Часть первая. Роман в письмах
1670 год,
юг Франции, Аквитания
Глава 1. Бал в Шато-де-Граммон
В час, когда уже окончательно стемнело, когда большинство гостей было навеселе, а некоторые и вовсе засобирались домой, во двор Шато-де- Граммон, въехал молодой человек лет двадцати-двадцати двух. Безусловно, молодой человек был дворянином – в щеголеватом, но потертом сером бархатном жюстокоре, украшенном на манжетах и пуговицах небольшими сапфирами. Сапфиров этих молодой человек стыдился, потому как они были фальшивыми. Каштановые немного вьющиеся волосы не были покрыты париком, а лишь бархатным беретом в тон костюму и с таким же точно сапфиром. Молодой человек сдал поводья подоспевшему слуге и, отчего-то очень нервничая, направился к парадному входу. Окна первого этажа великолепного замка горели – здесь давали бал. С улицы можно было расслышать женский смех и звуки оркестра.
Шарль де Руан, как представил молодого человека распорядитель бала, вошел в бальную залу, топтался у дверей и безуспешно пытался отыскать взглядом Ее Сиятельство графиню де Граммон, которая и была столь любезна выслать ему приглашение на празднество.
Мьсе де Руан не подозревал, что в это же самое время мадам де Граммон, восседая чуть дальше в окружении других столь же знатных дам, в упор разглядывает его в лорнет и хмурится. Ей и впрямь предстояло принять нелегкое решение.
Единственная дочь графа и графини, в честь семнадцатилетия которой и давался сей бал, давно уже была девицей на выданье. Даром, что Мари де Граммон была горбуньей, чудовищно нехороша собой и слаба здоровьем – оказаться в женихах у той счел бы за счастье каждый второй неженатый дворянин провинции. Шарль де Руан, несомненно, входил в их число. Кандидатуру его предложила старая герцогиня де Мирабо, сидевшая сейчас подле графини. Причины же, по которым герцогиня так хлопотала о женитьбе мсье де Руана, мог понять лишь тот, кто видел, как внучка герцогини, Жоржетта де Мирабо, смотрит на шевалье де Руана. Внучка была особой самовольной и упрямой, и свой неподобающий интерес к юноше выказывала уже давно, в то время как бабка Жоржетты и помыслить не могла о столь неподходящей для нее партии. Лучшим выходом она считала избавиться от де Руана, женив его на любой другой девице.
Графиня же де Граммон причин этих не понимала, так как вовсе не блистала умом. Зато чутье к прибыли она имела превосходное. Рассмотрев, казалось, даже царапины на пуговицах мсье де Руана, она опустила лорнет и обратилась к сидящей подле старой герцогине:
— Ну что ж, Ваша Светлость, этот молодой человек и впрямь очень хорош собою. Даже слишком. Но не возьму в толк, почему вы решили, что он станет хоть сколько-нибудь подходящей партией для Мари. Он беден, как церковная мышь, и даже титула не имеет.
— Пока что беден, милочка, — отвечала герцогиня, — но вы, вероятно, не знаете, что его матушка происходила из знаменитого рода маркизов де Шато-Тьерри.
— Тех самых де Шато-Тьерри? – изумилась графиня и принялась еще пристальнее рассматривать молодого человека.
— Да. Я знала Маргариту де Шато-Тьерри, когда она была еще девицей – редкая красавица, должна вам заметить, сын очень похож на нее. С состоянием ее отца ей предстояло блестящее будущее, но глупышка безумно влюбилась в дворянина без титула и состояния и тайно с ним обвенчалась. Маркиз, ее отец, пришел в ужас, узнав о браке, и отрекся от дочери – ее не только лишили приданого и родительского благословения, но и вовсе отказались принимать в родном доме. Бедняжка остаток жизни прожила в нищете в поместье своего мужа и умерла в родах еще до того, как вы стали невестой вашего будущего мужа. Печальная история.
— И вы полагаете, что де Руан может вернуть титул маркизов?
Старая герцогиня не моргнула и глазом и с самым честным видом произнесла очевидную ложь:
— Уверяю вас, для этого ему достаточно лишь быть представленным Его Величеству и попросить их об этом…
В этот момент, заглушая голос старой герцогини, послышался веселый смех и совершенно неприличные возгласы – это одна из подруг именинницы, мадемуазель Ирен де Жув, заразительно смеясь, выбежала в центр залы и капризно велела:
— А теперь конная прогулка! Я хочу конную прогулку! – И бросила требовательный и в то же время лукавый взор в сторону кресел, где восседало старшее поколение дворян провинции, в том числе и хозяева замка.
Графиня не без оснований была возмущена таким поведением и не менее требовательно посмотрела на мужа. Граф же изумленно спросил:
— Ирен, помилуйте, в такой час? Не поздновато ли для прогулок?
— Еще вовсе не поздно, Ваше Сиятельство! – топнула ножкой Ирен.
— Папенька, я тоже хочу на прогулку… – робко привстала с кресла Мари де Граммон.
Эта была единственная из барышень, которая не танцевала – девушка ужасно стеснялась своей хромоты и неказистой фигуры. Это была невысокая полненькая девица с тонкими мышиного цвета волосами, бледным болезненным лицом и глазами, собирающимися оказаться на мокром месте.
Вот и сейчас граф, как будто опасаясь, что дочка расплачется, поспешно велел:
— Хорошо-хорошо… Конная прогулка, дамы и господа, приглашаю всех пройти в сад.
Ирен де Жув, даже не дослушав графа, радостно взвизгнула и, схватив за руки своих лучших подруг – мадемуазель де Бриенн и мадемуазель д'Эффель – побежала готовиться.
Ирен, в отличие от именинницы, была чудо, как хороша собой: она хоть и была так же невысока и самую чуточку полновата, но фигура ее была эталоном женственности; волосы примерно того же оттенка, что и у Мари, девушка отбеливала настоем, состав которого подсказала ей матушка, потому Ирен имела редкие в южной провинции белокурые локоны. Личико у нее было столь милое с очаровательным вздернутым носиком, что по праву она считалась одной из самых красивых невест. Впрочем, невестой ей оставаться было недолго – Ирен уже была помолвлена.
— Скорее-скорее, — поторапливала Ирен, — если мы промедлим, то эта несносная Мари непременно напросится с нами!
Девушки, наконец, переоделись и теперь спешили в сад, куда уже отвели их лошадей.
— Откуда в вас столько нетерпения, Ирен? Мари ведь сегодня именинница… — вступилась было за горбунью мадемуазель Клер де Бриенн.
