Я вошла в дом Мастера Забытья,
когда деревья теряли листья,
и свет фонарей отражался в дожде,
соединяя землю с небесами.
.
Я вошла, не оглядываясь,
Не считая оправданий и шагов.
Это шутка для всех: так отчаянно бежать,
Чтобы снова прийти сюда.
.
Я смотрю в дыры пустых глазниц,
Но страх истёк воском на острые камни.
Ибо теперь я помню, что насмешка забытья
В том, что мы не забываем.
.
Цена моего забытья — вырванное из груди сердце.
***
Хэнг-ши проснулась, сделав судорожный вдох, отняла руку от сердца, заходящегося фантомной болью, и медленно опустилась обратно на подушки, позволяя волнам дыхания разогнать энергию по телу, уводя кошмар прочь.
Снова тот же сон.
Он приходит с пеплом на губах, с болью в сердце, (пока ещё) будущей.
Но будущее имеет свойство становиться настоящим — рано или поздно, исход не изменится. И это уж ей время…
Хэнг-Ши, госпожа Здесь-и-Там, настоятельница монастыря Паникёров, имела свои отношения со временем.
Порой её будущие раны ныли.
Порой пока ещё несказанные слова прощания отдавали горечью.
Порой она жила вне времени.
Порой это было больно.
— Мы все умрём, — сказала Хэнг-Ши со смешком.
Находить в этой очевидной правде успокоение, а не страх — вот один из главных путей ордена Паникёров, в конце концов.
— Но не сегодня! — ответил ей весёлый голос её старшего ученика. Оный как раз тенью выскользнул из-за ширмы, как всегда, не потревожив своим присутствием даже воздуха. — Как тебе спалось, учитель?
О, ну разумеется…
Она быстро сложила руки на груди и выразительно покосилась в сторону ширмы.
— Слагала стихи во сне.
— О… И как оно?
— Отвратительно, — ответила она с чувством. — Посредственные, без огонька… Пора признать, что я — бездарность! И слишком много сердец.
— Разбитых? — поиграл бровями он. — Учитель, ты соблазняешь во сне каких-то бедняг? Почему не меня? Я хочу соблазниться!
Она бы тоже хотела, ещё как! Но прекрасно знала, что не стоит.
— Увы, нет. Сердца мне достаются не метафорические, а очень даже реальные, кровоточащие. И на кой они мне? Была бы я демоническим культиватором, балующимся некромантией, или очередной белой призрачной девой, которая вернулась мстить обидчикам, тут ещё куда ни шло. А так — сплошная антисанитария… Ты пришёл по какому-то определённому поводу, или просто хотел узнать, что мне снится? — она знала ответ, конечно, но в некоторых вопросах предпочитала сохранить им обоим лицо.
Разумеется, он пришёл, потому что почувствовал, что ей снится кошмар.
Разумеется, у него наготове какой-нибудь повод.
И конечно, этот красавец закивал радостно, потом спохватился, состроил печальную мину и заголосил:
— Учитель, мы все умрём! Всё плохо!
— Конечно плохо! Когда это у нас было хорошо? У нас никогда не хорошо, за этим не к нам. У нас всегда всё плохо, мы — Монастырь Паникёров! У нас что бы ни было, всё не так и не туда! Если всё хорошо, значит что?
— Значит, мы чего-то не знаем!
— Вот! Так что плохо — это хорошо, потому что мы хотя бы в курсе, что у нас сегодня плохо. Вопрос один! Что именно у нас плохо на этот раз?
Он показательно вздохнул и схватился за сердце.
— Учитель, вот какое дело: там сестру Помело убивать пришли.
Ну что ты будешь делать.
— О, опять? Ужас какой. Ну, с другой стороны, постоянство — это хорошо. Как бы мы замечали бег времени, если бы сестру Помело не приходили убивать каждый месяц?.. И да, просто чтобы развеяться. Кто на этот раз у нас такой глупый нашёлся?
— Орден Масок, мастер.
— Страсти какие рассказываешь! Не внутренний круг хотя бы? — потому что если да, то там, если гости не ограничатся сестрой Помело, Хэнг Ши придётся сражаться самой.
