Нью-Йорк, 1863. Осень. Вокзал.
Поезд медленно остановился, выпускав пар и гудя, будто вздыхая от долгой дороги. Девушка в потёртом пальто и шляпе вышла на моклую платформу, сглотнул холодный осенний воздух и огляделся. Большой город казался чужим, шумным и немного враждебным.
Она сжала в руке свёрток — единственное, что осталось от дома. Сердце билось быстро, но лицо оставалось спокойным, будто давно привыкшим к тревогам.
Вокзал был переполнен — люди спешили, кричали, обменивались новостями. Но никто не замечал её. На первый взгляд — юный парень, может, оруженосец или посыльный. В потертом плаще с застёжкой на левом плече, в узких кожаных штанах и грубых сапогах, она ничем не выделялась среди учеников ремесленников или мелких слуг. Голову скрывала простая шляпа с широкими полями — из-под неё не выбивалась ни одна прядь, как будто волос вовсе не было.
Но лицо... лицо никак не вязалось с образом юноши. Оно было слишком безупречным, почти нереальным. Белая кожа — будто фарфор, без изъянов и загара. Большие глаза — округлые, с длинными ресницами, неестественно чистые, почти стеклянные. Маленький рот с чётким изгибом губ и тонкий, аккуратный нос. Лицо куклы, не выражающее ни страха, ни злости, ни радости — только тихое, отстранённое любопытство.
Люди не сразу понимали, что в ней что-то не так. Одни принимали за мальчика с изнеженным лицом, другие — за девушку, переодетую ради спасения чести или бегства. Но никто не мог точно сказать, кто она. Она и не стремилась объяснять. Просто шла своей дорогой, будто давно выбрала путь, в котором ей не нужны были ни имя, ни род, ни пол.
Она глубоко вздохнула и потянулась за платком, который закрывал часть лица, стараясь спрятать дрожь в руках.
«Впереди всё решится», — подумала она крепче зажав свёрток.
**Нью-Йорк, базар. Осень.**
Илайна медленно пробирался между лотками, глаза бегали по ярким корзинам с фруктами и овощами. Воздух был насыщен запахом свежих яблок, пряной зелени и влажной земли. Торговцы громко выкрикивали цены и предлагали свои товары.
— Свежие яблоки! Спелые, сладкие! — кричал один толстый мужчина с ярко-красным лицом и загорелыми руками.
— Огурцы! Лук! Всё по лучшей цене! — добавляла женщина с полотняным платком на голове.
Девушка огляделась, потом осторожно протянула руку к одной из корзин с яблоками и быстро схватила плод. Но едва она попыталась спрятать яблоко под пальто, как голос торговца прозвучал рядом:
— Эй, парень! Что ты делаешь?
Илайна вздрогнула и обернулась. Мужчина, высокий и с грубым взглядом, стоял рядом с руками на бедрах.
— Я… я просто… — сбивчиво начала девушка.
— Ты просто пытаешься украсть у меня яблоко, да? — усмехнулся торговец. — Ну-ну.
Илайна опустила глаза, готовая к худшему, но мужчина неожиданно изменился в выражении лица.
— Послушай, — сказал торговец. — Если ты сможешь продать эти яблоки сам, я дам тебе корзину. Смогёшь?
Она удивлённо поднял взгляд.
— Вы правда так думаете?
— Да, — ответил торговец и кивнул. — Не воруй — работай. Тогда и яблок будет больше, и голод не так страшен.
Девушка кивнула, впервые за долгое время почувствовала, что кто-то дал ей шанс. Она взяла яблоко, крепко сжала его в руке и направилась дальше по базару, думая, как справиться с этой новой задачей.
Уже в первые часы работы она проявила ловкость и хитрость, которые до этого скрывала за маской бедного мальчишки. Её пальцы были быстры и умелы: она могла одновременно считать монеты, перебрасывать яблоки с одной руки на другую и привлекать внимание покупателей легкой улыбкой и простыми словами.
Она замечала каждую мелочь: кто из покупателей спешит, кто ленится осматривать товар, кто любит торговаться, а кто готов платить больше ради улыбки. Илайна умело использовала эти знания.
— Спелое яблоко для молодой леди! — сказала она, подавая блестящий плод девушке в пёстром платке. — Только что с фермы, ещё теплое от солнца.
Девушка улыбнулась и, не колеблясь, протянула деньги.
В другой раз она увидел, как у старика дрожит рука и тот не сразу замечает мелкие монеты. Илайна тихо подвинула яблоко к рукам старика, словно помогая ему, а взамен получила благодарное кивок.
Торговец наблюдал издалека и не мог поверить, как быстро мальчишка овладевает искусством торговли.
— Ты настоящий мастер, — однажды сказал он, подходя к Илайне.— Никто из моих людей не справился бы так быстро.
Илайна улыбнулась в ответ, но внутри знала, что за каждым удачным днём стоит гораздо больше усилий и скрытых трудностей. Её лицо оставалось таким же милым и открытым, но в глазах горела решимость.
