Первая рабочая неделя — та самая, когда ты ещё ходишь по офису на цыпочках, улыбаешься всем как сумасшедшая и искренне надеешься, что никто не заметит тебя до получки. Бухгалтерия сети фитнесклубов «Pulse» встретила меня холодком кондиционера, ровными рядами папок и запахом свежей бумаги. И ещё — этими бесконечными зеркалами в коридоре, где сама судьба шепчет: «А ну-ка, подсмотри, сколько у тебя там “лишнего добра”». Спасибо, зеркала, я всё в курсе.
Я вернулась из магазина: пакет шуршит, внутри — батон «французский» (он-то чем провинился?), колбасная нарезка и скромный йогурт. Разложила добро на углу стола — аккуратно, по-бухгалтерски. Достала ножик-раскладушку, кусочек хлеба, на него — сливочный сыр и сверху розовую колбасу. Я уже предвкушаю первый укус...
— Блинова, — говорит чей-то низкий голос у меня за спиной так, будто он одновременно и приговор, и налоговая проверка.
Я дёргаюсь, чуть не размазывая сливочный сыр по отчёту за квартал. Оборачиваюсь — и вот он стоит в дверях: Кирилл Лавров, директор, главный тренер, лицо бренда. Высокий, собранный как швейцарский нож, взгляд стальной. Пиджак сидит так, что хочется аплодировать портному стоя. Если бы дисциплина имела человеческую форму, она выглядела бы как он.
— Это что? — кивает на мой бутерброд так, будто я принесла тухлую сельдь.
— Обед, — говорю невинно и прикрываю бутер ладонью. — Мой.
— Соня, — он делает шаг вглубь кабинета, и воздух, кажется, становится на пару градусов холоднее, — ты плохая реклама клуба. Каждый сотрудник должен выглядеть спортивно.
Коллеги замерли. Бухгалтерская стая перестала перебирать клавишами, как вдруг всем будто отрубили интернет. Я чувствую на затылке два десятка взглядов. Где-то с дальнего стола тихо звякнула чайная ложечка — у кого-то рука дрогнула.
— Я бухгалтер, — спокойно напоминаю, — меня никто не видит, кроме вас. И то не всегда. Я считаю деньги, а не калории.
Он переводит взгляд на мой бутер. Мне кажется, он сейчас прочитает его состав без этикетки и вынесет решение суда.
— Сотрудники «Pulse» — это про образ жизни, — говорит он, отчеканивая каждое слово. — Ты же в зеркала в коридоре смотрела?
— Смотрела, — киваю. — И они на меня тоже. Мы втроём договорились жить в мире.
Кирилл поднимает бровь — ровно на миллиметр. Наверное, в его внутреннем уставе прописано: «Не повышать брови без необходимости». Идёт ко мне. По пути бросает взгляд на стол: ноут, папки, степлер, чек из «Продукты у дома», такой длинный, как лента с признаниями.
— Директор без чувства юмора — это тоже плохая реклама, — говорю я, пока он приближается. Голос у меня бодрый, а в животе — мелкий барабанный бой.
С краю шепчутся: «Она сказала это ему в лицо!» Ещё кто-то неосторожно хихикает, стул скрипит, будто поддерживает.
Он останавливается рядом, пахнет свежим душем, кедром и немного бергамотом. Тихо, аккуратно берёт чек с моего стола.
— Разберёмся, — сурово подытоживает, уже скользя глазами по позициям: «батон», «сливочный сыр», «нарезка колбасы варёной», «йогурт», «чизкейк с малиной».
— Мы что, на допросе? — интересуюсь. — Или вы практикуете фискальный контроль своих сотрудников?
— Мы практикуем стандарты, — отвечает он. — Стандарты — это предсказуемость результата. А результат — это репутация.
— Репутация у нас будет отличная, — киваю на бутер. — Вот это — очень предсказуемый результат: я поем и не сдохну, даже немного счастливее стану.
Коллега с соседнего стола подкашливает, превращая смех в бронхит. Кто-то шепчет: «Тише, вы что, жить надоело?» Я внутренне улыбаюсь. Это, конечно, безумие — спорить с ледяной стеной, но я не умею молча принимать глупости. Тем более, когда голодная.
Кирилл кладет чек обратно. Его взгляд задерживается на моих руках. Наверное, ожидает, что у меня дрожат пальцы. Не дрожат. Я много раз считала кассы в конце дня: ничто так не тренирует нервную систему, как свод дебета с кредитом.
— В «Pulse» нет места колбасной эстетике, — произносит он. — С сегодняшнего дня — никаких переработанных продуктов с кучей соли и жира на рабочих местах. Это отвратительно пахнет, это вредно, и это бьёт по бренду.
— А по людям не бьёт? — спрашиваю ровно. — Или мы бренд едим?
В кабинете снова шевелятся шёпоты. Я краем глаза вижу, как Таня ровной полосой уходит под стол — прячется. Героиня камуфляжа.