Клер считалась самой набожной девушкой в провинции и, воистину, милосердия ей было не занимать. Ирен любила подшучивать, что Клер непременно постриглась бы в монахини, если ее батюшка мог это ей позволить: Клер была старшей из семи дочерей отнюдь не богатого господина де Бриенн, и единственной надеждой спасение всего семейства от нищеты был шанс, что Клер составит удачную партию. Клер надежд пока не оправдывала.
В то время, когда Ирен что-то отвечала на речи Клер, их подруга – Шарлотта д'Эффель – пришпорила лошадь и в несколько мгновений отдалилась от девушек. Должно быть, те сочли, что Шарлотта и впрямь боится оказаться в обществе Мари, но это было не так: все мысли Шарлотты занимал сейчас мсье де Руан.
Она сама не понимала, что случилось: ведь де Руана Шарлотта увидела лишь мельком, пока кружилась в танце с одним из кавалеров. Но выхваченный ею из толпы взгляд серо-стальных глаз обжег ее в то самое мгновение. Как такое могло произойти? Самое печальное, что мсье де Руан, должно быть, даже не заметил ее.
Шарлотта считала себя первой красавицей провинции, спорить с которой могла лишь Ирен де Жув – да и то лишь благодаря богатым нарядам Ирен, ведь Шарлотта одевалась очень скромно, если не сказать бедно.
Это была высокая девушка со вполне развитыми к ее семнадцати годам формами. Шарлотта, подобно большинству девушек провинции, имела иссиня-черные волосы, ниспадающие мягкими волнами, и – что и считала главным своим достоинством – белоснежную кожу, которую так сложно сохранить под палящим солнцем юга Франции. Ко всему прочему Шарлотту украшали замечательные зеленые глаза и улыбка беззаботной, обожаемой всеми вокруг барышни.
Мучимая вопросом, успел ли господин де Руан разглядеть хоть какие-то из ее достоинств, Шарлотта выехала на пригорок, откуда открывался вид на Шато-де-Граммон, освещенный сотней факелов, и гостей, прогуливающихся у парадного крыльца.
Среди гостей был и мсье де Руан, который сидел верхом на гнедом жеребце в каких-то десяти шагах от Шарлотты, но упорно не замечал ее, а беседовал с мадемуазель де Мирабо. Девушка извелась, придумывая, как обратить на себя его внимание – ей-Богу, хоть в голос кричи! Но внезапно ей пришла идея – Шарлотта покрепче схватила поводья и довольно ощутимо пришпорила лошадь. Та не замедлила отозваться протяжным ржанием – чего Шарлотта и добивалась – но потом вдруг встала на дыбы и, сделав бешенный скачок, понеслась галопом.
Шарлотта только и успела испуганно охнуть и прижаться к холке кобылицы. Про себя она отметила, что так даже лучше – теперь де Руан не посмеет ее не заметить! За себя Шарлотта не боялась, она с детства отлично держалась в седле, вот только молодым людям этого знать не обязательно…
Для убедительности Шарлотта несколько раз позвала на помощь и, оглянувшись, не могла не порадоваться – мсье де Руан, оставив Жоржетту в одиночестве, настигал ее на своем гнедом жеребце.
Однако на дворе уже была самая настоящая ночь, и Шарлотта не догадалась, что до леса с ветвистыми в несколько обхватов деревьями было не так далеко. Сейчас кобылица стремительно неслась навстречу огромной толстой ветви. Шарлотта прижалась телом к гриве и теперь уже вполне искренне крикнула:
— Помогите!..
Она зажмурилась, но в этот момент лошадь встала, как вскопанная, а распахнув глаза, Шарлотта увидела, что под уздцы лошадь держит Шарль де Руан.
— Вы целы, сударыня?
— Да-да, все хорошо… — попыталась с достоинством ответить Шарлотта, но голос ее звучал слабо, и она дрожала всем телом.
Девушка хотела как можно скорее слезть с лошади, и де Руан не замедлил помочь ей спуститься. Опершись на его руку, Шарлотта оказалась так близко к молодому человеку, что в упор смотрела в серо-стальные его глаза – сердце ее отчего-то отчаянно стучало в груди. Понимая, что это вовсе не из-за страха, Шарлотта отвернулась и, взяв кобылицу под уздцы, спешно повела ее сквозь лес, будто у нее были дела огромной важности.
Мсье де Руан, тоже ведя коня под уздцы, поспешил ее догнать:
— Сударыня, не сердитесь на животное – уже стемнело, и, вероятно, ваша лошадь чего-то испугалась.
Шарлотта, шагающая впереди, задумалась вдруг – отчего она робеет перед этим господином? Разве чем-то он отличается от других? И тотчас обернулась, бросая на де Руана лукавый взгляд и говоря с улыбкой:
— Ее зовут Разбойница, и у нее очень дерзкий и своенравных характер. Она – подарок батюшки на прошлый день рождения.
— Ваш батюшка, должно быть, очень щедр, если делает такие подарки?
Де Руан в несколько шагов преодолел расстояние между ними и шел теперь рядом с девушкой, настойчиво пытаясь поймать ее взгляд.
— Вовсе нет, — рассмеялась в ответ Шарлотта, — он скупец, каких поискать. Да и средств для особенных щедрот у нас нет: чтобы купить Разбойницу, батюшке пришлось продать жемчужный гарнитур, в котором венчалась моя маменька.
Подобная откровенность никогда не была в цене даже в их провинции, и правильнее было бы держаться гордо и независимо с едва знакомым господином, но Шарлотта отчего-то полагала, что делает все правильно.
Ее спутник что-то долго не мог найтись с ответом, и Шарлотта, вновь напустив на себя дерзкий вид, некстати спросила:
— Сударь, я надеюсь, вам удалось уже встретиться с Мари де Граммон? Не забывайте, она моя подруга, и я с легкостью могу устроить вам встречу тет-а-тет, — она слегка улыбнулась и добавила, — должна же я вас отблагодарить за то, что вы спасли мне жизнь.
— Но позвольте… с чего вы взяли, что я добиваюсь встречи с мадемуазель де Граммон?
— Но как же – все молодые люди здесь только ради Мари.
Тем же временем пока Шарль и Шарлотта беседовали, прогуливаясь по графскому лесу, барышни Ирен де Жув и Клер де Бриенн, привязав своих лошадей к дереву, прятались за кустами черемухи от Мари де Граммон.
