Эта книга – гиперболический роман. Все герои, места и события либо рождены воображением автора, либо используются в художественных целях. Любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно и непреднамеренно. Сведения обо всех музыкальных орга́нах подлинные.
«Контролируйте музыку, и вы будете контролировать народ»
Платон «Государство». 360 год до н. э.
Пролог
Полковник Сергей Васильевич Трифонов руководил в Комитете госбезопасности отделом паранормальных явлений. Там изучали людей с уникальными способностями, порой пугающими, и использовали опасный дар в работе спецслужб. Талант родителей редко передается потомкам. Исключение составила династия с особым слухом и голосом: Композитор, Вокалиста, Дирижер, Диджей. О них я написал отдельные книги, которые и принес вдове Сергея Васильевича.
Ольга Романовна просмотрела пугающие обложки со знакомыми именами и с грустью поведала:
– После вынужденной отставки Сережа продолжал следить за судьбой подопечных лаборатории. Анализировал, делал выводы, но бывшие коллеги его даже на праздничные юбилеи не приглашали. Единственный раз мужа-пенсионера вызвали на Лубянку в середине девяностых. На встрече присутствовал Борис Абрамович Сосновский.
– Тот самый Сосновский? – удивился я, услышав имя серого кардинала российской политики.
Вдова кивнула и скользнула пальцем по книгам:
– Его интересовало досье на семью Композитора. Расспрашивал об их способностях.
Я напомнил:
– Простите, в девяностые Композитора и Вокалистки уже не было в живых, а Дирижер в те годы жил за границей.
– Он-то больше всего и интересовал Сосновского.
– Почему?
– Потому что Дирижер великолепно играл на орга́не.
– Я не ослышался, вы говорите про музыкальный инструмент?
– Про самый величественный и грандиозный музыкальный инструмент – король всех музыкальных инструментов. Знаете, что мне сказал муж, когда изучил эту тему?
Она посмотрела на меня так, словно готова была открыть великую тайну. Минутная тишина добавила значимости моменту. Ольга Романовна придвинулась ко мне и понизила голос:
– В Советском Союзе власть предала орга́н забвению, за это и поплатилась.
Я был разочарован:
– Где власть, а где органные трубы! Сергей Васильевич пошутил.
Глаза вдовы вспыхнули. Она встала, удалилась в другую комнату и вернулась с потертой кожаной папкой с гербом КГБ СССР. Сдвинула четыре моих книги на столике и хлопнула на их место тяжелую папку.
– Работа полковника госбезопасности не располагала к шуткам. Забирайте досье в обмен на следующую книгу.
Моя рука коснулась потрескавшейся кожи, прижала папку и уже не хотела ее отпускать. Вцепившись в досье, я раскланялся с хозяйкой, поспешил домой и уединился в кабинете. Под светом настольной лампы с зеленым плафоном времен СССР я бережно раскрыл старую папку, разложил листы и погрузился в невероятную историю.
Досье Трифонова послужило толчком к новой работе. Я изучал документы, встречался с выжившими участниками событий, пока сложный пазл не сложился. Картина получилась пестрой и трагичной: возвращение Дирижера в Москву под именем Санат Шуман, тайные ночные концерты для элиты, крушение великой страны, алчная борьба олигархов, взлет во власть Сосновского, жестокие убийства ради борьбы за престол. И главное! Спонтанная, весьма затратная и необъяснимая установка больших музыкальных орга́нов в столице и регионах на рубеже веков, совпавшая с кардинальной сменой власти в России.
На фоне исторических потрясений роль маленького мальчика Марка Шумана поначалу была незаметной, а затем стала решающей. Внук убийцы-чудовища Композитора, сын гения мести Дирижера, племянник невероятной Вокалистки постепенно превратился… Впрочем, я забегаю вперед.
Реальные события как и в первых книгах я дополнил воображением автора и изложил в виде остросюжетного романа.
Ольга Романовна Трифонова прочла рукопись первой. Неделю хранила молчание, потом сказала, как попрощалась:
– Публикуйте, если ничего не боитесь.
Я ушел от нее с рукописью и лишь дома обнаружил заметки в конце каждой главы, подписанные ее инициалами на латыни: ORT. Так она выразила свои эмоции, подумал я, но лишь к концу текста убедился, что заметки написаны рукой другого человека – реального прототипа моей книги. Я долго думал, как с ними поступить – и оставил, как есть. Даже в художественном произведении читатель должен услышать голос живого человека.
Перечитывая обновленный роман, я разгадал аббревиатуру ORT из трех слов на латыни. Но решил, что точнее будут два других IT. Их перевод вы уже знаете.
Глава 1. Январь 1987. Пассау, Германия.
Поздним январским вечером 1987 года к Кафедральному собору святого Стефана в Пассау подъехал бежевый «мерседес»-такси. Из машины выбрались трое: органист Санат Шуман, его жена Лия и пятилетний сын Марк. Мальчик задрал голову и открыл рот. Белые стены огромного собора устремлялись в темнеющее небо так высоко, что кресты над зелеными шапками башен были едва различимы. Скульптура женщины с младенцем в руках, застывшая на краю крыши, заставила Марка вцепиться в руку матери. Сын божий смотрел вниз и пристально разглядывал входящих в храм.
Однако прихожан холодным вечером не наблюдалось. Высокие парадные двери собора были закрыты, и семья просочилась в храм мимо божьего взора через боковой придел.
Взволнованный Санат Шуман объяснял на ходу:
– Лия, здесь самый большой в Европе орга́н. Инструмент с невероятными возможностями. Марк, ты запомнишь этот день.
В соборе оказалось ненамного теплее, чем на улице, но отец тут же снял куртку и облачился в плиссированную черную мантию с капюшоном. Глаза Марка засияли – папа стал похож на загадочного волшебника. Правда мальчик не понимал, для кого собирается играть папа, ведь в главном нефе собора со скамьями для зрителей не было ни души. Чтобы «увидеть» пустой зал Марку не требовалось туда заглядывать, достаточно было прислушаться. Пусто. Даже сквозь стены он услышал бы шаги, голоса или дыхание людей.
Всепроникающий слух передался мальчику от отца, а музыкальные способности от обоих родителей. До рождения Марка они выступали дуэтом: мама солировала на электроскрипке, папа играл на синтезаторе. В Германию семья бежала из Советского Союза, сменив фамилию Шаманов на созвучную, но немецкую – Шуман. Получить гражданство ФРГ помогли в спецотделе министерства культуры. Немцам требовался органист со знанием русского языка. Тогда это казалось улыбкой судьбы. Спустя годы улыбка превратилась в гримасу.
Санат Шуман быстро освоил сложный инструмент и стал выступать как органист на закрытых концертах для избранной публики. Там присутствовала творческая элита, успешные бизнесмены и видные политики. Периодически его посылали с тайной миссией в советскую Москву.
Марк оставался с мамой. Тщедушный мальчик не интересовал сверстников. Когда дети азартно играли, Марк опускал большие глаза и слушал. Для зрения в окружающем мире масса преград, а услышать новое и интересное можно даже запертым в темной комнате. Обычным мальчишкам такое не втолковать. Ну и ладно! Поэтому у Марка не было друзей, а у его родителей не было родственников в Германии, чтобы доверить им сына. И Санат Шуман часто брал семью с собой на концерты.
К пяти годам Марк освоил пианино, музыкальную грамоту, а главное проникся обаянием и силой классической музыки. Наиболее полно энергия музыки проявлялась в храмах, где величественные орга́ны подавляли и очаровывали одновременно. Тысячи труб, подвластных движениям пальцев музыканта, выплескивая палитру эмоций между адом и раем, изображенными тут же на фресках и старинных полотнах.
В Кафедральном соборе отец переобулся в специальную обувь с узкой колодкой и замшевой подошвой для игры на педальной клавиатуре. Потопал, проверяя удобство, и нервно размял пальцы рук.
– Мне доверили четвертую ступень. Впервые! – промолвил он по-немецки.
Марк привык, что папа даже дома переходил на немецкий, когда волновался.
– Ты справишься, – по-русски успокоила его мама.
– Я не видел нот. Играть придется с листа! – оправдывался на немецком папа.
– Выше нос, Дирижер! Ты лучший! – мама по-дружески пихнула папу в плечо.
Для Марка, родившегося в Германии, русский и немецкий языки были одинаково родными. Марк не знал, почему мама называла папу Дирижером. Это было связано с их прошлой жизнью в Советском Союзе, о которой родители не рассказывали. Там они попали в беду, из-за чего вынуждены были тайно бежать на Запад. Каждый раз напоминание о прошлом преображало папу. Он распрямлял плечи, уходил в себя, становился жестче и сильнее. Пугающая сила чувствовалась в его голосе, даже если папа говорил тихо.