— Блинова, — голос у него не громкий, но звучит очень неприятно, — ты неделю в компании. Обычно на этом сроке люди стараются… вписаться.
— Я стараюсь, — говорю. — Вот список «стараний»: сдала авансовый отчёт, покрутила дебиторку, подняла старые акты. И да, у меня обед. Разрешите, я не буду падать в голодную обморочную сказку ради «эстетики».
И — да, я допускаю ошибку. Я поднимаю бутер и откусываю ровно столько, чтобы всем стало ясно: я не шучу. Он смотрит на меня так, будто я сейчас лишила себя счастливого будущего. Вообще-то счастливое будущее - это сытая я, наевшаяся бутеров с чаем независимо от общественного мнения.
— Прекрати, — произносит он коротко.
— И не подумаю, — отвечаю с полным ртом и тут же жалею. Но поздно.
Он протягивает руку — быстро, как будто спасает меня из пожара, — и забирает мою тарелку. Нет, ну что это за привычка всё отбирать? Я цепляюсь за тарелку, но он, разумеется, сильнее. Тарелка сдаётся, на секунду повисает между нами.
— Это… — он поднимает нарезку за край упаковки, — вещественное доказательство колбасной зависимости.
— И что вы с ним сделаете? — интересуюсь. — Припаяете мне срок?
— Утилизирую нарезку, — отвечает он сухо. — С последующим инструктажем.
— Инструктажем кого? — невинно говорю. — Колбасы?
Сзади уже не шепчутся и едва дышат. Кто-то явно снимает на телефон, и я мысленно представляю заголовок: «Управляющий сети фитнесклубов конфисковал у бухгалтерши… колбасу».
Кирилл на секунду замирает, будто выбирает между «прочитать лекцию» и «не опускаться». Я вижу, как в его глазах мелькает что-то похожее на улыбку — но нет, он снова закрывает ставни эмоций, отдавая предпочтение холодной дисциплине.
Кирилл
Кабинет управления — мой аквариум. Стеклянные стены, из которых видно весь зал: дорожки, эллипсоиды, зеркала, мокрые следы на полу у бассейна. Всё дышит ритмом и графиком. Я люблю этот порядок — когда дело упирается только в дисциплину и повторения. В стекле отражается человек в хорошем костюме, с ровными плечами и лицом, на котором, как мне кажется, давно уже нет лишних эмоций. Не потому что я «ледышка». Потому что умею убирать лишнее, когда оно мешает делу.
На столе — раскладка по персоналу, KPI за квартал и утренний инцидент с колбасой в виде короткой заметки в блокноте: «Блинова. Новая. Умная, дерзкая. Шутит, когда страшно. Упертая». Я фиксирую такие детали не ради контроля, а чтобы понимать: из чего слеплен человек, с каким сопротивлением работать.
Рядом — её чек. Я не должен был его брать, но всё же взял. Чистая логистика: на что живёт сотрудник, на каком топливе. Колбаса — плохое топливо. Дешёвый ресурс, как плохая мотивация. Ты быстро горишь и тухнешь.
Я открываю корпоративную почту. Пальцы находят привычный ритм по клавишам. Сначала — рассылка по персоналу:
Тема: Стандарты «Pulse»: образ жизни = бренд. Команда, обновляем практики. На рабочих местах — только вода, несладкий чай/кофе, орехи, фрукты. Переработанные продукты (колбасы, дешёвые сладости) — за пределами офисных зон. Сотрудники фронта и бэка — лицо компании. Мы не про «картинку», мы про здоровье и уважение к телу. Вопросы → ко мне.
Секунда тишины. Потом на почту начинает капать автоответ: «Принято», «Ознакомились». В корпоративном чате всплывает первая наклейка с гантелей и надписью «ну всё, понеслась». Я отмечаю сообщение «видел».
Дальше — персонально Блиновой.
Смотрю в окно. Внизу, у зоны растяжки, она проходит быстрым шагом, прижимая к груди планшет. Невысокая. Компактная. Хорошая база, короткий рычаг, сильные ягодичные можно нарастить быстро, спина упрямая, но достаточно ровная, чтобы не мучить её месяцами. Силовая ей ляжет. И мобильность подтянем. Если не будет огрызаться каждую минуту. Хотя… эта её черта — тоже мышца. Её тоже можно направить в работу.
Я ловлю себя на том, что рассматриваю её дольше, чем нормальный срок «оценки антропометрии». Не то чтобы «залип», но интересно. В маленьком росте есть упрямство. Центр тяжести ближе к земле — такие, когда встанут, уже не сдвинешь. И с ними получается хорошая форма: собранная, функциональная, не «глянцевая кукла», а тело, которое что-то умеет. Она может быть очень красивой по-спортивному. Через три-четыре месяца системной работы — и её «я просто бухгалтер» закончится само собой. Главное, чтобы она в это поверила.
Открываю новый документ: «План Блиновой Соня — стартовый блок (4 недели)». Пишу сухо, по делу, без сюсю:
Тренировки (3× неделя, 45–55 мин):
— Разминка: мобилизация тазобедренных, лодыжек, плеч (8–10 мин).
