Холод в подвале был особым — влажным, пробирающим до костей, не оставляющим следов на коже, но въедающимся в саму суть. Он поднимался от стоячей воды, покрытой тонкой пленкой льда, и смешивался с запахом. Запахом ржавых труб, влажного бетона и чего-то еще... Сладковато-кислого, едва уловимого, но неотвратимого.
Майор Виктор Строганов, не доходя двух ступенек до низа, остановился. Его легкие, пробитые осколком в Грозном, сжались в знакомом спазме. Он достал из кармана смятую пачку «Беломора», сунул одну в губы. Не закурил. Просто подышал табаком, пытаясь перебить вонищу. Спускаясь, он заметил, что ступени были усыпаны осколками кирпича и пустыми бутылками из-под портвейна.
Внизу его встречал участковый, Петрович, лицо которого было цвета глины. Он молча кивнул вглубь, к кружку людей в милицейских шинелях, стоявших возле какой-то металлической емкости.
— Вон там, Виктор Иваныч. Бочка. — Голос у Петровича дрождел.
Строганов прошел мимо, хрустя подошвами по битому кирпичу и льду. Пол подвала был затоплен на пятнадцать сантиметров коричневой водой. Свет от переноски, брошенной на пол, выхватывал из мрака облупленные стены, паутину и ту самую бочку. Стальную, проржавевшую, с облезшей синей краской.
Возле нее суетился молодой опер, Лёшка, и блевал аккуратными струйками в лужу, стараясь не заляпать сапоги.
— Чего встали? — сипло спросил Строганов. — Открывай.
Лёшка, вытирая рот рукавом, посмотрел на него мокрыми от слез глазами.
— Виктор Иваныч, я не могу... Там... Там же...
— Там работа, — отрезал Строганов. — Брезгуешь — иди наверх, встречай группу. И следственников.
Лёшка кивнул и почти побежал к лестнице, поскальзываясь на льду.
Строганов подошел ближе. Запах усилился. Ржавчина, затхлость и... да, теперь явственно — хлорка. И мясо. Но не свежее. Какое-то вымороженное, безжизненное. Он надел перчатки, данные Петровичем, взял лежавший рядом лом и ткнул им в крышку бочки. Та с скрипом поддалась, отскочила и с грохотом упала в воду.
И тут запах ударил в полную силу. Строганов на мгновение зажмурился. Нет, не трупный. Не тот, знакомый до тошноты. Это пахло как... как мясной павильон на рынке холодным осенним утром. Когда туши уже выцвели, обветрились, и их посыпали солью, чтобы не портились.
Он шагнул вперед и заглянул внутрь.
Мозг, привыкший за долгие годы к виду смерти, на секунду отказался обрабатывать информацию. Глаза видели, но смысл не складывался. Потом — сложился.
В бочке не было тела. В бочке были... детали.
На самом дне, в мутной воде, лежали кости. Длинные, трубчатые, бедренные. Кто-то аккуратно, дочиста, снял с них все мягкие ткани. Они лежали стопкой, параллельно друг другу, как дрова для костра. Рядом, в отдельном прозрачном полиэтиленовом пакете, лежала плоть. Снятая с тех же костей, она была свернута в плотный, почти рулон, чулок темно-багрового цвета. Дальше — ребра, тоже очищенные, сложенные в аккуратную горку. И отдельно, в другом пакете, лежали внутренние органы. Не выброшенные кучей, а уложенные: печень, почки, селезенка. Как на прилавке.
Но самым жутким было то, что лежало сверху этого анатомического конструктора. Череп. Он был очищен от кожи и мышц, выварен или счищен до идеальной белизны. И он не просто лежал. Он смотрел. Пустые глазницы были направлены прямо на Строганова.
Он отступил на шаг. В груди заныла старая рана, пробитое легкое отозвалось коротким спазмом. Он сделал глубокий вдох, снова набивая нос табачной пылью с фильтра.
«Не резали, — промелькнуло в голове. — Разбирали. Как механизм».
Сзади послышались шаги. К нему подошла капитан Ирина Львова, новая, из академии, которую ему всучили в напарницы неделю назад. Она была бледна, но держалась. В ее руках был диктофон и блокнот.
— Виктор Иваныч, что... — она начала и сама заглянула в бочку.
Строганов не стал ее останавливать. Пусть смотрит. Пусть знает, с чем придется работать.