– Четвертая – вершина Пирамиды! – с леденящим пафосом сказал отец, настраивая себя перед выступлением.
Марк прижался к стене. Он ничего не понял про Пирамиду, ее пугающую вершину и четвертую ступень, которую предстояло исполнить папе. Но догадался, что это нечто особенное и таинственное, раз папа обещал, что он запомнит этот день.
Отец надвинул на лоб капюшон и открыл внутреннюю дверь прохода в собор. На входе в боковой неф хмурый верзила в строгом костюме пропустил отца и вцепился в руку мамы.
– Вам сюда нельзя, фрау. Ждите в комнате.
Пока мама переспрашивала, маленький Марк прошмыгнул за отцом. Мама повиновалась охраннику. Каждый из родителей посчитал, что сын под присмотром другого, а Марк испугался, что страшный верзила погонится за ним, и юркнул в узкую дверцу. Отец поднялся к органной кафедре, Марк затаился в темноте за дверцей.
Охранник не заметил мальчика, но на этом страхи Марка не закончились. Он услышал, как к дверце подходят двое мужчин. Марк попятился. Даже для тщедушного мальчишки проход оказался узким, слева и справа угадывались ряды вертикальных труб разного диаметра, уходящих в темноту. Мальчик нащупал деревянную лестницу и по-собачьи взобрался по ней вверх до упора.
Глава 2. Июнь 1987. Москва.
Долгий июньский день неспешно поглощала серая ночь. Для Бориса Абрамовича Сосновского день выдался не только долгим, но и унылым, как вчера и позавчера. Да что там день, все последние месяцы Сосновский пребывал в безрадостном настроении. Доктор наук, заведующий лабораторией научного института осознал, что теряет профессиональную хватку, проигрывает конкуренцию молодым ученым. Его жизнь в науке завершается, выше по служебной лестнице он не вскарабкается. И что дальше? Ставить препоны талантам, втираться в соавторы, цепляться за должность, топить конкурентов и ждать пенсии.
А дождешься ли? Основы государства и общества стремительно разрушаются. Лидер страны объявил перестройку и гласность, насаждает некое новое мы́шление. Меняет фундамент, надеясь сохранить здание. И жили не так, и думали не о том, и кумиры не те. Того гляди памятники начнут сносить и улицы переименовывать. Да хоть вот эти!
Сосновский за рулем серой «Волги» обогнул памятник Дзержинскому перед главным зданием КГБ и поехал по проспекту Карла Маркса. Автомагнитола крутила кассету с записью оркестра Поля Мориа. Заиграла легкая пленительная «Токката». Сосновский увеличил громкость. Раньше красивая мелодия помогала ему расслабиться, привести в порядок мысли, нацелиться на новое. Но не сегодня. Он чувствовал себя высохшим деревом, смятой бумажкой, пустым колодцем. Что же делать? Залить пустоту алкоголем?
Сосновский миновал Большой театр, здание Госплана и свернул направо на улицу Горького. Взгляд заскользил в поисках освещенных витрин ресторанов и кафе. Опять неудача! Двенадцатый час ночи – все заведения закрыты. Борис Абрамович в раздражении газанул, заметил что-то белое впереди, ударил по тормозам, услышал лязг столкновения и чуть не ткнулся лбом о стекло.
Секундный страх трансформировался в гнев – какой идиот выскочил на машине из переулка ему под колеса!
– Глаза разуй! Куда прешь? – возмутился Сосновский, вылезая из машины.
Его «Волга» угодила железным бампером в заднее колесо белой «Вольво». Иностранный автомобиль предполагал высокий статус владельца. Борис Абрамович умерил пыл. Из «Вольво» высунулась худая элегантно одетая женщина аристократического вида. Лишь открытая шея выдавала ее возраст – около шестидесяти.
– Извините, я очень спешу. Что-нибудь серьезное? – Дама держалась за руль и явно собиралась продолжить путь.
Сосновский посмотрел на надломленное колесо «Вольво», скривился в улыбке.
– Приехали, барышня. Выходите, будем разбираться.
– Как приехали? Да что ж такое! Я опаздываю! – сокрушалась дама.
Она вышла из машины. По изящной горделивой стати Сосновский узнал прославленную балерину Майю Воланскую, продолжавшую солировать на сцене Большого, несмотря на почтенный возраст. Он сделал акцент на ее вине:
– Давайте без эмоций. Вы выезжали на главную улицу и должны были мне уступить.
– Вы про деньги? Потом-потом, – отмахнулась балерина. Ее явно волновало что-то другое. – А ваша машина на ходу?
У «Волги» был смят угол бампера. Сосновский пожал плечами:
– Вроде бы, да.
– Подвезите, очень прошу. Тут недалеко.
Бесцеремонная просьба смутила Сосновского. Так действуют хозяева жизни считающие, что все им обязаны. Ему бы такое самообладание.
Он уточнил:
– Вы балерина Воланская?
Дама кивнула:
– Сегодня даже цветы не взяла. Танец не шел. Я прима, и всегда была прима! А девочки из кордебалета так и лезут на мое место. Вы понимаете меня?
Сосновский прекрасно понимал. Расстроенная балерина взмахнула гибкой рукой.
– Мне нужно вдохновение.
– Мне тоже, – вырвалось у Сосновского.
Выразительные глаза балерины округлились. Она оценила интеллигентный вид лысеющего незнакомца, его неплохой костюм, затянутый галстук, твердый воротник сорочки и спросила:
– Вы кто?
– Сосновский Борис Абрамович, доктор технических наук, зав лабораторией научного института.
– Сегодня выпивали?
– Не успел.
– Тогда поехали! – приказала балерина и первой села в «Волгу».
Сосновский подавил изумление и подчинился. В салоне продолжала играть кассета Поля Мориа.
– Токката, – узнала Воланская. – Но не та.
– Я с фирменного диска записал.
Балерина снисходительно улыбнулась:
– Только живая музыка дает вдохновение. Поехали! Я покажу.
Сосновский привез Майю Воланскую к Концертному залу имени Чайковского и указал на неосвещенный парадный вход:
– Полночь. Закрыто.
– Еще пять минут. Успели! – радостно возразила балерина.
Она потащила Сосновского за угол, на улицу Горького, вдоль припаркованных «Волг» и иномарок, торопливо объясняя:
– Ночью зал арендует посольство ФРГ. Они привозят своего органиста. Советско-немецкая дружба и всё такое.
Глава 3
Появившийся на сцене музыкант оказался органистом. В его руках угадывалась нотная тетрадь с пожелтевшими листами. Он расположился на скамье за органной кафедрой спиной к залу и раскрыл ноты. Зрители замерли в благоговейном ожидании. Когда тишина будто загустела и приобрела осязаемую тяжесть, пальцы органиста коснулись клавиш.
Невидимые тяги в недрах орга́на открыли клапаны в основаниях труб, бесшумный электромотор подал воздух через систему деревяных коробов. Распределенные потоки под давлением проникли в органные трубы. Трубы ожили и зазвучали. Сложнейший клавишно-духовой инструмент подчинился легким движениям музыканта.
Органист Санат Шуман специально прилетал из Германии на такие выступления. Его ангажировало немецкое посольство, как знающего русский язык. Поэтому в Германии его считали русским музыкантом, а в Москве немецким. Первый раз проходя паспортный контроль в московском аэропорту Шереметьево-2 Санат волновался: а вдруг он в розыске на родине. Но обошлось. Паспорт гражданина ФРГ и немецкая фамилия вызывали почтение, как и дойчмарки, которыми расплачивался Шуман.
В Концертном зале имени Чайковского он выступал не впервые и изучил возможности самого большого Московского орга́на. Сегодня он исполнял легкую волнующую токкату. По-итальянски токката – прикосновение – виртуозная музыкальная композиция, выдержанная в быстром размеренном ритме. Несмотря на кажущуюся простоту, она требовала сосредоточенности и мастерства исполнителя. Пальцы Шумана летали по всем четырем мануалам, клавиатурам органа, а ноги метались влево-вправо и давили педальные клавиши с самыми низкими звуками.
Перед выступлением в недрах орга́на поколдовал настройщик. Разумеется, не простой, а Королевский. Шуман оценил его работу. Все регистры, наборы труб с одинаковым тембром, настроены не по классике, а секретным способом для особого выступления. И налицо результат. Точнее, на слух!
