Глава 1.
Старый дом на окраине Москвы, где всё ещё пахло яблоками, сдобой и терпкой медовухой, дремал в лучах вечернего солнца. Дом этот знал много — смех детей, слёзы подростков, страсть молодости и усталость зрелых лет. Здесь Олеся провела почти всю жизнь. И теперь лежала в старом кресле у окна, укрытая вязаным пледом, с книгой на коленях и чашкой чая на подлокотнике. Чай уже остыл.
Внуки уехали час назад, оставив за собой шлейф карамельных конфет и запах ванили. Дочь обнимала её долго, как будто что-то чувствовала. Сын обещал зайти завтра. А муж... Муж ушёл восемь лет назад. Спокойно, тихо, без мучений. Просто лег спать и не проснулся. Она тогда долго не могла принять этого — как это, жить без него, без его шуток, без привычки стучать по чашке, чтобы чай подали горячим, как в детстве.
Но всё равно жила. Не сразу, не легко. Выстояла. Удержала и расширила семейный бизнес — сеть ювелирных лавок, небольшой завод по обработке серебра и полудрагоценных камней. Передала всё детям, научила внуков видеть в камнях не только цену, но и красоту, душу, тепло. А сама постепенно отдалилась, как и положено в старости — стала теневым наблюдателем своей династии.
На полке за стеклом блестели фамильные изделия — броши, кольца, подвески, даже старинная булавка с сапфиром, которую её прадед когда-то привёз из Франции. Она вздохнула. Прошлое всегда с ней. В каждом шорохе, в каждом камешке.
Она провела пальцами по морщинам на руках. Руки мастера. Эти руки обрабатывали нефрит, резали лазурит, паяли цепочки из золота, скручивали проволоку в кружево. Они созидали, лечили, украшали. И эти же руки подносили ложку больному мужу, меняли подгузники внуку и гладили голову дочери, когда та в разводе ночевала у неё.
«Жизнь, — подумала Олеся, — как филигрань. Сперва кажется хрупкой, потом вырисовывается узор, потом приходит мастерство — и ты начинаешь понимать, где добавить изгиб, а где оставить пустоту».
Снаружи заскрипела калитка. Соседский пёс зарычал. Потом тишина. За окном алел клён, и солнце опускалось всё ниже, словно и оно устало. Тело Олеси тоже устало. Она не болела. Просто... устала. Как будто все задачи были выполнены, все уроки — пройдены, все кольца — завершены.
Она не плакала. Просто тихо сидела, глядя в окно, как будто ждала чего-то — или кого-то. Удивительно, но страха не было. Только покой. И лёгкая печаль, как тень на янтаре.
— Если бы можно было начать сначала... — прошептала она вслух. — Только со знанием и руками такими, как сейчас. Я бы из меди сделала корону, из стекла — звезду. Да только уже поздно.
Комната чуть качнулась. Или это только ей показалось?
Плеск света разлился по стенам. На секунду Олеся словно увидела, как по полу пробежала тонкая золотая нить, вытканная из заката. Сердце дрогнуло. Потом ещё раз. И ещё.
Она успела подумать: «Вот и всё. Главное — не уронить чашку».
Но чашка всё равно упала. Ударилась о пол, разлетелась, а за ней — всё остальное. Словно резкий глоток воздуха, потом темнота, лёгкость, и… ничего.
...
Стук. Голоса. Звон где-то рядом.
Что-то холодное касалось лба. Кто-то держал её за запястье. Запах — странный, резкий, не её привычный жасмин или хвоя. Скорее, лаванда и воск. Густой аромат чего-то древнего.
Она открыла глаза.
Над ней склонился худощавый мужчина лет сорока в странной одежде — длинный тёмно-синий камзол, суконный жилет, воротник, как в старых фильмах. Волосы зачёсаны назад, с проседью у висков. Глаза внимательные, чуть тревожные.
— Господи... — прошептала она.
Он удивлённо посмотрел на неё.
— Что вы сказали, дитя? — спросил он по-чешски.
Она не сразу поняла. Слова показались знакомыми, но звучали... иначе.