— База: присед на ящик, тяга в наклоне с гантелью, жим гантелей лёжа/под углом (3×8–10, лёгкий вес, техника).
— Кардио-блок: интервалы 30/30 на дорожке (10 мин).
— «Ядро»: планка, мёртвый жук, дыхание (5–7 мин). — Заминка и дыхание (5 мин).
Нутри-рамка:
— Вода: 30 мл/кг/сутки минимум.
— Белок: 1,3–1,5 г/кг/сутки.
— Углеводы — по активности, без крайностей.
— Жиры — не режем ниже 0,8 г/кг.
— Пункт 0: Отмена колбасной зависимости (да, это официально). Заменить на цельные источники белка.
Секунду смотрю на строчку «Отмена колбасной зависимости». Улыбаюсь краешком рта — да, оставляю. Пусть поймёт, что я видел её «оружие». Но и пусть видит: я не про стыд, я про замену. Нельзя просто «запретить». Надо дать альтернативу и опору.
К письму прикладываю таблицу с тремя столбцами: «минимум», «норма», «идеал». В «минимум» — то, что она точно вытянет, даже если будет злиться на меня весь день. В «норма» — план, к которому пройдём за две недели. «Идеал» — ориентир на месяц.
Перед отправкой делаю паузу.
Я привык решать быстро, но здесь мне почему-то важно сформулировать правильно. Не «сломать». В голове всплывает её колкая фраза: «Директор без чувства юмора — плохая реклама». Раздражает и одновременно освежает. Я давно не слышал, как мне отвечают так… легко. Обычно или поддакивают, или лезут в конфликт ради конфликта. Она другая. Смеётся, чтобы не отступить. Я это уважаю.
Печатаю:
Соня, привет. Сотрудники «Pulse» — не витрина, а пример процессов, которые мы продаём. Это к делу. Ниже старт-план на 4 недели. Под тебя, без героизма. Да, пункт про отмену колбасной зависимости — реальный. Сменим топливо. Жду в 7:00 на коврик завтра. Не опаздывать.
Нажимаю «отправить». Письмо уходит, как выстрел холостым, слышно только мне.
Тут же всплывает чат «Бухи — наши» (да, у меня есть доступ, я управляющий, не надо удивляться).
«Сонь, ты видела? Выживешь — станешь легендой». Следом: «Принести цветов на поминки твоей колбасы?» — «Я могу сыграть траур на степе».
Чуть качаю головой. Юмор — хорошо. Юмор спасает. Но завтра в 7:00 смеяться будет сложнее.
На телефон приходит ещё одно уведомление — от неё. Открываю: коротко, жёстко, как счёт к оплате.
«Приняла. С тренером-тираном спорить бессмысленно. P.S. Уточняю: 7:00 — это цифры реальные, а не декоративные?»
Пальцы сами отвечают:
«Реальные. Коврик номер четыре возьми с кардио зоны и бутылку воды 0,5. P.S. Тиран — это когда без аргументов.».
Отправляю — и только потом понимаю, что сейчас действительно улыбаюсь. Ненадолго. Контролируемо. Но факт.
Я встаю от стола, подхожу к стеклу. Внизу тренер ставит девушку в планку, рядом кто-то тянет поясницу, кто-то спорит с беговой дорожкой. Зал живой, как улей. И я люблю это ощущение — когда у каждого есть своя маленькая война, и я — тот, кто распределяет боеприпасы и следит, чтобы никто не прострелил себе ногу.
В дверь тихо стучат. Заглядывает Артём, старший тренер по кардио.
— Начальник, слышал, ты «колбасный запрет» ввёл. Поддерживаю, — он усмехается. — Девочка огонь. Выдержит?
Соня
В шесть пятьдесят девять я стою в дверях зала как школьница у кабинета физры — только хуже: школьницу хотя бы не снимают зеркальные стены со всех сторон. Свет ещё мягкий, из бассейна пахнет хлоркой, дорожки как взлётные полосы, гантели — как маленькие кирпичи моего будущего позора.
Кирилл уже здесь, разумеется. На нём чёрная футболка, которая вообще-то должна быть запрещена, потому что в ней видно всё, что я не хочу видеть в семь утра. Он кивает на коврик с меткой «4».
— Опоздала на минуту, — констатирует.
— На минуту не считается, — бурчу. — Минуты — это вообще… округляются.
— Разминка не округляется, — отвечает. — Вода есть?
— Есть, — трясу бутылкой. Там вода и немножко отчаянья.
Коврик — как стекло. Скользит. Я аккуратно кладу на него свою тушку и уже слышу в голове реквием. Кирилл ставит таймер на телефоне, кивает на меня подбородком:
— Дыхание: нос вдох— выдох через рот — нос вдох. Скажи «с-с-с» на выдохе.
— С-с-с, — шиплю. — Как змея?