Она была не просто продавцом яблок — она была охотником в этом городе, которая училась выживать и использовать любые возможности.
Подойдя к торговцу, она собралась с духом и тихо спросила:
— Простите, а вы не знаете доктора Дженнингса?
Торговец прищурился и хмыкнул:
— Дженнингс? Да, я знаю его. Работает у порта, помогает многим раненым и тем, кто ищет спасения. Не самый простой человек, но своё дело знает.
Илайна внимательно слушала, сжимая ладонь с яблоком.
— Спасибо… Я должен с ним встретиться.
Мужчина немного кивнул:
— Если ищешь Дженнингса, иди на юг от рынка, к докам. Там всегда кто-то, кто подскажет дорогу. И будь осторожен, парень — город полон глаз и ушей.
Илайна поклонилась, чувствуя, как внутри загорается новая искра надежды.
— Спасибо. Я буду осторожен.
Базар гудел от громких голосов и запахов свежих фруктов и пряных трав. Девушка с корзиной яблок стояла перед торговцем, надеясь на что-то большее, чем просто один плод.
— Вот тебе яблоко, — сказал торговец громко, усмехаясь и скрестив руки на груди. — Не корзину, не мешок — одно единственное яблоко. Учись работать, парень! Труд — вот что даёт хлеб насущный!
Его насмешливый смех разнёсся по улице, и несколько прохожих бросили на мальчика взгляды, полные любопытства.
Илайна подошла к двери, держа в кулаке смятую записку от доктора. Дом выглядел простым, даже неказистым — кирпичи почернели от сырости, железная вывеска с надписью **«ХАРПЕР. ВСЕ ВИДЫ РАБОТ»** скрипела на ветру. Ни украшений, ни лишних слов.
Она постучала.
Изнутри донеслись тяжёлые шаги, потом дверь отворилась. На пороге стоял мужчина лет сорока с чем-то, крепкий, с тёмными глазами и жилистой шеей. Его рубашка была закатана по локоть, на руках — пятна масла и земли. Он сразу оглядел её с ног до головы — и как будто всё понял.
— Ты кто?
— Меня прислал доктор Дженнингс, — тихо сказала Илайна, протягивая записку.
Харпер развернул листок, прочитал. Лицо у него не изменилось, но что-то в осанке стало чуть внимательнее.
— Слишком худ. Видно, не ел нормально давно. Шляпа чужая. Руки — не работяги, но уже не ребёнка. Удар по губе свежий. Значит, или глупый, или смелый.
Он посмотрел прямо в глаза.
— У меня не приют. Но если ты хочешь честной работы — работа найдётся.
Илайна кивнула.
Харпер махнул рукой, отходя внутрь:
— Идём. Посмотрим, что ты за птица.
Во дворе за домом оказался загон с курами, деревянный сарай и старая повозка, навес с инструментами, а рядом — навозная куча, из которой поднимался пар.
— Вон топор. Вон дрова. Сложишь три штабеля — получишь обед. Сломаешь топор — получишь разговор. Не нравится — дверь там же, где зашёл.
Он уже собирался уйти, но обернулся.
— Потом пойдёшь в сарай — навоз из телеги в огород. Там под забором грядка — прополоть, полить, к вечеру посадишь цветы. Да, цветы. Не корчишься — у каждого дела есть своё место.
— Понял, — ответила Илайна, тихо, но твёрдо.
— Вот и славно, — кивнул Харпер. — Рот держи закрытым, руки — занятыми. Глядишь, день проживёшь не зря.
Он ушёл, оставив её одного среди гудящего ветра, кур и груды поленьев.
Первый удар топора отдался в плечах звонкой болью. Потом второй. Потом третий. Пальцы ныли, одежда намокла от пота, ботинки скользили на грязной земле. Навоз вонял так, что глаза слезились, а цветы — тонкие ростки в глиняных горшках — казались хрупкими, как надежда.
Но она работала. Не жаловалась. Ни словом, ни взглядом.
Когда день клонился к вечеру, Илайна стояла в огороде, вся в грязи, с порванной штаниной, но рядом ровными рядами уже лежали дрова, и в земле, под выровненной грядкой, тянулись корни новых цветов.
Харпер вышел снова. Окинул взглядом сделанное. Не похвалил. Но кивнул коротко.
— Завтра — другое. Хочешь остаться — придёшь с рассветом.
Илайна только кивнула, вытирая руки о штаны.
Воздух стал золотистым и тяжёлым. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая кирпичные стены в медный оттенок. Тени деревьев — чёткие, резкие — вытягивались, будто стараясь коснуться друг друга. Пахло дровами, навозом и землёй. А ещё — дымом, едва уловимым, как будто от табака, где-то далеко.
Илайна как раз заканчивала сгребать влажную землю вокруг цветочной грядки. Её пальцы были в грязи по самые костяшки, шея щипала от солнца и пота. Она встала, вытерла лоб и услышала:
— Топот. Глухой, мощный, уверенный. Один. Но какой.
Она обернулась.