С первых минут давящая тишина ожидания рассыпалась, в концертном зале дохнуло свежестью, словно после изнуряющей жары пошел благодатный дождь. Подавленное настроение слушателей улетучилось, в их душах пробуждалось волнующее желание чего-то нового, смелого, необычного. Тридцать минут погружения в волшебную музыку – и ростки новых идей воплотятся у каждого в яркий цветок вдохновения. Настоящего Вдохновения с большой буквы!
Санат Шуман не первый раз исполнял эту мелодию и был посвящен в тайну ее происхождения. Обычная на первый взгляд музыкальная пьеса была написана в эпоху Барокко композитором Бахом. Не тем всемирно известным Иоганном Себастьяном Бахом, а его предком Иоганном Кристофом Бахом, двоюродным дядюшкой знаменитого композитора.
В меру образованный и просвещенный дядя Кристоф работал чиновником в городской администрации, а на орга́не играл в дни душевной смуты или физической болезни. Музыка возвращала ему спокойствие, а порой исцеляла. В период выздоровления он сочинял собственную музыку, уверенный, что его эйфория через звуки передастся слушателям. Кристофа Баха ждало жестокое разочарование. Зрители откровенно скучали на его выступлениях, переговаривались о своем и уходили, не дожидаясь финала.
Раздосадованный композитор мстил неблагодарным слушателям, сочиняя музыку в минуты душевного надлома. Пальцы ударяли по клавишам, ноги давили на плашки, а в голове стучало. «Вот вам! Вот вам! Получите!» Чиновник-музыкант мысленно втаптывал невеж в грязь, а сам возвышался. Он рос не только в своих фантазиях, но и по служебной лестнице.
Таким образом Иоганн Кристоф Бах написал десять пьес в разных жанрах. Представить их публике не решился, играл для себя. Композитор-неудачник скончался на рубеже 18-го века. Его рукописные нотные тетради истлели бы в семейном сундуке, если бы не случай.
В 1703 году восемнадцатилетний Иоганн Себастьян Бах стал органистом церкви святого Бонифация в провинциальном немецком городе Арнштадте. Юному Баху хотелось сочинять собственную музыку, и он пытался. Получалось не очень. Однажды Себастьян Бах, пребывая в депрессии, разорвал очередное невыразительное произведение и бросил в камин. Вспыхнувшего огня юноше показалось мало. Он метался по дому, выгребал нотные записи и швырял бумаги в топку. Пока не натолкнулся на чужой почерк. Неизвестная токката для орга́на его заинтересовала, но исполнить ее мгновенно музыкант не мог.
Себастьян Бах аккомпанировал для общества во время церковной службы, а для себя у него был доступ к орга́ну в ночное время. Однако, чтобы огромный инструмент зазвучал, требовалось еще два человека для нагнетания воздуха в сотни труб с помощью ручных мехов. Обычно этим занимались братья Ганс и Герман Фоглер. Они жили рядом с церковью, а их отец Георг Фоглер, славившийся пышными усами, перед важными праздниками настраивал звучание органных труб.
Взбудораженный Бах в черной накидке с капюшоном от дождя явился в дом Фоглеров с уговорами около полуночи.
– Чем заплатишь? – спросил Герман, опустив ироничный взгляд на обычно пустой коше́ль Баха.
– Бери всё! – ответил музыкант, отстегивая коше́ль от пояса.
Герман нацепил кошелек себе и только в церкви обнаружил, что в мешочке не монеты, а сушеный миндаль. «Ах так! Я тоже пошучу!» – разозлился Герман на настырного музыканта. Жуя миндаль, он инструментами отца расстроил звучание самых мощных труб.
Себастьян Бах, даже не сняв капюшон, стал исполнять токкату двоюродного дядюшки. Звуки орга́на услышал Георг Фоглер, искавший сыновей, и нахмурил кустистые брови. Трубы по мнению настройщика звучали неправильно!
Глава 4
Борис Сосновский после органного концерта вышел в фойе в необычном возбуждении. К серьезной музыке он был равнодушен. Когда-то даже задремал на опере, хотя там помимо музыки можно было лицезреть вычурные костюмы артистов, вникать в их притворные страсти или пялиться на пышную грудь солистки. А здесь только музыка в полумраке притихшего зала. Вместо симфонического оркестра всего один музыкальный инструмент, но какой! Тысячи труб – от малых, укрытых от глаз в акустической камере, до огромных от пола до потолка. Звуковые волны то обрушиваются на тебя и придавливают, то обволакивают и проникают внутрь, трогают за сердце, волнуют разум, дарят ощущение легкости и даже полета.
Он не заметил, как пролетело время. Сколько сейчас? Час ночи. А спать не хочется. Такое ощущение, что наступает рассвет чего-то нового и важного в его жизни.
В мраморном фойе среди колонн на круглых барных столиках искрились бокалы с немецким игристым. Борис Абрамович сопроводил Майю Воланскую к одному из столиков.
– Концерт-вдохновение! – вещала балерина. – Вы что-нибудь почувствовали?
Сосновский еще не собрал гамму впечатлений в единое целое и промолчал. Серьезная музыка, как наука, требует серьезного отношения и только тогда дает серьезный эффект, понял доктор наук.
Прославленная балерина взяла бокал и подмигнула спутнику:
– До концерта ни-ни! Чары музыки не подействуют. А сейчас можно и нужно!
Она пригубила бокал, Борис Абрамович последовал ее примеру. Воланская кивала налево-направо знакомым, излучала уверенность и всех приглашала на балет.
– Через две недели я танцую «Даму с собачкой». Приходите.
– Спасибо, но не получится. Уезжаю в Дом творчества в Юрмалу. Погружаюсь в новую книгу. Сейчас или никогда, – отвечал известный писатель.
Чернявый шахматист с горящими глазами, казалось, разыгрывал в уме новую партию:
– У меня турнир в Амстердаме. Столько идей. Надо проверить…
Художник Уханов взирал на мир сквозь струйки пузырьков в бокале:
– Теперь точно закончу грандиозное полотно «Великая Россия». Там будут все! И балерина. Приходите позировать, Майя.
– Ну уж нет. Видела я вашу задумку. На картине только мертвые знаменитости, а я еще поживу.
Слушатели необычного концерта и не думали разъезжаться. Они оживленно переговаривались, делились планами, обсуждали новые идеи. Между столиками бойко сновал Андреас Хартман. Атташе по культуре угощал гостей импортными сигаретами, интересовался их планами, давал советы и вел себя как наставник. Ему почтительно кланялись, благодарили, заглядывали в глаза.
Хартман сделал комплимент балерине:
– Без вас, Майя, Большой театр был бы средним. – Получил ответную улыбку примы и обратился к Сосновскому на немецком: – Anfangen ist leicht, Beharren eine Kunst.
Борис Абрамович смутился. Воланская поспешила помочь:
– Господин Хартман обожает немецкие пословицы. «Начинать легко, настойчивость – это искусство». Кажется так?
– Браво! Вы совершенны во всем. – Хартман улыбнулся балерине и перевел внимательный взгляд на Сосновского. – Немецкая музыка, немецкий исполнитель, немецкий порядок. Германия производит только лучшее. Вы согласны, господин Сосновский? Я не только про автомобили.
Борис Абрамович закивал:
– Западная Германия, Запад вообще, у вас столько всего… Не поспоришь!
Искренняя реакция немцу понравилась. Он чокнулся с новым гостем и протянул свою визитку.
– До новых встреч, господин Сосновский.
Польщенный Борис Абрамович закивал еще интенсивнее, но дипломат уже спешил к следующему гостю.
После затянувшегося ночного фуршета Сосновский отвез Воланскую домой. Когда свернули с улицы Горького в переулок, похожий на тот, где они столкнулись, балерина вспомнила о «вольво».
– Совсем забыла – моя машина! Надо что-то делать.
Борис Абрамович мгновенно сопоставил выгоду с затратами и решил не упускать редкую возможность. Знакомство с прославленной балериной – верный путь в круг московской элиты.
– Не беспокойтесь, Майя. Я починю «вольво» и верну вам в лучшем виде.
– И сколько будет стоить…
– Дружба бесценна, – галантно заявил кавалер. – Дайте ключи.
Воланская мило улыбнулась, роняя ключи на брелке в ладонь Сосновского.
– Ваше вдохновение мне выгодно.
Балерина зашла в подъезд. Логичный ум ученого зацепила строгая последовательность: вдохновение – выгода! Тайный концерт-вдохновение наполнил его эмоциональной энергией. На что ее употребить? Научные изыскания?