Ирина Львова не закричала. Не отвернулась. Она просто замерла, и Строганов увидел, как по ее лицу проходит волна понимания, сменяющаяся холодным, почти профессиональным интересом, а потом — снова ужасом. Она отшатнулась, прижала ладонь ко рту.
— Господи... — выдохнула она. — Это... что это?
— Это работа, капитан, — хрипло сказал Строганов. — Чья — хрен его знает. Но работа качественная.
Он отвернулся от бочки, окинул взглядом подвал.
— Петрович!
Участковый подошел, стараясь не смотреть в сторону страшной находки.
— Кто нашел?
— Рабочие. Трубы тут прорвало, они воду откачивали, бочку эту нашли. Думали, там инструмент или что. Один, Алексей, вон он на улице, чуть с ума не сошел. Двое других — с ним, тоже трясутся.
— Двоих нет? — уточнил Строганов.
— Каких двоих?
— В бочке. Там один. А костей — на двоих. По крайней мере, на полтора. Ребра разные.
Лицо Петровича стало еще зеленее. Он сглотнул.
— Вторую бочку ищем, — прошептал он. — Обшариваем весь подвал.
Строганов кивнул. Подозвал Львову.
— Ну, капитан, ваш выход. Что вам ваши учебники про это говорят?
Она сглотнула, заставила себя снова посмотреть на бочку. Ее взгляд стал аналитическим, это был ее способ справиться с шоком. Она включила диктофон.
— Организованный тип... педантичный. Высокий интеллект. Возможно, с медицинским образованием. Чистоплотность, стремление к порядку... Это может быть...
— Может быть хрен знает что, — перебил ее Строганов. — Медик резал бы аккуратнее. Тут... технарь работал. Жесткими инструментами. Видишь следы на костях? Не пила, не нож. Скорее, зубило, монтировка. Что-то тяжелое и острое. Он не резал, он рубил. Но знал, куда бить.
Он наклонился, всматриваясь в внутренности бочки, не дотрагиваясь.
— И смотри — крови почти нет. Значит, разделывал не здесь. Или отмыл. Хлоркой.
— Зачем? — спросила Львова, и в ее голосе прозвучала беспомощность, которую она тут же попыталась подавить. — Зачем это кому-то нужно? Выставить напоказ? Показать свое превосходство? Это крик...
Утренний допрос в кабинете майора Строганова больше походил на экзекуцию. Напротив него, ёжась от холода, исходящего не столько от заледеневшего окна, сколько от самого следователя, сидел задержанный — местный алкаш и воришка по кличке Косой. От него пахло перегаром и мочой.
— Ну, Косой, давай, вспоминай, — Строганов сидел, откинувшись на стуле, и крутил в пальцах нераспечатанную пачку «Беломора». — Ты же тут у нас главный по подвалам. Кто в том, на Профсоюзной, шастает?
— Да я, Виктор Иваныч, ничо не знаю... — заныл Косой, пугливо озираясь. — Я там бываю редко...
— Врешь, как сивый мерин, — спокойно парировал Строганов. — Твой друг, Серёга-кочегар, там пропал. Месяц назад. Помнишь? Ты же заявление не стал писать. А теперь он, похоже, в той самой бочке и сидит.
Лицо Косого вытянулось. Он перекрестился дрожащей рукой.
— Боже ж ты мой... Серега... Так его ж тот... тот тип и подловил!
Строганов наклонился вперед, его взгляд стал острым, как шило.
— Какой тип?
— Да я его разок видел! Мужик. Невысокий. В спецовке, как из ЖЭКа. Молчаливый, блядь, как рыба. Я как-то в том подвале бухал, он спустился. Стоит, смотрит. Я ему: «Чё, мужик, нашел что?». А он... — Косой сглотнул, — а он молча так повернулся и ушел. А взгляд... Глаза пустые, как у покойника. Мне аж жутко стало.
— Запомнил, как выглядит? Черты лица?
— Да хрен его... Обычный. Лицо... как у всех. Ни тебе шрамов, ни родинок. Запомнил, потому что противный. Холодом от него тянуло.
Строганов откинулся на спинку стула. Описание рабочего Алексея и алкаша Косого совпадало. Призрак обретал первые, пусть и смутные, очертания.
— Больше ничего? Слышал, чтобы он с кем-то говорил? Как зовут?
— Да нет, ни разу не слышал. Будто немой. А звать... мы его между собой «Монтером» прозвали. Ну, потому что с инструментом, из ЖЭКа...
«Монтер». Прозвище прилипло мгновенно, как клей. Оно было идеально — безликое, профессиональное, холодное.
