ГЛАВА 1
НА ОБОЧИНЕ ДВУХ ЖИЗНЕЙ
Если в пятидесятилетнем возрасте тебя сбивает грузовик, и ты в итоге оказываешься в теле бедной девицы где-то в грязной викторианской Англии — это не карма и не сказка. Это, черт побери, логическая ошибка мироздания.
Я была криминальным психологом. Профессором, если уж быть точной. Я читала лекции о серийных преступниках, анализировала поведенческие модели, писала книгу, которую никто не хотел издавать, потому что «слишком умно». Мне было пятьдесят с хвостиком, и я гордилась своими морщинами, как старыми боевыми шрамами.
И вот стою я на автобусной остановке, ноябрь, ветер, варежка не греет левую руку, а в голове — план статьи о парадоксах социальной маскировки у женщин-убийц. Помню, подумала: «А ведь я, пожалуй, тоже неплохо бы замаскировалась...»
В этот момент меня сбил грузовик. Или автобус. Или, может, реальность.
---
Очнулась я от холода. Спина мерзла, словно лежала на мокром камне, но пахло не камнем, а навозом, сырым деревом и старым потом.
Открываю глаза — передо мной чьё-то испачканное корыто, паутина в углу, деревянный потолок. Над ухом — голос:
— Проснись уже, бесстыжая! Я ж тебя вон из дому вышвырну, если не встанешь, лентяйка!
Я резко села. Тело — другое. Руки — тонкие, костлявые. Грудь... да, она куда-то исчезла. Волосы щекочут плечи. Они длинные. Меня трясёт.
— Ну и видок, — хмыкнула женщина, стоящая у двери. — Только щи протухшие таким лицом есть.
Я молчала. Сказать было нечего. Это не сон. Я чувствую запах, сквозняк под рваным одеялом, даже занозу под левой пяткой. Это чертовски реально.
---
Я была служанкой. Нет, хуже — девкой при прачечной, где старуха по имени миссис Глэдис командовала шестью такими же нищими, как я.
Местные называли меня Лиззи. Я не протестовала. Ни крика, ни попытки объяснить. Слишком много наблюдала. Из окна, из подворотен, из тени у камина. Надо было выжить. Понять, в каком я времени, кто я, и что делать дальше.
Мой мозг — старый добрый аналитик — уже начал строить схемы. Если викторианская эпоха, значит: нет холодильников, есть глупость, зато нет телефона, но куча сплетен. Хорошо.
Одежда на мне — грубая шерсть, передник, вши, которые я вывела уксусом (его нашла у старой кухарки). У соседки по лежанке — короста. Её шепотом называли "тупой Мэй", но она понимала больше, чем казалась.
Я не знала, что стало с настоящей Лиззи. Сдохла? Сбежала? Заменили? Неважно. Важно, что теперь здесь — я.
---
Через три дня миссис Глэдис нашла повод выкинуть меня. Сказала, будто я утаила чей-то носовой платок. Я не спорила. Мне было всё равно. В голове уже вертелась фраза: «Если нельзя изменить систему — играй в её слабости».
Так я оказалась на рынке труда. Стояла на грязной доске среди других девиц — молчаливая, с опущенными глазами, внешне покорная.
Но в голове: анализ. Люди вокруг — хозяйки, вдовы, старухи, вдовцы, которым срочно нужен человек на кухню. Кто трогает, кто тычет, кто требует повернуться.
Пока не подошла она. Мэри. На вид — лет семьдесят, костлявая, в чепце, строгая. Глаза цвета чая без сахара. Она не коснулась меня. Только сказала:
— Умеешь молчать?
— Да, мэм.
— Умеешь варить?
— Лучше, чем остальные, мэм.
— Вижу. Бери её, Джордж.
И всё. Меня купили за четыре шиллинга.
---
Дом миссис Мэри стоял на окраине деревни, вдали от господских усадеб, но всё же с видом на сад и задний двор. Там росли кусты крыжовника, пыльные грядки и — о чудо — три яблони. Дом был сухим, но пахнул воском и одиночеством.
У Мэри были свои правила:
1. Не спрашивай.
2. Не ври.
3. Не кради.
И я приняла их. Как контракт. Ужинала остатками каши, кипятила воду в жестяном чайнике, стирала одежду, заштопала ей чулки.
Но уже на третий день Мэри заметила:
— Ты не из деревенских.
Я пожала плечами.
— Слишком тихая. Слишком чисто моешь. И пятно с подола миссис Джейн ты вывела уксусом и солью. Как знала.
— Бабка учила, — сказала я. И это была правда.
Она кивнула.
— Будем смотреть, что из тебя выйдет.
И я знала — это не конец. Это было начало.
---
Спать я ложилась в маленькой каморке под лестницей. Не Гарри Поттер, конечно. Но сквозь маленькое окно виднелся кусочек луны. А в голове — не пустота, не страх.