Борис Абрамович подбросил ключи от «вольво» и сжал их в ладони. К черту науку! Жизнь меняется, вокруг столько новых возможностей. Он видел на концерте успешных людей, у многих западные автомобили, а если отечественная «волга», то черная и с персональным водителем. Это творческая элита страны. У них положение, связи, возможности, а главное деньги!
– Я войду в их круг, – убедил себя Сосновский. И сразу поправил: – Я превзойду их!
Глава 5
Утром Санат Шуман собрал чемодан, спустился в вестибюль гостиницы «Интурист» и сдал ключ от номера. Под козырьком главного входа за рулем черного «мерседеса» с посольскими номерами органиста и настройщика ждал атташе по культуре немецкого посольства.
– Где Фоглер? – насторожился Хартман.
– Генрих задерживается, – не поднимая глаз ответил Санат и сел рядом с водителем.
– Опять?! – вскипел дипломат. – Ох, доиграется!
Оба были в курсе, что Генрих всегда снимает в Москве проституток, но только Санат знал в деталях, как жестоко он с ними обращается. Для тонкого слуха Шумана не было секретом, что происходит в соседнем номере. На этот раз Фоглер не только придушил связанную женщину с кляпом во рту, но вошел в раж и зверски избил ее.
– Генрих заплатил триста марок. Девушка обещала молчать, – сообщил Санат.
Появился заспанный Фоглер, бросил чемодан в багажник, плюхнулся на заднее сиденье. В салоне пахнуло перегаром. Хартман с каменным лицом упрекнул настройщика:
– Генрих, держи себя в руках. Ты находишься в коммунистической стране.
– Она шлюха! Я заплатил.
– Ты здесь с другой целью. Второстепенное не должно вредить главному!
– Никто из братьев к коммунистам не поедет. А я устал, – отмахнулся Фоглер, откинулся на подголовник и задремал.
Посольский «мерседес» направился в аэропорт. Автомобиль блестел хромом, атташе по культуре от носков до очков был одет в фирменные вещи западного производства. Роскошный автомобиль и броский внешний вид немецкого представителя демонстрировали его принадлежность к развитой стране.
В Германии Хартман одевался проще. Санат Шуман, тогда еще Шаманов, познакомился с Андреасом в Бонне в спецотделе министерства культуры. Бесправный музыкант согласился стать органистом и работать на Хартмана ради семьи и малолетнего сына. Семья беженцев из Советского Союза получила новую фамилию и законный статус в Германии, Хартман – талантливого и послушного музыканта, а маленький Марк Шуман – перспективу на светлое будущее.
«Мерседес» проехал мимо Концертного зала имени Чайковского, где ночью Шуман играл на органе для московской элиты. Он догадывался, что будет происходить там сегодня.
Главный органист концертного зала Гарри Гомберг придет на репетицию. Уже первая страница партитуры озадачит музыканта – любимый инструмент совершенно расстроен. Что случилось? Ночью был дождь, упало давление, сложный инструмент отреагировал на погоду? Скорее какой-то бездарь во время ночного фуршета осмелился тронуть клавиатуру. Медведь, а не музыкант! Так решит Гомберг. Срочно вызовет мастера-настройщика, тот приведет инструмент в норму. Орга́н зазвучит, как обычно. Секрет Королевских настройщиков останется в тайне.
Каждый раз, покидая Москву, Санат Шуман задавался вопросом, который наконец решился озвучить:
– Герр Хартман, вы мне не доверяете?
– Откуда такие мысли?
– Я летаю в Москву второй год. Исполняю первую ступень Пирамиды, иногда вторую. А третью и четвертую играет кто-то другой?
– Маэстро Шуман, мы вам доверили самое важное – подготовку к выборам могущественного канцлера Европы. В Москве наоборот. Нам не надо, чтобы власть в Советском Союзе становилась сильнее и монолитнее.
Санат бросил взгляд на озабоченных москвичей, выходящих из метро и спешащих на работу.
– А простые люди? Вы знаете, что им надо?
– Деньги и наше покровительство! – уверенно ответил немец. – Все эти людишки гордятся показной дружбой с Западом. Мы похлопываем их по плечу, дарим сувениры и дергаем за ниточки. Все довольны!
– Но их развитие будет ограничено.
– Krummes Holz gibt auch gerades Feuer! – резко ответил Хартман.
Шуман с минуту обдумывал смысл немецкой пословицы: «Из кривых бревен получается прямой огонь». Расчетливые немцы ничего не делают просто так. Он покосился на Хартмана и спросил:
– Западу нужен в Москве огонь?
– Пламя! – поправил Хартман.
Санат умолк. Роскошному «мерседесу» уступали дорогу советские автомобили. Хартман обогнал череду одинаковых «жигулей» и указал на однотипные многоэтажки:
– Что отличает высокоразвитое общество от недоразвитого?
– Технические достижения, – предположил Санат.
– Тогда бы японцы сейчас владели миром.
Шуман не знал, что ответить. Довольный собой атташе по культуре уверенно отчеканил:
– Культурные достижения, главное из которых великая музыка – вот ключ к успеху нации! – И пояснил: – Технические достижения можно купить. Так поступают арабские шейхи, но их влияние в мире ничтожно. Где их композиторы? Не было и нет. А вспомните наших. Бах, Бетховен, Вагнер, Брамс, Гендель, Шуман, Шуберт! Тот же Мендельсон звучит на всех свадьбах в этой жалкой стране.
– У русских тоже были великие композиторы. Чайковский… – Начал перечислять Санат, но Хартман его перебил.
– Были! Тогда и Россия была великой. Поэтому наши страны и столкнулись в двух мировых войнах.
Глава 6. Февраль 1989. Москва.
Семилетний Марк Шуман несколько раз приезжал в Москву вместе с отцом, но впервые это случилось зимой. Морозным вечером папа и сын шли по заснеженной улице к Концертному залу имени Чайковского. Впереди блеснула накатанная ледяная дорожка. Мальчик разбежался, оттолкнулся, с задорным визгом скользнул по льду, но не удержал равновесия и шлепнулся руками в сугроб. На детском лице сияла радостная улыбка.
Марк попытался слепить снежок. Снег сжимался, скрипел, превращался в рыхлый комок и рассыпался, не долетев до папы. Оба смеялись. Марку нравился мороз и снег, папе – реакция сына на настоящую зиму. Мальчик жадно ловил новые звуки, шагал по утоптанному снегу, давил разбитые сосульки, забегал в отвалы на обочине и прислушивался к шагам прохожих. Сегодня Марк понял, почему в русских сказках пишут про трескучий мороз.
Они прошли мимо сверкающих окон кафе. Марк надвинул шапку на уши, расшатывающая психику рок-музыка карябала слух. Побыстрее бы услышать вдохновляющий голос орга́на.
А вот и Концертный зал. Марк поздоровался с охранником на немецком. Педантичный немец из охраны посольства молча кивнул старшему Шуману и сделал пометку в блокноте о времени прихода. Отец переоделся в гримерке и направился к органной кафедре. Зал был еще пуст. С каждым шагом Марка охватывало волнение, сейчас начнется процесс особой настройки – это так интересно!
Мальчик уже знал, что видимая часть органа, называемая фасадом, не передает и десятой доли его подлинного размера. За фасадом в специальной органной камере расположены тысячи труб различной формы и длины. Диапазон звучания орга́на безразмерен: от инфразвука до ультразвука, от фортиссимо – очень громко, до пианиссимо – очень тихо.
Марк пробрался в недра орга́на – помещение относительно большое, но очень тесное. На трех этажах располагались почти восемь тысяч труб: металлических и деревянных, открытых и закрытых, полых и с язычками. Размер самых больших труб был вчетверо выше мальчика, а диаметр таков, что он мог бы в них поместиться. В самые маленькие трубы он мог просунуть разве что пальчик. Марк прикасался к трубам и представлял, как они звучат на обычном концерте и как будут звучать сегодня.
А вот и настройщик – тот самый Генрих Фоглер, который чуть не проткнул ему горло в Пассау.
Марк навсегда запомнил инструмент настройщика, которым ему угрожали – штиммхорн! С одной стороны острый как пика, с другой – воронкообразный. Пятилетний Марк жутко боялся штиммхорна, не иначе им черти пытают грешников в аду. Но сейчас ему семь, он ходит в школу и хотел бы иметь такую штучку в портфеле для отпугивания задир. Надо будет попросить родителей о необычном подарке. Они поощряют его интерес к музыке, не откажут.
Марк хоть и боялся Генриха, но надеялся на удачу. Он изучил московский орга́н и знал, где спрятаться. Протиснулся, сжался – и всё, его не видно! И он не видит настройщика, но слышит, что и как тот меняет. Настройщик, жуя миндаль, методично обходил ряды труб от высоких регистров к низким и чуть искажал их тембр. Братья Фоглер держат в тайне свои секреты. Они не импровизируют, а действуют по системе, которую постепенно изучал любопытный Марк.