— Где я? — с трудом выговорила она, пытаясь сесть.
Сразу же почувствовала — тело не то. Оно лёгкое, юное, странно подвижное. Она не ощущала привычных болей в спине, коленях. Кожа — гладкая. Руки — тонкие, девичьи.
— Ты упала со ступенек, — сказал мужчина мягко. — Головой ударилась. Тебя нашли в коридоре.
Он отодвинулся, и в поле зрения появилась женщина — полная, с широким лицом и влажными глазами. Волосы под чепчиком, на плечах — грубая шерстяная шаль.
— Моя девочка... Катержиночка, родная... Я так испугалась, — всхлипывая, заговорила она. — Ты меня узнала? Скажи, что ты узнала нянюшку Анку!
Олеся молчала. Она смотрела на них, на потолок, на каменные стены комнаты, на деревянную мебель — резную, с инкрустацией. Всё было настоящим. Осязаемым. И дьявольски не её.
«Катержина?.. Пятнадцать?.. Что, чёрт возьми, происходит?»
Мир снова начал вращаться.
И тут она вдруг рассмеялась — тихо, по-заговорщицки. Потому что в её голове промелькнула фраза из старого советского фильма:
— Это не сон. Это я удачно замуж вышла — за реинкарнацию!
Нянюшка охнула, врач перепугался, а Олеся... Олеся уже знала: всё только начинается.
Воспоминания...
В окна тянуло зимним вечером, хоть батареи и шипели в углу, делая вид, что работают. Капли воды в раковине отдавала звонкой тоской одиночества — по одной, будто кто-то невидимый отсчитывал последние мгновения. В маленькой однокомнатной квартире на девятом этаже, посреди старой хрущёвки, пахло полированным деревом, камнем, легкой затхлостью времени и… терпением.
Олеся сидела за столом с лупой на лбу и медленно, почти церемониально, укладывала крошечные гранаты в оправу. У неё получалась птичка — ожерелье в форме колибри. Камни сверкали тёплым огнём. Каждый закреплённый гранат — как ещё один прожитый год. Наделённый весом.
— Ну вот ты и почти закончена, малышка, — пробормотала она. — Наденет тебя, быть может, только земля…
Руки уже подрагивали. Сосуды не щадили, пальцы стыли даже в тёплой комнате. Но движения оставались точными — привычка, дисциплина, любовь. Она, как ювелир со стажем, знала, как уговаривать металл.
Олеся Михайловна когда-то считалась мастером высшего уровня: гранка, чеканка, реставрации музейных изделий. В её архивах — сертификаты, грамоты, фотографии с выставок. Но всё это было «тогда». Теперь — пенсия, инвалидность и неумолкающая боль в суставах.
Глава 2
Дорога
Дилижанс был скрипуч, потрёпан временем и дождями, и, судя по каплям засохшей грязи на подножке, совсем недавно выехал с рынка, а не из дома уважаемых родственников. От древесного лака остались лишь воспоминания, а железные обивки на колёсах издавали такой звук, будто они сердито обсуждали с булыжниками философские взгляды на тему «что хуже: быть стёртым временем или быть никем».
Я стояла у кареты с саквояжем в руке — скромным, потертым, почти беззащитным в своей лаконичности. В нём лежали несколько тщательно уложенных платьев, смена белья, простая парочка тетрадей, набор чернил в крохотной склянке и, разумеется, дневник матери, который мне сунула нянюшка на прощание. А ещё — мамина шкатулка: деревянная, с резьбой в виде виноградных лоз. Внутри: мотки нитей, пара игл, щепотка янтаря, немного грубого бисера, мелкие камешки — не ювелирного качества, но очень милые. Пахло сушёной лавандой и чем-то… настоящим. Теплом. Домом, которого уже не было.
Меня никто не провожал. Ни строгий дядюшка, ни его сухощёкая жена. Нянюшке было не велено покидать порог. Всё, что я увидела напоследок, — это плотная спина управляющего и сухой, равнодушный голос:
— Девицу к монастырской школе. Там, как я понял, второй курс. Бумаги — вот.