А желание. Желание разобраться, кто в этом веке врёт, кто притворяется, и кто крадёт ложки у миссис Хадсон.
Пусть я теперь служанка. Но мозги мои — всё те же. И если уж я оказалась здесь, значит, кому-то понадобилась моя логика.
И я ей не откажу.
ГЛАВА 2
ДОМ С ВИДОМ НА ЯБЛОНИ
Сон, если он приходит в мою новую жизнь, приходит кусками. Урывками. Иногда — голосом бабки, говорящей: «А пятно с блузки только кипятком не ототрёшь, дурында». Иногда — лекцией, в которой я объясняю студентам, как ложь отражается в микрожестах. А иногда — просто автобусом, которого я так и не дождалась.
Проснулась я до рассвета. В холодной коморке под лестницей, с замерзшими пальцами и тугим узлом на затылке — кудри собираю каждое утро, как дисциплину. Привычка думать, даже если ничего не ясно, с телом пришла вместе.
Печка в кухне уже угасла. Я закуталась в старый платок и с ворчанием, которое бы точно не понравилось «юной служанке», выбралась наружу. Умылась у колодца — вода как у психологического пациента: холодная, но вонючая. Сама себя пожалела, но тихо, внутри. Тут за сочувствие не платят.
На завтрак я решила приготовить кашу с кусочками сушёного яблока — нашла в чулане заваленную банку с прошлогодними заготовками. Бабка говорила: «На пустой желудок лучше яблоко, чем пустая болтовня». Мудрая была бабка.
---
Дом миссис Мэри снаружи казался крепким. Две комнаты на первом этаже, камин, кухня, чердак. Внутри — пропитан лавандой и воском. Но всё старое. Слишком старое. Стулья с потёртыми подлокотниками, один подбит гвоздём. Полы скрипят — как бы одобрительно, будто говорят: «Ты ещё тут, девка?»
Хозяйка проснулась с кашлем. Не пугливо — привычно. Я уже на автомате поставила воду, подогрела отвар из шиповника. Сама не пью — кислый, как рожа бухгалтерши в университетской столовке, но на местных действует.
— Ты рано сегодня, — буркнула Мэри, появляясь в дверях, кутаясь в накидку, как в броню.
— Каша лучше получается до рассвета, — ответила я спокойно.
Она хмыкнула. Возможно, в этом мире так и выглядят аплодисменты.
---
После завтрака она выдала мне ведро, тряпку и два замызганных полотенца.
— Половицы. Все. А потом на чердак — перебери склянки.
— А вы уверены, что чердак не проклят? — спросила я невинно.
Она прищурилась:
— А ты хочешь, чтобы он был проклят?
— Это бы многое объяснило. Особенно запах.
И опять — этот дёргающийся уголок губ. У меня складывалось впечатление, что Мэри развлекается, наблюдая за мной. Не как за служанкой, а как за фокусником без шляпы.
---
Чердак оказался складом забвения. Сундуки, тряпки, плетёные корзины, коробка с пуговицами, одна из которых точно серебряная. Я собрала часть бутылочек, перебрала травы (розмарин, шалфей, сушёная малина). Одна банка была подписана «зимний щит». Что это — лекарство, заклинание или просто плохой ром — неизвестно.
Пока я разбирала, в голове созрел план: сделать на этих травах настойку и продать в лавке аптекаря. Или хотя бы предложить как средство от старческого раздражения — что, впрочем, правда. Бабка утверждала, что розмарин с чаем помогает «мужикам не лезть куда не просят».
---
После обеда, в который входили вчерашние щи и свежий хлеб, в дом пришла гостья. Миссис Ванесса Хадсон. Худощавая, с холёной причёской и глазами, как у свекрови с опытом пыток.
— О, Мэри, дорогая, как ты держишься в этом одиночестве, я бы умерла!
— Не сомневаюсь, — буркнула хозяйка. — Агата, чай.
Я принесла чайник, булочки с корицей (мои, между прочим, из остатков теста), и встала в углу, как положено.
— Кто эта? — указала Хадсон подбородком.
— Новенькая. Варит, моет, болтает реже тебя.
— Мудрый выбор. Моя девка совсем распустилась. И представь, у меня пропала брошь! Серебряная, с зацепкой! Я подозреваю Дженни. Она всегда слишком тихо дышит. Это подозрительно.
Я не вмешалась. Но глаза у Мэри прищурились. А потом она сказала:
— А ты не могла зацепить её шалью? У тебя та, с бахромой. Помнишь, ты жаловалась, что она всё цепляет?
Хадсон побледнела, как сливки в чае.
— Мэри! Не наводи на меня тень подозрения. Хотя… Я действительно вешала ту шаль на крючок. И брошь была на ней…
Она уехала через полчаса, напудрив воздух и оставив след парфюма.
Мэри только хмыкнула:
— Похоже, ты зря щи перевела. Гостья и без них вспотела.