Со стороны улицы в сад въехал всадник. Конь был вороной — чёрный, как уголь в лунную ночь, блестящий под солнцем, мускулистый, словно выточенный из живого мрамора. Его грива развевалась, копыта отстукивали звонкую дробь по камню, ноздри были широки и влажны, будто вечно жадные до ветра. Этот конь не шагал — царствовал.
Всадник — высокий, прямой, будто вылитый из льда и железа. Красивый до холода. Тёмные волосы аккуратно зачёсаны, челюсть уверенно очерчена, костюм сшит точно по фигуре, пальцы в перчатках кожаных, но без пятен и следов. Всё в нём говорило: власть, деньги, происхождение.
Он натянул поводья, конь мгновенно остановился, даже не всхрапнув.
— Харпер,— произнёс он негромко, но голос его разнёсся, как команда. — Этот конь всё ещё не слушается. Брыкается, ведёт себя, как жеребец, которого взяли слишком рано. Даже на охоте в прошлый раз чуть не сбросил меня в овраг.
Харпер вышел из мастерской, вытирая руки о полотенце, и спокойно отозвался:
— Потому что вы берёте его с головой, а не с сердцем. Он лучший в городе, мистер Уинтерс. Он умнее большинства людей, которых я знаю.
Илайна затаился за телегой, наблюдая.
— Мне не нужен философ, Харпер. Мне нужен послушный конь. Этот… — он посмотрел на животное с лёгким раздражением. — Он красив, да. Но он живёт, будто сам выбирает, кто достоин его седла.
— Так и есть,— небрежно бросил Харпер.
Конь повернул голову — и встретился взглядом с Илайной
На секунду мир замер.
Конь сделал шаг. Потом ещё. Илайна, сама не зная почему, вышла из-за телеги и медленно приблизилась. Её сердце стучало где-то в горле. Она не моргала, не дышала — будто боялся разрушить этот зыбкий момент.
Она остановилась перед лошадью, опустилась на одно колено и слегка склонил голову. Поклон — без слов, без театра. Чистый жест уважения.
Конь фыркнул, опустил морду — и ткнулся в плечо Илайны.Лёгкий, почти дружеский удар. Как будто признание.
— Ого...— произнёс Харпер негромко. — Я же говорил. Необычный конь. Умный. Выбирает сам.
Илайна подняла руку, осторожно коснулся шеи животного. Ни капли страха. Ни у одного из них.
Она прошептала:
— Ты ведь не злой, да? Просто не любишь приказы.
Уинтерс смотрел на это с возрастающим раздражением. Она резко натянула поводья.
— Что он делает?— спросил он у Харпера. — Что это вообще за грубиян? Как он смеет?
Илайна положила руки на круп коня, мягко оттолкнулась — и запрыгнула без седла, ловко, как будто делала это не в первый раз.
— Слезь с него немедленно! — крикнул Уинтерс. — Ты испортишь животное! Он может...
Но было поздно.
Конь взвился, заржал, как будто радуясь. Вскинул голову — и сорвался с места. Поле за двором раскинулось дальше, и чёрное копыто пронеслось по нему, вздымая пыль. Илайна держалась крепко, чуть пригибаясь к шее лошади, лицо её было ветром, глаза — восторгом. Она смеялась.Чисто. Радостно. Искренне.
Они въехали через железные ворота, которые скрипнули на петлях под весом веков, и оказались в сердце поместья. Перед ними раскинулось огромное поле: зеленые квадраты огородов, аккуратно высаженные ряды моркови и капусты; вдалеке ближе к лесам — зверинцы, где рык и визг перемежались; слева — длинная конюшня с покосившейся крышей, где до срока крыша сдаётся под ветром, но стены крепки; справа — сады, фруктовые деревья, ряды вишнёвых и яблоневых шпалер, под которыми пахла свежестью и цветами.
Солнце уже мягко склонялось к закату, заливая всё золотым светом, сквозь ветви яблонь и листья роз. Воздух дрожал от тепла, от запахов влажной земли, скошенной травы и перегноя. Где‑то овцы жевали траву, где‑то козы блеяли в загоне, утюги в конюшне скрипели, как старые ремни, и в этом гуле жизни ощущалось, что всё здесь — от сердца, от труда, от порядка.
Уинтерс остановился на лошади. Его конь — всё тот же Рэкс, чёрный, могучий, с блестящей гривой — спокойно стоял, поворачивая голову к заходящему солнцу, словно внимая какому‑то внутреннему зову. Пёстрый свет играл на его сбруе: латунные пряжки, кожа, отполированная до полуматового блеска, ремни, чуть потрёпанные работой, но крепкие.
Уинтерс спустил взгляд на Илайне держа поводья одной рукой — вторая рука расслаблена, но напряжение в плечах не ускользнуло.
— Пойдёшь к конюшне, — сказал он, голосом, который не терпел сомнений. — Увидишь мужчину по имени Марк. Скажешь, что ты — новый работник. Он тебе всё покажет и расскажет. На днях я заеду — надеюсь, мои кони будут в идеальном состоянии и готовы к приключениям. Тебе придётся постараться. И не разочаровать меня.