Настройка орга́на закончена. Фоглер бросил последний орешек в рот и покинул помещение. Выключил свет и запер дверь. Марк оказался в ловушке!
Но темнота мальчика не испугала. Он уже попадал в подобную западню. По тесному помещению можно двигаться на ощупь, а лучше услышать препятствие по отраженному звуку.
Касаясь ногтями труб, Марк выбрался из темноты и присел на ступень лестницы. Здесь он прослушает выступление отца. Так уже бывало. Во время выступления ножными педалями отец откроет створки, и свет концертного зала проникнет в камеру. Внутри орга́на другое звучание, неполноценное. Марк не получит того воздействия от музыки, о котором упоминал отец. Зато он сделал еще один шаг к постижению тайной системы семьи Фоглер.
После концерта Генрих Фоглер сразу же вернется сюда, чтобы расстроить инструмент и сохранить фамильные секреты. Тогда Марк и выскользнет из ловушки.
А пока Марк переключил слух на происходящее за декоративными решетками акустической камеры. Концертный зал заполняли слушатели. Их молчаливым кивком встречал Андреас Хартман.
И вот в звенящей тишине на сцену в длинной мантии вышел отец, похожий на волшебника. И началось волшебство! Зазвучал вальс – одна из четырех магических мелодий, которые отец исполняет на этом инструменте. Мелодии разные, но с одинаковым настроением, поэтому воздействуют одинаково. Марка порадовала пришедшая на ум фраза: настройщик настраивает настроение!
Через тридцать минут выступление закончилось. В зале тишина, слушатели одурманены музыкой. А Фоглер уже вернулся, чтобы расстроить орга́н. Величественный инструмент потеряет привычный голос. При следующем исполнении это обнаружится, и профессиональный мастер настроит инструмент правильно. Правильно, но не так, как Королевские настройщики.
Марк попытался пройти незамеченным за спиной Генриха. Но тот обернулся, схватил мальчишку и брызнул в лицо слюной:
– Опять ты, мелкий Шуман! Что здесь делаешь?
– Здесь интересно
– Подсматриваешь! – Генрих с силой выкрутил пацану ухо так, что тому пришлось подняться на цыпочки.
– Отпустите, – заныл Марк.
– Меня отец постоянно колотил, а тебя жалеет, болван.
Глава 7
Перед началом вечернего представления в Концертном зале имени Чайковского витал сдержанный гул. Робкие аплодисменты слились в единую волну, когда на сцене появился импозантный артист. В черном фраке с гордо поднятой головой и выступающим вперед носом он был похож на напыщенного королевского пингвина.
Приветственные аплодисменты стихли, заслуженный артист откинул полы фрака и сел за органную кафедру. Рядом с ним появился юноша в черной рубашке, готовый перелистывать ноты. Музыкант выждал мгновение, кивнул подбородком и пружинящими пальцами надавил на клавиши. Под сводами концертного зала затрепетали звуковые волны первых аккордов.
Сидевший в зале Борис Абрамович Сосновский прислушался к внутренним ощущениям. Он ожидал ответный трепет в душе, предвестник вдохновения, однако чувствовал себя неуютно. Он впервые был на органном концерте днем. Тот же концертный зал, тот же музыкальный инструмент, выступает лучший органист Москвы Гарри Гомберг, правда, музыка иная, и публике далеко до элиты. Люди пришли по обычным билетам, многие в первый раз, поэтому больше глазеют, чем слушают, а некоторые уже томятся в ожидании антракта.
Сосновский мысленно подгонял музыканта: заканчивай эту нудятину! Но ассистент органиста продолжал перелистывать страницы.
Борис Абрамович теперь во всем проявлял нетерпение. Ночные концерты для творческой элиты подстегивали его вдохновение. Вчерашний заносчивый ученый стал наглым дельцом. Новые товарно-денежные схемы приносили легкие деньги, он сменил «волгу» на «мерседес», приобрел дом в престижном районе Подмосковья, но хотелось большего. Вдохновляющих концертов раз в три месяца стало мало. Период вдохновения сжимался. Уже через месяц музыкальный допинг не действовал, бизнесмен терял хватку и совершал ошибки.
Ждать три месяца он не мог. Ухватился за спасительную идею и тайно записал на магнитофон чудодейственную токкату. Включал для себя дома, использовал лучшую аппаратуру, но вожделенный эффект не наступал. Напрашивался вывод: нужно живое исполнение на том же орга́не.
Юноша в черном перелистнул ноты и отошел. Гомберг доиграл последнюю страницу партитуры, и концерт закончился. Дежурные овации длились недолго. Органист раскланялся, получил букет от администрации и исчез за кулисами.
Сосновский нашел Гарри Гомберга в гримерке.
– Разрешите? Я от Майи Воланской.
– Ах, да! Майя звонила. Заходите. У вас какая-то просьба?
Оба оценили друг друга и признали ровней. Гомберг во фраке с бабочкой и зачесанной назад шевелюрой всем видом подчеркивал свой богемный вид. Сосновский имел все атрибуты успешного бизнесмена: золотой швейцарский хронометр, итальянские туфли и деловой костюм, пошитый на заказ.
Бизнесмен сразу перешел к делу и включил запись токкаты на портативном магнитофоне.
– Сможете исполнить эту вещь?
Гомберг прослушал пару минут и нажал на паузу.
– Ноты у вас есть?
– Только эта запись. – Борис Абрамович объяснил, что хочет ночной концерт в пустом зале для себя.
– Так это запись с ночной тусовки с выпивкой, – пренебрежительно отозвался музыкант. Он знал, что концертный зал иногда сдают в аренду для сомнительных развлечений.
– Сможете исполнить точно так? – настаивал гость.
Гомберг приосанился и изобразил возмущение:
– Я лучший органист страны! На моих выступлениях зал полон, не то что на вашем ночнике. Я исполняю классику, а не какой-то суррогат.
– Я заплачу. Хорошо заплачу, – вкрадчиво пообещал Сосновский.
На вопросительно вздернутую бровь музыканта бизнесмен написал на листке сумму. Гомберг счел нетерпение гостя слабостью и заворчал:
– Я могу, конечно, подобрать ноты, но я очень занят. Даже не знаю, найдется ли время. Время нынче так дорого.
Артист опустил взгляд на золотые часы гостя. Сосновский думал недолго. Он снял часы Rolex и сунул под нос органиста.
– Надеюсь, время найдется.
Гомберг взвесил в руке солидный хронометр, его брови одобрительно поползли вверх.
– Оставьте кассету. Я вам сообщу, когда буду готов.
Борис Абрамович сильно изменился за два года. Он не терпел ждать и научился понукать. Бизнесмен схватил музыканта за полы фрака, дернул на себя и угрожающе зашипел в лицо:
– У тебя два дня! Иначе я обвиню тебя в краже моих часов. Два дня!
Сосновский толкнул музыканта в кресло.
– Два дня, – эхом повторил испуганный органист и закивал: – Послезавтра в полночь я с ассистентом...
– Никаких ассистентов! Ты будешь один! – рявкнул Сосновский.
Гарри выпучил глаза. Бабочка сбилась на его голую шею, белая сорочка выскочила из-под ремня, холеный артист стал выглядеть карикатурно.
Сосновский поморщился:
– И вот еще. К черту фрак! Наденешь черную мантию до пят.
– Мантию? – округлил глаза Гомберг.
– С капюшоном!
– Где я ее возьму?
Глава 8. Май 1990. Москва.
Сосредоточенный на тайном плане Сосновский предъявил немецкому охраннику открытку, полученную от Хартмана, и прошел в Концертный зал. На открытке, как и прежде, был изображен памятник Пушкину. И органный концерт предстоял хоть и особый, но уже привычный для Бориса Абрамовича. Он подозревал, что и Пушкин стал великим поэтом благодаря подобным концертам.
«Вдохновение – это умение приводить себя в рабочее состояние», – говорил поэт. Органный концерт распахивал дверь в состояние возбужденного вдохновения.
Чтобы получить заряд Вдохновения нужно было выполнить два непременных условия: гореть желанием и прослушать концерт от начала до конца. Вожделеть и внимать, как говорила Воланская. Психоделический транс после представления накрывал внимательного слушателя, будил воображение и давал толчок к творчеству.
Сегодня Сосновский нарушил оба условия. Им двигала иная цель. Он настроился перехватить таинственного немецкого музыканта, исчезавшего с последними звуками орга́на. Состояние прострации после концерта не позволило бы это сделать.
