— Если ты будешь поливать этот мох еще раз, он отрастит корни и прибьет тебя к полу во сне. Ради забавы.
Голос прозвучал прямо у нее за спиной, низкий, как гул земли. Лира вздрогнула, чуть не уронив глиняную кружку. Она не слышала его приближения — он появлялся всегда бесшумно, будто вырастал из самой тени пещеры.
Она обернулась. Элиан стоял, скрестив руки, и смотрел на ее утренний ритуал с тем же выражением, с каким человек смотрит на упрямого жука, ползущего против ветра. Прошло уже десять дней с тех пор, как она переступила порог его чертога, и за это время его ворчание стало таким же привычным, как шелест листьев за стеной из живых ветвей.
— Он выглядит таким грустным, — отозвалась Лира, ставя кружку на каменный выступ. — А все живое хочет пить. Даже мох.
— Этот «грустный мох» видел падение трех королевств. И ему не требовались для этого слюни сентиментальной травницы.
Он сделал шаг вперед, и свет, падающий из щели в своде, золотил зеленоватые отсветы в его глазах. Его одеяния из мха и коры шелестели, осыпая на пол сухие травинки. Лира не отступала. Первые дни его величие повергало ее в трепет. Сейчас она больше думала о том, что ему бы не помешало вытряхнуть свою «мантию» где-нибудь на улице.
— Я не сентиментальная, — возразила она, сметая пролитую воду краем платья. — Я практичная. В контракте сказано: «вести домашний быт». Пыль я вытираю, паутину… стараюсь не трогать, раз уж она кому-то нужна. А поливать растения — это часть быта.
— Это не растения, — проворчал он. — Это пыль. Зеленая пыль. И она не хочет пить. Она хочет, чтобы ее оставили в покое.
Он прошел мимо нее, и воздух сдвинулся, принеся с собой запах старого леса, влажной земли и чего-то горького, как кора ивы. Лира сжала ладони в кулаки, спрятав их в складках передника. Она вспомнила, как все начиналось. Не свиток на камне — это было уже концом. Началом был страх в глазах отца, когда старейшины пришли к ним в дом.
«Дочь твоя, Лира… Она сильна духом. И одинока. Лес может принять ее».
Мать плакала. Отец смотрел в пол. А Лира смотрела в окно на свой огород, где цвели ромашки и зрел укроп. Она знала каждую травинку. Каждую букашку. И мысль о том, чтобы уйти в чащу, где деревья шепчут чужие тайны, была ужасна. Но мысль увидеть, как ее сестры и мать медленно превратятся в каменные изваяния от надвигающегося проклятия, была еще ужаснее.
Добровольность ее жертвы была тонкой, как паутина. Было ли это доброй волей, когда за твоей спиной стоит гибель всего, что ты любишь?
Элиан остановился у дальнего края зала, где струился маленький водопад, стекающий по мшистым камням. Он провел рукой по струе, и вода на мгновение замолчала, застыла, словно стеклянная нить.
— Ты снова о них думаешь, — сказал он, не глядя на нее. Это было не вопросом, а очередной констатацией. Он, казалось, чувствовал ее тоску, как смену давления перед дождем.
— О ком? — попыталась солгать Лира, но голос дрогнул.
— О тех, кто тебя сюда послал. О тех, кого ты называешь семьей. — Он обернулся, и в его глазах не было ни злобы, ни сочувствия. Было холодное любопытство алхимика, изучающего реакцию. — Они использовали тебя, как используют палку, чтобы сбить плод с дерева. И бросили здесь.
Жгучая обида подкатила к ее горлу. Она выпрямилась.
— Они не бросали меня! Я их спасаю. И вас тоже, если вы еще не забыли. Без этого контракта ваш лес…
— Обратился бы в прах, — закончил он за нее, и его голос внезапно утратил металл, став усталым. — Да. Я знаю. Я чувствую это каждый миг. Камень подползает к самым корням.
Он снова посмотрел на ее кружку, на влажное пятно на камне. На крошечный горшочек, который она слепила из глины у ручья и куда посадила тот самый жалкий подорожник. «Несчастный цветок», как мысленно называла его Лира.
— Делай что хочешь, — отрезал он, и его фигура начала таять в полумраке, будто растворяясь в воздухе. — Но если твой «сад» привлечет мошек, съешь их сама.
Лира осталась одна. Сжатые кулаки медленно разжались. Она глубоко вздохнула, пахнущий озоном и тайной воздух уже не казался таким чужим. Она подошла к своему подорожнику, тронула его хрупкий листок.
— Ничего, — прошептала она. — Ворчать он умеет, а вот запретить — нет. Значит, не все так плохо.
Из-под нависающего корня появился лис. Тот самый, с изумрудными глазами и шерстью цвета лунного света. Он сел в паре шагов от нее, обвил себя пушистым хвостом и уставился на горшочек, словно пытаясь понять его предназначение.
— И тебе не нравится мой сад? — спросила Лира.
Лис наклонил голову. Он не мог говорить, но в его взгляде читалась такая ясная, почти человеческая мысль: «Странная ты, человек».
Лис наклонил голову. Он не мог говорить, но в его взгляде читалась такая ясная, почти человеческая мысль: «Странная ты, человек».
Но он не ушел. Вместо этого зверёк соскользнул в тень и через мгновение вернулся, неся в зубах поблёскивающий камешек цвета мокрого асфальта. Осторожно положил его у подножия горшочка с подорожником, сел и снова уставился на Лиру, словно ожидая оценки.
Лира медленно, чтобы не спугнуть, присела на корточки.