Бумаги были в конверте, перевязанном сизой лентой. Он сунул их в руку кучеру, а меня усадили на место, где сидели девицы без родни и связей. Судя по виду скамьи, предыдущая пассажирка либо увлекалась луком-пореем, либо у неё были очень ароматные привычки.
Карета дёрнулась и поехала, и, как только дом скрылся за изгибом дороги, я наконец позволила себе вздохнуть. Прямо с плеч, где незримо висела тяжесть чужого равнодушия, слетел невидимый хомут.
Ну здравствуй, свобода. Хоть и монастырская.
---
Дорога тянулась лениво, как сон в воскресное утро. За окном мелькали поля — золотые и пыльные, потом — рощи с тонкими стройными деревьями, будто выстроенными в почётный караул. Маленькие деревни с кривыми крышами, петухами, как будто сбежавшими с парижских гербов, да запахом копчёностей и тёплого хлеба.
Я поймала себя на том, что улыбаюсь.
Память подкинула кадры из жизни… прошлой. Камни в руках. Шум торцовочной пилы. Стеклянная крошка, впившаяся в ладонь. Искусство — в упорстве. Мои картины из камня, мозаики из проволоки, брошки из металла и янтаря, вышивка по коже. Люди всегда думали, что это "так, хобби". А для меня это был способ дышать.
Мир, в который я попала, был иной, но и знакомый. Камни здесь имели ту же форму, а люди — те же желания. Кто-то мечтал о платьях, кто-то — о любви, кто-то — о свободе. Я же просто хотела дожить спокойно, без чьих-то рук на горле и чужих планов в голове.
— Простите, здесь свободно?
Голос был высокий, чёткий, с лёгкой дрожью в последних слогах. Девушка с копной вьющихся волос втащила за собой саквояж, чернильницу в холщовом мешочке и пару свёртков. На вид — лет пятнадцать, но с глазами такого цвета, будто небо решило пожить в её зрачках.
— Конечно, — кивнула я. — Садись.
Она плюхнулась на сиденье с лёгким вздохом облегчения.
— Я опоздала. Меня чуть не оставили. Вас тоже в монастырскую школу?
— Угадала.
— Я Рената. Рената Влковá, — представилась она, горделиво вытягиваясь. — Отец говорит, у нас в роду были летописцы и хронисты. Я вот решила — стану журналисткой.
— Амбициозно.
— А вы?
Я чуть помедлила.
— Приехала доучиваться. Второй курс. А ты?
— Первый. Но я быстро учусь, — тут же добавила она, усмехнувшись. — Особенно если что-то интересное.
— А что тебе интересно?
— Всё! Истории. Люди. Тайны. Говорят, одна из учениц — внебрачная дочь архиепископа, и потому её держат в школе под присмотром. А одна девочка убежала с циркачом. Представляете? А ещё…
И она заговорила. Беспрерывно. Я слушала краем уха, кивала и кидала короткие реплики. В основном, наблюдала. Подмечала детали: как она поджимает губу, когда волнуется. Как хрустит пальцами на левой руке, но не на правой. Как следит за пейзажами с таким же восторгом, как ребёнок в музее мороженого.
Мне было… приятно. Как-то по-человечески. Я не чувствовала себя старухой в чужом теле. Не чувствовала одиночества. Пока что.
Когда дилижанс преодолел очередной холм, перед нами открылась Прага — древняя, величественная, как драгоценный камень, огранённый веками.
Башни. Мосты. Речные арки. Купола и черепица. Ветер, влекущий запах пекарен, книжных лавок, воска, духов и лошадей. Всё смешалось, завертелось и окутало меня, как шерстяной шарф из прошлого, где я однажды уже бывала. Или просто мечтала быть.
— О-о-о, — протянула Рената. — Вот бы пожить тут. Представляете, вы просыпаетесь, а за окном шпиль собора, кареты, и вон тот мужчина…
— Какой?
— Вон тот, в синем плаще. Видите?
— Вижу. Только он, кажется, замечает, что на него смотрят.
— Ничего. Я просто наблюдаю. Для вдохновения. Я ведь, как-никак, будущая журналистка.