Борис Абрамович выбрал место с края амфитеатра поближе к выходу, незаметно вставил беруши и окинул взглядом собравшихся. В зале всё те же лица, однако зрителей стало меньше. Жизнь в стране неуклонно менялась, товарно-денежные отношения вытесняли творчество, люди искусства перестали считаться элитой. Шедевры, рожденные вдохновением, не приносили прежних почестей и наград. Самые пронырливые творцы эмигрировали. Неудачники запили и сломались. Остальные еще цеплялись за атрибуты прошлого, надеялись на новый успех, однако измотанный переходом к капитализму народ охладел к плодам их творчества.
На сцене появился органист, скрывавший фигуру и лицо под мантией. Зазвучала токката. Сосновский не столько слушал, сколько смотрел на часы. Он заметил, что некоторые зрители дремлют, чего ранее не бывало. Они пришли под хмельком и коротают время в ожидании фуршета.
За несколько минут до окончания концерта Сосновский покинул зал. Он подкараулил музыканта у гримерки. Дождался, когда тот вышел уже без мантии, запомнил его лицо. Вместе с органистом был мальчик младшего школьного возраста с умным не по годам взглядом.
Борис Абрамович ринулся к музыканту, намереваясь уговорить на индивидуальные концерты. Неожиданно дорогу бизнесмену перегородил Хартман:
– Господин Сосновский! – Немец скривил рот и процедил любимое: – Ordnung muss sein!
Бизнесмен ответил своей пословицей:
– Правила существуют, чтобы их нарушать.
Он решительно отодвинул дипломата и готов был догнать музыканта за пределами здания, но выход перегородил охранник. Его выражение лица – морда кирпичом – не предвещали ничего хорошего. Борис Абрамович проявил кротость, отступил и вежливо извинился перед атташе по культуре. Он предвидел нечто подобное и подготовил запасной вариант.
Через полчаса в машине ему докладывал личный водитель-телохранитель Андрей Воронин:
– Музыкант вместе с мальчиком прошли от Концертного зала к гостинице «Интурист». Между собой они говорили по-русски. Мальчик называл музыканта папой.
– Я заметил, что на немца музыкант не похож. В глазах что-то азиатское.
– По паспорту он гражданин ФРГ Санат Шуман. Мальчика зовут Марк. Они регулярно приезжают в Москву, номер в гостинице для них бронирует немецкое посольство.
Сосновский удивился обширной информации, полученной за короткое время:
– Андрей, ты подкупил администратора?
– Обойдется. – Воронин приподнял из нагрудного кармана гербовое удостоверение КГБ СССР. – Еще работает.
Сосновский удовлетворенно хмыкнул. Не зря он нанял бывшего офицера госбезопасности себе в охрану. Такой способен работать не только кулаком и пистолетом, но еще и включать голову.
– Утром наведаемся в гостиницу, – решил бизнесмен. – Хочу застать музыканта за завтраком.
– Шуманы освобождают номер в восемь утра, – предупредил Воронин. – Ресторан в восемь только открывается.
– Дождусь его в холле.
В полвосьмого утра Сосновский в ожидании Шумана нетерпеливо барабанил пальцами по широкому подлокотнику кресла гостиницы «Интурист». В восемь в холле появился Андреас Хартман. Бизнесмен вжался в кресло, но немецкий дипломат заметил знакомую плешивую голову. Он наградил Сосновского снисходительной улыбкой и отрицательно покачал головой – найн!
Из лифта вышел органист вместе с сыном. Мальчик сразу узнал Сосновского и стал катать чемодан на колесиках по каменному полу будто хотел шумом отгородиться от неприятного человека.
Хартман нервно взглянул на часы и спросил Шумана:
– Генрих опять за свое?
В присутствии сына Санат лишь кивнул, хотя на этот раз Фоглер отделал проститутку очень жестоко.
– Он допрыгается. Доберется на такси! – решил атташе по культуре.
Борис Абрамович беспомощно наблюдал, как Санат Шуман вместе с сыном садятся в посольский «мерседес» Хартмана и отъезжают от отеля.
В холл с улицы сунулся Воронин, вопросительно глядя на шефа. Раздосадованный Сосновский щелкнул пальцами и направился к стойке администратора, куда подошел и телохранитель. Красные корочки его удостоверения офицера КГБ сделали портье любезным.
Глава 9. Июнь 1990. Москва.
Обстановка в стране стремительно менялась. Центральная власть слабела и отходила в сторону, новоявленный дельцы делили госсобственность и зарабатывали шальные деньги, криминал поднимал голову и наезжал на предпринимателей. В такой обстановке надежды на милицию было мало, и бизнесмены усиливали личную охрану.
Когда через месяц Санат Шуман с сыном Марком прилетели в Москву, на Сосновского помимо опытного и рационального Андрея Воронина работали еще несколько бывших офицеров госбезопасности, среди которых выделялся молодой и решительный Алекс Зайцев. Между собой подчиненные сокращали имя шефа до инициалов – БАС. Сосновский однажды услышал прозвище и одобрительно усмехнулся. Звучит солидно и музыкально, почти как Бах. Пронырливые журналисты подхватили и растиражировали сокращенное имя. Оно прижилось и среди элиты. Сначала, как уничижительное, затем как уважительное.
Деятельный и энергичный Сосновский нуждался в постоянном музыкальном допинге. На кону стоял успех в крупном бизнесе, и он поручил слежку за немецким органистом сразу двум профессионалам.
После одиннадцати вечера Воронин доложил БАСу из телефона-автомата:
– Объект вместе с сыном поужинали в ресторане гостиницы, прогулялись в центре Москвы, и около десяти зашли в церковь.
– Какую еще церковь?
Воронин прочел по бумажке:
– Церковь евангельских христиан-баптистов в Малом Вузовском переулке.
– Где они сейчас?
– Там же. Хотя церковь для посещения на ночь закрыта.
Сосновский забарабанил пальцами по столу. В бытность ученого он постоянно решал неопределенные уравнения с несколькими неизвестными. Навыки пригодились и в реальной жизни.
– Церковь не православная. Там есть орга́н?
– Кажется, да.
– Что значит: кажется? – стал раздражаться Сосновский.
– Зайцев слышал звуки, похожие на орга́н. Словно кто-то репитировал.
– С этого и надо было начинать! Продолжайте наблюдение. Я скоро приеду! – рявкнул БАС.
Около полуночи Борис Абрамович приехал в Малый Вузовский переулок. Он уже выяснил главное про странную церковь в центре Москвы и церковный орга́н. Инструмент работы известного немецкого мастера Рёвера построен еще в 1898 году. Бурный век не потревожил старинный орга́н, он никогда не подвергался перестройкам и сохранил свой первозданный звуковой облик. По количеству регистров инструмент занимает третье место в Москве после орга́нов, установленных в Концертном зале имени Чайковского и Большом зале Консерватории.
Важная неизвестная в неопределенном уравнении найдена – это уникальный орган. Рядом с инструментом сейчас таинственный органист из Германии. Осталось выяснить его намерения.
С улицы баптистская церковь была похожа на старинный двухэтажный особняк – ни купола с крестом, ни колокольни. Сосновский велел остановить «мерседес» на противоположной стороне переулка. К нему в машину подсел Воронин.
– В церкви что-то намечается, – сообщил агент.
– Конкретнее!
– Приезжают люди, отдают в дверях что-то похожее на открытку, их пропускает молчаливый охранник.
Знакомый ритуал взволновал Сосновского.
– Как выглядит охранник? Высокий, морда кирпичом?
– Точно!
– Упертый фриц из посольства. А посетителей ты разглядел?
– Их немного. Художник с бакенбардами – Уханов! Еще был режиссер, ну этот с усами… – Воронин назвал нескольких известных личностей.
Бизнесмен стиснул зубы. Всё сходится – полночь, большой орга́н, за кафедрой маэстро Шуман, успешные люди собираются на тайный концерт. Они внутри, а он на улице. Неужели его прокатили?
В переулок въехала белая «вольво», припарковалась около церкви. Сосновский навсегда запомнил автомобиль, столкновение с которым круто изменило его жизнь. Три года назад он заплатил за ремонт «вольво» немалые деньги и до сих пор считает их самой удачной инвестицией.
Из машины вышла элегантная женщина. Она! Сразу вспомнились ее слова: элегантность – это красота, которая никогда не увядает. Сосновский бросился к балерине Воланской.
– Майя!
– Вы?!