Разминка начинается с «мобилизации тазобедренных». Я величественно киваю, как будто знаю, где у меня тазобедренные, а где — просто беды. Через минуту мои «тазобедренные» хрустят, как чипсы. Я стону.
— Это нормально, — говорит Кирилл, как врач, объявляющий: «Будет неприятно». — Пятнадцать повторений бедром наружу.
— Пятнадцать? — делаю умоляющие глаза. — Может, сделаем один — но легендарный?
— Пятнадцать, — повторяет. — И ещё десять к ним.
— Вы садист, — сообщаю и вытираю лоб рукавом.
Где-то слева девочка в топе с открытым идеально плоским животом давится смешком. Тренер с кардио зоны — этот Артём — «случайно» проходит мимо, подмигивает. Отлично. У меня уже фан-клуб.
Переходим к приседу на ящик. Кирилл ставит за мной лавочку «на страховку» и включает «режим инструктора».
— Ноги на ширину плеч, стопы чуть наружу, грудную клетку не заваливай, колени не валятся внутрь, таз — назад.
— У меня столько деталей нет, — честно предупреждаю. — У меня одна Соня, и та просит пощады.
Он игнорирует шутку, как игнорируют кота, который просит в шесть утра пожрать. Встаёт рядом, показывает движение — медленно, технично. Я пытаюсь повторить — и, конечно, путаю всё, что можно перепутать: корпус уезжает вперёд, колени встают домиком, пятки ищут заземление.
— Стоп, — он подходит ближе. — Дай руки.
Он берёт мои кисти — тепло, крепко. Ставит их правильно на ручку гантели. Его ладони большие, уверенные, и да, чёрт, пахнет он вкусно, как если бы «лес после дождя» пошёл в спортзал и стал мужчиной. Я стою, как баран на льду. Ничего не получается.
— Смотри на точку перед собой, — спокойно говорит он. — Сядь. Не падай. Дыши.
Я сажусь. Почти сажусь. Почти не падаю. Почти дышу. В момент «почти» коврик подо мной вздыхает и исчезает из вселенной — ноги разъезжаются, я ловлю баланс, машу руками, как пингвин. Кирилл успевает подхватить меня за локти.
— Жива, — констатирует.
— Вроде да, — шепчу.
С кардио дорожки долетает приглушённый хохот. Прекрасно. Зал угорает. Я — их утренняя комедия.
— Резинка, — решает Кирилл. — Будет проще держать ноги ровно, колени заваливаться не будут.
Он достаёт резиновую ленту и… это было бы смешно, если бы не было так стыдно. Он ставит мне ленту выше колен — и в момент, когда я пытаюсь в неё залезть, лента срывается и щёлкает его по запястью.
— Ох! — вскрикиваю и тут же зажимаю рот ладонью. — Простите! Она сама!
— Бывает, — спокойно отвечает. — Живой инвентарь.
— Я не хотела… прям так, — мямлю.
Артём по дороге смеётся вслух: «Лавров, держись, у тебя конкурент». Я бы умерла от стыда, но сейчас занята — вспыхиваю всеми оттенками красного. Резинка садится на место. Кирилл проверяет, не оставила ли я ему шрам на запястье. Я почему-то тоже смотрю.
— Присед, версия для чайников, — тихо. — Внутренняя сторона бёдер держит, колени открыты, спина ровная.
— Ещё десять? — обречённо.
— Ещё десять, — подтверждает.
Я делаю. На шестом начинаю стонать. На восьмом ноги начинают дрожать. На десятом я готова написать завещание на имя картошечки фри.
— Молодец, — говорит Кирилл. Это «молодец» лежит на языке как маленькая конфета. Я не хочу этого признавать, но мне стало приятно от этой похвалы.
Дальше — тяга в наклоне с гантелью. Он ставит мне корпус, поправляет спину — и тут уже химия прыгает из зеркала ко мне в лицо. Он близко. Слишком близко. Тёплые пальцы на моей ладони направляют хват, другой рукой он касается поясницы.
У меня внутри что-то срывается с тормозов: да, у меня долгий перерыв в личной жизни. Я нормально жила и без этого, но тело, оказывается, умеет скучать отдельно от головы.
И когда этот человек пахнет своей невозможной смесью «свежесть + бергамот + его собственный пьянящий мужской запах», хочется думать не про «тягу», а про «обнимашки». Прекрати, Блинова.
— Локоть ближе к корпусу, — его голос низко у уха. — Не тащи шеей. Вдох — тяга — выдох.
Я делаю, как он говорит, и всё равно где-то там, внизу живота, распускается искра.
— Хорошо, — говорит он и мягко отнимает ладонь, но остаётся близко: плечо к плечу, тепло через футболку, дыхание тихое.
— Больше не прикасайтесь ко мне, — шиплю слишком резко. — Я… Не надо.
Внутри — паника, снаружи — броня.
Я слышу, как мои щёки загораются словно светофор. Он отступает на шаг мгновенно, но глаза — внимательные, они застревают на моих алых щеках. Пусть думает, что я это от тренировки запыхалась...
