. Пусть брат возненавидит. Но я бросаю взгляд на худенькую Латифу и, на правах главы семьи, спрашиваю её:
— Ты останешься здесь или хочешь уехать?
— Что? — восклицает мама. — Ты с ума сошёл, Джафар?
— Это моя жена! — бесится Заур. — Не лезь в нашу жизнь!
— Ещё раз, — повторяю, едва не рыча. — Латифа, ты уедешь с нами?
Она поднимает голову, и наши с ней взгляды встречаются. Я не знаю, почему и откуда это взялось, но я на миг вижу её совсем в другом свете.
Вижу прекрасное лицо, чёрные, как ночь, глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, губы алые, как лепестки роз, хотя на них нет помады, и густые волосы, выбившиеся из-под платка, который она успела накинуть.
Я впервые увидел в ней не жену брата, а красивую, тонкую, хрупкую женщину, которую захотел… защитить.
--------------------------------------------------------------------------
Дорогие друзья! В честь возвращения еще одна глава для вас. Буду вам очень благодарна за звезды на титульной странице книги, а также ваши комментарии, которые очень важны в первые дни. Как вам наши главные герои? Что думаете про Джафара? Имеет ли он права лезть в чужую семью?
Глава 4
Латифа
Я сижу на заднем сиденье. Руки лежат на коленях, пальцы сцеплены так крепко, что побелели костяшки.
Внедорожник Джафар-бея мчится по ночной дороге, а у меня внутри всё дрожит — от холода и страха. Неужели это происходит со мной? Неужели я действительно еду в машине главы семьи Умаровых — того самого, перед кем всегда почтительно опускала глаза, старалась лишний раз не говорить без нужды?
Аллах… как стыдно.
Перед ним, перед Аишей, перед всей семьёй. Они видели всё. То, что я несколько лет прятала под одеждой, под улыбками, под выученным спокойствием.
Джафар сидит впереди, за рулём. Свет фонарей и вывесок выхватывает его лицо в зеркале заднего вида — резкие скулы, густая, но аккуратная борода, прищуренный взгляд. Строгий. Сосредоточенный. Он не говорит ни слова. Только пальцы иногда напрягаются на руле.
Я вспоминаю, как раньше, когда он приезжал к матери, я готовила чай и ставила перед ним пиалу. Он всегда коротко благодарил, спрашивал, как дела, я коротко отвечала, что всё хорошо, и выходила.
Свекровь им гордилась: сам, с нуля поднялся, а в сорок стал хозяином завода по производству труб для нефтегазовой и строительной отраслей. Старший, рассудительный, уважаемый всеми.
Заур работает в мэрии нашего города, возглавляет отдел строительства и благоустройства. Знаю, что метит выше — и поэтому ему важна поддержка брата. Возможно, мне стоит попросить его о помощи с разводом.
Задумавшись, я не сразу понимаю, что до сих пор смотрю в зеркало заднего вида. А в его отражении — глаза Джафар-бея. Он смотрит пристально, прямо, несколько секунд, отчего я мгновенно вспыхиваю и прячу взгляд.
— Латифа, — его голос звучит мягко, но в нём сила. — Ты в порядке?
— Да, — отвечаю поспешно. — Всё хорошо… Просто очень стыдно.
— Это глупости, — вмешивается Аиша с переднего сиденья. — Тебе нечего стыдиться. Ты ничего плохого не сделала.
Я смотрю в окно и вижу своё уставшее лицо и запекшуюся кровь в уголке губ.
— Мама… не простит. И мои родители тоже. Я опозорила всех.
Аиша поворачивается ко мне.
— Опозорился только тот, кто тебя бил. Больше — никто.
Она улыбается доброжелательно. Ей восемнадцать, но она сильнее и свободнее меня — двадцатичетырёхлетней. А ведь я училась в консерватории, до свадьбы даже немного работала в школе, а потом меня засватали. Заур больше не отпустил на работу, сказал, что моё место — дома.
Джафар не поворачивает головы, но голос звучит твёрдо:
— Хочешь вернуться, Латифа?
— Нет, — отвечаю. Слова вырываются сразу, будто ждали выхода. — Я больше не могу. Я не хочу жить с ним.
Он кивает, молчит какое-то время. Потом произносит строго:
— Латифа. Если решишь развестись с моим братом — я помогу тебе.
Он поднимает глаза, и в зеркале наши взгляды снова встречаются.
— Я дам тебе свою защиту. Никто не тронет тебя.