Сидя в седле, маленькая горбунья жалко оглядывалась по сторонам и звала:
— Ирен! Клер! Где вы… я вас совсем не вижу, милочки…
Она пустила лошадь шагом и прошла совсем рядом с кустами, за которыми притаились ее подруги, но девушек так и не заметила.
— Ирен, почему вы так жестоки? – с укором проговорила Клер, не рискнув, однако, говорить в голос, дабы мадемуазель де Граммон ее не услышала. – Право, бедная Мари никогда не делала вам ничего дурного, но вы же словно мстите ей за что-то.
— Чш-ш-ш! – шикнула Ирен. – Она нас услышит!
Фигура в лиловой амазонке в этот момент действительно, словно почувствовав что-то, обернулась в их сторону. Но, видимо, подумав, что ей показалось, Мари просто спешилась и привязала своего арабского скакуна – самую дорогую лошадь на графской конюшне – после чего, пачкая юбку, села прямо под дерево. А потом несколько раз отчаянно всхлипнула.
— Ирен, у меня сердце не выдержит, — прошептала Клер, — бедняжка плачет из-за вас! Умиляю, давайте выйдем и поговорим с ней.
— Клер, это я вас умоляю – молчите! Не то я пожалею, что взяла вас с собой. – И, несколько смягчившись, добавила, — не огорчайтесь, сейчас произойдет нечто такое, что развеселит нашу Мари.
Клер сочла правильным действительно молчать. Христианская мораль требовала от нее вступиться за Мари, но… прежде Ирен редко не уделяла ей внимание, предпочитая общество Шарлотты. Сейчас же Шарлотта исчезла куда-то сразу после бала, и у Клер появился шанс стать подругой этой необыкновенной девушки. Ах, как Клер устала быть нянькой при своих сестрах, и как ей хотелось хоть немного побыть такой же беззаботной, как Ирен!
Потому Клер затихла и молча наблюдала за Мари.
Внезапно к Мари начала приближаться невысокая фигура в светлом одеянии – это был ребенок. Судя по всему, мальчик. Мари вздрогнула, заметив, что не одна, и неуклюже поднялась на ноги. Мальчик, глядя в землю, сказал Мари несколько слов, после чего протянул ей небольшую розовую бумагу. Клер не поверила своим глазам, ведь на такой бумаге… разве что писать любовные письма. Это что же, у Мари появился тайный обожатель?
Клер была настолько изумлена этим, что, забыв о конспирации, вылезала из-за кустов, и, не отрываясь, следила за выражением лица Мари. Маленькая горбунья была взволнована не меньше Клер: она, приоткрыв рот, бегло читала письмо, несколько раз в тревоге прижимала его к груди и оглядывалась, а потом снова принималась читать.
Заинтригованная, Клер не сразу услышала, что прятавшаяся рядом с ней Ирен давится от душившего ее смеха.
— Что с вами, Ирен? Вам смешно?
— Вы не представляете, насколько мне смешно. Глядите!
И Ирен протянула подруге ладонь с лежавшим в ней перстнем-печаткой. Таким скрепляли документы и важные письма – на печатке была выгравирована монограмма «R».
— Я не понимаю, Ирен… Это ведь не ваше. Чей это перстень?
— Шарля де Руана. Он обронил его, когда был в бальной зале, а я подобрала.
— Постойте-ка, — начала догадываться Клер, — это письмо к Мари написали вы? От имени де Руана?
Но Ирен продолжала смеяться:
— Как вы думаете, внимание господина де Руана польстило нашей Мари?
— Но это ведь жестоко, Ирен! — Но про тебя Клер подумала: «Любопытно, ответит ли Мари на послание?». – Ответьте хотя бы, что в этом письме?
— Ах, Клер, в нем обыкновенная любовная чепуха – верно, вы получали подобные письма сотню раз в жизни, — не отводя взгляда от Мари, отмахнулась Ирен.
Клер возмутилась:
— Позвольте, мадемуазель де Жув, но я ни разу в жизни…
Ирен рассмеялась и перебила девушку:
— Клер, я все время забываю, как вы невинны. Но не расстраивайтесь, уж я-то умею устраивать личную жизнь своих подруг.
Но в этот момент случилось то, чего не ожидала даже Ирен: послышался конский топот, и к Мари приблизилась еще одна фигура, в которой Клер узнала дочь герцога де Мирабо – Жоржетту.
Жоржетта де Мирабо не была похожа ни на одну из девушек провинции. Она ни с кем из знакомых Клер барышень не дружила, да и держалась от общей шумихи всегда особняком. Она как будто считала себя выше всех остальных. Правда, на то были основания: отец Жоржетты был баснословно богат, состоял в свите короля, и род его восходил к самому Людовику Благочестивому. Да и сама Жоржетта была единственной из их провинции девушкой, которая удостоилась чести быть представленной ко Двору. Клер хорошо понимала, что большинству ее землячек такая возможность не выпадет никогда, а для тех, кому выпадет, Двор станет самым большим приключением в жизни, и они сделают все возможное, чтобы задержаться там подольше.
У Жоржетты такая возможность несомненно была: при связях ее отца она легко могла бы поступить в штат фрейлин любой из принцесс, а то и в штат самой королевы Марии Терезии. Однако та, проведя при Дворе всего одну зиму, вернулась в родной замок и с тех пор стала задаваться еще больше.
Между тем Жоржетта вероятно разглядев заплаканное лицо Мари, пыталась выяснить, в чем дело, а та что-то ей отвечала. Злополучное письмо тем временем Мари прятала за спиной – Клер это было отлично видно. Закончив разговор, Мари присела в книксене и, по-прежнему пряча послание, влезла на своего скакуна. Жоржетта, как будто подозревая что-то, строгим взглядом обвела ближайшие кусты – тут-то Клер и пожалела, что высунулась так опрометчиво, и присела. Но Жоржетта все равно ее уже заметила и, восседая на лошади, направилась к ним.
— Клер, мы пропали… — прошептала Ирен. – Молитесь же за нас.
Не прошло и минуты, как Жоржетта предстала перед девушками. Она и так никогда не отличалась красотой, а когда сердилась, и вовсе становилась похожей на Мегеру.
— Над чем это вы потешаетесь, мадемуазель де Жув? – строго спросила она. – И вы здесь, Клер?