Илайна кивнула. Ветер лёгок проскользнул по лицу, пробрался под воротник. Она ощущала,как сердце стучит — не от усталости и не от страха, а от напряжения, от ожидания. Слово «приключения» застыло в груди, как колокол, звон которого нельзя не слышать.
Она спрыгнула с коня, мягко, почти бесшумно, ступив на влажную траву. Под копытами — хлюп, земля чуть пятнулась, под ногами — свежий запах лошадиного пота, сена, стружки. Лошадь шевельнулась, как живое существо, ощущающее изменение в воздухе.
Уинтерс не спешил. Он развёл поводья, повернулся верхом, и Рэкс, царь конюшни, чёрный как ночь, послушно двинулся вслед за ним. Путник‑всадник на горизонте — фигура в сапогах, в плаще, седло слегка блестит. Их силуэты вытягиваются на золотом фоне поля, на рубцованных фонах сараев и заборов, как картина: властно, уверенно, прощаясь.
Илайна стояла, глядя, как они удаляются. Её лёгкие вздохи — ветергонки, лёгкая дрожь от накатившего волнения. И сразу — шаг навстречу конюшне, туда, где Марк, свет в окнах, запах шалфея и масла, запах свежего хлеба и пота, запах настоящей работы.
Илайна сделал шаг, потом второй, перешагнул через маленькую канавку, чуть мшистую, и ступил по щепкам, рассыпанным возле конюшенных ворот. Шаги её звучали в тишине, нарушая только звуки вечерней жизни: человеческий голос, далёкий лай собаки, приглушённые ноты флейты ветра в ветвях яблони. Всё ощущалось живо, остро — как предвестие перемен.
Внутри конюшни пахло терпением и тёплой соломой, чуть-чуть мочёным сеном, свежей стяжкой из конской мочи и промасленной кожей седел. Лучи закатного солнца просачивались через узкие щели в досках, освещая сверкающие пряжки уздечек, грубую кожу, тёмную от копоти сбрую, и пыль, танцующую в лучах — словно мельчайшие искры надежды.
Марк стоял возле одного из боксов: молодой мужчина, лет двадцати‑пяти, плечи широкие, руки твердые, загорелое лицо, чуть усталое, но в глазах — искра дружелюбия. Его рубашка простая, лен, цвет земли, малейшие пятна от масла и сапог, волосы чуть растрепаны, но чисты.
Когда Илайна прикоснулась к плечу Марка, он обернулся, слегка удивлённо. Его взгляд — вопросительный — остановился на его пальцах, на его пальто, поцарапанном, запылённом. Илайна ощущала, как сердце застучало: прикосновение её руки — не нагрянувшее, но значительное.
Илайна сказал тихо, чуть дрожа: что она по приказу Уинтерса, что теперь будет работать в конюшне. Слово «работать» звучало тяжко, и в её голосе дрожь — она старалась спрятать сомнение.
Марк улыбнулся — лёгкая, искренняя улыбка, как будто солнце вдруг пробилось сквозь облака серых дней. Он хлопнул Илайну по плечу — дружески, утвердительно. Девушка сделал вид, что не ощутила лишнего, хотя под кожей — в груди, в шее — было резкое покалывание, противное, но живое: прикосновение человека, который может быть союзником, не врагом.
— Напарник!— сказал Марк с теплом. — Наконец‑то. Не просто работник, а напарник.Хорошо, что ты с нами.
Он повёл её по длинной деревянной аллее конюшни, показывая, где корыта с водой, где стойла, где сушатся уздечки, где хранятся седла и подпруги. Говорил устало, но с некоторым светом: что кони требуют заботы, ласки, внимания к деталям — ведь они не просто животные, а инструменты, часть семьи — тех, кто работает, чтобы сила и благородство не умерли под каблуками.
Потом Марк повёл Илайну к домику — маленькому строению, где над сеном, почти на чердаке, клубилась пыль; внутри — простая кровать, столик, печка‑печурка, полка для одежды. Домик походил на хлев с сеном, но уютный, пахнувший сухим соломой и укроший домом.
Марк сказал, что здесь будет её место отдыха: крыша над головой, еда, миска горячего супа после работы, свои часы покоя. Что если будет работать усердно — может и монету получит, может и уважение, может что‑то чужое, пока недостижимое, но желанное.
Илайна насильно улыбнулся — улыбка скорее лицу Марка, чем себе.
— Сегодня я устал, — сказала она тихо, голос тонкий, но твёрдый.
— Конечно, — ответил Марк, тепло. — Отдохнёшь. Увидимся утром.
Когда он ушёл, Илайна осталась одина. Села на кровать, чувствуя, как древесина скрипит под ним, как солома внизу слегка хрустит под её ногой. Тишина домика — редкая, как подарок: слышно, как вечерний ветер шепчет между досками, как где‑то вдалеке блеят овцы, как скрипят ставни.
