Дорогие читатели, приглашаю вас в мини-роман о любви, которая преодолевает все преграды. Проды - каждый день. Роман написан. Жду ваших откликов, особенно на финал.
Белый потолок, сжатые до скрипа зубы. Мысли, мысли. Иногда тягучие, медленные, иногда обжигающе резкие. А ещё страх. Страх не за себя, а за мою не родившуюся дочь.
Возможности погладить живот у меня нет. Но иногда я его вижу, когда медсестра поднимает для процедур. С умилением наблюдаю, как выпирают ручки или ножки из-под кожи, а иногда, живот летает из стороны в сторону. Малышка активная. Я с ней разговариваю мысленно: рассказываю о себе, об отце. А у меня: нет голоса, нет сил, нет будущего.
Остаётся только мечтать. Моя дочь. Какой она будет? Хочу, чтобы похожа была на папу – такая же красивая, тёмненькая, с голубыми глазами, а вот характером, чтобы в меня пошла. Правда, Сергей со мной не согласен. Он хочет в дочке видеть меня: блондинку с очаровательной улыбкой. Но внешность ведь не главное, главное, чтобы она стала счастливой.
Двигать могу только глазами. Часы на стене отстукивают последние минуты до того, как придёт медсестра делать нужные процедуры. Я их не почувствую, зато целых полчаса не буду видеть этот белый потолок, эту трещинку в побелке, эту чёрную паутину с ленивым пауком.
Операция назначена на послезавтра. Переживу ли я её? Прогнозы не утешительные. Кесарево сечение будет под наркозом, а сердце, как и многие другие внутренние органы, может не справиться. Это ничего, я готова. Всё лучше, чем лежать и тупо пялиться в потолок. Главное, чтобы выжила она – моё маленькое чудо, моя личная Победа.
Вечером придёт муж, он ещё прихрамывает после аварии. Снова будет смотреть на меня своими голубыми глазищами, жалеть и, отворачиваясь украдкой смахивать слезу. Я не вижу, как он это делает, но догадываюсь. Мы познакомились случайно, когда получали ключи от комнат. Он воспитывался в другом интернате. Чувства возникли сразу. Это как раз – и в омут. Поженились два года назад. Сергей – моя настоящая любовь. Честная, искренняя. Нам казалось, что мы настолько похожи внутренне, что даже наши души сплелись воедино.
Почему пострадало горло, я так и не поняла. Оно выдаёт только гласные звуки. С Сергеем общаемся просто. "Да" – закрываю глаза, "нет" – держу их открытыми. Так мы и обсудили все важные вопросы.
У меня всего два желания. Первое – чтобы моя дочь родилась здоровой, второе – чтобы я смогла её увидеть. Ну а потом… лучше, чтобы меня не стало, потому что я – овощ, обуза. На ноги не встану никогда, а мужу нужно будет сосредоточиться на новорождённой.
Как странно и страшно умирать в двадцать лет. Винить некого. Тот водитель, что врезался в остановку, тоже не выжил, да и, как оказалось, он был не виноват. Отказали тормоза, машину занесло. Так бывает. Всё бы ничего, но она везла железобетонные балки. Ими-то и покалечило основную массу людей. Только вот дочь будет расти без матери. Но у неё хотя бы есть шанс. Вообще, чудо, что она не пострадала.
Одинокая слеза скатилась по щеке. Я её почувствовала, ведь лицевые мышцы работают. Закрыла глаза. Нет сил уже смотреть на этот чёртов потолок.
А что меня там ждёт, за гранью? Увижу ли я свою любимую бабулю? Нет, не о том думаю, главное, чтобы я увидела свою дочь. Услышать первый писк малышки, а не этих противных аппаратов. Со слухом и зрением у меня всё в порядке. Пострадал позвоночник – переломан в нескольких местах.
Муж пришёл вечером. Мы долго молчали: я, как всегда, а он просто не знал, что сказать. Каждый из нас понимал, что, скорее всего, это наша последняя встреча. Сергей сидел до тех пор, пока его не выгнали медсёстры, но и тогда он цеплялся за мою руку, не желая отпускать.
Всё сделано, всё сказано. Имя для дочери мы выбрали давно: Победа – Виктория. Та, что выжила!