— Принято, — коротко говорит он.
Я сглатываю. Делаю вид, что меня интересует исключительно гантель, а не мужик, который сейчас отступил и всё равно видит меня насквозь.
С дорожки снова хихикают. Я делаю вдох, выдох, собираю остатки самоиронии в кулак.
— Сколько ещё? — спрашиваю и стараюсь не смотреть на него вообще.
— Ещё десять, — отвечает спокойно.
Кирилл
После силового блока я веду Соню к кардио-зоне — там как раз начинается класс степ-аэробики. Музыка — бодрый «бум-бум» в нужных 128 BPM, девчонки в одинаковых топах, тренер Лера — маленькая, жёсткая, с улыбкой «я обниму тебя — и заставлю работать».
— Лера, это Блинова, — киваю на Соню. — Дай ей двадцать минут лёгкого кардио. Координация, пульс до 140.
— Поняла, — Лера щёлкает таймером. — Соня, вот степ, высоту понижаем на чуть чуть, чтобы удобнее было.
Соня качает головой, будто идёт не на степ, а на устный расчёт налогов перед комиссией. Щёки всё ещё горячие после зала, но взгляд прямой, дерзкий. Это хорошо. Страх уходит, когда тело понимает правила.
Я остаюсь сбоку, у поручней, контролирую: техника, внимание. Она встаёт справа от Леры, ловит ритм. Первый трек — марш, колено вверх, шаг-степ, назад. У неё получается не сразу: правая-правая, потом вдруг левая, шаг «мимо степа», смешной полушажок, она чёртыхает сквозь зубы, но не бросает. Лера хвалит правильно: по делу, коротко.
На втором треке Лера усложняет: «V-step», поворот, смена стороны. Соня срывается дважды, кривится, шипит «чёрт», но в целом держится.
Я чуть отхожу, чтобы не давить присутствием, и всё равно вижу — у неё сегодня баланс чуть «гуляет». Недоспала? Голодная? После силового могло «поплыть» — гликоген она тратит быстро, организм не привык. Я делаю жест администратору — принести ей воду поближе.
Третий трек — «колено-колено, поворот, степ-тач назад». И вот тут происходит то, что обычно случается с новенькими: мозг делает одно, ноги — другое, мир — третье. Соня на повороте чуть недопереносит вес, край кроссовка находит не площадку, а воздух. Я успеваю увидеть это в доли секунды: стеклянный взгляд «щас упаду», плечо уходит, корпус накреняется.
Я двигаюсь. Это привычно — тело реагирует раньше, чем голова выдает команду. Два шага — и она уже в моих руках: левую руку завожу под лопатки, правой фиксирую локоть. Вес — лёгкий, тёплый, живой. Она врезается грудью, пахнет чем-то сладким, ванильным.
— Поймала… — выдыхает и тут же исправляется, глядя на меня снизу вверх: — Поймали.
Зал на секунду «подвисает» и тут же оживает смешками. Лера, не теряя ритма, хлопает два раза: «Продолжаем! Соня — всё ок!»
Я ставлю её на ноги, проверяю взглядом — глаза в фокусе, колено цело. Она держится уверенно, ладонь ещё лежит у меня на предплечье, и в этот момент мы одновременно понимаем, насколько близко стоим. Музыка давит в уши, но я слышу её дыхание — короткое, взволнованное.
И я вижу её вгляд. Не «жертва пончиков», не «не отвлекайте меня, я бухгалтер». Огонь. Чистый, живой, дерзкий. Человек, который злится, что не получилось — и уже хочет попробовать ещё.
— Это не упражнение «обнимашки», — говорю ровно, отпуская шутку, чтобы снять лишнее напряжение.
— По вам не похоже, что вы против, — отвечает она слишком быстро, и тут же прикусывает губу, будто сама испугалась своей смелости.
— Уверен, что за «обнимашки» у нас Лера отвечает, — киваю на тренера. — А я — за то, чтобы ты стояла на ногах.
— Уже стою, — она отнимает ладонь, расправляет плечи. — Давайте дальше.
Это «давайте дальше» мне нравится больше всех её шуток вместе взятых. Я подбираю степ ближе к центру, уменьшаю высоту ещё на один кубик.
— Пять минут лёгкого шага, — говорю Лере. — Потом растяжка и вода. На сегодня достаточно.
Лера кивает. Соня встаёт, пробует ещё раз. На этот раз — чище.
Сбоку что-то мигнуло — админ Рита держит телефон вверх, снимала момент «спасения». Я бросаю взгляд: «Выключи». Она виновато опускает камеру. Поздно. Я знаю, как быстро у нас всё разлетается по интернету: двадцать минут, и весь район уже «видел».
Двадцатая минута подходит, Соня спрыгивает на пол, дотягивается до бутылки. Щёки горят, глаза — тоже. Я подхожу, проверяю голосом:
— Голова не кружится?
— Всё ок, — она делает пару глотков, промахивается крышкой — руки дрожат. — Немного… ну… вы меня неожиданно поймали.