Балерина узнала бизнесмена и замерла в растерянности. В этот момент она доставала из сумочки открытку, и Сосновский разглядел на ней памятник отнюдь не Пушкину, а Ломоносову. Почему? Новое неизвестное в нерешенном уравнении.
– Майя, зачем вы здесь? Что за церковь? Почему другая открытка?
Женские глаза холодно блеснули.
– Это другой концерт. Вторая ступень – Воля.
– Какая еще воля?
– Первая ступень – Вдохновение. Вторая – Воля. Чтобы добиться подлинного успеха одного вдохновения мало. Нужна еще воля!
Подсказка сработала. Неопределенное уравнение получило мгновенное решение. Лицо Сосновского озарила радость. Ну, конечно! Любой талант без воли и решимости обречен к забвению. Сколько бесхребетных гениев спились и закончили жизнь в нищете всеми забытыми. Только талант, обладающий волей, добивается благополучия, почитания и успеха. Как Ломоносов. Неизвестный юноша пришел в столицу из глуши, продемонстрировал вдохновение, проявил волю и добился славы.
Глава 10. Август 1991. Москва.
Для своего главного офиса Борис Сосновский выбрал старинный особняк на Новокузнецкой улице. Во-первых, дом напоминал ему церковь, зарядившую Волей. Во-вторых, здание имело закрытый двор для автомобилей. В-третьих, уединенный особняк подходил для всего. Здесь бизнесмен проводил деловые встречи с нужными людьми и сбрасывал напряжение с молодыми красотками. Активная жизнь БАС вел строго по графику. Список его дел был расписан по часам, задержки бизнесмена злили. Однако уже третий день подряд личный график летел к черту!
Борис Абрамович отшвырнул газету и включил телевизор. Центральные каналы снова транслировали «Лебединое озеро». Прекрасная музыка сидела в печенках, а тонконогая балерина порхала по сцене и выразительно вытягивала шею, словно вопрошала лично его: «Как вы там? У меня в Мюнхене всё прекрасно».
Третьи сутки «Лебединое озеро» чередовалось новостями, где партийные чиновники и престарелые генералы, назвавшие себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению или коротко ГКЧП, сидели за столом перед журналистами и что-то мямлили про сохранение СССР. Комитет объявил о смещении президента страны и ввел в столицу войска. Если первое Сосновского позабавило – полстраны с превеликой радостью отсидели бы за Горбачева на вилле в Крыму, то бронетехника на московских улицах расстроила важные планы.
То, что чиновники всех рангов затаились в ожидании «чья возьмет» – это полбеды. Иностранные дипломаты тоже были ошарашены. Вчера Андреас Хартман отменил органный концерт Воля – вот настоящая проблема.
Подпитка воли для бизнесмена после четырехмесячного перерыва была крайне необходима. В стране революция, прежние правила летят к черту. Жизнь стала похожа на скачки даже не с барьерами, а по карьерам. В прямом и переносном смысле. Чтобы остаться в седле, амбициозному предпринимателю требовался постоянный допинг Вдохновения, помноженный на силу Воли. С их помощью он придумывал смелые проекты, претворял их в жизнь и обогащался.
В кабинет к Сосновскому стремительно вошел Андрей Воронин. Теперь его должность называлась начальник службы безопасности. Бывший офицер КГБ сумел сохранить прежние связи и получал информацию от коллег.
– Борис Абрамович, военные уходят от Белого дома, снимают блокаду, – доложил Воронин.
– Ельцин победил ГКЧП? – оживился БАС.
– Народ помог. У Белого дома митингует огромная толпа. Войска не решились штурмовать.
– Военным отдали приказ на штурм?
– Приказ был, но… – Андрей беспомощно развел руки.
– Не хватило воли! – сделал категоричный вывод Сосновский.
Попадать в подобную ситуацию он не желал. Вскочил из-за стола, обошел Воронина, что-то обдумывая, и спросил:
– Органист по-прежнему в «Интуристе»?
– Мне бы сообщили, если он вышел. Санат Шуман приехал в Москву вместе с женой Лией и сыном Марком. Сидят в номере, улететь не могут, международные рейсы отменены.
– Мы можем проехать к гостинице?
– Прорвемся! – пообещал глава службы безопасности.
Они выехали, беспрепятственно проскочили мост через Москва-реку. Около Кремля и на улице Горького еще оставались танки и бронетехника. Измотанные солдаты готовились к маршу в казармы, курили сигареты без фильтра и косо смотрели на сверкающий «мерседес» с затемненными стеклами, остановившийся у фешенебельного отеля «Интурист».
Вооруженные голодные люди Сосновского нервировали. Люди с оружием должны быть сыты, а голодные безоружны – иначе рванет так, что разнесет страну. Не в этот раз, так в следующий. Он поручил телохранителю Зайцеву остаться с водителем, а с Ворониным поднялся к номеру немецкого музыканта.
Борис Абрамович умел уговаривать и убеждать. Его подход был прост. «Что ты хочешь? Я дам тебе это», – обещал он собеседнику. Не всегда выполнял обещания, но был щедр на новые. Поэтому и сейчас БАС был уверен в успехе переговоров с музыкантом.
Девятилетний Марк первым услышал, что к их номеру подошли двое.
– Побудь снаружи, – распорядился главный.
– Опасно. Я должен быть рядом с вами, – ответил охранник.
– Что может мне сделать семья музыканта?
Марк узнал голос постоянного гостя на выступлениях отца в Москве. Невысокий лысеющий мужчина с мягкой семенящей походкой, согбенной спиной и суетливыми движениями, которые так не вязались с настойчивым и решительным голосом. Сосновский мог показаться заискивающим, пока не начинал говорить.
Гость вошел в номер, когда отец запаковывал чемоданы, а мама разговаривала по телефону с бабушкой в Сочи, успокаивая ее:
– Не беспокойся, мама, с нами все в порядке.
– Лия, как мне не волноваться, когда в Москве танки?
– Они не стреляют.
– А вдруг начнут.
– Как дела у папы? – сменила тему дочь.
– Отара скоро выпустят из колонии.
– Жаль, не увижу. Мы сегодня улетаем.
– Аэропорт открыт? Об этом не объявляли.
Лия ласково потрепала Марка по вихрастой макушке:
Глава 11. Декабрь 1991. Москва.
Зимняя Москва уже знакома Марку. Путь от гостиницы вдоль главной улицы города наполнен теми же звуками. Вот к остановке подъезжает автобус с заиндевевшими стеклами, устало лязгает дверьми. Мотор гудит натужнее, чем летом, но на морозе звуки чуть мягче и медленнее. Замерзшие пассажиры, толкаясь, лезут в автобус, отогревают пальцы, отсчитывают монеты. У всех унылые раздраженные лица.
А рядом Концертный зал с великолепным орга́ном. Сегодня там концерт Вдохновение, заряжающий энтузиазмом. В зале будет много свободных мест, но не для них. Почему?
Двигатель рыкнул белыми клубами, серые тела качнулись в отъехавшем автобусе, проталины на окнах затянуло влажной изморозью.
В Концертный зал имени Чайковского Марк с отцом пришли за два часа до полуночи. Предстояло священное таинство – особая настройка органа. Марк подрос и уже не мог прятаться в тесной акустической камере. Не беда – мальчик подслушивал работу Генриха Фоглера снаружи. Те же системные манипуляции с регистрами труб, секретов в тайном искусстве почти не осталось.
Королевская настройка завершилась. Двери служебного входа открыли для посетителей. Гости передавали открытки охраннику и проходили в Концертный зал. Все выбирали места по центру. Приглушенный свет скрывал Марка в верхнем ряду у стены. Зал в виде амфитеатра дарил отличную акустику каждому.
Мальчишка из любопытства подглядывал и подслушивал. Гостей было меньше, чем прежде, но тот амбициозный господин с растущей плешью пришел как всегда. Намерен ли он мстить после того, что случилось в гостинице? Для него теперь не секрет личность исполнителя.
Марк напряженно прислушивался. Гость был спокоен, погружен в себя, настроен серьезно. Видимо Сосновский хочет получить стопроцентный эффект от концерта.
На сцене отец. Он исполняет токкату. Играет правильно и точно, почти как обычно, но с ноткой грусти. Это последний концерт в Москве, как сказал папа. Хартман уже объявил, что закрывает программу.
После тридцатиминутного концерта Марк юркнул в гримерку вместе с отцом. Туда же пришел Фоглер. Марк знал о пагубной страсти настройщика к проституткам и удивился, что тот не спешит в отель. Генрих вертел в руке штиммхорн, в его голосе чувствовалась легкая грусть.
– Вот и всё, Шуман. Прощай, Москва!