Я ничего не ответила. Но в голове уже заполнялась строка: «Миссис Хадсон — склонна к проекции. Потенциально — источник сплетен».
---
Вечером я мыла полы в прихожей. Полосы от старой щётки не исчезали. Пришлось вспомнить бабкин метод: добавить в воду щепотку золы. Работает. Как будто сама бабка шепчет: «Мозг не включила, дурында?»
Мимо прошёл Джордж, старый помощник, немой, или почти. Он только кивнул. А потом, вдруг, пальцем указал на пятно на моём подоле. Пыль. Он провёл по нему пальцем. И скинул на пол мешочек — в нём был мел. Я подняла брови.
— Спасибо, — сказала я. — Ты, я смотрю, тоже не пальцем делан.
Он кивнул. И ушёл, не оборачиваясь. Я мысленно записала: «Джордж — наблюдателен. Надо узнать, умеет ли читать».
---
На следующий день Мэри разложила на столе счёты.
— Нам надо продавать мыло. У меня остались формы. Сможешь?
— Сможу. Но с травами лучше.
— Лаванда и тимьян. Подходит. Сама наваришь?
Я кивнула.
— И к Пасхе — безе. Умеешь?
— Без духовки будет сложно. Но можно попробовать над углями, — сказала я. — Бабка ставила форму в пустой горшок и засыпала угли сверху.
— Тогда и шляпы начнём продавать, — хмыкнула Мэри.
Но я уже знала: это не насмешка. Это план.
---
Вечером она сказала:
— У миссис Брейди племянник. Скучный, но холостой. Завтра будет на ярмарке. Пойдёшь со мной.
Я посмотрела на неё с недоумением:
— Зачем?
— Чтобы он понял, что у тебя глаза не для вышивания.
— А у тебя, мэм?
— А у меня — для торговли. Не спорь.
Я кивнула. И внутри — хмыкнула. Миссис Мэри играла в шахматы. И использовала меня как фигуру. Но пока — я не против. Лишь бы не пешкой.
Ведь пешки, как известно, доходят до конца доски. И становятся кем угодно.
ГЛАВА 3
ЯРМАРКА И ПОДОЗРИТЕЛЬНОЕ ВАРЕНЬЕ
В викторианской Англии ярмарка — это не развлечение. Это военный театр. Там толпа делится на касты: продавцы — торговцы эмоциями, покупатели — охотники, и бедные девицы вроде меня — приманка, упаковка, статисты.
Утром, за час до выезда, я надела своё «лучшее». Серая юбка, выстираная на совесть. Блуза, не то чтобы модная, но без пятен. Чепец — чёрт бы его побрал — с ленточкой, которую я пришила ночью. Мэри критически осмотрела меня:
— Уши скрыты. Лицо — не испуганное. Глаза умные, но пока никто не в обмороке. Сойдёт.
Мы ехали в телеге. Джордж вёл. Ветер пронизывал до костей, а моя хозяйка щурилась на облака, словно пыталась устроить торги с небом: «Дождь позже, сделка раньше».
---
Ярмарочная площадь была шумной, как утро после студенческой сессии. Пряности, корзины, цыплята, вино, дети, варенье, бабки с торбами, лавки с шляпами и кружевами. От запаха копчёной рыбы хотелось то ли умереть, то ли срочно сварить уху.
— Ты держись поближе, — сказала Мэри. — Будем начинать с лавки миссис Нотт. Она продаёт варенье и слухи. В обеих позициях не всегда свежесть.
Мы подошли. За прилавком — женщина с лицом кислым, как её вишнёвый джем. Я молча взяла банку и покрутила в руках, как криминалист орудие убийства.
— Сахар пережжён, — заметила я.
— Простите? — фыркнула миссис Нотт.
— Цвет не тот. И пузырьки слишком мелкие. Это не варилось, это спасалось от пригорания.
Мэри засмеялась. Прямо вслух. Я впервые это услышала.
— Сладкая, не связывайся, — сказала она миссис Нотт. — У неё внутри табель отличницы и характер булыжника.
Мы ушли, оставив позади шепотки и ехидный шорох леденцов.
---
У очередной лавки я приметила коробку с лентами. Яркие, из новых партий. Дорогие. Рядом — девушка с серьгой в одном ухе и косичкой, слишком уж модной для местной деревни. Я пригляделась: походка быстрая, движения точные. Карманница?
Я подошла к лентам, наклонилась рядом:
— Если ты сегодня у кого-то что-то вытащишь, возьми у торговца из третьей палатки. Он обсчитывает всех.
Девушка вздрогнула, посмотрела на меня с интересом.
— Кто ты? — шепнула.
— Новенькая. Но глазастая.
Она оценила. Кивнула. И исчезла в толпе. Мэри подошла:
— Ты только что взяла себе в долг ещё одну сплетню.