Издалека завидев гнедую лошадь на утесе, возле ее любимого дуба Жоржетта де Мирабо помедлила, решая – воротиться ли тихонько назад или поздороваться? Она с детства любила бывать здесь, в Руанском лесу, отделенном от владений ее отца лишь неширокой просекой: здесь можно было вдоволь поохотиться на уток, потренироваться в верховой езде, благо лес вовсе не был густым, и, наконец, здесь рос этот великолепный дуб, под сенью которого Жоржетта так любила проводить время. У нее не было подруг, и она никогда не вела дневников, все свои печали, радости и сердечные тайны поверяя одному лишь дубу на краю утеса.
Теперь же, когда в Шато-де-Руан вернулся законный хозяин этих мест, полюбившиеся прогулки следовало бы прекратить. Но и решив так, Жоржетта все равно тронула поводья, позволив кобылице приблизиться к господину де Руану.
— Простите, Шарль, не хотела вам помешать… — проговорила она, когда де Руан ее заметил.
Немного запоздало Жоржетта подумала, что ей следовало сперва пригладить волосы и поправить одежду. Но теперь уже все равно поздно.
— Это я не хотел вам мешать, сударыня. Верно, вы привыкли гулять в этих местах.
— Останьтесь, Шарль, я прошу вас, — задержала его за руку Жоржетта, когда их лошади поравнялись, — вы мне ничуть не мешаете. И потом, к чему эти условности, у нас ведь был уговор обращаться друг к другу по-простому. Тогда, в Версале. Или вы забыли?
Она пытливо вглядывалась в лицо юноши, и лишь когда морщины на его лбу разгладились, а уголки губ тронула улыбка, она успокоилась и чуть крепче пожала его руку.
Те дни в Версале, пригороде Парижа, где находилась загородная резиденция Его Величества, были лучшими для Жоржетты, пожалуй, за всю ее жизнь. Рядом был Шарль, который состоял в гвардии Его Величества, отец уже хлопотал для нее о месте фрейлины, и Жоржетта чудесно проводила время. Они с Шарлем говорили обо всем на свете – книгах, дальних странах, театре; скакали наперегонки и, кажется, были счастливы. Все попало под угрозу лишь раз, когда Шарль приехал чуть раньше назначенного срока и сказал, что их встречи надобно прекратить. Что по Версалю уже разносятся слухи, и что он не тот, кто нужен ей, что он не сможет ей ничего дать – даже своего сердца.
Шарль смотрел тогда в пол и плотно сжимал губы. Жоржетта, понимая, что теряет его, готова была сделать что угодно. Она схватила его за руку и горячо заговорила, что и не ждет от него ничего, кроме его искренней дружбы. Неужели же он мог подумать, что она нашла в нем что-то большее, чем просто приятного собеседника?! А до слухов ей нет дела.
Жоржетта угадала, как и в этот раз лицо его разгладилось – он ждал от нее только этих слов. Но счастье их продлилось недолго: Шарль участвовал в дуэли, за которую и был разжалован из гвардейцев и отлучен от Двора. Слава Богу, что дуэль была не из-за женщины, этого Жоржетта не перенесла бы: какой-то негодяй сказал что-то нелицеприятное о покойной матери Шарля, за что и расплатился тяжелым ранением. Понимая, что без Шарля ей нечего делать при Дворе, Жоржетта сообщила отцу, что не желает быть фрейлиной, и тот отвез ее домой.
После тех событий прошел год. Забыл ли Шарль ее? Где он странствовал этот год, и почему вернулся? Не потому ли, что он пересмотрел свое отношение к их дружбе?
— Что вы, Жоржетта, я все помню. Вы – самое чудесное, что приключилось со мною при Дворе, я бы пропал там без нашей с вами дружбы. Рад, что и вы сохранили это в памяти. Красивые здесь места, не правда ли?
— Да, очень…
Шарль, щурясь от солнца, смотрел в закат – действительно необыкновенно красивый с этого утеса. А Жоржетта вместо заката любовалась его лицом – бронзовым от загара, с точеным профилем и обрамленным каштановыми кудрями. Как славно, что он не носит напудренные парики.
В отличие от Шарля Жоржетта по всеобщему мнению была вовсе нехороша собой: слишком худощава, слишком высока – даже большинство мужчин проигрывали ей в росте – и загорела лицом, которое вдобавок портили отвратительные веснушки. А уложить непослушные, торчащие во все стороны рыжие волосы было настоящим наказанием для ее служанок. Но Жоржетта привыкла к своей внешности и не завидовала более привлекательным подругам. Почти.
— Знаете, Жоржетта, – вывел ее из размышлений голос Шарля, — я ведь приехал в поместье только для того, чтобы оформить документы на его продажу.
— Вы серьезно? – встрепенулась она. – Это ведь ваше родовое гнездо, как можно?
— На что оно мне? Поместье приносит лишь долги, а заниматься хозяйством у меня нет ни желания, ни способностей. Зато на деньги от продажи я мог бы несколько лет путешествовать по миру, а потом… потом будет видно. Впрочем, я уже не уверен, что хочу продолжать начатое, — он улыбнулся, по-прежнему глядя в закат. – Одна ваша подруга…
— Мария де Граммон? – резко спросила Жоржетта. – О ней вы хотели говорить.
Шарль рассмеялся:
— О, нет, уверяю вас… Ее зовут Шарлотта. И я хотел бы просить вас об одной услуге. Если вы по-прежнему мне друг.
Шарлотта д'Эффель. Так вот кто занимает мысли Шарля… Горделивая осанка Жоржетты поникла, потому как тягаться с Шарлоттой она точно была неспособна. Иногда она готова была отдать свой пытливый ум, свободолюбивый нрав и все отцовское приданое взамен на хорошенькое личико и пустую головку этой девицы.
— Так значит, и вы попали под влияния чар мадемуазель д'Эффель, — Жоржетта собрала волю в кулак и выдавила улыбку. – Уверяю вас, Шарль, она вам не пара. Увлечение ею пройдет быстрее, чем весна в нашей провинции. Она – сама легкомысленность и непостоянство… Знали ли вы, что она принимает ухаживания мсье де Шарьте?
Он призадумался, но тут же рассмеялся:
— Но ведь она не помолвлена? Значит, у меня еще есть шанс. Жоржетта, право, вы слишком дурно думаете о мадемуазель д'Эффель…
— Я знаю ее лучше вас!
— Жоржетта, друг ли вы мне?
— Она вам не пара!
— Жоржетта, вы мне друг? – еще раз спросил Шарль, пристально глядя ей в глаза.