— Ты упала — я поймал, — пожимаю плечами. — Это вся магия.
— Магия, — фыркает. — Угу.
И тут у меня на телефоне одновременно начинают прыгать уведомления. Сначала чат «Ресепшн», потом «Маркетинг», потом «Pulse Family». Я краем глаза вижу первое превью: видеоролик, на котором я ловлю Соню; подпись:
«Наш горячий босс не только строгий, но и спасатель #pulse #утро #тренировка».
Десять сердец, двадцать, сорок. Видео расходится, как кофе в понедельник.
— Супер, — сухо говорю себе под нос. — То, что мне было нужно.
— Что? — Соня заглядывает на экран, и я автоматически закрываю телефон ладонью.
— Ничего, — отрезаю. — Тренировка окончена. В душ и можно завтракать. Без «дешевого топлива».
Она улыбается искоса, явно понимая, что случилось что-то интернетное.
— Так и знала, что вы — хайп, — говорит. — Осталось мне только мем с колбасой дорисовать.
— Попробуй — уволю, — отвечаю в тон. — Молодец, что не бросила упражнение после падения.
Она моргает и отворачивается к Лере — растягивать квадрицепс.
Телефон снова вибрирует: «Кирилл, это как раз тот контент, о котором мы мечтали! — пишет маркетолог. — Растёт охват, люди пишут “как записаться к вашему управляющему”». Я закатываю глаза. Вот уж «мечта».
Я делаю шаг назад, ещё один и ощущаю, как внутри начинает раскачиваться знакомое, неприятное слово: «слухи». Я умею с ними работать, но ненавижу. Они липкие, как сироп, и быстро портят вкус ко всему. А здесь ещё и пересечение «работа/личное», которое я для себя закрыл много лет назад.
Соня
Если войну нельзя выиграть, её можно хотя бы красиво оформить. Я решила, что моё оружие — сахарная артиллерия.
Утро началось с того, что я вошла в бухгалтерию как Санта-Клаус, только вместо мешка с подарками у меня была огромная коробка пончиков с глазурью. Тёплых, мягких, с дыркой посередине как у меня в душе после вчерашней тренировки и утреннего степа.
— Народ, — торжественно объявила я, ставя коробку на подоконник, — объявляю день солидарности с углеводами.
Таня из налоговых вычетов подняла голову от деклараций, посмотрела на пончики так, будто вот-вот их съест. Все разом.
— Сонь, ты крутая, — выдохнула она. — Нам же нельзя, у нас теперь режим. Лавров же…
— Лавров — у нас управляющий, а не психолог, — отрезала я. — Объясняться ему я не собираюсь. А это, — открыла крышку, и запах ванили, жареного теста расползся по кабинету, — акция протеста. Против дискриминации к вкусной еде, сахарного шейминга и всего вот этого ЗОЖ-без-радости.
Пончики лежали рядами: с розовой глазурью, белой, шоколадной, с посыпкой. Маленькая армия счастья. Я достала маркер, лист А4 и крупно написала:
«Сладкое — моя зависимость»
Повесила лист прямо над коробкой. Потом подумала и дописала мелким шрифтом:
«и да, я это осознаю и беру ответственность».
— Всё, — удовлетворённо сказала я. — Если что, скажем, что это арт-объект. Мы в модном клубе, у нас инсталляция.
Тут же зашуршали стулья, расправились бумажные тарелки, загорелись глаза. Коллеги толпой подошли к подоконнику, но брали пончики осторожно озираясь.
— Он же нас убьёт, — прошептала Юля из зарплат. — Если увидит.
— Он увидит, — мрачно сказала Таня. — У него шестое чувство на калории.
— У него какое-то обострённое чувство долга, — поправила я. — А у меня обострённое чувство, что жизнь коротка.
Я выбрала себе пончик с белой глазурью и разноцветной крошкой, откусила и на секунду поняла, что это лучше, чем медитация. Сахар ударил по мозгу, пухлое тесто растаяло на языке. Для полного счастья не хватало только того, чтобы меня не мучали мышцы после вчерашнего «ещё десять, Соня».
В чате «Бухи — наши» тут же появились первые мемы.
Юля скинула картинку: кот, сидящий на горе пончиков, и подпись: «Я ушла в отрыв, не ждите обратно». Таня отправила фотку коробки с моей табличкой и приписала: «Наше сопротивление режиму».
Я хихикнула, запивая пончик чаем. Да, детское. Да, мелко. Но чёрт, приятно. Особенно когда в животе война гормонов, а в голове Кирилл с его «дешевым топливом» и «ещё десять».
На всякий случай я поставила коробку так, чтобы из коридора её было не видно. Хоть какая-то маскировка.
Разумеется, это не помогло.
Минут через двадцать дверь в бухгалтерию открылась с тем самым особенным звуком, от которого у людей в зале выпрямляется спина: спокойный, уверенный шаг. Я даже не подняла голову сразу, делала вид, что погружена в отчёт. Но по тому, как резко стихли шепоты и как Таня под столом шевельнулась (да, она теперь живёт там, полный пансион), — стало ясно: пришёл он.