Я закатила глаза и вздохнула.
— Вдохновение — это хорошо. Главное — не за ним бегать босиком.
Рената рассмеялась.
— А вы забавная. Такая… взрослая.
Да уж… если бы ты знала, насколько.
---
Дилижанс въехал в предместье. Дороги сузились, мостовая подрагивала, лошади нервничали. Мы миновали торговые ряды, заведение с подозрительно яркой вывеской, часовню и наконец свернули к мощёной дорожке, ведущей к старому особняку с резным фронтоном и высокими окнами. Рядом высился монастырь с серыми стенами и коваными воротами.
— Приехали! — крикнул кучер.
Это и была школа.
День встречи с монастырской школой оказался ясным и тёплым, словно сам воздух знал — в жизни Олеси начинается новый этап. Дилижанс покачивался на ухабах, а за окном мелькали живописные холмы, виноградники и аккуратные фермерские деревушки. Каменные домики с красными черепичными крышами, занавески с вышивкой на окнах, сушёные травы, развешенные на балконах… Всё дышало уютом, живым, настоящим. В груди у Олеси закралось странное чувство — будто она вернулась домой, а не едет в неизвестность.
Глава 3.
Утро в Праге было хрупким, словно тонкий слой льда на реке Влтаве, который вот-вот должен растаять под первыми солнечными лучами. Олеся проснулась в своей небольшой комнате при монастырской школе, где уют и строгость сочетались в удивительной гармонии — деревянные балки потолка, простое лённое постельное бельё и аккуратно разложенные книги на столе.
За окном уже начинал просыпаться город: вдали слышался звон колоколов, а в воздухе витал лёгкий аромат свежеиспечённого хлеба и влажной земли после ночного дождя. Олеся неспешно потянулась и прищурилась, вспоминая, что сегодня — один из тех дней, когда ей предстоит вернуться в город, пройтись по знакомым улицам, увидеть лица, которые не забыть, и встретиться с теми, кто, возможно, навсегда останется рядом.
Одевшись в простое платье из шерсти с неброской вышивкой, она спустилась по скрипучим ступеням и направилась во двор. Там уже собиралась группа учеников, среди них была и Летиция — её верная подруга и спутница по учёбе. Летиция улыбнулась, заметив Олесю, и подошла ближе, чтобы обсудить предстоящий день.
— Сегодня будет интересно, — шепнула она, глядя на удаляющуюся карету, которая должна была отвезти их к монастырской школе, расположенной в нескольких километрах за городом.
Путь пролегал мимо живописных садов и аккуратных домиков с черепичными крышами, а Олеся с любопытством рассматривала мелькающие за окном пейзажи. По дороге они встретили торговцев с прилавками, где лежали свежие овощи, пряности и разноцветные ленты для одежды. Всё это было частью новой жизни, которую ей предстояло освоить.
В карете их сопровождала молодая девушка, которая представилась как Йозефа — будущая журналистка, чьи рассказы о жизни в Праге уже набирали популярность среди жителей. Она легко и непринуждённо рассказывала о событиях в городе, подмечая мелочи, которые казались важными именно сейчас.
Олеся слушала, впитывая детали, и внутренне улыбалась: хоть она и была в теле пятнадцатилетней девочки, в душе оставалась мудрой и опытной женщиной. Это придавало ей особый взгляд на мир — тонкий, полный иронии и нежности.
По прибытию к монастырской школе девочки вышли из кареты и направились в здание, где уже начинались занятия. Коридоры были украшены фресками и цветными витражами, сквозь которые пробивался дневной свет, создавая яркие узоры на каменном полу.
Войдя в класс, Олеся сразу ощутила атмосферу дружбы и лёгкого волнения. Одноклассники приветливо переглядывались, обсуждая прошедшие выходные и предстоящие события. Среди них была и Мартина — девушка с живыми зелёными глазами и заразительным смехом, которая не скрывала своего волнения из-за встречи с молодым человеком, увиденным на ярмарке.