— Лучше в долг, чем воровку за подол.
— Умно. Пойдём к шляпнику.
---
Шляпник оказался вдовцом с руками, как у ювелира, и голосом, как у капель дождя. Мэри обсуждала с ним фасон для весны, а я стояла, примеряя в уме — кто тут потенциальный подлец.
— У тебя всё лицо — словно лист с формулой, — услышала я вдруг рядом.
Повернулась. Молодой человек. Высокий, ухоженный, но не изнеженный. Глаза серые. В руке — книга.
— Читаешь в людных местах? — спросила я.
— А ты — вычисляешь преступников на ярмарке?
— Пока только плохое варенье. Но это начало.
Он рассмеялся. Приятно. Сдержанно. И тут подбежала Мэри:
— Агата. Это племянник миссис Брейди. Джонатан.
— Приятно, — сказал он, снова посмотрев на меня.
— Вы часто разговариваете с незнакомыми служанками? — спросила я сдержанно.
— Только с теми, кто знает, что вишнёвое варенье нельзя пережигать.
---
Мы разошлись на углу между палаткой с солеными огурцами и лотком с мылом. Я не оборачивалась. Но слышала: он не торопился уйти.
— Что думаешь? — спросила Мэри, когда мы вернулись домой.
— Ворует взглядами. Пока не решился на большее.
— А ты?
— Пока держу замок. Но ключик в руке.
Она довольно хмыкнула.
---
Вечером я пересчитала остатки с ярмарки. Купленные травы, два куска ткани, тонкий нож. Мэри достала из сундука старую книгу — рецепты мыла. Мы записали план на неделю: поучаствовать в продаже, подсмотреть, кто с кем спит, и сварить новую партию лавандового.
А ещё — я нашла в кармане своего передника ленту. Красную. Шёлковую. От той девчонки-карманницы. Подарок? Предупреждение? Или благодарность?
— Кажется, у нас новая подруга, — пробормотала я, завязывая ленту на банку с сушёным чаем.
Пусть ярмарка — это поле боя. Но я не боюсь. Я — Агата. И моя война — только начинается.
ГЛАВА 4
ОГРЕХИ НА КРУЖЕВАХ
Спокойствие в доме миссис Мэри держалось на двух вещах: кипящем чайнике и непроницаемом выражении лица хозяйки. Всё остальное — шаткая конструкция из приличий, заколок и усталости.
После ярмарки прошло три дня. Джонатан не появлялся, но оставил о себе послевкусие — как кусочек хорошего шоколада в доме, где все едят овсянку. Мэри ничего не говорила, но заварку клала щедрее, а вопросы формулировала короче. Я знала: она наблюдает.
Тем временем в доме возникла новая проблема: пропавшее кружево. Не золото, не фамильные реликвии — но кружево, которое, как оказалось, было частью «сентиментального комплекта» Мэри. А значит, тревога была серьёзной.
— Его не брали с сундука десять лет, — сказала она, словно читала надгробие. — А теперь оно исчезло. Я не обвиняю. Пока.
— У меня есть гипотеза, — ответила я.
Мэри прищурилась.
— Начинай.
— Кружево не исчезло. Оно в доме. Просто его переместили. По ошибке или намеренно. Надо узнать, кто имел доступ.
— Я, ты и Джордж.
— А гости?
— Только миссис Хадсон. Но она боится пыли.
— Тогда остаются два варианта: Джордж, или вы.
Она подняла бровь:
— Я?
— Не специально. Возможно, в поисках чего-то другого. Или во сне. Или из привычки.
Мэри молчала. Потом резко встала.
— Следуй за мной.
Мы поднялись на чердак. Тот самый, где я перебирала травы. В углу — сундук. Внутри — всё, что не пригодилось за последние двадцать лет: ленты, скатерти, коробка с пуговицами. Под ней — кружево. Свернуто аккуратно, но в другой бумаге.
— Джордж искал на днях свечи. Видимо, сдвинул. Я не заметила.
Я промолчала. Но Мэри кивнула.
— Это было... профессионально.
— Я стараюсь.
Мы вернулись в кухню, и я начала варить мыло. Лаванда и шалфей — отличный тандем. Добавила немного сажи — бабка говорила, от пятен и от сглаза помогает.
---
В полдень зашла миссис Брейди. С новостью:
— Ты слышала? У миссис Флеминг служанка упала с лестницы. Говорят, подскользнулась на кружевной салфетке. Той самой!
— Что она делала с салфеткой на лестнице? — спросила Мэри.
— Вот именно! Поговаривают, что украла, а потом боялась, что найдут. Вдруг упала. Сама виновата, конечно. Но у Флеминг шок.
Я молчала, но внутренне хмыкнула. Кружево как оружие — неожиданно. Но логика тут простая: мелочь — это тоже мотив. Особенно для тех, кто живёт мелочами.