Сердце сжимается. От этих слов хочется заплакать. Не от жалости — от облегчения.
Я не верю, что это слышу. Ведь я говорила мачехе, что мне плохо с Зауром, что он изменяет мне. А она ответила, что я должна быть мудрой и сохранить покой в семье.
Кто бы мог подумать, что моим спасителем и союзником станет в итоге мой деверь?
Мы подъезжаем к дому, когда уже совсем темно. Огни фонарей отражаются на асфальте, воздух пахнет сиренью. Дом высокий, строгий, с широкими окнами. Всё вокруг говорит о человеке, привыкшем к порядку и власти.
Джафар выходит первым, открывает дверь машины.
— Проходите, — говорит коротко.
Внутри просторно и тихо. Пол из светлого камня, в воздухе запах цветов и древесины. Я иду за ними, стараясь ступать неслышно. На первом этаже он открывает дверь в комнату.
— Здесь останешься. Комната гостевая, но всё есть.
Я киваю. Голос не слушается.
— Спасибо, — шепчу.
Когда он уходит, я опускаюсь на край кровати. Обнимаю себя за плечи и впервые за долгое время чувствую не страх, а тишину. Настоящую, умиротворяющую.
Грудь поднимается и опускается, а изнутри выходит тяжёлый вздох — будто вместе с ним я выдыхаю всю боль последних лет.
Через несколько минут заходит Аиша и протягивает аккуратно сложенные вещи.
— Тебе подойдёт, — говорит тепло. — На самом деле это вещи моей мамы. Я кое-что храню в коробке. Папа разрешил. Но у вас, кажется, один размер.
Дочь Джафара принесла мне платье, длинную юбку, свободную блузку, шёлковую сорочку и халат той же расцветки. Не удержавшись, касаюсь ткани пальцами.
— Спасибо тебе, Аиша. У твоей мамы был прекрасный вкус.
— Пожалуйста, — улыбается, садится рядом и берёт за руку. — Латифа, папа тебя не оставит. Он самый добрый человек, которого я знаю. Если он сказал, что защитит, значит, так и будет.
Я опускаю глаза.
— Аллах послал его мне в самый трудный час, — тихо говорю. — И тебя тоже.
Аиша обнимает меня.
— Отдыхай и ни о чём не думай. Всё будет хорошо, я обещаю, — с детской верой во всё хорошее говорит она.
Когда Аиша уходит, я долго стою у двери. Потом иду в ванную.
Горячая вода стекает по коже, унося пыль, усталость, боль и тяжёлые воспоминания. Стою под струями, не двигаясь. В голове всё смешалось: прошлое, сегодняшний вечер, глаза Джафара.
Моя жизнь изменилась. Но что будет дальше?
Родные не поддержат — это точно. Но пойдут ли они против уважаемого Джафара Умарова?
Одно знаю точно: я уже не та, что была ещё вчера.
Выйдя из душевой, вытираюсь, надеваю сорочку — мягкую, чуть прохладную. Волосы распускаю, расчесываю гребнем, который оставила Аиша. Они у меня длинные, иссиня-чёрные и густые. Обычно я заплетала их в толстую косу, но сейчас под рукой ничего нет.
Иду к двери, обхватываю пальцами ручку и нажимаю на неё. Переступив порог спальни, замираю — у кровати стоит хозяин дома, с шёлковым халатом в руке.
Он поднимает взгляд, и я чувствую, как кровь приливает к щекам.
— Простите, — вырывается у меня. Быстро прикрываю грудь и плечи руками.
Глава 5
Джафар
Пожелав дочери спокойной ночи и закрыв дверь её спальни, спускаюсь вниз и сворачиваю в тусклый коридор. Не могу уснуть. Мысли не отпускают. Сцена в саду врезалась в память: Латифа, лежащая на траве, кровь на губах, глаза, полные боли.
Внутри всё ещё сжимается от ярости. На Заура, на маму, на самого себя, что не заметил и вообще допустил такое поведение младшего брата.
Прохожу мимо гостевой комнаты и останавливаюсь. Не знаю, зачем. Наверное, хочу убедиться, что с ней всё в порядке. Что не плачет, не боится.
Стучу тихо, дважды.
Тишина.
Жду немного. Снова стучу.
Может, уснула. А может, плохо себя чувствует на фоне стресса.
Дёргаю ручку — не заперто, и решаю войти.