— Олеся, — заговорила Мартина, улыбаясь, — ты слышала? В городе появился молодой стеклодув по имени Антуан. Говорят, он делает невероятные вещи с цветным стеклом.
Олеся слегка улыбнулась, вспоминая разговоры с Летицией о предстоящем двойном свидании. Несмотря на всю лёгкость происходящего, внутри неё зреет решимость — ей предстоит не только учиться ремеслу, но и разбираться в хитросплетениях человеческих отношений и интриг.
Уроки начались с изучения истории, где преподаватель рассказывал об удивительных событиях, которые когда-то изменили ход судьбы Праги. Олеся слушала внимательно, замечая параллели с собственной жизнью и теми загадками, что таились в прошлом её родителей.
С каждым днём она всё больше понимала: чтобы вернуть утраченное и построить новую мастерскую, нужно учиться не только ремеслу, но и тонкостям жизни в этом необычном, но таком родном мире.
После уроков Олеся и Летиция вместе вышли из монастырской школы, наслаждаясь прохладным воздухом позднего послеобеденного времени. Солнечные лучи мягко освещали древние камни мостовой, а по улицам неспешно катились телеги с товарами, а торговцы громко предлагали свой товар — от пряностей до расписных чаш.
— Ты знаешь, — начала Летиция, оглядываясь по сторонам, — у меня есть ощущение, что сегодня произойдет что-то необычное.
Олеся улыбнулась, не отрывая взгляда от витрины лавки, где лежали несколько образцов разноцветного стекла. Она думала о предстоящем вечере и том, что им предстоит встретить Антуана — молодого мастера стеклодува, чьи работы уже стали легендой в узких кругах.
— Что-то мне подсказывает, что этот Антуан — не просто хороший стеклодув, — тихо ответила она, — а человек, который сможет помочь мне сделать шаг к возрождению мастерской.
Они шли по узким улочкам, среди которых то тут, то там виднелись аккуратно подстриженные деревья, а между домами пробивались разноцветные цветы. Иногда на углах слышался звон колокольчиков от проезжающих лошадей.
— Кстати, — Летиция сделала паузу, — ты когда-нибудь думала о том, как бы выглядела твоя жизнь здесь, если бы родители не пропали?
Олеся взглянула в небо, где уже начинали появляться первые звезды.
— Иногда... — она задумалась. — Но я знаю, что их исчезновение — загадка. Я не верю в случайности. Когда-нибудь я обязательно узнаю правду.
Подойдя к большому зданию, где должна была проходить встреча, девушки заметили группу молодых людей. Среди них выделялся Антуан — высокий, с тёмными волосами и проницательным взглядом, который казался одновременно мечтателем и настоящим мастером своего дела.
— Вот он, — прошептала Летиция, слегка заулыбавшись, — и я уверена, что он многое изменит.
Олеся почувствовала, как сердце слегка учащенно забилось, и, несмотря на молодость тела, в душе её заиграла тихая мелодия — мелодия надежды, перемен и новых возможностей.
Вечер обещал быть долгим и полным открытий.
---
Ночь опустилась над Прагой, окутывая город мягким серебристым светом луны и мерцанием далеких звёзд. Узкие мощёные улицы блестели от недавнего дождя, а легкий ветерок шуршал листвой старых лип, растущих вдоль монастырского сада. В комнате, где жили Олеся и Летиция, царила спокойная тишина, нарушаемая лишь лёгким шелестом страниц.
Глава 4.
Бал начался в зале монастыря, где высокий потолок был украшен резными балками, а стены — гобеленами с изображениями сцен из жизни святых и королевских предков. Свечи на канделябрах мягко мерцали, отражаясь в окнах, откуда виднелись ночные огни Праги, словно звёзды спустились в зал, чтобы наблюдать за праздником.
Олеся вошла в зал, чувствуя лёгкое волнение и необычное спокойствие одновременно. Её платье — глубокого изумрудного цвета, с вышивкой из бисера и янтаря — переливалось в свете свечей. Волосы были собраны в аккуратную прическу, а на запястье мерцало тонкое украшение из медной проволоки с маленькими вставками полудрагоценных камней — символ её ремесленного пути.