С другой стороны, с Лан Фао, молодым главой Масок, отношения у неё сложились скорее хорошие, чтоб не сказать отличные: именно в Монастыре Паникёров он с матерью провёл свои первые годы жизни. И про малыша Фао много можно сказать, хорошего и не особенно, но неблагодарность никогда не входила в число его черт. Значит, не он и не его приближенные, скорее всего. С остальными Хэнг Ши, паника ей в помощь, справится… А если нет, то ученик, конечно, закончит начатое.
Это было бы некстати, конечно: она всё ещё старалась, чтобы он прибегал к насилию как можно меньше. Стабилизация психики, всё такое. Но если уж приспичит…
— ..Нет, внешний круг, наёмники. Прошли сквозь стражу и теперь ищут сестру Помело.
— Хм. Кто-то умер?
— Нет, учитель! На страже стояли брат Чаво и сестра Таво.
— А, близняшки! Удивительно, что там вообще кто-то стоял, если ты спросишь меня…
— Они проспорили братцу Пельменю.
— А, это объясняет… Ну, и что они?
— О, сестра упала в обморок, как только увидела нападающих, а брат принялся плакать и умолять, а после сбежал.
— Хм. Ну, по крайней мере, моя наука не прошла даром, и никого не тянет на излишний героизм… Путь этим красавцам расчистили?
— Конечно, учитель! Все получили сигнал и прячутся в тайниках.
— Ну да. А сестра Помело что? Это её проблема, если честно. Я не знаю, кого она соблазнила на этот раз…
— Какого-то придворного чиновника.
— ..И, что характерно, знать не хочу...
— Я тебя понял. Сестра Помело готовится к встрече, но я не уверен, кто победит.
— Ну посмотрим! Ставки уже начали делать, я надеюсь?
— Да, учитель! Мы запустили шляпу, но пока ставки примерно один к двум в пользу сестры Помело. Никто не хочет ставить против неё после прошлого раза!
— Хм. Ну, как возвышенная бессмертная, я не имею права принимать в подобном участие... Ты поставил за меня, я надеюсь.
День, когда у неё появился этот ученик, ничего особенного не предвещал.
То есть, пожелай того Хэнг Ши, она могла бы попытаться вспомнить, что именно он там предвещает, благо последние лет сто её память работала в разные стороны, иногда даже в разные миры, воплощения и жизни. Вспомнить, что именно случилось завтра — несложная игра при таком раскладе.
Звучало замечательно, отличный повод похвастаться перед сборищем престарелых властолюбивых маразматиков, именующих себя Советом Бессмертных; проблема только в том, что в яме отхожей она видала всех этих так называемых “бессмертных”, сильнейших, мудрейших и бла-бла. Даже если сама, вроде как, формально к ним принадлежала. Но ключевое слово тут “формально”, и благодарить за эту ерунду надо её почтенного учителя, который перепил недозревшего персикового вина и после решил, что сделать их орден полусветским — отличная идея.
Она по сей день отчаянно хотела узнать, где старый пройдоха спёр эти самые персики — все знали, что Настоятель Липкие Пальцы был патологическим вором, и оставляли ему вещички “на умыкнуть”. Если встретит она однажды доброхота с персиками…
..Так или иначе, но настоятель обблевал ближайших коллег, а после провозгласил, что они должны чаще выходить в мир, заводить друзей и всё в таком роде. На фоне этого он объявил Монастырь Паникёров полусветским, то бишь, имеющим право участвовать в самых крупных сборищах орденов и представать перед Императором.
После того случая почти что каждый первый паникёр в ордене втайне желал настоятеля если не прибить, то хотя бы стукнуть.
Нет, с высоты своего настоятельского опыта Здесь-и-Там понимала уже, что всё не так просто с этим объявлением, и наверняка у настоятеля были причины помимо персиков, как минимум экономические, а может и политические, поступить так, как он поступил. Она даже догадывалась, что это были за причины, не совсем уж она тупая, спасибо большое.