— Доброе утро, — сказал Кирилл, и воздух в кабинете стал плотнее.
Я подняла глаза. Он стоял у дверей, в тёмной футболке и спортивных штанах, волосы ещё слегка влажные после душа. Взгляд сначала прошёлся по столам — ноутбуки, папки, кружки, лица «мы очень заняты». И, конечно, наткнулся на яркий белый лист «Сладкое — моя зависимость» и коробку, из которой торчали цветные глазированные пончики.
Пауза повисла густая, как сгущёнка.
— Инсталляция, — спокойно сказала я, пока никто не рухнул от инфаркта. — Современное искусство.
Он перевёл взгляд на меня. Даже не злой. Скорее… устрашающе спокойный. А вот это уже опасно.
— Блинова, — произнес он. — Вы серьёзно?
— Абсолютно, — кивнула. — Нам нужен баланс. Вы за пресс, я за глюкозу. Симбиоз.
Сзади кто-то тихо хрюкнул от смеха и тут же закашлялся, маскируя. Я услышала, как Артём в коридоре притормозил... да, у него всегда вовремя возникают дела рядом, где обещает разразиться шоу.
Кирилл сделал несколько шагов внутрь, подошёл к подоконнику. Заглянул внутрь коробки так, будто проводит операционный осмотр.
— Пончики, — констатировал.
— Да, — любезно подтвердила. — Видите, вы тоже отличаетесь аналитическим мышлением. Мы с вами команда.
Он закрыл коробку. Взял лист с надписью «Сладкое — моя зависимость», прочитал, снова посмотрел на меня.
— Сладкое не зависимость, — спокойно сказал. — Сладкое - это костыль.
— Костыль ведь тоже поддержка, — парировала я.
Он на секунду задержал взгляд. Я почувствовала, как у меня в груди от его спокойствия растёт раздражение. Мне хотелось, чтобы он взорвался, накричал, запретил. Так проще знать, что ты «против злодея». А он стоял и очень спокойно разбирал мой маленький протест по частям.
Залез рукой в карман, достал телефон. Открыл чат «Pulse Staff» — тот самый общий, где мы обсуждаем рабочие моменты, графики, новые услуги. Набирает что-то. Телефон у меня на столе вибрирует.
Я глянула на экран и прочитала сообщение в общем чате:
Кирилл управляющий: «Команда, напоминаю: сахар в чёрном списке на рабочих местах. Никаких пончиков, конфет и прочего рядом с клиентскими зонами и в офисах. Причины: здоровье + профессиональный вид. Хотите сладкое — пожалуйста, в кафе/дома.
Три смайлика от разных тренеров. Один от Риты с плачущим котом.
Я почувствовала, как поднимается волна негодования. Да, правила, да, бренд… Но у меня сегодня реально внутри маленькая личная война: живот ноет, поясница тянет, настроение скачет.
И единственное, на что у меня хватает ресурсов — это не заплакать от одного вида отчёта по НДС. И он ещё лезет в мои пончики.
— Вы могли бы, — медленно произнесла я, — просто подойти ко мне и поговорить. Зачем устраивать показательную казнь в чате?
Он облокотился ладонью о край подоконника. Спокойный. Сдержанный. Тот самый «тиран с аргументами».
Кирилл
Кабинет моя территория. Здесь всё подчинено прямым линиям: стол, стеллаж, стеклянная стена на зал, монитор с графиками посещаемости. Здесь нет места неожиданностям. Во всяком случае, я так себе это много лет внушаю.
В дверь постучали, хотя кабинет был открыт. Соня заходит, держит кружку как щит. Лицо упрямое, щеки всё ещё румяные, то ли от пончикового бунта, то ли от того, что только что объявила при всём отделе: «У меня ПМС».
Честно? Я до сих пор слышу это в голове. Не потому, что слово новое. Потому что она сказала это при всех, выставив меня тираном. И в этот момент я очень ясно понял: мы живём в разных вселенных. В моей всё измеряется повторениями, весами и процентами жира. В её ещё и болью, гормонами, настроением, которое скачет, как мой пульс на последнем забеге, и ей приходится с этим работать и при этом считать наши долбаные отчёты. Возможно я слишком перегнул?
— Проходи, — говорю спокойно.
Она садится на край стула напротив. Кружку ставит перед собой, пальцы переплетает, как будто боится её уронить. Смотрит на меня снизу вверх.
— Значит так, — начинаю я по привычке. — Мы сейчас не будем обсуждать… — короткая пауза, — физиологические детали. Я слышал, принял. И да, понимаю, что тебе может быть хуже, чем обычно.
— О, прогресс, — тихо усмехается.
— Не доводи, — автоматически бросил. — У нас вопрос другой. Сотрудник, который устраивает сахарную вечеринку в бухгалтерии, против общих правил. Это проблема.