Летиция встретила её улыбкой, а неподалёку стоял Антуан, спокойно наблюдая за происходящим. По залу разносился звук смеха, разговоров и лёгкой музыки, и Олеся почувствовала, как в воздухе смешиваются надежды и тайны.
Среди гостей были и те, кто не скрывал зависти и недовольства — особенно Изабелла, которая, словно тень, следила за каждым движением Олеси, не упуская возможности кинуть колкое замечание.
Бал обещал стать не просто праздником окончания учёбы, а началом нового жизненного пути — полным испытаний, открытий и, конечно, любви.
Пока музыка звучала и гости кружились в танце, Олеся украдкой листала страницы маминого дневника, который бережно держала при себе. Среди записей она обнаружила упоминание о женщине по имени Клариса — старой подруге матери, талантливой мастерице, которая владела небольшой лавкой с ювелирными изделиями и мозаиками недалеко от центра города.
«Если судьба улыбнётся и подарит тебе помощь, не стесняйся обратиться к Кларисе, — писала мать, — она всегда была как сестра и верным другом. Её советы и покровительство помогут в трудные дни.»
В этот момент к Олесе подошёл один из учителей, мягко улыбаясь:
— Олеся, поздравляю с успешным окончанием! Ты действительно уникальна — экстерном справиться с программой за такой короткий срок могут немногие. Знаешь, многие из нас считают, что это только начало твоего пути. Если хочешь, могу помочь наладить знакомство с Кларисой — она живая легенда нашего ремесла и может оказать большую поддержку.
Олеся почувствовала, как внутри разгорается надежда. Она знала, что дядя и тётя не позволят ей спокойно вернуться домой — ведь наследство и дом в Праге были дорогими для них сокровищами, которые они стремились сохранить под своим контролем. Встреча с Кларисой могла стать тем спасательным кругом, который поможет начать самостоятельную жизнь и защитить своё имя.
Собравшись с мыслями, она тихо подумала: «Пусть это будет моё первое настоящее испытание — найти силы и поддержку вне старых цепей.»
В конце долгого вечера, когда гости начали расходиться, директорша школы подошла к Олесе с мягкой улыбкой и слегка прищуренными глазами:
— Олеся, я, конечно, беру на себя обязательство не сообщать твоему дяде и тётушке о твоём досрочном окончании, — сказала она с лёгкой игривостью, — но не стоит забывать, что в маленьком городе тайное редко остаётся тайным надолго. Возможно, кто-то из наших менее дружелюбных знакомых узнает и сообщит им сам. Так что будь готова к неожиданностям.
Олеся улыбнулась в ответ, в её взгляде играла смесь усталости и решимости:
— Спасибо, мадам директор, я знаю, что тайное становится явным. Но пусть это будет моей проблемой потом.
На следующий день утром Олеся начала собираться в путь. В небольшой комнатушке, где она жила последние годы, аккуратно упаковывались вещи: мамаин дневник, вышитая шкатулка с грубым бисером и полудрагоценными камнями, подарки и несколько простых платьев.
— Летиция, — сказала она подруге, — спасибо за всё. Без тебя всё было бы гораздо труднее.
— Да брось, — засмеялась Летиция. — Ты теперь — самостоятельная женщина, даже если телом — девушка. Ну и пусть твои дядя с тётей кусают локти.
Путь до дома Кларисы занял несколько часов на извозчике. Карета шла по узким улицам, где красочные витрины лавок и запах свежего хлеба смешивались с шумом разговоров и колокольным звоном.
Подъехав к небольшой, но уютной лавке с вывеской «Мастерская Кларисы», Олеся почувствовала неожиданное тепло — здесь явно царила забота и спокойствие.
За дверью её встретила женщина средних лет, с добрыми глазами и лёгкой улыбкой, которая с первого взгляда показалась Олесе удивительно похожей на её мать.
— Олеся! — воскликнула Клариса, бросаясь навстречу. — Ты даже не представляешь, как я тебя ждала. Мать твоя всегда говорила, что ты — её гордость и надежда.