Но правда в том, что, поскольку вся эта срань почти сразу же после того инцидента свалилась именно на её плечи, она считала, что имела некоторое право быть стервой по этому конкретному поводу. И каждый раз поминать настоятеля и учителя незлым тихим словом: он, значит, умудрился почти сразу помереть на большой дороге, а ей теперь отдуваться?..
Но отдуваться ей приходилось, ничего не поделаешь, формально будучи главой главой ордена, не великого слава столетним яйкам, но всё ещё достаточно заметного, чтобы люди эпизодически хотели от неё странного. Например, присутствия на главных сборищах светских орденов.
К счастью, это случалось нечасто.
К сожалению, подавляющее большинство присутствующих, за редкими тихо медитирующими (или пьющими в сторонке) исключениями, обожали хвастаться всякой малозначительной хренью.
То есть, простите, великими деяниями и талантами.
И вот, будь у Здесь-и-Там чуть побольше амбиций (и чуть поменьше мозгов), она бы похвасталась перед так называемыми коллегами своими способностями. В лучшем случае, ей бы не поверили; начали бы просить доказательств, что само по себе сбивает и путает подобные вещи, как любое скептическое внимание, смеяться и шутить… В худшем случае, ей бы поверили. Поверили и, в лучших традициях светских орденов, решили, что она — отличный приз, который поможет им достичь величия.
Она это заметила давно, и оно так почти всегда: чем меньше из себя представляет маг, тем больше ему хочется величия.
Эти так называемые “бессмертные”, по её скромному мнению, в подавляющем большинстве своём не очень много из себя представляли… Но как раз это и делало их особенно опасными.
Как оно частенько и бывает.
Потому Здесь-и-Там не спешила рассказывать коллегам о таких своих талантах. Великие деяния, которыми она делилась на таких сборищах обычно, звучали примерно так: “Господа, в этом году я изобрела новый рецепт супа”, или прошлогоднее “Уважаемые бессмертные, я издала свою сотую книгу, на этот раз — сборник бородатых анекдотов со всего континента, мы всем монастырём собирали”, или недавнее “Господа, мой новый ученик наконец-то заговорил”.
Когда она выдавала нечто подобное, придурки хихикали в уголке, смотрели на неё с жалостью и шептались о скорбных умом Паникёрах. Здесь-и-Там была не в обиде, потому что серьёзно, было бы на кого обижаться.
Нет, она могла бы объяснить конечно, что новый (и довольно простой) рецепт супа, проясняющего и успокаивающего разум — большая штука, потому что в перспективе, втихую перепроданный лекарским орденам, спасёт немало если не жизней, то нервов точно. Ну и, не без того, пополнит казну, позволит взять ещё пару учеников. Что книга, как бы ни звучало глупо её содержание для почтенного сборища, будет зачем-то важна для будущих учёных. Здесь-и-Там не особенно вникала, зачем, она не любила вспоминать о будущем слишком много деталей, не только из-за того, что было это энергозатратно, но и в силу того, что обратная память сводила с ума быстро и качественно. Здесь-и-Там безумие очень не понравилось, она бы по-возможности не рекомендовала.
Говоря же об ученике, который заговорил… Ну так был он из тех, что практически не говорят ничего, не потому что немы, а потому что в принципе разговаривать не хотят. Ну или правильней сказать не могут, но по причинам не физическим, а тем, что в голове. С мальчишкой тем большой шок приключился, он заблудился в проклятом лесу, провёл там несколько месяцев, а вернулся… В общем, неспособность говорить была не самой серьёзной, но одной из самых упрямых проблем. Родители его в монастырь Паники привели, когда стало понятно, что всё серьёзно, и Здесь-и-Там согласилась мальчика взять в младшие ученики. Она с ним четыре года возилась, на минуточку. И — ну да, ему двадцать. Ну да, сказал своё первое слово. Если вам не кажется, что это достижение, то пойдите отлюбите демона-носорога!..
Ладно, это было излишне жестоко и неуважительно.
По отношению к демонам-носорогам.
Ребята на всё это не подписывались, и вообще с ними порой проще иметь дело, чем с людьми.