— Ладно, Косой, свободен. Но если увидишь этого «Монтера» — сразу в рыло, понял? И нам звонить.
— Обязательно, Виктор Иваныч, обязательно! — Косой, чуть не плача от облегчения, пулей выскочил из кабинета.
Дверь приоткрылась, и в кабинет вошла Львова. На лице у нее была усталость, но в глазах горел азарт.
— Виктор Иваныч, лаборатория дала кое-что по цементу. Состав уникальный. Его использовали для экспериментальных панелей на заводе ЖБИ-4 в конце восьмидесятых. Завод сейчас почти мертвый, но не заброшенный. Там какой-то цех еще работает, охрана есть.
Строганов медленно поднялся с места.
— Ну что, капитан, поехали на экскурсию. Посмотрим на это гнездышко.
---
Завод ЖБИ-4 встречал их ржавыми воротами и выцветшей вывеской. Территория напоминала пост-апокалиптический пейзаж: горы битого кирпича, покосившиеся цеха с выбитыми стеклами, застывшие подъемные крана. Лишь из одной трубы поднимался жидкий дымок.
Их встретил старый вахтер, представившийся дядей Васей. Он был похож на старого, облезлого барсука, живущего в своей норе. Его будка была заставлена банками с солеными огурцами и иконами.
— Чего вам, товарищи милиционеры? — спросил он, с подозрением оглядывая Строганова и Львову.
— По служебному делу, — Строганов показал удостоверение. — Нужно посмотреть территорию. У вас тут цемент рыжий не водится?
Лицо дяди Васи стало настороженным.
— Рыжий? Да это ж с прошлой пятилетки остатки. Его уж лет десять никто не делает. Пигмент тот, импортный, кончился.
— А где его раньше делали? Хранили? — вступила в разговор Львова.
— В главном цеху. Но он сейчас заколочен. А склады... склады вон там, — он махнул рукой в сторону длинного, полуразрушенного здания.
— И кто у вас тут вообще бывает? — продолжал допрос Строганов. — Рабочие? Сторожа?
— Да кто его знает... Народ разный шастает. И рабочие, и бомжи, и... — он замялся.
— И кто? — мягко, но настойчиво спросил Строганов.
— Да один тип... тихий такой. Раньше, слышал, на заводе работал. А теперь приходит, будто на работу. С инструментом своим. Говорят, в подвалах чего-то ищет. Старые коммуникации, может. Я его не трогаю. Он мне бутылку к празднику сует. Неконфликтный.
— Как зовут? — сердце Строганова забилось чаще.
— А хрен его знает. По паспорту, небось, у него имя есть, а так... все его «Монтером» кличут.
Львова и Строганов переглянулись. Попали в точку.
— И где он сейчас, этот «Монтер»?
— А кто его знает. Похоже, сегодня его не было. Не видел.
— Покажете, где он обычно копается?
Дядя Вася нехотя повел их по территории, к зданию складов. Они спустились в темный, сырой подвал. Здесь пахло тем же самым — ржавчиной, сыростью и слабым, но узнаваемым запахом хлорки.
Львова включила фонарь. Луч выхватил из мрака угол, заваленный старыми мешками из-под цемента. На полу лежал кусок полиэтилена. И на нем... несколько крошечных рыжих крупинок.
— Вот, — тихо сказала она. — Он здесь.
Строганов подошел ближе. В углу он заметил несколько странных царапин на бетонном полу. Длинных, глубоких, будто что-то тяжелое и острое волочили по нему снова и снова.
— Смотри, — он показал Львовой. — Следы от инструмента. Того самого.
Он обернулся к дяде Васе.
— Запомните, дед. Если этот «Монтер» появится — ни в коем случае не подходить. Ничего ему не говорить. Мгновенно звонить нам. Понял?
По выражению лица старика было видно, что он все понял. И ему стало очень страшно.
— Понял, товарищ майор... — прошептал он.
Они вышли на улицу. Светило холодное зимнее солнце.
— Он знает, что мы здесь были, — сказала Львова, всматриваясь в темные проемы окон цехов. — Чувствую это.
— Может, и знает, — хрипло ответил Строганов. — Но это его уже не остановит.
---
Тем временем, в своей общаге на окраине города, тот, кого называли «Монтером», пил чай из алюминиевой кружки и смотрел телек. Шла какая-то мыльная опера. Он смотрел на экран пустыми глазами, не видя и не слыша ничего.