Мэри тихо произнесла:
— Ты можешь поговорить с ней. С этой служанкой. Миссис Флеминг всё равно в панике, она будет рада, если кто-то «поймёт».
— А мне положено?
— Ты — особая служанка. По делам. По особым делам.
Так родилось новое название моей должности. Без оклада, но с перспективами.
---
Служанку звали Милли. Молодая, глуповато-невинная. В бинтах, с выбитым плечом, но жива. Я пришла к ней как старая подруга. Принесла сушёные яблоки. И кашу. Она всплакнула. Я слушала. Как психолог. Без осуждения. Без вопросов. Просто ждала, пока пойдут нужные слова.
— Я хотела просто примерить... Это кружево. Оно было на столе. Я взяла, пошла в комнату. Потом испугалась. Услышала шаги. Побежала вниз — и поскользнулась. Оно зацепилось за каблук…
Я кивнула.
— Ты не воровка. Ты — дура. Но это лечится.
Она посмотрела на меня с благодарностью. И с удивлением.
Я оставила ей травяной компресс и вышла. Мимоходом прошептала миссис Флеминг:
— Пусть читает псалмы и не трогает чужие скатерти. Наказание уже пришло. Не добивайте.
---
Вечером я вернулась в дом. Мэри уже ждала. Смотрела в окно, как будто там не вечер, а какое-то послание на горизонте.
— Ну? — спросила она, не поворачивая головы.
— Глупость. Без злого умысла.
— Значит, всё-таки служанка?
— А вы думали — призрак кружева?
Она засмеялась. Впервые — открыто. Прямо. И я вдруг поняла, что с каждым днём этот дом становится не только местом работы. Но местом смысла.
— Ты уже не просто помощь, — сказала Мэри. — Ты — как трость, которой ещё и по морде можно.
— Комплимент века.
— И ещё. Завтра приедет Джонатан. Говорит, у него дело.
— Надеюсь, не по кружеву.
— Нет. Он сказал: «По разуму». И добавил, что ты «слишком интересная, чтобы быть просто молчаливой».
Я улыбнулась. Впервые за долгое время — по-настоящему. Возможно, впереди меня ждёт не только мыло, варенье и вороватые миссисы. Возможно, — кое-что человеческое.
Но до этого — ещё пятна, плиты и сушки белья.
Я — Агата. Я ещё не разобралась с этим веком. Но уже кое-что в нём замечаю.
ГЛАВА 5
КОМПАНИЯ ДЛЯ ЧАЯ И ТЕНЬ ОТ ПИСЬМА
Джонатан приехал к обеду, как и было обещано. Не на лошади — на кабриолете, что уже навевало подозрения: молодой человек, предпочитающий комфорт провинциальному шику, был редкостью. На нём был синий жилет, не по сезону тонкий, а в руках — коробка с лентами. Не цветами, не сладостями — лентами. Я оценила. Без слов.
— Мисс Агата, — сказал он, с улыбкой, достойной рекламы зубного порошка. — Слыхал, вы любите кружево и иронию. С первым пока не разобрался, но второе — в процессе.
— Если вы соблазняете меня упаковочной бумагой, у вас странные стратегии.
— А вдруг сработают?
Мэри кашлянула из-за плеча:
— Будете пить чай в саду. И следите, чтобы не раскидывали взгляды по клумбам. Там капуста.
Мы уселись на старой скамье. Джордж принёс поднос: фарфоровый чайник, две чашки, печенье с анисом. Я кивнула Джорджу. Он подмигнул. По-своему, незаметно.
— Вы правда были… преподавателем? — спросил Джонатан, задумчиво перемешивая сахар.
— В другой жизни. До автобуса. До чепца. До вот этого варенья.
— Вас не пугает перемена?
— Уже нет. В этом мире, знаете ли, люди больше боятся правды, чем путешествий во времени.
Он задумался. Потом тихо сказал:
— Я приехал не только пить чай.
— Я надеялась. Тут чай с шиповником.
— Мне пришло письмо. От кузины. Она работает компаньонкой у одной пожилой дамы в Хартфордшире. Там случилось… что-то странное.
Он достал конверт. Сложенный аккуратно, но со следами влажных пальцев. Почерк женский, нервный. Местами чернила расплылись. Я взяла листок.
> «Джонатан, если ты можешь, пришли кого-то. Я не могу больше. Леди М. разговаривает сама с собой, говорит, что ей пишут духи. Но самое страшное — исчез дневник её покойного мужа. А ещё — странности в кухне. Кто-то подмешивает вещи в травы. Я знаю, звучит глупо, но мне страшно...»
Я отложила бумагу.
— Странности бытовые. Но если человек боится — значит, есть причина.
— Вы поедете со мной?
— Как служанка?
— Как Агата. По особым делам.
---
Мэри слушала молча, потом сказала:
— Дом старухи — это не поле боя. Но поле шахмат. Присмотритесь. Я верну вас через неделю, если не уедете раньше с похвалой.