День бала стал триумфом для Шарлотты д'Эффель – очаровала и покорила всех в памятный вечер в Шато-де-Граммон именно она, а не именинница. Зеленые глаза блестели в свете свечей и обращены, казалось, к каждому и никому из присутствующим одновременно. Черные кудри чуть выбивались из прически, но Шарлотту это только красило, а на разгоряченных танцами щеках горел румянец. Она с такой легкостью и врожденной грацией парила по бальной зале, что юноши считали за честь коснуться руки молодой красавицы.
У юной Шарлотты был только один недостаток – ее отец не имел ничего, кроме небольшого поместья, которое едва ли могло прокормить его, и старинного замка в этом поместье, давно нуждающегося в ремонте. В замке всегда была полутьма, потому как жечь свечи понапрасну старый д’Эффель не позволял. Топилась только одна комната – та, что принадлежала Шарлотте. Сам же хозяин хорохорился, что «в их провинции в домах можно и вовсе не топить» и ходил вечно простуженным. В особенно холодные дни он кутался в старые камзолы и шали или же вовсе шел греться на кухню, бок о бок с дворней.
Старый д’Эффель был беден.
Шарлотта знала, что так было не всегда: когда-то, еще до ее рождения, отец носил титул графа де Рандан, имел обширные и богатые земли в провинции Анжу и был вполне счастлив со своей семьей, которая тогда включала его самого, его жену – наследницу старинного рода – ставшую впоследствии матерью Шарлотты, семнадцатилетнего Анри и двух маленьких дочерей. Но графу хотелось большего, хотелось быть ближе к власти…
…Это был 1651 год – разгар событий, которые в последствие назовут французской Фрондой. Граф понимал, что это было время, когда каждый мог вытянуть счастливый билет, достаточно лишь правильно выбрать сторону – кардинал Мазарини или принц Конде? И тот, и другой в случае победы осыпал бы сторонников всевозможными благами. Пока тогда еще молодой граф решал, к какой из сторон присоединиться, его сын Анри, горячий и своевольный, поддержал Конде – человека королевских кровей умного и жесткого, в отличие от пронырливого казнокрада итальянца Мазарини, который никогда не был особенно популярен. Того, что за Мазарини стоял малолетний король Людовик XIV никто во внимание не принимал – мальчику было всего восемь лет.
Кто бы мог подумать, что уже на следующий год Фронда потерпит грандиозный провал, а всех сторонников мятежного принца отдалят от Двора, лишат титулов и привилегий. Под раздачу попал и граф де Рандан: титул, как и земли в Анжу, были отобраны. Осталось лишь матушкино приданое – Шато-д'Эффель – некогда богатое поместье, но разграбленное и пришедшее в запустение за время Фронды.
На голову семьи д'Эффель посыпались и другие несчастья: отец жестко поссорился с Анри, после чего юноша навсегда ушел из дома. Матушке, без ума любившей сына, это серьезно подорвало здоровье. Очередная вспышка оспы унесла ее жизнь и жизни двух ее старших дочерей, пощадив лишь годовалую Шарлотту.
Мать Шарлотте заменила ее кормилица – толстая и громогласная итальянка Сильва. Это при Дворе итальянцы были теперь не в почете, а в захолустном д'Эффеле до дворцовых нравов никогда никому не было дела.
Отец так больше и не женился, мечтая лишь об одном – вернуть утерянные титул и земли. Будь у него второй сын, мальчик мог бы вступить в армию короля и доказать свою преданность трону, но Шарлотта была девушкой, что временами расстраивало отца. Но по мере взросления его красавицы-дочери д'Эффель все больше укоренялся в мысли, что Шарлотта должна попасть ко Двору – ей с ее красотой и обаянием там самое место!
Шарлотта о мыслях отца знала и вполне их поддерживала. А порой шла и еще дальше: ей как-то довелось увидеть портрет Дианы де Пуатье, возлюбленной короля Генриха II, и она со всей серьезностью подумала тогда, что ничем не хуже этой фаворитки короля. А, пожалуй, даже и лучше. Шарлотта не сомневалась: стоит ей лишь улыбнуться Его Величеству, тот простит батюшку и вернет вожделенные титул и земли.
Именно такие мысли посещали голову Шарлотты – и довольно часто – до памятного бала. Сейчас больше всех на свете титулов ей хотелось получить послание от мсье де Руана, от Шарля. Любое – пусть даже записка, состоящая из двух слов, лишь бы знать, что он к ней неравнодушен. Что после их встречи в графском лесу он думал о ней хотя бы минуту.
Проснувшись по обыкновению с рассветом, Шарлотта оглядела стены и потолок из неровного серого камня, покрытые гобеленами, на которых, впрочем, все равно нельзя было разобрать орнамента – настолько они были старыми и пыльными. Узкая комната – не от недостатка места в замке, а, чтобы меньше топить; старая кровать, пара сундуков в углу, стол с письменными принадлежностям да зеркало, у которого Шарлотта причесывалась.
Барышня с грустью посмотрела на роман, который читала ночью – в нем прекрасную героиню каждое утро будила горничная в залитой солнцем спальне, потом приносила ей ароматных булочек на завтрак и ежеминутно говорила, какой же красавицей уродилась ее госпожа.
Вздохнув и в который раз пообещав себе выгнать Брижит, Шарлотта откинула одеяло и сама подошла к окну, раздвинула занавески. Солнце давно встало, но во дворе были тишь да покой – слуги в этом доме вставали, похоже, позже господ.
— Брижит! – крикнула, как могла громко Шарлотта во двор. Ответом ей было лишь кудахтанье кур из птичника. – Ох, и достанется же когда-нибудь этой девчонке!
Ворча в адрес горничной, Шарлотта сама принялась стягивать на себе корсет, влезать в домашнее платье и заплетать в простую косу волосы.
— Сильва, — влетая в кухню, все еще кипела она, — верно, во всей деревне нет более ленивой крестьянки, чем моя Брижит! Хоть бы раз она разбудила меня, как полагается будить барышню… Полей мне, кормилица, умыться хочу.
— Батюшка ваш тысячу раз предлагал взять другую девчонку. – Сильва нехотя обтерла руки о передник и лила воду из кувшина на руки девушки. – Вон управляющего дочка уж такая умелица растет…
— Она и двух слов сказать не может – скучно с ней.
Шарлотта извелась, пытаясь выбрать платье для завтрашнего свидания – ничего не подходило. Самое красивое – бальное – было слишком открытым и блестящим для посещения церкви, а простое платье из серой шерсти, в котором она обыкновенно ходила на воскресную службу, не произведет никакого впечатления на мсье де Руана. Остальные же наряды Шарлотта сочла либо не к лицу себе, либо безнадежно вышедшими из моды.