В комнате горит свет, из приоткрытого окна дует ночной прохладный ветер. На полу, у кровати, лежит халат. Он принадлежал Дунье, понимаю сразу. Это ведь я попросил дочь подобрать Латифе что-нибудь из её вещей на ночь. А дочка дала ей одежду своей мамы. Наклоняюсь, поднимаю. Шёлк мягкий, приятный, скользкий. Сжимаю в ладони, подношу к лицу, но больше не слышу запаха Дуньи. Он испарился, хотя после её гибели мне казалось, я слышу его повсюду.
И в этот момент из ванной выходит она и останавливается на пороге, замерев. В её глазах плещется ужас. В моих — удивление.
Латифа стоит в длинной светлой сорочке моей погибшей жены, с распущенными волосами, которые блестят при свете лампы. Обычно замужние женщины покрывают их платком или косынкой, но сейчас они густые, тяжёлые и рассыпались по плечам. Лицо её чистое, без макияжа, глаза тёмные, блестящие.
Я вижу, как она прижимает руки к груди, укрываясь от моего взора.
— Простите… — тихо, почти шёпотом. — Я не знала, что вы…
Я заставляю себя отвести взгляд.
Внутри какое-то необъяснимое смятение. Не из-за того, что она без платка. А из-за того, что впервые вижу её по-настоящему. Не как жену брата. Не как женщину, которую нужно пожалеть. А как живое, тонкое существо, которое внезапно стало опасно красивым в своей хрупкости и естественности.
— Я стучал, ты не ответила, — говорю ровно. — Хотел убедиться, что всё в порядке. Халат валялся на полу.
— Наверное, упал, — отвечает и тянется к нему.
Наши пальцы соприкасаются на короткое мгновение, но этого достаточно, чтобы по телу прошёл ток.
Я убираю руку. Хмурюсь, стараясь вернуть себе привычное спокойствие и равновесие.
Она отворачивается, быстро накидывает халат, завязывает пояс.
— Простите, — говорит уже увереннее, — я без платка.
— Ничего страшного, — отвечаю. — Я и Аишу не заставляю его носить. Ты тоже не обязана в этом доме.
— Спасибо, — произносит едва слышно.
Я смотрю на неё в тёплом свете настенных бра. Свет ложится на её шею, на тонкие запястья. Вижу след синяка — тот, что заметил ещё вечером, и сердце сжимается.
Боль поднимается откуда-то из глубины, но я глотаю её.
— Как давно мой брат бьёт тебя? — спрашиваю тихо.
Она опускает голову, обнимает себя за плечи и вздрагивает.
— Сильно — последний год. А так… раньше просто пощечины были.
— Мама знала? — сжимаю пальцы в кулак. Узнал бы его отец, сгорел бы со стыда.
— Нет, — мотаёт головой. — Обычно это было, — осекается, — ночью.
Челюсть хрустит от напряжения. Что он там творил с ней ночью, если она умоляла о разводе?
Где-то я просчитался. Не научил быть мужиком.
— Завтра поговорим о разводе. Всё решим.
После моих слов на комоде ожил телефон. Посыпались сообщения, экран вспыхнул белым светом.
Я смотрю туда.
— Это Заур?
Сноха вздрагивает.
— Не знаю… Он не писал ещё.
— Посмотри, — говорю твёрдо.
Латифа берёт телефон, и я замечаю, как дрожат её пальцы. Она открывает мессенджер, проводит по дисплею указательным пальцем.
Я вижу, как меняется её лицо, глаза расширяются, губы дрожат.
— Что там? — спрашиваю, но она не отвечает.
— Латифа. Телефон. — Протягиваю ладонь.
Она подчиняется и молча отдаёт.
Я беру его в руку, чувствую, как холод экрана обжигает ладонь, и понимаю — что бы я сейчас ни увидел, дорога назад уже закрыта.
Латифа стоит напротив — маленькая, испуганная, но в её глазах больше нет покорности. Только боль.
И, может быть, тень доверия ко мне.
Я перевожу взгляд на экран и выхватываю мерзкие, страшные сообщения. Я не думал, что мой младший брат такое чудовище.
“Если завтра не вернёшься домой, приду, когда его не будет дома, и увезу силой. Ты меня знаешь, дрянь. Вы**бу так, что ходить потом не сможешь”.
Глава 6
Просыпаюсь на рассвете. Серое небо висит над горами, дом дышит тишиной. Я полночи не спал. Слишком много мыслей в голове: слова, лица, чужая грязь, от которой хочется отмыться.