…
— Ну, по крайней мере, у нас появилась новая долина, — сказала Там-и-Здесь задумчиво. — Да ещё с водопадами! И горячим источником! Когда пыль уляжется, мы можем сделать здесь купальни.
— Хм, — сказал братец-Таракан, наблюдая, как парочка мертвецов медленно варится в кипящей воде. — Ты думаешь, это место когда-либо будет безопасно для обычных людей?
— Не в ближайшие лет двести точно, — отмахнулась Здесь-и-Там. — Именно потому, если мы мило попросим и притворимся, что не знаем об этом, нам его быстро и по хорошей цене продадут. Ещё и порадуются, что надурили дураков.
— И мы сделаем тут купальни?
— Конечно.
— Но людям здесь не будет слишком комфортно…
— Ты же не думал, что я предлагают обустраивать их для обычных людей, правда?
— ..Настоятельница мудра.
— О, это было бы очень мило, — сестрица-Помело махнула косичками. — Можно этим займусь я?
— Нет, — буркнул брат-Пельмень, — тебе я не доверил бы обустраивать даже кошачью подстилку.
— Эй!
Здесь-и-Там потёрла лоб.
— Заткнулись оба, — ласково сказала она, — пока я не решила, что вы должны позаботиться обо всех местных мертвецах. Самостоятельно.
Ребятки икнули, но послушно заткнулись.
Разумно с их стороны.
Здесь-и-Там ещё раз задумчиво осмотрелась вокруг. Везде, куда падал её взгляд, лежали… Тела, пожалуй, было бы очень громко сказано, скорее — останки. Более-менее целых было немного, но достаточно, чтобы оценить их одежду и форму.
Орден Рассвета; гильдии Жала и Клыка; вольные наёмники; императорская гвардия… Она оттолкнулась от земли и плавно спланировала по воздуху, читая картину битвы. Братец-Таракан последовал за ней.
— Минимум сотня на одного, и это только те, кого реально сосчитать, — хохотнул он, — не очень честный расклад получается, а?
— Да, этим несчастным остаётся только посочувствовать, — усмехнулась Хэнг Ши. — Нечестно по отношению к ним; кто бы ни поставил их против него, их возвращение явно не планировалось. Все, кто пришли сюда, должны были остаться здесь, судя по узорам ловушки-печати. Но это то, что ты получаешь, провозглашая себя героем, не так ли?
— Ради справедливости, судя по следам, он изначально был ранен, что в теории могло дать этим ребятам фору…
Хэнг-Ши только покачала головой.
— Мне что, ещё раз принимать у тебя экзамен по чтению узора боя?
— Это скучно!
— Скучно ему… Эй, брат-Пельмень! Расскажи нам, что тут случилось.
Брат-Пельмень раздроажённо надул губы, но послушно взмыл вверх.
Здесь-и-Там в который раз почувствовала приступ гордости за их общего учителя, на её вкус, вполне оправданной: Пельмень парил свободно и небрежно, будучи не тяжелее пёрышка; искусство лёгкого шага давалось ему так же просто, как дыхание.
Был он одним из немногих ровесников Здесь-и-Там, которые, отучившись и отработав долг перед монастырём, не отправились на вольные хлеба, предпочитая навсегда остаться в (условно) безопасных стенах.
Что по-своему грустно, но и объяснимо.
Брат-Пельмень был… большим во всех смыслах мальчиком, во все стороны большим. На две головы выше среднестатистического человека, полный и мясистый, широкоплечий, с огромными ладонями и ступнями. Не помогал делу и тот факт, что брат-Пельмень, если судить об этом с точки зрения общепринятых стандартов, был довольно уродлив: непропорционально большие и отвисшие губы, глубоко запавшие глаза, плюс общее впечатление от непропорциональных черт его лица… Добрые люди, приближенные к его семье, утверждали, что его мать якобы зачала его с ракшасом.
Или гуем. Или яогуаем. Или демоном-слоном… На что фантазии хватало, в общем и целом. На этот счёт сплетники не сходились во мнениях, но уверены были в одном: что-то с его рождением нечисто.