— Это... для сада? — прошептала она. — Спасибо.
С тех пор как чай был принят, в пещере что-то изменилось. Воздух перестал быть ледяным и стал прохладным, как в летний рассвет. Элиан перестал просто появляться и исчезать. Теперь Лира иногда заставала его стоящим у струящегося водопада, неподвижного, с закрытыми глазами, будто прислушивающегося к чему-то глубоко под землей. Он больше не комментировал ее «садоводство», но иногда его взгляд задерживался на подорожнике, который, получив регулярную порцию волшебной воды, начал расправлять листья и выпустил два новых, ярко-зеленых.
Однажды утром Лира обнаружила, что мох на ее каменном ложе стал гуще и мягче, а у изголовья проросли маленькие, звездообразные цветы, светящиеся мягким синим светом. Она не сказала спасибо. Она просто сорвала горсть сушеных ягод шиповника и оставила их на привычном камне рядом с его источником. На следующий день ягоды исчезли.
Их общение свелось к этому безмолвному языку даров. Но Лире нужно было больше. Ее травяные запасы таяли, а в контракте было четко прописано: «вести домашний быт». А это включало в себя и лечение, если понадобится.
— Мне нужны свежие травы, — сказала она ему в спину, когда он, как изваяние, стоял у стены пещеры, касаясь ее ладонью.
Он не обернулся.
— В Чаще есть все, что нужно лесу. Тебе — нет.
— Мне нужен тысячелистник. И корень дягиля. Без них моя аптечка неполная. Я не буду уходить далеко. Только до Озерца Плачущих Камней.
Это название она выудила из шепота ручья, часами слушая его бегущую воду. Элиан медленно повернул голову.
— Кто тебе сказал про озерцо?
— Вода. Она… бормочет, если долго слушать.
В его глазах мелькнуло нечто, похожее на уважение. Сложное, неохотное.
— Там властвуют духи низин. Они не любят чужаков. Ты не вернешься.
— Я буду осторожна. И… — она сделала шаг вперед, — я могу принести что-то и для тебя. Вода говорила, что у истока озерца растет белый мох. Тот, что помогает слышать песни земли.
Он нахмурился. Впервые она видела на его лице не отстраненность, а genuine раздумье.
— Белый мох, — повторил он. — Его споры разносят только птицы, что пьют лунный свет. Его не найти без… проводника.
Он свистнул, коротко и мелодично, словно щебет птицы. Из тени выскользнул Фенек. Лис сел, внимательно глядя на духа.
— Проводи ее до Озерца, — сказал Элиан. — И проследи, чтобы духи низин не стянули ее под тину. Мне… не хочется объясняться с ее сородичами из-за ее глупости.
Последние слова прозвучали с привычной ворчливостью, но приказ был отдан. Фенек встал и легким движением ткнулся носом в руку Лиры, показывая, что готов.
Дорога через Заповедную Чащу была иной, чем тропа, что привела ее сюда. Фенек вел ее не по видимым тропинкам, а по каким-то невидимым тропам, где земля была мягче, а ветви раздвигались сами. Лес вокруг дышал, жил своей жизнью. Деревья шептались, перешептываясь о ее проходе. Ветер приносил обрывки чужих снов.
Озерцо Плачущих Камней оказалось местом странной, застывшей грусти. Серебристая вода была неподвижна, а по берегам лежали гладкие валуны, с которых непрерывно сочилась влага, словно они и впрямь плакали. Воздух был густым и тихим.
Фенек остановился на опушке, не решаясь подойти ближе. Лира, чувствуя тяжелый взгляд невидимых духов, быстро собрала нужные травы у кромки леса. Потом она увидела его — на старом, склонившемся над водой камне рос тот самый мох, белый, как зимний иней, мерцающий в скудном свете.
Она осторожно подобралась и стала соскабливать его тонким деревянным скребком. Вода у ее ног заколебалась, и на поверхности проступило бледное, водорослевое лицо с пустыми глазницами.
Уходи, — прошелестел голос в ее сознании, холодный и мокрый. Он не для тебя.
Лира сглотнула страх.
— Он нужен Хранителю, — сказала она вслух, надеясь, что духи понимают слова. — Чтобы он лучше слышал землю. Чтобы помог лесу.
Лес умирает, — послышался другой шепот, уже с другого берега. Камень съедает все. И его тоже.
Вода у ее ног начала затягивать ее сапоги вязкой, холодной хваткой. Лира отчаянно посмотрела на Фенека. Лис метался на опушке, но боялся войти в пределы власти озерных духов.
И тут она вспомнила. Воду из источника. Она всегда носила с собой маленькую флягу, наполненную ею. Рука дрожала, но она достала ее и вылила несколько капель в озерцо у своих ног.
— Я принесла воду из его дома! — сказала она громко. — Воду, что слышит камни! Возьмите ее и отпустите меня!
Капли, попав в серебристую воду, вспыхнули мягким зеленоватым светом. Хватка ослабла. Бледные лики на воде заколебались, и в их шепоте послышалось уже не враждебность, а любопытство.
Он прислал свою кровь… через тебя…
Лира не стала ждать. Она сунула белый мох в мешочек и, не оборачиваясь, побежала к Фенеку. Только когда чаща сомкнулась за ее спиной, она смогла перевести дух.
Вернувшись в пещеру, она молча положила сверкающий белый мох на камень у источника. Элиан стоял неподалеку. Он не спрашивал, что случилось. Он, должно быть, и так все знал. Он смотрел на мох, а потом на ее бледное, еще не оправившееся от страха лицо.