Сажусь на кровати — пятки касаются холодного пола. Быстро умывшись, спускаюсь в подвал, где у меня оборудован спортзал. Тренировка помогает выбить дурь из головы и упорядочить мысли. Спустя минут сорок пот течёт ручьём, попадает в глаза; футболка становится такой мокрой, что впору выжимать. Здесь же, внизу, принимаю душ, переодеваюсь в чистую одежду, оставленную нашей домработницей Джалой.
Поднимаюсь на первый этаж — в нос ударяет запах кофейных зёрен и свежего хлеба. Значит, Джала уже пришла и хлопочет на кухне. Подхожу ближе и слышу тихие-тихие женские голоса.
Останавливаюсь.
У плиты суетится полноватая женщина в тёмном платке, которая знает этот дом лучше, чем я сам. А рядом с ней, к моему удивлению, — Латифа. Познакомились, значит.
Моя невестка стоит у стола — в длинной юбке и блузке, косынка прикрывает волосы. Скромная, собранная, будто боится случайным движением нарушить порядок.
Но я помню её вчерашнюю — в сорочке, с распущенными густыми волосами. Они блестели при свете, ложились по плечам, как чёрная вода. Эта картина почему-то не выходит из головы.
— Смотри, — говорит Джала, — берёшь две ложки кофе. Он пьёт с сахаром, значит, добавь ещё ложечку. Воды наливай до сужения горлышка — вот так.
Латифа кивает, ловит каждое слово.
— Я не знала, что Джафар-бей так любит кофе. Я всегда подавала ему чай, как велела мама.
Голос у неё мягкий, чистый. Без надрыва, но с усталостью, которую не помог убрать ни отдых, ни сон.
— Его мать не любит кофе, говорит, что он вреден. Поэтому в вашем доме он пьёт только чай, — отвечает Джала, улыбается. — Но Джафар-джан — любитель. Говорит, бодрит лучше ледяного душа. И обязательно с утра ест омлет, овощи и хлеб с маслом.
Я стою в дверях, наблюдаю за ней. В уголке губ след от удара моего брата — синяк, который с каждым днём будет темнеть и напоминать ей о его предательстве и жестокости.
Надо же, я ведь её никогда не замечал. Всегда тихая, скромная, услужливая. А теперь смотрю на неё на своей кухне и вижу, что старается искренне. Женщина, которую ломали, всё ещё хочет быть полезной.
— Вот, — говорит Джала, — смотри. Пенка поднимается, не спеши. Ещё чуть-чуть… теперь можно.
Я делаю шаг вперёд. Половицы едва скрипят. Обе оборачиваются.
— Доброе утро, — произносит Латифа.
— Доброе, — отвечаю. — Что вы тут устроили?
— Учимся, — улыбается Джала. — Я показываю Латифе, как кофе варить.
— Не стоило, — смотрю прямо на Латифу. — В моём доме гости не работают.
Она сразу опускает глаза.
— Я просто хотела помочь. Отблагодарить за то, что вы делаете для меня, Джафар-бей.
— Не нужно, — говорю. — Здесь ты никому ничего не должна.
— Джафар-джан, — фыркает Джала, подняв руки, — ну разве плохо, что девочка спрашивает?
Латифа поднимает взгляд. Глаза — тёмные, глубокие. Там нет прежнего страха, только благодарность. Мы смотрим друг на друга дольше, чем нужно. Секунду, две, три. Джала, будто чувствуя неладное, вмешивается:
— Я поставлю кофе на стол, а ты, дочка, иди переоденься — на блузку масло брызнуло.
Латифа кивает и уходит. Юбка мягко скользит по полу, шаги лёгкие. Я слушаю их до последнего.
Джала ставит передо мной чашку. Аромат густой, терпкий. Я делаю глоток — кофе обжигает губы именно так, как люблю.
— Быстро учится, — говорит Джала. — Умная девочка. И, несмотря на внешнюю хрупкость, сильная.
Я не отвечаю. Смотрю в окно. За горами мерцает солнечный свет. День только начинается, но я уже знаю — спокойным он не будет.
— Джала, — произношу негромко, — присмотри за ней сегодня. Предупрежу парней, чтобы никого не пускали в дом. Особенно брата.
— Поняла, — кивает она.
Я снова делаю глоток и думаю о Зауре. Мой брат. Моя кровь. Мой позор.
Если он ещё раз посмеет подойти к ней — я сделаю то, о чём потом пожалею. И пусть потом молятся все, кто решит, что я перегнул.