Илайна вздрогнула от резкого звука: где-то за тонкой деревянной стеной кто-то с шумом двигал ведро или, быть может, сапогами по полу. Она распахнула глаза, мгновенно вынырнув из сна. Ощутив утренний холод, девочка поспешно поднялась с жесткой койки и торопливо собрала волосы, закрутив их узлом на затылке. Сверху натянула шерстяную шапку — волосы нужно было прятать. Поверх ночной рубашки она накинула простую холщовую рубаху, затянула пояс и натянула штаны и сапоги.
Дверь скрипнула, и на пороге возник Марк, сложив руки на груди. Он снова застал её в момент, когда она еще не успела окончательно привести себя в порядок.
— Проснулся, значит, малец? — с ухмылкой сказал он, прищурившись. — Кони тебя уж дожидаются.
Илайна выпрямилась, пригладила складки на одежде.
— А как же завтрак, сэр? — спросила она с легким вызовом в голосе, но вежливо.
— Пропустил ты его, голубчик, — отмахнулся Марк и махнул рукой. — Пойдём, не отставай.
Они вышли из небольшой каморки, куда её накануне определили на ночлег. Утро было прохладным, туман клубился над каменной дорогой, а солнце только начинало пробиваться сквозь плотные облака. Деревенский двор был ещё сонным — лишь в конюшне слышался гул, фырканье лошадей да стук ведер.
Конюшни стояли вдоль длинного здания, крытого тёмной черепицей. Марк отпер массивную деревянную дверь, и запах сена, лошадиного пота и свежей соломы ударил в нос. Внутри было полутемно, но уютно — мягкий свет падал из узких окон под самым потолком.
— Начнёшь с простого, — сказал Марк, подведя её к стойлам. — Уберёшь здесь, расчешешь, воду сменишь. Корм уж я сам раздал.
Он говорил без насмешки — скорее, как старший, дающий работу юному помощнику. Илайна кивнула и без лишних слов принялась за дело. Взяла вила, вынесла грязную подстилку, зачерпнула свежего сена. Руки быстро привыкли к движению, и она ловко справлялась с порученным, будто делала это не впервые. То и дело конюхи окидывали её оценивающим взглядом — видно, малец толковый, работящий.
Она прошла вдоль стойл, и её внимание привлёк вороной жеребец с белым пятном на лбу. Он стоял особняком, будто сторонился остальных. Илайна приблизилась к нему, стараясь говорить тихо, успокаивающе. Взяла щетку, потянулась к бокам животного…
Но внезапно лошадь фыркнула, взбрыкнула и с резким криком встала на дыбы. Испуганная, Илайна отшатнулась, задев ведро — оно с грохотом покатилось по полу. Шум привлёк Марка — он стремительно оказался рядом, встал между ней и разъярённой лошадью, выставив ладони вперёд.
— Тише… Эй, спокойно… Ну-ну, девочка, — шептал он, успокаивая животное. — Всё хорошо, всё хорошо…
Лошадь тяжело дышала, но постепенно опустилась на все четыре копыта и отступила назад в стойло. Марк обернулся к Илайне. Та сидела на полу, прижав руки к груди, на лице застыл испуг.
— Ты в порядке? — спросил он мягко, протягивая ей руку.
Она молча кивнула, приняв помощь. Поднявшись, смахнула с колен пыль и взглянула на лошадь с сочувствием, а не со страхом.
— Это моя вина, — вздохнул Марк, почесав затылок. — Я должен был предупредить. Это Диди, она недавно захворала, не пускает к себе никого постороннего. Прости меня за оплошность, малец.
— Всё в порядке, сэр, — тихо отозвалась она, вновь глядя на лошадь с уважением, — я понимаю.
Он кивнул, жестом указав на дверь.
— Пойдём. Сделаем передышку, малец заслужил.
Они вышли наружу. Утро уже вступило в силу: где-то хлопали двери, слышались голоса. Марк привёл её к небольшой деревянной беседке у края двора. Он уселся на скамью и протянул ей кружку с горячим кофе и скромный, чуть помятый круассан.
— Ты новенький, вот и украл из кухни, что смог, — с ухмылкой сказал он.
Илайна жадно отпила глоток кофе и принялась за еду. Тишина между ними была не напряжённой — скорее, приятной.
— Что привело тебя сюда, малец? — спросил он, глядя на неё в упор.
— Я… ищу кое-кого. Уже нашёл. Теперь хочу подобраться ближе, — проговорила Илайна, не поднимая глаз и жуя круассан.
— И кто же это? — прищурился Марк.
— Не бери в голову, — отозвалась она уклончиво.
Марк рассмеялся — коротко, но без насмешки.
— Ты ещё мал, так что будь осторожен. Сейчас в округе неспокойно — солдаты, проверки… Времена такие, что лучше не высовываться.
Илайна допила кофе, поставила кружку и поднялась.
— Спасибо за завтрак, Марк. Пожалуй, пойду — работы ещё много.
Он кивнул, провожая её взглядом.
— Иди. Смотри только — не попадись под горячую руку.