— Мне совершенно нечего надеть… — простонала Шарлотта, в то время как птичница Люсиль, срочно вызванная на помощь барышне, с трудом прижимала крышку сундука, не сходящуюся на ворохе неподошедшей одежды.
— Вот! Вы только поглядите, какое чудо, — в комнату ворвалась Брижит, бережно неся в руках нежный шелк глубокого синего цвета, сходу прикладывая его к домашнему платью госпожи. – Очень вам идет!
Шарлотта рассматривала свое отражение в потемневшем от времени зеркале и не могла не согласиться – ее и без того нежная кожа стала как будто еще белее и прозрачней, оттеняемая платьем.
— Где ты взяла его? – завороженно глядя в зеркало, поинтересовалась она.
— В сундуках вашей маменьки – вот уж модница была.
Наваждение схлынуло, едва Шарлотта поняла, что платью столько же лет, сколько и ей самой, а то и больше. Сразу стало видно, что фасон безнадежно устарел, рукава протерлись в районе локтей, а подол изъеден молью.
— Как же обидно, Брижит: такая красота, и невозможно носить…
Она опустила руки, и платье скользнуло на пол. Но горничная моментально его подхватила и принялась убеждать:
— Это поправимо, барышня, я уже все придумала! Рукава ведь можно и отпороть, и пришить, скажем… — она выдернула из сундука снежно—белое платье, давно ставшее Шарлотте малым, — вот эти! Синее с белым будет смотреться великолепно! А юбку украсим кружевами – тоже белыми!
Горничная чуть ли не прыгала вокруг Шарлотты, то тут, то там прикладывая ленты и уже начав отпарывать рукава. И, в конце концов, глаза Шарлотты снова вспыхнули зелеными искрами:
— А вышедший из моды вырез я прикрою кружевной пелериной!
Работа закипела. Всех дворовых девушек, оказавшихся в поле зрения, Шарлотта, к превеликому их возмущению, пристроила перешивать платье. Конюшему Жану срочно было велено чистить и приводить в порядок лошадей и коляску, и только Сильва, уперев руки в бока, наотрез отказалась участвовать в приготовлениях:
— Стыд совсем потеряли, барышня! Где это видано – в церковь, и так наряжаться!
Видя, что криворукие крестьянки все делают не так – пачкают кружева и пришивают их не по моде, Шарлотта не утерпела и сама принялась помогать и показывать, как надо.
Засиделись до поздней ночи. Уже и папенька начал ворчать, что опять без толку свечи жгут, и Брижит намекнула:
— Коли не выспитесь, будете завтра бледны – никакое платье не поможет.
Шарлотта не могла не согласиться и, оставив Брижит за старшую, удалилась в опочивальню. В третьем часу ночи горничная, держа в одной руке едва тлеющую свечу, на цыпочках пробралась в спальню барышни и, тщательно расправив складки, разложила бело-синее шелковое чудо поверх сундуков. Залюбовавшись, снова поправила что-то и потом только отошла. Правда, не удержалась, и на обратном пути хорошенько опрыскала себя парижскими духами из красивого, украшенного каменьями, флакончика. Духи были ужасно дорогущими, подаренными барышне кем-то из ее поклонников, и та сама ими пользовалась только по особенным случаям. Но не одной же мадемуазель Шарлотте блистать! Брижит тоже нужно выглядеть великолепно – ее уже полтора часа, как дожидался Жан…
Шарлотта никогда не была ревностной католичкой – ее этому просто не учили. Если бы не влияние кормилицы-итальянки, верно барышня и вовсе выросла бы безбожницей, как папенька, и не знала даже «Отче наш».
То и дело поправляя пелеринку, чтобы никто не увидел ужасно немодный вырез, Шарлота наскоро перекрестилась и вошла под своды величественной и мрачной церкви Святой Елены. Она немного припозднилась: отец Иоанн уже начал службу, и даже в полутьме и издалека Шарлотта увидела его укоряющий взгляд, брошенный ей. Барышня тихонько села на краешек скамьи у самых дверей, достала Библию, и лицо ее приняло покорное выражение. Живые и любопытные глаза тем временем скользили по залу, надеясь отыскать… нет, его здесь не было.
Прихожан в этот день было немного – все-таки не воскресенье. Голос проповедника звучал монотонно и несколько усыпляющее. Все-таки аукнулось вчерашнее бодрствование до полуночи… Вдруг у противоположной стены мелькнула тень в знакомом сером бархате – Шарлотта затрепетала и с непонятным для себя испугом, уткнулась взглядом в строчки. Неужели он! Но когда собралась с силами и снова подняла глаза – никого уже не было. Ах, показалось…
Тем временем проповедь закончилась, и наступило время песнопений: прихожане начали подниматься, затягивая «Спаситель наш, приди», встала и Шарлотта… Как вдруг, через три ряда впереди увидела тонкий женский стан, затянутый в зеленый атлас, лицо и волосы закрывал капюшон, но дама была очень похожа на Жоржетту де Мирабо.
Шарлотту даже в жар бросило от этой мысли – хороша же она будет, если выяснится, что Жоржетта всего лишь пригласила ее разделить проповедь, а она вырядилась как на прием у королевы и мечтает непонятно о чем…
Впрочем, не успела Шарлотта и закончить свою мысль, как совсем рядом сквозь нестройный хор прихожан услышала голос, который узнала бы и из тысячи:
— Сударыня…
Шарлотта сбилась на строчке «…под скорбным бременем вины» и резко обернулась на голос. Это все-таки был он, она не ошиблась. В том же потертом сером камзоле, что и на балу – но мсье де Руан казался красивейшим из мужчин.
— Вы меня напугали, мсье… — неожиданно для себя ответила Шарлотта и, отводя глаза к сводчатому потолку, продолжила петь.
— Простите, сударыня, — ответил де Руан, вставая рядом с ней, чтобы не привлекать внимание, — я был уверен, что вы догадаетесь, кто просил вашу подругу Жоржетту написать то письмо.
Комар мерзко жужжал, нарезая круги возле лица Жоржетты, и, наконец, приземлился на ее левую щеку. Девушка сморщилась, пытаясь согнать насекомое, но оно, похоже, устроилось вполне уютно, а через мгновение вогнало острый хоботок под кожу… Жоржетта, смирившись, более на него внимания не обращала, а только поудобнее перехватила рукоять лука и снова замерла.