Потому что есть вещи, за которые мужчина отвечает сам. Без суда и слов. До конца.
Я знал, что он приедет. Не сразу, конечно. Сначала переварит случившееся, успокоит маму, подберёт слова. Потом — приедет.
Не для того, чтобы извиниться, а чтобы отстоять своё.
У таких, как Заур, это в крови — не признавать вины, доказывать, что прав, даже когда весь мир видит обратное.
Он врывается ко мне без стука, а следом вбегает испуганная секретарша. Прошу её оставить нас одних и закрыть дверь.
— Нам нужно поговорить, — бросает с порога.
— Я слушаю, — отвечаю спокойно, сидя в кресле за столом.
Он стоит, нервно перебирает пальцами ключи.
— Что ты устроил вчера, а? На глазах у всех? Маму довёл до слёз, Латифу опозорил!
— Я опозорил? — насупившись, отвечаю. — Или ты сам?
Он морщится.
— Не надо так, Джафар. Ты старший, должен понимать — это семья, всякое бывает.
— Семья — это когда мужчина заботится, а не бьёт жену.
Он хмыкает.
— Тоже мне, моралист. Ты что, святой?
— Нет, — говорю ровно. — Но я не поднимаю руку на женщину. И бывшую жену отпустил с миром.
В его глазах вспыхивает раздражение.
— Латифа — моя жена. Моё дело, как с ней говорить.
— Уже нет, — перебиваю спокойно. — Я помогу ей с разводом. Лучше тебе согласиться.
Он делает шаг вперёд.
— Ты не посмеешь!
— Я не спрашиваю разрешения.
Он застывает. Секунда. Две. Потом рывком выдыхает, бьёт кулаком по столу:
— Она моя женщина!
— Зачем? — спрашиваю. — Зачем тебе женщина, которую ты не любишь, не уважаешь, не щадишь?
Он молчит, дышит тяжело. Вены на шее вздулись. Я прищуриваюсь.
— А-а-а… понимаю. Для имиджа.
— Что ты несёшь?
— Всё просто, — наклоняюсь вперёд, убираю чашку с недопитым кофе в сторону. — Ты же метишь выше, да? Для этого нужно выглядеть хорошим семьянином, верным мужем. Электорат это любит. Латифа — из интеллигентной, но небогатой семьи. Идеальная картинка: молодая, воспитанная, молчит, где надо, улыбается на фото. А вторая жена где? — делаю паузу. — Или, правильнее сказать, любовница? Та, без роду и без племени, но готовая лечь под женатого мужчину?
Глава 7
Латифа
Я всё же не могу сидеть без дела, поэтому помогаю Джале на кухне. Она затеяла дюшбара — маленькие пельмени в бараньем бульоне. Говорит, Джафар-бей сам попросил их сегодня приготовить — соскучился. Я и не знала, что он так любит это блюдо, мама никогда не говорила.
Я помогаю ей раскатывать тесто, а потом мы вместе лепим и разговариваем.
Джала очень давно работает у Джафар-бея. Она ещё Аише косы заплетала, когда та ходила в школу. Говорит, хозяин хоть и строгий, но всегда был добр к ней и её семье. Оплатил операцию её мужу, помог с лекарствами. Я слушаю — и диву даюсь: оказывается, я совсем не знала деверя.
— Эх, жаль, Джафар-джан никак не женится, — качает головой Джала. — Пришла бы в дом хозяйка, родила бы ему наследника.
— Дай Аллах, чтоб так и было…
— Да уж когда? — вздыхает женщина. — Сорок три уже. Аиша, дай Аллах, замуж выйдет и внука подарит. А Джафар-джан всё по своим женщинам так и будет до старости ходить.
Щёки заливает краской при этих словах.
— А у него что много женщин?
— Не моё дело, конечно… но сейчас есть одна. Постоянно воротники его рубашек пачкает красной помадой, а я потом отстирываю.
Я невольно смеюсь, представляя, как Джала остервенело трёт щёткой воротник белой рубашки Джафар-бея. Интересно, какая она — его женщина? Представляю её красивой, эффектной, стройной… ему под стать. Всё же он мужчина видный, серьёзный.
После обеда домой возвращается Аиша. Джала уговаривает её поесть, но она говорит, что перекусила с одноклассниками. Надеялась, что заедет Джафар-бей — но тот задержался.
— Латифа, — Аиша ловит меня в гостиной и берёт за руку, — поехали со мной в субботу по магазинам? Мне нужно найти платье.