Она ушла, а Марк остался сидеть, покачиваясь на скамейке. Посмотрел на недоеденный круассан, пожал плечами и с улыбкой доел остатки.
— Чего добру пропадать, — пробормотал он себе под нос.
После утренней работы в конюшне Илайна вышла в сад, потянувшись к прохладному воздуху, напоённому ароматом увядающих цветов. Осень вступала в свои права: кусты роз были покрыты лёгкой пылью, а лепестки — подрагивали от ветра, будто дрожали за свою последнюю красоту. Девушка медленно шла вдоль изгороди, нюхая цветы, гладя траву ладонью, как будто пытаясь сохранить в памяти каждый штрих этого спокойного мгновения.
— Эй! Чего рыскаешь там?! — раздался грубый голос.
Илайна вздрогнула и резко обернулась. К ней направлялся мужчина в поношенном жилете, с пегой бородой и редкими седыми волосами, прилипшими к потному лбу. Лицо было испещрено морщинами, а глаза глубоко посажены, но остры, как у цепного пса. В руке он держал садовый нож.
— Простите, сэр… Ваши цветы прекрасны, — сказала она поспешно, слегка кивнув. — Я Илай… помощник Марка.
Старик оглядел её с головы до ног — взгляд был тяжёлый, оценивающий. Он прищурился:
— А-а, так вот ты кто. Ну… иди и работай. Нечего по кустам шастать!
Илайна фыркнула, надула щёки и, высунув язык, развернулась, убегая прочь. Старик нахмурился, буркнув себе под нос:
— Понапривозили невесть кого… Пропадут и следа не останется…
Оставив раздражённого садовника позади, Илайна отправилась к загону, где держали овец, коз и двух ослов. Теплый запах животных смешивался с запахом земли и травы. Она осторожно присела у одной из овец — белой, пушистой, с ласковыми глазами. Та позволила себя погладить, даже прижалась к ней боком. Один из козликов — рыжий, с загнутыми рогами — ткнул Илайну в бок носом, требуя внимания.
Илайна спокойно шла вдоль конюшни, направляясь к стойлу с норовистым жеребцом. Решив проверить лошадь, она быстро расстегнула узду и оседлала коня. Тот резко дернулся и помчался по кругу. Илайна умело держалась в седле, но при одном из рывков её шапка соскользнула, и длинные волосы рассыпались по плечам.
С земли на неё внимательно смотрел мужчина — Марк. Его взгляд стал настороженным, тёмные глаза сжались. Он не произнёс ни слова, но выражение его лица говорило всё.
Илайна попыталась поправить одежду, спеша спрятать волосы обратно, но в тот момент, когда она наклонилась, чтобы усмирить коня, её рубашка приоткрылась, обнажив нежную линию шеи и тонкое запястье.
— Чёрт возьми, — пробурчал Марк, отводя взгляд. — Ты играешь с огнём. Если кто-то узнает... тебе не поздоровится.
Он подошёл ближе, голос стал холодным и жёстким:
— Я должен был догадаться прежде, — промолвил он с лёгкой усмешкой, — но тщился оправдать твой юный возраст. Впрочем, многие юнцы и вправду бывают миловидны.
— О чём ты? — ответила она, делая вид, что не поняла. — Мне ль строить из себя кого-то иного?
— Твои волосы… — начал он, но тут она перебила.
— Волосы — что ж, волосы! Что же теперь, запретят иметь пышную гриву? — с улыбкой ответила она. — Посмотри на лошадей, я ровняюсь на них.
Он усмехнулся:
— Да у тебя даже кадык не выдаёт тебя!
Она спрыгнула с коня, улыбнулась и дерзко сказала:
— Я расскажу всем, что ты засматриваешься на меня. Что скажут люди, узнав, что ты внимаешь взору юного парня?
И, бросив игривый взгляд, ушла прочь, оставив его с лёгкой улыбкой и тихим недоумением.
Илайна смахнула с лба пот и, обхватив ведро обеими руками, вернулась в конюшню. Воздух там был тёплый, пропитанный ароматом сена, лошадиного пота и свежего дерева. Она молча скользнула между стойлами, опустила ведро и принялась вычищать стойло гнедого жеребца. Работала она молча, сосредоточенно — но в голове не стихала одна мысль: она должна увидеть его вновь.
Генерал.
И не просто мужчина, владеющий её прошлым, а человек, которого она так долго представляла себе чудовищем в мундире… а теперь перед ней стоял живой человек — холодный, внимательный, опасный, но… не чудовище. И именно это было самым страшным.
Она поймала себя на том, что вспоминает, как его перчатки были тщательно отполированы, как он смотрел — будто сквозь неё, но всё же видел. Это бесило и притягивало одновременно.
Илайна с усилием воткнула вилы в сено.
— Нужно что-то придумать, — пробормотала она себе под нос.
Она уже знала, что он часто осматривал своих лошадей — Марк об этом ей доложил , особенно новых. У него была одна любимица — тёмная кобыла по имени Леди Арма. Слишком гордая, чтобы подпустить к себе любого.