Я упаковала своё лучшее платье — чёрное, скромное, без украшений. Взяла бабкин нож и щепотку лавандового мыла. На счастье.
Вечером, у камина, Мэри протянула мне письмо.
— От твоей предшественницы. Старая переписка. Я нашла в комоде. Похоже, она тоже не была проста.
Письмо было коротким. Почерк — юношеский, но фразы зрелые.
> «Мне странно это тело. Но я чувствую, что могу здесь что-то изменить. Хоть немного. Сначала — ради еды. Потом — ради порядка. А потом… быть может, ради справедливости. Имя моё теперь Агата. Пусть будет так.»
Я перечитала дважды. Сердце сжалось. Значит, я — не первая. Но, может быть, последняя.
И точно не просто служанка.
---
Утром мы уехали. Джонатан вел повозку. Впереди ждал особняк, духи, дневник и женщина, которая слишком долго оставалась одна.
А со мной — коробка с лентами, чай в банке и мозг, как скальпель.
Я — Агата. И у меня очередное дело. Без убийств. Без демонов. Но с тайнами.
И, возможно, с чем-то ещё.
ГЛАВА 6
ДОМ ЛЕДИ М. И ДНЕВНИК, КОТОРЫЙ НЕ ХОТЕЛИСЬ НАХОДИТЬ
Особняк, куда нас привез Джонатан, оказался типичным поместьем для пожилых дам с тайнами. Два этажа, облупленная веранда, викторианские колонны и сад, в котором розы выглядели подозрительно ухоженными — кто-то или слишком любит цветы, или прячет что-то в клумбах.
Нас встретила молодая женщина в очках и со взглядом загнанной библиотекарши.
— Агата? Я — Мэй. Я писала Джонатану. Прошу, войдите. И… заранее извините. Тут всё… странно.
Странность началась с порога: в прихожей стояли чашки с солью, над дверями — засушенные травы, а на полу — узор из мела.
— Это для духов, — прошептала Мэй. — Леди М. уверена, что они приходят ночью.
Я кивнула. Психолог во мне уже поправил очки и открыл блокнот.
— Сколько лет вашей леди?
— Сорок шесть.
Я подняла брови.
— И она… видит духов?
— Или притворяется. Или… — Мэй понизила голос. — Или ей действительно пишут.
---
Леди М. оказалась женщиной с безупречной осанкой и выражением лица, как у ректора университета перед сокращением кафедры. С первого взгляда — безумной не выглядела. Но глаза… глаза искали не меня, а воздух.
— Вы — та, что замечает? — спросила она.
— Я — та, что не пропускает пылинку. И иногда задаёт неудобные вопросы.
Она кивнула и указала на кресло. Мы сели, как на допросе, только без протокола.
— Мой муж умер три года назад. Он вёл дневник. Там — не только мысли. Там схемы. Карты. Подозрения. Он был… собирателем чужих грехов.
— А теперь дневник пропал?
— Да. И вместе с ним — тишина. С тех пор в доме шум. Тени. Запах табака по ночам. И письма.
Она протянула лист. Бумага старая. Почерк — не женский. Тон ровный, но… будто чужой. Чужой даже для эпохи.
> «Ты думала, он ушёл? Нет. Он просто не хотел, чтобы ты нашла. Но теперь — ты ищешь. Значит, ты готова. Следи за окнами. Там, где отражение не твоё — там правда.»
— Вас это пугает?
— Меня пугает не письмо. А то, как оно попало в мою комнату. Я проснулась, и оно было на столике.
Я мысленно поставила галочку: симптомы тревожности, возможно паранойя, возможно — кто-то играет на страхах.
---
Я провела день, осматривая комнаты. В спальне леди М. — ничего, кроме пыли и книги о ботанике. На кухне — травы, но сушёные криво. Подделка?
В подвале я нашла ящик с вином. Один был приоткрыт. Внутри — свёрток с записями. Но не дневник. Просто счета. Среди них — один странный:
> 14 фунтов на "услуги медиума".
Я поднялась к Мэй. Она мыла окна с лицом, полным обречённости.
— Кто ещё, кроме вас, имеет доступ к спальне леди?
— Только я. И Дженкинс. Садовник. Он приносит ей лаванду. Но… он странный. Ходит, будто по полю боя. Один раз я видела, как он что-то прятал в компосте.
— А мы пойдём копать.
---
Компост оказался кладом: завёрнутый в промасленную ткань блокнот. Страницы — разрозненные. Но почерк леди М. я уже узнала. Только… более твёрдый. Как будто писался не рукой дамы, а… кем-то, кто знает, как писать, чтобы тебя слушали.
Я взяла страницу с пометкой:
> «Если ты читаешь это — ты тоже не веришь. Отлично. Тогда начни с лаванды. Её подсыпают в чай. Только не ту. Она — из Болгарии. Там её сушат по-другому. Узнай, кто возит. И главное — не верь зеркалам.»