Сергей на прощание поцеловал меня в губы, позволяя слезе скатиться, и ушёл.
Мне безумно жаль его, как и ему меня, но в этой ситуации мы бессильны. Случайность или воля судьбы, но день аварии перевернул нашу дальнейшую жизнь.
Утро того самого дня, когда всё закончится, оказалось солнечным. Я не спала и отстранённо наблюдала, как серое пространство палаты отступает, вырисовывая ненавистный белый потолок. В этой "камере пыток" я уже три месяца. Самые жуткие, самые страшные. Ожидание и облегчение, – вот мой внутренний коктейль эмоций, который никогда не вырвется наружу. Самое жестокое, что может случиться в жизни – не иметь возможности пошевелиться и что-то сказать.
В родовую меня везли по длинному коридору, и я радовалась, что наконец-то вижу цвета. Моя каталка проехала мимо новогодней ёлки. Точно, мне ведь муж говорил, что операция назначена на Рождество. Странно, что я об этом забыла. Может попросить у судьбы Рождественское чудо?
В небольшой родовой комнате меня, не церемонясь, переложили на операционный стол, подключили капельницы. Все действия медсестёр я знала наизусть. Одна из них мне рассказывала, как всё будет происходить. Хоть и не чувствовала, но прекрасно слышала. Операционная разделена на отсеки. Краем глаза успела заметить, что в соседнем боксе за стеклом рожала женщина. Звуки слышны приглушённо, но по рваным движениям акушерки, что-то там явно шло не так.
Подумать на эту тему не успела, так как бесцветная жидкость побежала по трубочкам, вливаясь в мою кровь. Надо мной нависло лицо доктора с серыми холодными глазами: равнодушными и нетерпеливыми. Не понравился он мне, но об этом могла только подумать. А потом мои веки закрылись. Сначала я хаотично бегала по лабиринтам. Бегала! Своими ногами. Потом мне это надоело, и я принялась выбирать направление, только и эта стратегия никуда не привела. Как только останавливалась, сразу погружалась во что-то вязкое. Оно, как зыбучие пески проглатывало ноги, и я снова пускалась в бег. Но бесконечно убегать не получилось.
Серое нечто опутало, засосало, словно трясина. Оно стянуло тело, давя жёсткой хваткой. Воздух закончился, но я почему-то дышала. А где же белый свет? Где бабуля и где я? Что случилось?
Я, наверное, умерла. Но ведь, я же… я так хотела услышать первый писк малышки, а ещё лучше увидеть её светлое личико, посмотреть в родные глаза.
– Вселенная, услышь меня, – взмолилась я в немом крике, – дай увидеть собственное дитя.
Серое марево дрогнуло, стало чуть легче, как будто отпустило меня. Отступило. Сквозь пустоту вдруг услышала детский крик. Это же то, о чём я думаю? Всем своим сознанием потянулась к нему и неожиданно вылетела в залитое солнцем помещение. Прямо подо мной сновали люди в белых халатах и одноразовых синих шапочках. Что-то было не так, потому что слишком уж они суетились.
Это была именно та родовая, в которой я уснула. Один из халатов накрыл моё тело белой тканью, но меня это даже не задело, я всей своей сущностью потянулась к красному комочку, который медсестра заворачивала в пелёнки.
Зависла напротив, и вдруг глазёнки малышки распахнулись, и она уставилась прямо на меня немигающим осмысленным взглядом. Мы не могли насмотреться друг на друга. Папины голубые глаза, такие красивые и такие родные. Всё так, как я и мечтала. Успела увидеть белый пушок на макушке и чёлку, пока головку не спрятали. Папина мечта осуществилась, она будет похожа на меня, но с его глазами.
– Будь счастлива, моя крошка, моё голубоглазое чудо, – внутренняя пружина отпустила, и я с облегчением уже готова была уйти к бабуле, но сквозь вакуум стали доноситься голоса.
– Что же делать, что делать? – молодая медсестра заламывала руки, а доктор неподвижно стоял посреди помещения. – Он же нас засудит, не простит смерть ребёнка.
Стоп! Какого ребёнка? Моя же девочка жива! Что вообще происходит?
Доктор скривился, и, видимо, приняв решение, рявкнул, останавливая суету и панику.