Внутри мастерской стоял аромат свежего дерева, смеси ладана и камфары, и шелест звёздного бисера на столах.
— Моя дорогая, — говорила Клариса, — я хочу помочь тебе как могу. Ты будешь жить у нас до совершеннолетия, и никакой дядя или тётя не смогут решить твою судьбу.
— Это звучит как мечта, — улыбнулась Олеся, — но я боюсь, что без помощи всё будет гораздо сложнее.
— Не бойся, — сказала Клариса, — мой муж работает в мэрии. Он знает, как защитить твои права. Твое наследство будет под надёжной защитой, обещаю.
Разговор между ними перетекал в воспоминания о матери, наполненные шутками и забавными случаями, которые заставляли Олеся невольно улыбаться и даже немного плакать.
— Помнишь, как она всегда говорила, что бисер — это как жизнь: чем больше, тем лучше, — хихикала Клариса. — А ещё она считала, что ювелир должен быть немного колдуном — знать, как заставить камни петь.
Олеся в ответ шутливо добавила:
— Ну что ж, я собираюсь стать той самой колдуньей, которая изменит эту Прагу!
Вечернее солнце мягко окрашивало окна монастырской школы, когда директорша подошла к Олесе, держа в руках записку и улыбаясь с лёгкой загадкой.
— Моя дорогая, — сказала она тихо, — я обещаю не сообщать вашим “опекунам” о том, что ты досрочно закончила обучение, но не думаю, что это останется тайной надолго. В нашем городе слухи распространяются быстрее, чем летучие мыши на закате. Береги себя.
Глава 5.
Искры на серебре
Приём был назначен на вечер, и с самого утра в доме Клариссы царило лёгкое волнение. В кухне благоухали пироги с малиной, в зале хозяйка лично проверяла, ровно ли лежат вышитые салфетки и достаточно ли свечей расставлено вдоль стен, а в саду служанка развешивала фонари между ветвями лип.
Кларисса не скрывала, что этот вечер — не просто встреча давних знакомых. Она хотела, чтобы все увидели Олесю. Чтобы имя её подруги снова зазвучало — теперь через искусство дочери. И чтобы сама Олеся почувствовала себя не сиротой под чужой крышей, а молодой хозяйкой своей судьбы.
Вечером Олеся долго стояла перед зеркалом, не в силах поверить, что видит собственное отражение. На ней было небольшое серебристое платье, сшитое по меркам, с лёгкими прозрачными рукавами и вышивкой в форме узоров из её же эскизов. На шее мерцало колье ручной работы — тонкая плетёная нить с вкраплением бирюзы и капельками янтаря, — оно мягко ловило свет свечей и словно светилось изнутри. В ушах — аккуратные серёжки в том же стиле. Комплект, сделанный в память о матери.
Кларисса вошла в комнату, затаив дыхание, и только покачала головой: — Ты стала женщиной, Олеся. И у тебя — руки мастера.
Она подошла ближе.
— Этот комплект… ты его сделала?
— Для вас, — тихо ответила Олеся, — в память о маме. Вы были её подругой, и я… я хочу, чтобы вы носили это как знак.
На ладонь Клариссы лёг футляр с другим набором — серьгами и тиарой в виде изогнутых лавровых листьев, выточенных из серебра и украшенных капельками тёмного стекла. Кларисса сдержанно улыбнулась, но глаза её увлажнились.
— Я надену это сегодня. И буду горда, что могу сказать — это сделала моя подопечная.
---
Гости начали прибывать ближе к семи. Паркет в зале наполнился шелестом платьев, звоном бокалов и приглушёнными голосами. Среди гостей были купцы, лавочницы, пара чиновников и даже представитель порта — Жюль Бержье, отец Антуана, пришедший с сыном. Все знали, что Кларисса приглашала лишь близких — значит, каждый чувствовал себя избранным.
Олеся стояла у окна, немного в стороне от людской толпы. Наблюдала, как один за другим взгляды начинали задерживаться на её шее, на её руках, на серьгах. Как одна дама тронула другую за локоть и наклонилась с вопросом. Как кто-то уже шепчет: «Говорят, она дочь Веры, та ведь тоже делала украшения...»