---
Вечером я заварила чай из найденных у леди М. трав и понюхала. Аромат — резкий, не характерный. Слишком терпкий. Добавка?
Я тихо спросила у Мэй:
— Кто поставляет вам травы?
— Лавочник из деревни. Имя не знаю. Приносит Дженкинс.
— Нам нужен чайник. Но не для чая. Для анализа.
---
Я написала Мэри:
> «Запрашиваю помощь. И щепотку уксуса. Тут запахи не только духовные. Я нашла первую трещину. И, как всегда, всё начинается с кухни.»
Мэй, наблюдая за мной, вдруг сказала:
— Вы странная.
— Я — Агата. У нас странность — норма.
Она улыбнулась. Впервые.
Я села у камина и сделала запись в дневнике (в новом, моём):
> Леди — не безумна. Просто окружена людьми, которым выгодна её истерика. Дневник — ключ. Джонатан — всё чаще смотрит на меня, как будто ищет ответы. Мэй — способна. Но сломана. Пока.
Я — служанка по особым делам. И, как всегда, всё началось с чая. И закончится — может быть, тоже им.
Если успею разоблачить духи… до того, как они станут настоящими.
ГЛАВА 7
КОМПОСТ И КАМЕЯ
Расследование, как чай: если заварить слишком круто — горчит. Поэтому я сдерживалась. Хотя очень хотелось схватить Дженкинса за ворот и вытрясти из него всю правду прямо у клумбы с розами.
Мы с Мэй дождались, пока садовник пошёл на дальний участок, и прошли к компосту. Там, где вчера я уже кое-что нашла. Осторожно, совочком, будто золотоискатель, я рыла в слое перепревшей листвы.
— Нашла, — сказала я. — Смотри.
Свёрток. Сухой. Внутри — кусок бархата. А в нём… камея. Не ювелирная, но красивая. Женский профиль на слоновой кости. Не фамильная, но явно дорогая сердцу.
— Леди М. носила такую, — прошептала Мэй. — Потом вдруг перестала.
— Кто-то прячет её личные вещи. Зачем? Чтобы она чувствовала себя безумной. Чтобы думала, что забывает. Или чтобы она замолчала.
Мэй посмотрела на меня с уважением. Я вложила камею в карман передника.
— Отдам позже. Иначе эффект будет испорчен.
---
Днём пришёл Дженкинс. Молча принес корзину с лавандой, бросил у порога. Я вышла на крыльцо:
— Спасибо. Но в следующий раз — сушите как полагается. И без примесей.
Он вздрогнул. Побрёл прочь. Я запомнила: за ушами у него был пепел. Значит, он что-то сжигал. Что — выясню позже.
Мэй подошла, протянула мне небольшой кулёк.
— Это от миссис Флеминг. Она услышала, что вы помогли Милли, и передаёт благодарность.
Внутри — три кружева, свёрнутых в моток, и тонкий кусок шёлка.
— Сказала, что у неё лежат без дела, а вам, мол, к лицу будет.
— Это уже почти зарплата.
— Только неофициальная.
— Тем лучше. Я — служанка по особым делам, а не наёмный агент.
Я приняла ткань, как знамя. Скромно, но с внутренним ликованием.
---
Вечером я заварила свой чай. Не леди М. — себе. Лаванда, мята, немного зверобоя. На столе — записка. Строчки ровные:
> «Если ты читаешь — ты уже знаешь. Не верь запахам. Они подменяют память.»
На обороте — капля воска. Такой использовали раньше в письмах. Но не в этом доме. Я пригляделась — тиснение: буква "Г". Кто-то из гостей?
Позже я осторожно вернула камею леди М. Положила на поднос с чаем. Утром она нашла её. Никаких истерик не было. Только молчание. И потом — взгляд в мою сторону. Долгий. Почти благодарный. Почти… соучастнический.
---
Джонатан вечером подошёл ко мне на кухне.
— Вы не боитесь, что вас когда-нибудь уличат?
— В чём?
— В том, что вы не служанка. А… кто-то другой.
— Я — Агата. Всё остальное — дело вкуса.
Он кивнул. Потом достал из-за пазухи небольшой медальон.
— От тёти. Она сказала: «Раз уж у вас в доме появилась та самая, которая видит больше, чем положено — передай ей это. Пусть бережёт».
Медальон был простой. Латунь, гравировка внутри: «Не спеши судить». Я приняла.
— Спасибо. Буду носить. А когда забуду — посмотрю внутрь.
---
В тот вечер, перед сном, я перебирала шёлк, кружева, медальон. Символы благодарности.
Нет, у меня не было денег. Зато была ткань. Брошка. И — важнее всего — репутация. Меня стали упоминать. Молча. Почтительно. Немного со страхом.