– Тишина! Стоять и слушать. Кто там должен был родиться у олигарха? – уточнил он у белой, как смерть медсестры.
– Девочка, – еле прошептала та.
– Тогда делаем так, – доктор на секунду задумался, – меняем местами младенцев, свидетельство о смерти этих, – он махнул в сторону накрытого тела простынёй, – оформлю. Если кто проговорится..., – он сделал зверское выражение лица, – меня вы все знаете, а ещё лучше знаете репутацию отца умершего младенца.
Девушка, что держала мой родной комочек, хотела возразить, но врач так посмотрел на неё, что у медсестры затряслись руки и ноги, и она уступила. Вот недаром мне глаза этого доктора не понравились.
– Стойте! Куда? Сергей же этого не переживёт, – металась я от одного к другому, но никто меня не видел и не слышал. – Не переживёт, – сорванным голосом шептала я, если только призраки могут сорвать голос.
Что делать? Как же быть? Моя Виктория, моя Победа, как же так?
– Вселенная, ты издеваешься? Почему ты так с нашей семьёй? Мало того что мы выросли в детском доме без родителей, в двадцать лет попали под машину, при родах я умерла, так теперь ещё и у мужа последний шанс на счастье забираешь? – я злилась, я кипела от негодования и несправедливости, а также от невозможности всё исправить.
Потеряв страх, я трясла кулаком прозрачной руки, грозила белому потолку и всем тем, кто находился выше. Угрожала и требовала вернуть дочь отцу, а ещё лучше – меня к мужу и дочери.
От неконтролируемой ярости я начала метаться от стены к стене. Лампочки в люминесцентных светильниках натружено загудели и, накалившись, лопнули с громким хлопком, обдав присутствующих брызгами стёкол. А я вылетела в коридор, где на деревянной лавочке, спрятав лицо в ладонях, беззвучно плакал мой муж. Он уже откуда-то знал.
Я подлетела к нему, обняла. Хотелось успокоить его, сказать, что дочь жива, и я никому не позволю обидеть мою семью, сказать, что буду рядом. Только заговорить почему-то не могла.
Мимо нас пронёсся взлохмаченный доктор с торчащими дыбом волосами. Хорошо его током приложило! А вот не надо у мамочки дитё отбирать. Да за его деяния этого слишком мало. Появилось желание добавить, только мужа не хотела бросать.
К Сергею вышла медсестра, присела рядом.
– Мы сделали всё, что могли, я сожалею. Все необходимые справки заберёте вон в том кабинете, – она указала рукой на белую дверь в торце коридора.
Он кивнул, вытер слёзы и потерянно осмотрелся. Видеть своего обычно сильного и уверенного мужчину в таком состоянии было больно.
Муж молча поднялся и поплёлся туда, куда указала медсестра, не видя перед собой ничего. В дверном проёме он запнулся о некачественно прибитый линолеум и растянулся на полу во весь рост.
Я следовала за ним, но сделать ничего не успела. Моя душа рвалась на помощь. Поднять, помочь, утешить. Пока я металась, Сергей поднялся сам и вдруг замер, увидев перед собой скупо украшенную искусственную ёлку. Видимо, от отчаяния, он бросился на колени перед ней и начал быстро-быстро просить о том, чтобы бог вернул его семью. Рассказывал о том, как он меня любит, как ждали малышку, как одному плохо в пустой квартире. А дальше станет совсем невыносимо.
Мимо проходили люди, доктора, медсёстры. Сочувствующие женщины пересказывали друг другу его историю, качали головами, но никто не решался подойти. Его надрыв тронул людей, но помочь они ничем не могли.
– Ты ещё молодой, всё у тебя будет хорошо, а мёртвых не вернуть, – спустя полчаса, всё-таки попыталась успокоить мужа, проходящая мимо пациентка.
– Не надо мне другой семьи, – Сергей со злостью откинул руку утешавшего. Он горько глянул снизу вверх на мужчину. – Если не они, то и никто другой мне не нужен, – муж тяжело выдохнул, поднялся и пошёл дальше, а я смотрела вслед резко постаревшему молодому парню и не знала, что предпринять.
Душа рвалась на части. Одна хотела к дочери, другая – быть рядом с родным человеком. Мысли о том, чтобы начать свой путь за грань, меня больше не посещали. Нужно помочь им. Но как?