На самом деле, полный бред, что характерно, и ни капли нелюдской крови в его жилах не было, да и отцовство проверяли несколько раз с определённым (положительным) результатом. Но сила общественного мнения — большая штука, и его отец, мелкий чиновник на побегушках у ещё более мелкого чиновника, к таким вещам относился очень серьёзно.
В итоге, Пельменя решено было отослать в один из мелких орденов, к строгому учителю на “переделку”. Чтобы он похудел, перестал всё ломать (потому что исключительная физическая сила как бы тоже входила в комплект) и научился маскировать своё лицо.
Учитель, которому отдали братца-Пельменя, был человеком свеобразным, старой закалки в худшем смысле этого слова. Он верил, что строгость и лишения воспитывают настоящих воинов, и одного из таких настоящих воинов он собирался сделать из Пельменя. Мол, если его кормить поменьше, заставлять тренироваться побольше и толкать к самой грани — вот тогда из него выйдет толк.
Толк не вышел.
То есть да, опытным путём великому гуру удалось доказать, что, если не кормить человека практически ничем, он похудеет — кожа повиснет, кости обтянут скелет и всё в таком роде. Если же добавить сюда ещё и нагрузки, то, наверное, он станет немного сильнее… Ну, если его сердце не взорвётся раньше, конечно. И это не упоминая вреда для прочих внутренних органов.
В общем, если коротко, то, когда Пельменя принесли в Монастырь Паники, провозгласив слабаком и трусом, он уже выглядел, как жертва голода в южных провинциях. И умирал. Здесь-и-Там до сих пор помнила все цветастые выражения, которыми комментировал учитель эту ситуацию.
Какое-то время не было понятно даже, будет ли парень жить. Ещё больше времени ушло на то, чтобы более-менее поставить его разум на место — ну, насколько это возможно после таких вот жизненных поворотов. Потом ещё несколько лет Пельмень тренировался на пару с ней, скромно замотав лицо платком.
Потом он понял, что платок не нужен.
Потом он занял второе место во внутреннем турнире Паникёров-учеников, уступив только ей.
Потом он занял первое и сам получил право на первого личного ученика.
Потом…
Потом его отец сообщил, что разрешает ему вернуться, если тот уже научился менять внешность.
**
Печальная и ироничная часть заключалась в том, что брат-Пельмень был абсолютно прав: логически не существовало ни одного расклада, при котором это всё могло закончиться хорошо, оставь они его в живых. Любой разумный человек, зная о ситуации всё, что знают они, пришёл бы к точно такому же выводу.
Нет, был вариант просто оставить его лежать здесь, конечно, и таким образом сохранить свои руки чистыми, отдав всё на откупь судьбе… Но, кроме них, спасать его тут некому. И, учитывая его культивацию, он будет умирать долго.
Мучительно.
Днями.
И лично Здесь-и-Там считала концепт “обречь на мучительную смерть, когда можешь подарить быструю” проявлением не милосердия, а трусости.
Опция “забрать с собой и попытаться ему помочь” была опасна и нелогична по целому ряду причин. И по-хорошему никакое милосердие не должно перевешивать эти причины. Доброта — это хорошо, но нести в орден неприятность, которая может стоить жизни всем его участникам… На взгляд Здесь-и-Там, милосердие и идиотизм всё же не должны быть синонимами.
Проблема заключалась в том, что она не хотела его убивать…
Ну что за неловкая ситуация.
Она долго смотрела на лицо, практически неразличимое за кровью и гарью, и всё больше понимала, что помнит его. О, как хорошо она его помнит. И теперь ей осталось решить…
— Мастер, при всём уважении, принимайте решение быстро.
Решения, решения… Кому бы из живых не хотелось хоть ненадолго быть свободными от невозможных решений? Но это желание, конечно, ловушка. И ему не исполниться на (этом) её веку. Как только примеряешь на себя мантию настоятельницы и позволяешь обрить себе голову, всё, к чему сводится дальше твоё существование — решения, и они никогда не просты.
Вот и в данном случае…
— Мы возьмём его с собой, — сказала она.
Предсказуемо, это возымело эффект взорванного посреди бани феерверка; феерверком в данном случае была Здесь-и-Там.