— Куда?
— На выпускной. С папой ехать — стрём, а ты мне поможешь выбрать.
Я улыбаюсь. Её простота обезоруживает.
— Конечно, поедем.
Мне непривычно, как легко она говорит со мной — без снисходительности, без осторожности, словно между нами нет ни разницы в возрасте, ни всего того, что случилось.
В этот момент в дверь настойчиво звонят, и Джала идёт открыть. Через секунду слышу её тревожное:
— Ханум…
Внутри всё сжимается. Приехала свекровь — Зулейха-ханум.
Я не видела её такой злой никогда. Платок сбился, лицо бледное, глаза — два угля, полных ярости.
— Вот ты где! — резко говорит она. — Нашлась, красавица!
Я делаю шаг вперёд.
— Здравствуйте, мама.
— Не смей меня так называть! — слова летят, как камни. — Я тебе не мать. Неблагодарная! Я относилась к тебе как к дочери, а ты… Что ты сделала? Двух братьев стравила! Позор этому дому!
Аиша встаёт рядом со мной.
— Бабушка, пожалуйста…
— Молчи! — обрывает её Зулейха. — Ты ничего не понимаешь. А ты, — поворачивается ко мне, — собирайся. Поедем домой.
Я делаю вдох, пытаясь говорить спокойно.
— Нет. Я не вернусь.
— Что ты сказала? — в голосе свекрови лязг металла. — Думаешь, Джафар тебя спасёт? Он может перечить кому угодно, только не мне! Я его родила, я его воспитала. И если я скажу вернуть тебя — он вернёт!
Аиша подходит ближе.
— Бабушка, не надо. Папа сказал, что Латифа теперь под его защитой.
— Не вмешивайся, девочка! — кричит Зулейха и тычет в меня пальцем. — Смотри на будущее, как не должна вести себя жена! Ни покорности, ни стыда! Ни детей, ни чести!
Я опускаю глаза — но внутри что-то поднимается. Не обида. Решимость.
— Вы несправедливы, мама, — говорю тихо.
— Что?! — она замирает.
— Я молчала два года, — выдыхаю. — Терпела, как вы учили. Сохраняла семью, как велели. Но всё, что получила взамен — боль, предательство и унижения. И слава Аллаху, что я не родила от него. Потому что ребёнку не место там, где мать плачет от страха.
Зулейха бледнеет.
— Замолчи! Клевета! Мой сын не мог!
— Вот это, — я указываю на щёку, — от него. — Задираю рукав. — И это. Старое.
Она хватается за сердце.
— Нет… нет! Не верю! Ты сама ударилась! Ты хочешь разрушить семью!
Джала ахает. Аиша закрывает рот рукой. Тишина висит тяжёлая, как перед грозой.
И вдруг — грохот. Входная дверь хлопает так, что дрожат стёкла. На пороге — он.
Джафар стоит в тёмной рубашке и серых брюках. Большой, грозный. Лицо — камень, взгляд — лёд.
— Джафар… сынок.
Он молчит. Сначала смотрит на неё. Потом — на меня. В комнате слышно только тиканье часов.
— Сынок, — шепчет она, — не слушай её. Она клевещет. Ты же знаешь, какой у нас Заур… вспыльчивый, но не злой.
Джафар останавливает её взглядом. Слова у неё застревают в горле. Он идёт вперёд. Шаг. Ещё. Останавливается между мной и матерью. Теперь я стою за его широкой спиной.
— Хватит, мама, — говорит негромко. — На сегодня точно.
— Но, Джафар, ты же…
— Я всё знаю. — Он не повышает голоса. — И если ты пришла забирать её — зря. Она останется здесь.
Зулейха-ханум прижимает ладонь к груди.
— Ты ради чужой женщины идёшь против своей матери?
Джафар смотрит прямо.
— А разве она мне чужая?
Я вздрагиваю. Я не хотела быть причиной ссоры.
— Ты проклянешь этот день, Джафар!
— Нет, мама, — отвечает он тихо. — Этот день я запомню. Потому что моя дочь, которая когда-нибудь выйдет замуж, будет знать, что всегда может вернуться в отчий дом, если в доме мужа к ней будут относиться неподобающим образом. Никто не поднимет руку на мою девочку, пока я жив.
Тишина.
Сердце бьётся так громко, что кажется, его слышно всем. Конечно, он говорил про Аишу. Но как прозвучало.