Если она доберётся до Леди Армы, если покажет, что справляется с ней — тогда, возможно, он сам обратит внимание.
Илайна бросила последний ком сена в кормушку, выпрямилась и вытерла руки о брюки. Сердце билось чуть чаще обычного — не от усталости, а от предвкушения. План был не просто дерзким — он мог стоить ей всего.
Но что ей терять?
Она кивнула самой себе, глаза стали жёсткими.
— Если он украл мою жизнь, то мне придётся вернуть её… прямо у него под носом.
Она вышла из конюшни, и ветер сорвал с головы её кепку. Илайна быстро прижала волосы рукой и, оглянувшись, снова надела её, крепко затянув завязки.
На этот раз она будет осторожнее. Но и смелее.
Она думала, что это будет удачная выходка — мелкая, дерзкая, с толикой риска, но без последствий. Нужно было только привлечь к себе внимание, заставить его заметить, что «юнец» умеет обращаться с лошадью. Всё остальное — пустяк.
Илайна осторожно вывела Леди Арму из тёмного угла стойла; кобыла была раскалённой, как кузница, и плеть её гривы бросала блики. Девушка гладила её по шее, шептала короткие, почти неслышные фразы, будто уговаривала старого друга: сегодня ты меня не подведёшь.
Она не думала о том, что сад был не просто клочком зелени — это было хозяйство Джульетты: ряды шалфея, петрушки, аккуратно высаженные редис и духмяные розы для маринадов и настоев. Джульетта держала там свои сокровища так же ревностно, как и свои сковороды.
Илайна подтянула вожжи. Леди Арма поддалась — сначала плавно, потом всё шире шаг, и вот уже копыта стучали по каменной дорожке. Птицы вспорхнули, листья зашуршали. Она промчалась мимо грядок, ветер лёжа рвал травинки, и в тот миг, когда прошло чувство победы, из-за угла выскочила кошка. Кобыла вздрогнула, рванула в сторону — и именно тогда, в самой гущи, её копыто задело стол, на котором стояла корзина с горячими пирожками Джульетты. Корзина рухнула; тесто брызнуло на землю; горстка фарша смешалась с землёй; несколько цветочных горшков упали и разлетелись в щепки.
Илайна спрыгнула с седла и бросилась удерживать Леди Арму, но было поздно: одна аккуратная грядка петрушки была вытоптана, розовый куст надломлен, а из-под поломанного горшка поднялся клок земли.
— Чёрт, чёрт, чёрт! — выругалась она вслух, не находя слов. Сердце колотилось, и в груди росла паника: ведь Джульетта видела всё — как и всякий, кто шёл к кухне в этот час.
Джульетта появилась в дверях, руки её были в муке, платок сдвинут, лицо порозовело от жара печи и гнева. Она остановилась, глядя на развороченную грядку и на беспорядок.
— Что за чудо? — её голос был едва сдержан, и в нём слышался тот оттенок, который не прощал. — Кто это устроил?
Илайна сжала зубы, пытаясь придумать отговорку, но на лице у неё стояла старая решимость — и лихорадочный отблеск молодецкого дерзновения.
— Это я… я проверял коня, — выпалила она, с трудом глуша в себе панический тон.
Джульетта окинула её взглядом — быстрым, проницательным, как у человека, привыкшего видеть, кто истинно виноват.
— Проверял? — повторила она, медленно. — Ты что, разнес мне все и мой сад ради «проверки»? Ты, младой господин, умеешь ли ценить чужую работу?
Сквозь пыльные окна чердачной коморки пробивался бледный свет рассвета. Где-то внизу, во дворе, раздавался топот, звяканье ведер и возбужденные голоса В постоялом дворе никогда не бывало по-настоящему тихо, но этим утром шум был особенно назойливым.
Илайна поморщилась, укрывшись одеялом с головой, словно надеялась таким образом отгородиться от мира. Сон упорно не возвращался. С досадой она скинула одеяло, села на постели и потерла глаза. Несколько секунд она просто сидела, глядя в закопчённые стропила над головой, прежде чем начать торопливо одеваться.
Однако в момент она застыла: бинты, которыми она ежедневно стягивала грудь, исчезли.
— Что за черт… — пробормотала она, в волнении перевернув подушку, потом сдёрнула с крюка жилет и отряхнула его. Никакого следа. Оглядев коморку, она смахнула с тумбочки потрёпанную шляпу, потом выдвинула ящик — и опять ничего.
Илайна поспешно накинула поверх белья тяжёлое, слегка потёртое пальто, запахнув его поплотнее, и, ступая на носочках, принялась медленно спускаться по скрипучей лестнице.
У печки на первом этаже, развалившись на охапке сена, сидел Марк — один из помощников на конюшне. Он жевал соломинку, лениво следя за тем, как утреннее солнце пробивается сквозь щели в дверях.
Увидев его, Илайна резко остановилась. В таком виде показываться было рискованно — пальто скрывало только часть правды. Лицо её запылало. Она набрала в грудь воздуха и, не подходя ближе, окликнула:
— Сэр! Кажется, мои вещи исчезли… Неужели воры пробрались в дом?