— А сотрудник, который забирает у людей еду и публично в чате объявляет правила — не проблема? — парирует. — Я, кажется, не одна, у кого глаз в этот момент дёрнулся.
Я смотрю на неё. Молчит, но во взгляде явно прослеживается «я не сдамся». Броня на броню. Я привык, что люди либо прогибаются, либо ломаются. Она торгуется.
— Ты лицо компании, — произношу, наконец, то, что крутилось в голове весь этот день. — Даже если ты сидишь в бухгалтерии, тебя всё равно видят: сотрудники, клиенты, партнёры. Уже все видят, между прочим. Видео со степа смотрела?
Щёки вспыхивают ещё сильнее.
— Я видела только уведомления «ты отмечена в сторис» и «вас прокомментировали: “горячий босс и сладкая бухгалтерша”», — бурчит. — Я не просила эту славу.
— Никто не просил, — киваю. — Но она пришла. Всё, что попадает в сеть, работает на нас или против нас. Сейчас на нас. Ты в кадре живая, смешная, неидеальная и при этом не сдаёшься. Людям такое нравится.
— То есть, — сужает глаза, — я, оказывается, реклама?
Я пожимаю плечами:
— Ты одна из тех, кто формирует образ «Pulse». Да.
Она несколько секунд молчит. Видно, как внутри крутится какая-то шестерёнка. Потом поднимает на меня глаза и с абсолютно серьёзным видом выдаёт:
— Хотите рекламу — платите.
Я не успеваю удержать реакцию. Настоящий смех выходит из меня неожиданно, как рывок в конце спринта — коротко, громко, с настоящим выдохом. Меня самого это удивляет. Челюсть расслабляется, плечи тоже, будто с них кто-то снял штангу.
Соня смотрит так, будто увидела НЛО.
— Это что сейчас было? — прищуривается. — Вас кто-то потряс? Или я попала на скрытую камеру?
— Это… — я всё ещё непроизвольно улыбаюсь, — называется «я посмеялся».
— Ничего себе, — она откидывается на спинку стула. — Так вы умеете. А я думала, у вас при рождении сразу встроили режим «строгий судья» без опции «человек».
Это уже её очередь попадать в яблочко. И да, немного больно, потому что близко к правде.
— Не обольщайся, — возвращаю себе хоть какой-то вид строгости. — Судья есть. И он сейчас обсуждает твой пончиковый бунт.
— Хорошо, давайте так, — она складывает ладони на столе. — Вы хотите, чтобы я была «лицом компании» живым, смешным. Не витринной Барби, а человеком, на которого нормальные женщины посмотрят и скажут: «Если она смогла, то я тоже». Верно?
Я молча киваю.
— Тогда давайте договоримся, — продолжает. — Я хожу на ваши тренировки. Я не устраиваю ежедневный карнавал из пончиков в отделе. Но вы перестаёте делать из сахара беду. Без шейминга. Без этих ваших публичных «в чёрный список». Мы взрослые люди, у нас у всех есть дни, когда без сладкого хочется кого-нибудь побить. В моём случае — вас.
— Принято, — отвечаю.
— И ещё, — добавляет она и поднимает палец. — Если я уже «реклама», как вы говорите, то за это платят. Не обязательно деньгами. Можно…
Она делает паузу, явно перебирая в голове варианты.
— Можно чем? — спрашиваю, чуть наклонившись вперёд.
Мне действительно интересно, что там у неё за логика и что же она по итогу предложит.
— Нормальной кухонной зоной, например, — выдаёт. — Без этого микроскопического чайника и куска стола, где мы толкаемся локтями над быстрозавариваемой лапшой. Маленький холодильник, пара шкафчиков. Уголок, где сотрудник может поесть как человек. Диванчик бы еще.
Я, если честно, ждал чего угодно: просьбы о премии, выходных, абонемента на массаж. Не про кухню. И не в такой формулировке.
— Ты хочешь… кухню, — уточняю.
— Я хочу, — она смотрит прямо, — чтобы если вы уже так упарываетесь по здоровому образу жизни, людям было где его реализовывать, а не только слушать лекции. Нормальное место, где можно разогреть гречку, а не скрываться с пончиком в туалете. Это, на минуточку, тоже про бренд. Но у вас почему-то «сотрудник» заканчивается там, где заканчивается зал. Дальше — только пресс и отчёты.
Да. Попадает. Чётко. Я откидываюсь в кресле, перевариваю.
Она делает вдох и добавляет, уже мягче:
— И да. Одно официальное послабление для женщин раз в месяц. Вы взрослый мужчина, управляете сетью, но при этом делаете вид, что у нас все тела одинаково работают каждый день. Это просто… не честно.
Я чувствую, как внутри что-то сдвигается. У меня всегда была жёсткая линия: «тело = механизм, с ним можно договориться дисциплиной». Но этот механизм мужской. Мой. Настроенный через спорт, армию, развод. Я никогда особо не задумался, что у них другая механика. И что они приходят на работу и тренировку, иногда уже на исходе сил, и всё равно тянут.