— Ваша работа? — услышала она за спиной.
Обернулась. Перед ней стоял Антуан, в строгом, но слегка небрежном фраке, с игривым выражением в глазах.
— Я догадался. Это из тех эскизов, которые вы уронили на набережной?
Олеся чуть улыбнулась: — Один из них. Тогда вы его не рассмотрели.
— Я жалею, — серьёзно ответил он. — Но рад, что вижу результат. Это прекрасно, Олеся. Честно.
И прежде чем она успела что-то ответить, к ним подошла мадам Лемуан, вдова аптекаря. Женщина известная своим носом на прибыльные новинки.
— Простите, дитя, — обратилась она к Олесе. — Это вы делали эти украшения? Вы работаете на заказ? Я ищу что-то… более живое, чем холодная витрина в центре. Я бы заплатила хорошо за нечто… душевное.
Олеся почувствовала, как у неё загорелись щёки. А Кларисса, стоявшая чуть поодаль, уже направлялась к ним — с гордой улыбкой на губах.
---
И пока вечер плавно тек под музыку и звон бокалов, одна дама с тёмными глазами, в платье цвета мха, наблюдала за Олесей издалека. Она была приглашена как старая знакомая Клариссы, но теперь её взгляд стал оценивать. Холодно и долго. Она что-то прошептала своей младшей дочери, потом повернулась к сопровождающему её мужчине:
— Маленькая мастерица решила выскочить в свет. Ну-ну. Посмотрим, насколько хватит искр в её серебре.
«Приглашение в память»
Олеся сидела у окна, перебирая гладкие бусины, словно нити своих собственных воспоминаний. Тени от плюща скользили по полу, отмеряя приближение вечера, а в груди всё ещё звенел голос Антуана. Он был неожиданно мягок, почти робок, когда спросил:
— Вы и правда сделали это из памяти?
Она вздрогнула, едва удержав нить.
Бусина — маленький кусочек полупрозрачного янтаря — замерла между пальцами, в ней вспыхнул внутренний отблеск. Казалось, что где-то внутри просыпается эхо детства: звон велосипедного колокольчика, запах нагретой на солнце черешни, стук сердца в ушах на бегу.
— Да, — прошептала она, не оборачиваясь. — Не знала, что память может быть так... осязаема.
Антуан стоял у самой границы комнаты. Его силуэт дрожал, как отражение в воде — будто сама Мастерская не была уверена, должен ли он быть здесь.
— Некоторые говорят, что воспоминания — это то, что умирает первым, — сказал он, тихо, почти не дыша. — Но вы возвращаете их в форме. Это… чудо.
Олеся повернулась к нему.
Её лицо было спокойным, но в глазах метались штормы.
— Это не чудо, Антуан. Это боль, переработанная в узор. Слёзы, ставшие стеклом.
Он медленно подошёл ближе. Теперь между ними было не больше двух шагов, и Олеся чувствовала лёгкий запах чая с жасмином — такой, каким пахло в детстве у бабушки в деревне. Только этот чай когда-то пил он. Или она это придумала?
— Можно… увидеть одну из них? — спросил он, указывая на шкатулку, где лежали бусины, отсортированные по цвету, форме, температуре.
Она кивнула и осторожно открыла крышку. Изнутри вырвался еле уловимый звук — как если бы кто-то в дальнем зале ударил по клавишам старого пианино.
— Вот эта, — сказала она и подала ему овальную бусину цвета выцветшего неба.
Он взял её, и его пальцы дрогнули. На мгновение между ними прошла тень, тёплая и хрупкая.
— Это… музыка, — прошептал он. — Песня?
Олеся кивнула.
— Колыбельная. Я слышала её только один раз, в ту ночь, когда мама уехала на последнюю смену. Тогда я впервые осталась одна. Эта мелодия... осталась где-то в глубине. Я нашла её здесь, среди стекла и огня.
Антуан сжал бусину в ладони. В комнате запахло детством, дымом от костра и молоком, забытой заботой.
Он сел напротив неё и больше ничего не сказал.