Ника
Мне тяжело дышать. Слова застревают в горле, готовые сорваться криком, но окружающие слышат лишь вежливое «я в порядке». Они не замечают, как под моими ногами трещит земля. Не слышат, как тихо, почти неслышно, ломается моё сердце.
Недавно я узнала новость, от которой жизнь раскололась на острые, как стекло, осколки.
Я выхожу замуж.
Нет, не по любви. И даже не по воле судьбы.
За человека, которого никогда в жизни не видела — но о котором слышала достаточно, чтобы ненавидеть.
Его отец убил моего папу.
А теперь сын этого подонка станет моим мужем.
Наш семейный бизнес катится в пропасть, и отчаянным пальцам моей матери наконец протянули спасительную верёвку. Сделку, которую она подписала, не спросив согласия собственной дочери. И самое страшное — я даже не уверена, что её бы это остановило.
Моя мама… Пять лет назад она была другой. Тёплой, мягкой, живой. Женщиной, которая умела любить — по-настоящему. Теперь же в её глазах отражаются только цифры, проценты и холодный блеск выгоды.
Мне кажется, та мама исчезла навсегда, оставив вместо себя человека, который готов продать меня ради очередного нуля в отчётах.
Вы спросите, почему я просто не сбегу?
Почему не исчезну, не растворюсь в мире, где меня никто не найдёт?
Потому что такие люди находят всех.
Из любой тени. Из любой страны.
Из любого укрытия.
И сейчас, когда часы отбивают последние минуты моей старой жизни, я понимаю: я не невеста.
Я — пешка в чужой игре.
Но пусть они думают, что меня сломали. Пусть считают, что я покорно склоню голову.
Потому что однажды…
кто-то заплатит за кровь моего отца.
Дом уже давно перестал быть домом. Теперь это просто здание, в котором пахнет дорогими духами и гниющей надеждой.
Я стою посреди гостиной, будто на территории врага. На полу — ковёр, сотканный тонкой работой, а под ним, кажется, течёт река из моей злости.
Мама сидит за столом, перебирая бумаги.
— Ты должна понять… — начинает она.
— Я ничего тебе не должна, — перебиваю , и голос звучит хлеще, чем ожидала. — Ты должна была спросить. Хотя бы спросить.
Она поджимает губы.
— Если бы я спросила, ты бы отказалась.
— Конечно отказалась бы!
Ты отдаёшь меня за человека , который вырос под крылом убийцы. Хоть представляешь, что делаешь?!
Её лицо каменеет.
— Я спасаю наш бизнес.
— Бизнес. — Я усмехаюсь. Резко, зло.
— А я что? Ошибка в отчётах? Ненужный актив?
Она не отвечает. И это самое страшное — не её слова, а тишина.
Тишина, в которой я вижу правду.
— Ты изменилась, мама, — хриплю я. — Тебе теперь дороже компания, чем собственная дочь.
В её глазах мелькает не боль — раздражение.
— Ведёшь себя как ребёнок — отвечает она.
— А ты ведёшь себя как… — я прикусываю язык, но поздно, — как человек, который продал меня тому, чьего отца должна была ненавидеть всю жизнь.
Она делает шаг ко мне.
— Ты не понимаешь, с кем мы связались, — произносит тихо, слишком тихо. — Отказ невозможен. Нам дали шанс выйти из этой ямы.
— И за это я должна заплатить собой?
— Голос уже не крик — он обрывистый, как дыхание тонущего. — Своей жизнью? Своей свободой?
Мама медлит. И потом, не поднимая взгляда, произносит:
— Да.
Вот и всё.
Одно слово. И жизнь рушится окончательно.
Снаружи что-то падает — будто мир реагирует за меня, потому что я уже не могу. Стою, вцепившись пальцами в воздух, как будто могу удержать себя от падения.
— Когда? — спрашиваю я. Мне хочется швырнуть ей в лицо что-то тяжёлое. Или разбить всё вокруг. Или закричать так громко, чтобы стены рухнули.
Но я просто спрашиваю.
— Через три недели, — отвечает она.
Три недели.
Чтобы стать женой незнакомца.
Сына убийцы.
И игрушкой в чужой игре.
Мама подходит ближе, кладёт руку мне на плечо.
И эта рука — холодная. Не материнская. Цепкая.
— Ты сильная, — шепчет она почти ласково. — Справишься.
Я сбрасываю её руку.
Ухожу. С тяжёлым шагом, с пустотой под рёбрами, с горечью на языке.
Я не ребенок.
Я не подарок.
Я не товар.
Но если меня хотят использовать — пусть попробуют.
Ночь опускается на город так быстро, будто кто-то тянет чёрную ткань прямо над моей головой. Свет фар выхватывает из темноты железные ворота — огромные, гладкие, без единой царапины. Они раздвигаются бесшумно, слишком послушно, будто это не ворота, а пасть хищника, который уже почувствовал запах добычи.
Особняк передо мной вырастает, как тень.
Слишком большой. Слишком тихий.
Такой тишиной дышат только те дома, в которых страх давно стал прописанным жильцом.
Водитель открывает дверь, и я ступаю внутрь — в эту безмолвную роскошь, где даже воздух кажется отфильтрованным от всего человеческого.
Мы идём по коридору, и каждый наш шаг отзывается глухим эхом, будто стены наблюдают.
Оценивают.
Решают.
За тяжёлым дубовым столом сидят двое.
И одно из этих лиц — то, которое я ненавижу больше всех на свете.
Я узнала бы его в темноте, среди толпы, даже спустя десятилетия.
Жёсткие черты. Холодные глаза.
И улыбка — мерзкая, скользкая, от которой хочется умыться, выжечь с кожи её следы.
Я помню тот день, будто его запечатали прямо под моими рёбрами.
Маленькая я.
Мамины руки — дрожащие, цепкие — затягивают нас в шкаф в папином кабинете.
Папин голос — громкий, сорванный, злой — спорит с этим подонком.
И потом…
Выстрел.
Один. Чёткий.
В голову.
Так тихо, будто смерть пришла на мягких лапах.
После этого она заставляла меня молчать. Молчать годами.
Но я и так знала: сказали бы мы что-то или нет — ничего бы не изменилось.
Этот человек слишком влиятельный.
Он бы вышел сухим из воды.
А мы — нет.
И вот теперь, спустя столько лет, я снова вижу его.
Моё прошлое, которое я мечтала похоронить, сидит передо мной, улыбается, как будто не держит на руках кровь моего отца.