– Ты называл Москву дырой, – напомнил Санат.
– Дыра затягивает, я втянулся. И знаешь почему? – Генрих искривил рот в болезненной улыбке: – Москвички очень красивые, и стоят недорого. Представь, перед тобой молодое тело и ты можешь…
Фоглер нервно ткнул острием штиммхорна в стол, затем еще и еще раз. Санат одернул настройщика:
– Здесь Марк!
Генрих бросил взгляд на мальчишку, стиснул штиммхорн до побелевших пальцев, но руку остановил.
– Сохранить здесь на память королевскую настройку или нет? Вот в чем вопрос.
Марку хотелось выскользнуть из гримерки, он торопливо предложил:
– Я верну прежнее звучание.
– Заставишь папу сесть за пульт?
– Есть тяги. Но можно и без них.
– Это невозможно! – отрезал Фоглер. – Но раз ты вызвался помочь, бери мои инструменты, крути, как придется. Держи штиммхорн.
– У меня свой! – продемонстрировал Марк.
Генрих перевел удивленный взгляд на Саната. Тот поспешил объяснить:
– Сын выпросил на день рождения года три назад.
Фоглер буравил Марка злым взглядом:
– Три года играешь в настройщика? Да ты парень зарвался. Бить надо было мальца, Шуман!
Марк выбежал из гримерки и скрылся в недрах орга́на. Он старался восстановить классическое звучание труб и прислушивался к происходящему снаружи.
Зрители отходили от психоделического транса, поднимались из кресел, шли в фойе для фуршета. Теперь они разговаривали, но не о творческих планах и Вдохновении. Почти все обсуждали какой-то важный договор политиков в Беловежской пуще, постоянно употребляли новое непонятное слово СНГ.
Андреас Хартман обходил гостей и с несвойственным дипломату воодушевлением выпивал один бокал за другим. С Сосновским у него состоялась особо доверительная беседа.
– Борис, я покидаю Москву. Миссия выполнена.
– Какая еще миссия?
– Германия объединилась, Советский Союз распался! Вместо грозного СССР хлипкое СНГ.
– Андреас, это политика. А вы занимаетесь культурными связями.
– Как пошло звучит: СНГэ! – Последний звук Хартман произнес подчеркнуто гортанно. И засмеялся, указывая мизинцем на пьющих. – Вы не из этих творцов-прихлебателей, с вами можно болтать откровенно.
– А до сих пор вы были неискренни?
– Этим вы мне и нравитесь, Борис. Давайте выпьем за объединенную Германию!
Хартман выпил бокал до дна, подхватил следующий. Сосновский лишь пригубил вино. Опьяневший Хартман разговорился:
– Мы, страны Запада, лидеры глобальной цивилизации. Наши исторические этапы развития, наша демократия, наш образ жизни – это образец и модель поведения для всех остальных стран и народов! Мы всех поведем за собой в райский сад! Вашу дикую страну тоже. Согласны?
Глава 12. Июнь 1992. Оттобойрен, Германия.
От аэропорта Мюнхена до аббатства Оттобойрен в Баварии Сосновский ехал на заранее заказанном лимузине с водителем. В полете он не пил алкоголь, чем удивил стюардессу бизнес-класса. Простым людишкам не понять, что умение расставлять приоритеты лишь малая часть характера, который формирует Воля. Сеансы Вдохновения и Воли возвысили Бориса Абрамовича над серой массой и снижать достигнутый уровень он не собирался. Наоборот – только вперед и вверх!
Лимузин свернул с прямолинейного автобана и въехал в старинный городок с извилистыми улицами. Под широкими колесами защелкала брусчатка. В некоторых спальнях под скатами острых крыш еще теплились огни ночников. Жители городка отходили ко сну. Лимузин прошуршал мимо закрытых кафе и с трудом нашел место на городской площади, заставленной подобными дорогими автомобилями.
Сосновский велел водителю ждать и вышел. Он увидел перед собой холм со стриженной травой и величественный храм на вершине. В его кармане лежала открытка, полученная в немецком посольстве в Москве. Борис Абрамович еще раз взглянул на нее. Памятник Иоганну Себастьяну Баху в Лейпциге. Великий композитор стоит рядом с органом, сжимая в руке свиток нот. Не тех ли, что разбудили его Вдохновение? А может тех, что наградили его Волей?
Контролер на входе в базилику бенедиктинского аббатства Оттобойрен неуловимо напоминал посольского охранника в Москве – та же статная выправка и хмурая морда кирпичом. Сосновский молча предъявил открытку и прошел внутрь.
Первый, кого он увидел в соборе, был Андреас Хартман. В щегольском костюме с галстуком-бабочкой дипломат походил на «агента 007». Имидж крутого парня портили только очки для зрения. Немец выполнил обещание: ранее пригласил Сосновского в Германию на концерт Вдохновение, сейчас бизнесмену предстояло зарядиться Волей. Старые знакомые сдержанно кивнули друг другу – разговаривать перед концертом не полагалось.
Внутренне убранство базилики поражало пышностью и богатством. Сотни скульптур, потолочные фрески, величественные колонны, элементы декора с позолоченными резными деталями и конечно же грандиозный орга́н. На длинных скамьях слушатели сидели разрозненно, словно не знали друг друга, хотя здесь собрались известные в Европе люди – видные деятели искусств, бизнеса и политики. Присутствовали несколько русских, ранее покинувших страну. Сосновский заметил профиль Майи Воланской в позе египетской царицы Нефертити и взглядом поздоровался с балериной.
Подыскивая свободную скамью, он обошел колонну и столкнулся с вихрастым мальчишкой. Тот мгновенно исчез, но Сосновский узнал его. Сын органиста Шумана. Просто так мальчишку бы не пустили в собор, значит сегодня за органом будет Санат Шуман!
Их разговор в гостинице «Интурист» оставил у Сосновского двойственное впечатление. Сначала он был зол из-за фиаско – музыкант отверг его предложение и непонятным способом отключил его. Потом рассудил здраво: он ждет поразительного эффекта от концерта, так почему органист не может поражать и в быту? Что это – особый дар или наработанное мастерство? Точный ответ не важен, главное использовать чужие способности для своих целей!
Гости расселись. Тишина в храме приобрела плотность. Сосновский почти физически ощущал всеобщее нетерпение. Внимать и вожделеть желал каждый.
Наконец зазвучал орга́н. Органная кафедра находилась за спинами слушателей на высоком балконе. Исполнителя нельзя было разглядеть даже при желании, но Сосновский знал, что выступает Санат Шуман, и верил в него. Маэстро не подведет. Не то что заносчивый Гарри Гомберг.
Ранее БАС со свойственной ему категоричностью передал лучшему московскому органисту рукописные ноты с пометками для регистров и даже рясу и туфли Шумана, забытые в гостиничном номере. И приказал: готовься!
Гомберг подготовился. Выступление для единственного слушателя состоялось. Сосновский внимал музыку всем сердцем и жаждал окрыляющего допинга, как на концертах, организованных Хартманом. Но в итоге почувствовал лишь приятную расслабленность и успокоение. Он хорошо отдохнул, но не подзарядился магической энергией музыки.
Многословный Гомберг был доволен собой и витиевато щебетал:
– Чтобы прочувствовать весь спектр и оттенки замысла музыкального полотна, я проникся значимостью трех главных составляющих. Это, разумеется, эмоциональное состояние композитора, его настроение, тревога, душевная драма. А также интеллектуальный смысл, сформулированный в партитуре и нотах. Пропустив все элементы сквозь себя, я постарался создать духовный контакт с аудиторией, то есть с вами, господин Сосновский. Как по-вашему, получилось?
Бизнесмен насчитал в речи маэстро более трех составляющих. Люди искусства и точность – понятия несовместимые. Однако не стал разочаровывать добросовестного музыканта и заплатил оговоренную сумму. Пусть уходит, он больше не нужен. Еще один неудачный опыт окончательно сузил направление поиска. Ему нужен только Санат Шуман!
И сегодняшний вечер в старинном аббатстве это подтвердил – Шуман не подвел. Поток музыкальной энергии мощного орга́на зарядил слушателей Волей. Окрылил каждого силой духа для достижения высоких целей.
После завершения концерта фуршета не последовало. Заграничные напитки и закуски, как дополнительная мишура, предназначались для московской творческой элиты. Здесь в Западной Европе собрались творцы, дельцы и политики, стремящиеся кратчайшим путем к успеху и чуждые сантиментов. Однако публика не расходилась. Успешные люди общались между собой, обсуждали дела и заводили нужные знакомства. Элита должна быть сплоченной.