Марк приподнял бровь и, усмехнувшись, не торопясь ответил:
— Ты там так и будешь стоять? Может, выйдешь на свет?
— Я… не могу предстать перед вами в таком виде, — с натянутой вежливостью произнесла она, стараясь держать голос ровным.
Марк встал, потянулся и, насвистывая, подошёл к подножию лестницы. Увидев Илайну, сжавшую края пальто до побелевших костяшек, он сузил глаза и с ухмылкой достал из внутреннего кармана смотанный бинт.
— Не это ли вы потеряли, юноша?.. Или всё же мадам?
Илайна скривилась. Сердце её застучало — сперва от страха, но вскоре в груди вскипело негодование.
Она выхватила бинт из его рук с такой резкостью, что тот невольно отшатнулся.
— Знаешь что, Марк? Это — отвратительно , лезть у чужим вещим
— Обманула всех, — перебил он, хлопая в ладони. — Даже генерала… Вот уж не ожидал.
— Прекрати! — голос её дрогнул, но взгляд оставался твердым. — Да, я женщина. И что с того? Я не крала, не убивала, никому не делала зла. Просто хотела работать. А девушкам — особенно безродным — места в этом мире не находят.
Она выпрямилась, откидывая волосы за плечо, глаза её сверкнули.
— Прошу, не говори никому. Если меня выгонят, мне некуда идти.
Марк на мгновение замер. Его взгляд стал мягче. Перед ним уже стоял не “парнишка” из конюшни, а девушка — гордая, решительная и уязвимая одновременно. Её локоны выбились из-под капюшона, глаза — светлые, прозрачные, как осеннее небо, — смотрели прямо и честно. На секунду она показалась ему существом почти неземным.
Он почесал затылок, отводя взгляд.
— Ну… я вообще-то не крыса. Доносить не собираюсь. Мне-то, по правде, всё равно — парень ты или леди. Лишь бы работала честно.
Он уже было отвернулся, но, остановившись, добавил через плечо:
— Ах да… Хозяин заехал. Думаю, тебе стоит поспешить.
Илайна не ответила. Она только крепче сжала бинт в руке и стремительно поднялась по лестнице обратно в коморку. У зеркала, закинутого тканью, она остановилась на мгновение. Глубоко вдохнув, стянула пальто и стала бинтовать грудь, снова превращая себя в "Илая" — юношу без прошлого.
Утренняя роса ещё не высохла на траве, когда Илайна, всё ещё ощущая напряжение в груди от недавнего разговора с Марком, вновь задержала взгляд на подушке. Под ней, в потайном кармане, лежал револьвер — её личная защита.
Но было слишком рано. Слишком рано, чтобы сжечь мосты.
"Ещё не время", — подумала она, набрасывая куртку поверх рубахи. Выйдя из коморки, Илайна почти бегом спустилась во двор. Холодный воздух хлестнул её по щекам, и она глубоко вдохнула, чтобы унять дрожь — отчасти от волнения, отчасти от утренней прохлады.
У ворот стояли двое солдат в шинелях, их ружья сверкали в лучах солнца. У домика Джульетты на заднем дворе разыгрывалась настоящая сцена: сама Джульетта, размахивая руками, что-то громко и с негодованием объясняла, рядом на лавке мирно сидел старик Грегер, а Катарина, как обычно, стояла с руками на бёдрах — поза властной хозяйки.
Илайна направилась к ним. Её шаги были твёрды, лицо сосредоточено. Стоило ей приблизиться, как все разговоры стихли. Люди обернулись, и на фоне этого напряжённого молчания встал он — генерал Фредерик Уинтерс. Его фигура возвышалась над остальными, словно каменный утёс. В его взгляде — холодная сосредоточенность.
Он оглядел её с ног до головы, будто впервые видел. Глаза — холодные, пронизывающие.
— Здравствуй, Илай Как тебе здесь? Удобно ли? Всё ли устраивает? — произнёс он, осматривая двор, словно ища, где тут мог затаиться обман.
Она не отвела взгляда. Её синие глаза встретились с его — упрямо, бесстрашно.
— Всё замечательно, сэр. Я превосходно справляюсь со своей работой. Ваши кони сияют как новые подковы, клянусь — вся округа будет вам завидовать.
Он кивнул, но в его лице не дрогнуло ни одной черты.
— А мне тут донесли, что ты, как говорится, валяешь дурака.
Илайна медленно повернула голову, обводя взглядом всех присутствующих.
— Если за мной так усердно наблюдают, значит, у этих людей слишком много свободного времени, — проговорила она спокойно, но с явной издёвкой.
Катарина тут же взвизгнула, будто только и ждала повода:
— Да ты мне урожай потоптал, негодяй! Знаешь ли, сколько труда стоит каждый росток?! Это всё зря?!
Грегер проворчал из-за лавки:
— Ходит тут, гримасы строит… Вежливость — точно не его сильная сторона.