Я записала в дневнике:
> Всё начинается с мелочей. Потом — ты уже не просто прислуга. Ты — влияние. В мире, где у женщин мало прав, влияние — это уже магия.
А я ведь всё ещё не колдую. Только завариваю травы. И замечаю. Иронично. С усмешкой. С лёгкой нотой беспокойства.
Я — Агата. Я всё ещё в теле молодой девушки. Но голова — как раньше. А значит, этот мир ещё увидит, что значит «служанка по особым делам».
ГЛАВА 8
КОРЗИНА ЯБЛОК, ПИСЬМО БЕЗ ПОДПИСИ И ПЕРВАЯ ВОЙНА ЗА ШТОРЫ
Утро выдалось ясным, с едва ощутимым запахом перетёртой лаванды в воздухе — как напоминание о вчерашних шалостях Дженкинса. Я, как и положено приличной молодой особе с душой бывшего преподавателя, уже успела вычистить кухню, вымыть половину полов и выслушать две версии событий от Мэй — в одной фигурировал чёрный кот, в другой летающий чайник.
На подоконнике лежала корзинка. В ней — яблоки. Свежие, блестящие, с налётом росы.
— Это вам, — сказала Мэй. — От старого мистера Кендала. Его супруга уверена, что вы уладили вчерашнюю историю с исчезнувшими письмами.
— Я всего лишь спросила, где у их слуги пропала пуговица. Оказалось — на ней и был спрятан ключ от ящика, куда он всё сбрасывал.
— Ну вот. А теперь у нас есть яблоки. И репутация.
Я поставила корзинку на буфет. Один плод перекатился на край. Я подхватила его, вдохнула запах — кислый, с лёгкой ноткой осени и деревенской благодарности.
— Хорошо бы испечь шарлотку. Только муки у нас — кот наплакал.
— Я могу занять у соседей, — предложила Мэй.
— Или… продать рецепт безе. И купить сразу мешок.
Мэй уставилась на меня:
— Рецепт чего?
Я вздохнула. Образование нынче страдает.
— Белки, сахар, терпение. Три столпа. Взбиваешь — до стояния. Сушишь. Подаёшь как чудо.
— Никогда не слышала.
— И никто не слышал. Поэтому и продадим.
---
Джонатан приехал к полудню — неожиданно, как обычно. С собой привёз... шторы. Точнее, отрез плотного зелёного бархата.
— Моя тётя слышала, что у вас в спальне сквозняки. Сказала: «Не дело. Хорошим девушкам — хорошие шторы».
— А плохим?
— Тем — никаких штор. Пусть дрожат от совести.
Я провела пальцем по ткани. Тяжёлая, добротная, с мягким отливом.
— Благодарю. Я повешу их, когда луна станет полной, а дыры в стенах — чуть меньше.
— Это вы к чему?
— К тому, что жизнь — шторы. Главное — вовремя прикрыться.
Он рассмеялся. Потом вдруг стал серьёзным:
— Агата, вы не чувствуете, что за вами следят?
Я замерла.
— В каком смысле? Кто?
— Вчера видел у калитки незнакомца. Смотрел на окна. Потом ушёл. Лица не разглядел. Но... было что-то. Не по себе.
— Спасибо, что сказали.
Я знала, что теперь ночами буду спать как дежурный сторож в музее — одним глазом и в сапогах.
---
После обеда я нашла на столике письмо. Без подписи. Бумага не из этого дома. Почерк — аккуратный, с нажимом. Внутри — всего одно предложение:
> «Ты не одна такая.»
Я села. Сердце упало — не от страха, а от предчувствия. Значит, есть кто-то ещё. Кто-то, кто… тоже пересек границу. Кто-то, кто наблюдает. Или… ждёт?
Я спрятала письмо под подкладку ящика, где лежали мои заметки и тот самый нож с бабушкиной кухни.
И написала в дневнике:
> «Если я не одна — значит, есть план. Или хаос. В любом случае, я не просто застряла в теле. Я оказалась в сети.»
---
К вечеру я всё-таки повесила шторы. Боролась с ними, как с осьминогом. Бархат не поддавался, карниз скрипел, но, в конце концов, окна оказались прикрыты.
Мэй вошла и ахнула:
— Стало… как в доме у графини. Уютно и умно.
— Как и должно быть. Даже если ты — служанка.
— Особенно если ты — служанка. Особая.
Мы стояли, глядя на окно. Сквозь стекло виднелся огонь фонаря. За ним, казалось, кто-то двигался. Или мне это показалось?
В любом случае, я уже знала: завтра снова будет утро. Новое дело. Новая ложь. И, возможно, ещё одно письмо без подписи.
Но теперь у меня были яблоки, шторы… и бесценное умение выживать в любом веке.
Я — Агата. Я всё ещё замечаю. Даже если мне шьют платье из подношений и кормят остатками благодарности — я живу. И думаю.
А значит — у меня всё под контролем. Почти.