Она уже тридцать минут лежала в одном положении – на животе и на голой земле, если не считать настил из сухого камыша, сделанного ею же. Жоржетта выслеживала жирного селезня – огромного и при этом необыкновенно проворного. Селезень появлялся здесь, в камышовых зарослях, каждое утро и кормился на мелководье. Жоржетта заприметила его еще в начале весны и сама себе поклялась, что этот экземпляр достанется ей. Она была хорошим стрелком, и обычно для нее не составляло проблем подстрелить до десятка его сородичей, но мерзавец всякий раз умудрялся сбежать… Это стало уже делом принципа!
Накануне вечером Жоржетта уговорила Шарля помочь ей. Конечно, намного приятнее было бы изловить селезня в одиночку, но задача Шарля сводилась лишь к тому, чтобы подманить птицу с помощью свистка, имитирующего голос самки.
И вот сейчас она залегла недалеко от мелководья – не шевелясь и практически не дыша. Шарль точно так же устроился в трех туазах[1] от нее и должен бы начать «крякать». Почему молчит, интересно?
Жирный селезень уже приземлился на поверхность озера, но осторожничал – держался вдалеке от Жоржетты. Как кстати был бы сейчас свисток Шарля! Почему он медлит?
Селезень, между тем, не собирался делать Жоржетте одолжение и подплывать ближе – он, пригревшись на солнышке, расправлял перья и деловито их чистил. Самый подходящий момент, чтобы выстрелить – не близко, но попробовать стоит! Не став больше медлить, Жоржетта натянула тетиву, прищурилась, высунув кусочек языка, и… лесную тишину пронзил треск сухого камыша в трех туазах от Жоржетты.
Селезень тотчас насторожился, уставился на кусты, где прятался Шарль, и – счел лучшим убраться от греха подальше.
— Нет, нет, нет! – уже не опасаясь, закричала Жоржетта, мигом поднимаясь на ноги и через камыш и по мелководью пытаясь нагнать утку.
Первая стрела просвистела в паре дюймов от птицы, вторая и третья, выпущенные следом, не достигли цели даже и близко. Тут же полетел град стрел, выпущенных Шарлем, видимо осознавшим свою вину, но селезень был уже высокого в небе и звонко крякал, как будто насмехаясь над Жоржеттой.
— Тысяча чертей! – стоя по колено в мутной воде, Жоржетта не сдержала ярости и швырнула лук в сторону, впившись теперь гневным взглядом в де Руана: — Шарль, как вы могли?! От вас всего-то требовалось приманить его!
Тот стоял тоже в полный рост и смотрел на Жоржетту виновато:
— Простите меня, — выдавил он и пожал плечами, — я задумался, даже не заметил этого чертова селезня.
— Господи, о чем еще думать на охоте!
Уже не злясь, но еще сокрушаясь, она наклонилась, поднимая лук, и, не оглядываясь, отправилась на солнечное место.
Ноги сами привели к любимому дубу – здесь было и солнечно и уютно. Шарль притащил откуда-то скамейку, чтобы не сидеть на земле, а Жоржетта сама еще в начале весны высадила неподалеку несколько кустов алых роз. Здесь девушке сразу стало спокойнее. Хотя, по-прежнему было обидно, что и вымокла до нитки и устала, но так никого и не подстрелила…
Жоржетта сегодня была одета в мужское платье – белая сорочка, заправлена в укороченные брюки, облегченный жюстокор и шляпа, под которой она прятала волосы, чтобы не лезли в лицо. Девушка всегда охотилась в подобной одежде, ибо была уверена, что в дамских амазонках только мужчин сподручно прельщать, а для настоящей охоты такие наряды не годятся. С прельщением же у Жоржетты не ладилось в любом платье, так что она давно решила для себя, что будет одеваться так, как ей удобно.
— Ну как же вы так, Шарль? — все еще мучилась Жоржетта. — Ей-Богу, если б я не видела, как вы охотились в Версале, я бы подумала, что вы из тех мужчин, которым даются только танцы.
— Сам не знаю, Жоржетта. Мне жаль, что я подвел вас.
Шарль плелся следом, и вид у него был еще более уставший, чем у девушки.
— Быть может, вы больны? – обеспокоилась вдруг Жоржетта. – Или… — она увидела, что в руке Шарль комкает писчую бумагу, — что это у вас? Письмо? Уж не хотите ли вы сказать, что читали письмо от вашей мадемуазель д’Эффель? Во время охоты? Немыслимо!
Она резко отвернулась, обратившись лицом к солнцу, и на мгновение даже засомневалась – так ли уж великолепен Шарль? Разве может ее идеальный мужчина с воодушевлением заниматься такими глупостями, как написание и чтение любовных писем? Да еще и вместо такого интересного занятия, как охота?
Но уже через мгновение повернулась к Шарлю и сочла, что это, пожалуй, романтично.
Шарль опустился на скамью напротив розового куста и еще раз посмотрел на бумаги в своих руках. Жоржетта отметила, что посмотрел он на них с какой-то непонятной для нее тоской. Она опустилась рядом.
— И что же пишет вам ваша мадемуазель? – собравшись духом, поинтересовалась она как будто невзначай.
Шарль пожал плечами, раздумывая, сказать ли – а потом вздохнул:
— Пишет, что отец дает ей в приданое три тысячи ливров.
Жоржетта онемела, ее брови поползли вверх: приданое?! Быть не может, что у них все так далеко зашло, он ведь знаком с Шарлоттой всего неделю!
— Она не понимает, что творит, — ответила нервно Жоржетта. – И вы не понимаете, если собираетесь потакать ей. Вы не можете сейчас жениться, Шарль, вы же сами говорили, что хотите продать поместье, путешествовать… Неужели вы решили отказаться от затеи?
Он усмехнулся:
— Неделю назад вы ужаснулись это моей затее.
Жоржетта тоже улыбнулась, покачав головой:
— Вы правы, я говорю глупости. Конечно же, я считаю необдуманным поступком продавать поместье, обитель ваших предков и единственный дом… Наверное, я просто не хочу терять друга в вашем лице. Может быть, даже ревную. Ведь если вы женитесь, заведете семью, детей, — она сморщилась, — отрастите брюшко… Ваша жена не будет в восторге от наших с вами вольных прогулок – их придется прекратить.
Сердце Шарлотты пело и радовалось – мсье де Руан, мечта всей ее жизни, любит ее. Теперь уже в этом не было сомнений, хотя он до сих пор не сказал этого прямо. После той встречи в церкви прошла неделя. За это время влюбленные написали друг другу не меньше десятка писем, отправляя посыльных по два, а то и по три раза на день. Каждое из полученных посланий Шарлотта едва ли ни с лупой изучала, пытаясь отыскать те самые слова о его любви – и не находила. В конце концов, уверила себя в том, что мсье де Руан желает сказать о любви, глядя в ее глаза. Сказал бы и в ту первую встречу, но, верно, все было слишком скоро, и он не успел, за что теперь, конечно же, корит себя.
Виделись с тех пор они лишь однажды – снова в церкви, на воскресной службе, где было не протолкнуться сквозь ряды прихожан. К тому же Шарлотта была с папенькой, так что они даже не поздоровались. Хотя, де Руан мог бы и подойти: они с папенькой представлены друг другу, так что она не видела ничего предосудительного в том, чтобы любимый выразил почтение батюшке и, быть может, поцеловал руку Шарлотты. А там, глядишь, завязалась бы беседа между двумя мужчинами, папенька пригласил бы де Руана на ужин… Но Шарль старательно делал вид, что не заметил их в церкви.
Однако же судьбу свою Шарлотта отныне считала решенной: примеряла к себе имя будущего супруга, думала, как обустроит гостиную в новом доме. Даже ненавязчиво расспросила папеньку, какое приданое он бы за нее дал, если бы она собралась бы вдруг замуж. Приданое, к удивлению Шарлотты, было не таким уж мизерным – верно, папенька и правда ее очень любит, раз так расщедрился, несмотря на вечную свою скупость.
Шарлотта надеялась теперь, что мсье де Руан останется доволен. Да что там – он, конечно же, будет доволен, он ведь любит ее! Если в бедности невесты и есть что-то положительное, так это лишь уверенность, что жених точно любит ее, а не деньги будущего тестя.
Накануне Шарлотта снова – уже в который раз – засиделась дотемна, перебирая и перечитывая письма от мсье де Руана. Вчера же ко всему прочему он прислал ей и дивный подарок – алую розу небывалой красоты. Цветок был без ножки, и Шарлотта изрядно помучалась, пристраивая его в воду, чтобы не завял. Сейчас, едва проснувшись, – снова, разумеется, без помощи Брижит – она вскочила на ноги и бросилась проверять, как провел ночь ее цветок. Слава Господу, что он ожил – стал даже свежее, чем вчера вечером.
Шарлотта выбрала нежно-розовое с белыми кружевами платье, излишне нарядное для дома, пожалуй, но ей захотелось сегодня выглядеть особенно привлекательной. Черные кудри девушка не заплела в привычную косу, а подколола вверх, наподобие короны, и у виска закрепила ту самую розу.
Как чудесно, что Шарль угадал ее любимый цветок! Самыми популярными у француженок считались фиалки, символ чистоты и нежности, но Шарлотта всегда полагала, что фиалки слишком скромны для нее.
Закончив утренний туалет, барышня покинула спальню и тут же чуть не была сбита с ног одной из помощниц Сильвы. Мерзавка даже не извинилась, продолжая бежать по коридору с ворохом глаженого белья! Пока Шарлотта спускалась по лестнице, наткнулась на дворового Николя в чистой почему-то рубахе, а Люсиль – в кои веки с прибранными волосами – мела парадную лестницу. Не понимая, что толкнуло крестьян ни свет, ни заря заниматься работами, которые их обычно и в Чистый четверг не заставишь делать, Шарлотта брела в сторону кухни – уж Сильва-то точно объяснит, в чем дело.
А из кухни лился потрясающий аромат свежевыпеченных булочек. Обрадовавшись сладкому, Шарлотта сходу схватила одну и собралась уже забраться в свое любимое кресло подле камина, но совершенно неожиданно получила шлепок по рукам от кормилицы:
— Нечего со стола таскать! Дождитесь завтрака, как полагается – скоро все готово будет… — сердито молвила Сильва, отбирая булочку.
В другой бы раз Шарлотта разозлилась на такое поведение – пообещала бы нажаловаться папеньке и пару часов не разговаривала бы с Сильвой, но сегодня решила смолчать. В ней все больше и больше крепло подозрение, что утро это необычное. Может, гости пожаловали с визитом? Или… или Шарль не утерпел и приехал нынче к батюшке просить ее руки?!
Еле сдерживаясь от будоражащей сознание догадки, Шарлотта обошла печку, у которой Сильва помешивала варево, и, ласково глядя на кормилицу, вопросила:
— А что это все бегают с утра туда-сюда, туда-сюда… Никак случилось что?
— Гости к нам пожаловали, барышня – умаялась я уже с утра. Да завтрак было велено не в столовую подавать, как всю мою жизнь было, а во дворе накрыть. По-модному! – Сильва презрительно скривилась, ибо новшеств никаких не признавала.
— А приехал-то кто? – воскликнула Шарлотта.
Сильва, может быть, и ответила бы, но в этот момент у нее на огромной сковороде оглушительно зашипели подгорающие булочки, и та, бросив варево, принялась снимать их со сковороды.
— Ох, не мешайте мне, барышня… — снова прикрикнула кормилица на Шарлотту, — и без вас у меня дел невпроворот!
— Ну и возись тут тогда одна! – хмыкнула девушка и, нахмурив брови, гордо покинула кухню. По пути, правда, все же утащила румяную булочку.
Между тем, желание узнать, кто приехал в гости, не отпускало. Дворовые мало чем помогли: обращаться особенно почтительно к своим господам, уже много лет не платящим жалования, в д’Эффеле было не принято – крестьяне только бросали через плечо, что, мол, приехал некий господин. По описанию он вроде был молодым, а вроде и не очень. Приехал он в экипаже, и Жан сейчас поил его лошадей.
Бросившись во двор, Шарлотта действительно увидела экипаж – карету, украшенную золотом и запряженную четверкой вороных коней, которых в данный момент и распрягал Жан. Барышня залюбовалась – редко ей доводилось видеть такую красоту. Пожалуй, что и графы де Граммон такой каретой не владеют, разве что герцоги де Мирабо… Однако же герб на карете явно принадлежал не герцогам.
В задумчивости и с некоторой тоской – ведь Шарлотта так надеялась, что приехал мсье де Руан – она побрела обратно. На цыпочках девушка крутилась возле кабинета отца, где папенька засел с гостем – пыталась даже подсмотреть в замочную скважину, и голову сломала, раздумывая, под каким ей предлогом войти в кабинет. На счастье даже нашла корреспонденцию, забытую в это утро папенькой, и попыталась уже войти… да только было заперто изнутри.