— Настоятельница, я всегда восхищался вашим чувством юмора, — сказал брат-Таракан, — но это немного слишком даже для вас.
Ну, разумное предположение. Но увы ему.
— О, братья и сёстры, я по жизни очень трусливый человек, а трусливые люди достаточно храбры, чтобы не бояться быть смешными! Но в данном случапе у меня для вас плохие новости. То есть всего одна, но это случай, когда новость за десять. Так вот, крепитесь: я не шучу.
Не неё смотрели со здоровым сомнением.
Это ничего: Здечь-и-Там сама на себя смотрела с нездоровым сомнением, но ничего не поделаешь, всё равно что-то решать надо, и не кому-то, а именно ей.
Брат-Пельмень молчал.
Это был плохой знак, но Хэнг Ши с самого начала знала, что с ним будет сложнее всего.
— Так, — выдал брат-Пельмень в итоге, — молодёжь, займитесь чем-нибудь важным где-нибудь подальше. Мне не надо повторять, надеюсь?
Повторять не понадобилось — все знали, что бывает, когда брат-Пельмень начинает разговаривать таким вот тоном.
Под раздачу никто попасть не хотел.
Сестру Помело мгновенно смело куда-то подальше, брат-Таракан залез в какую-то нору. Хэнг-Ши завистливо посмотрела им вслед.
Она, может, тоже сбежать хотела. Ещё как! Можно даже с криками, в слезах и соплях.
Но кто ж ей даст.
— Почтенная Настоятельница, — ай, как всё серьёзно-то, — я нижайше прошу вас пересмотреть своё решение.
Здесь-и-Там вздохнула.
— Сделано. Прости, но результат тот же.
Брат-Пельмень одарил её тяжёлым, как гробовая плита, взглядом.
— Ши-и, сейчас не время для шуток.
Ох, даже имя…
— Ты такой серьёзный сейчас, что я готова обвинить тебя в нарушении устава… Ну, почти. Это было бы слишком серьёзно с моей стороны…
— Ши-и.
Она вздохнула и закатила глаза, глядя на затянутое низкими тучами небо.
— ..Ты знаешь, почему меня называют Там-и-Здесь, — сказала она в итоге. — Ты знаешь, что я редко ошибаюсь. Прошу, брат по духу, доверяй мне.
По упрямому блеску в его глазах она поняла, что не отделается так просто.
— Обычно я доверяю тебе, и ты это знаешь, — отрезал он. — Но то, что ты приказываешь в данном случае, не может закончиться хорошо ни при каких условиях. Во-первых, пёс дома Фаэн безумен…
— Про нас это тоже говорят.
— Мы не оставляем за собой такой след.
— С нами тоже разное случалось, и ты это получше прочих знаешь.
— Не в таких масштабах.
— Ну так мы как бы и не сражаемся активно ни с кем и ни за что, правда? А у пса дома Фаэн множество обязанностей, и ни одна из них не может считаться мирной…
— Ши-и, это факты: он безумен и он опасен. Посмотри вокруг.
— Ну знаешь, я тоже не всегда бываю душкой, когда странная толпа пытается меня прикончить. У меня в таких случаях случается лёгкое нервное помутнение, и не сказать чтобы результат выглядел намного красивей того, что мы тут наблюдаем.
— Ты это ты. И я знаю прекрасно, какой жестокости от тебя ждать и какой всё же не стоит. С ним другой случай. Ты знаешь эту сказочку не хуже меня: Фаэн Шо, убив его мать, воспитала из него идеальное орудие. Ты понимаешь, я надеюсь, что именно это подразумевает — по меркам дома Фаэн? И именно это ты хочешь пригласить туда, где у нас полно беззащитных и уязвимых подопечных? И только не говори, что ты веришь, будто наша обычная защита поможет против этого, реши оно напасть.
Здесь-и-Там вздохнула и потёрла лоб. Вот ведь…
— ..Более того, — продолжил Брат-Пельмень безжалостно, — даже если предположить, что это оружие в человеческой форме не впадёт в амок и не решит всех вокруг перебить, просто потому что солце встало… Даже тогда останется одна ма-аленькая, как пожирающий миры мифический змей, проблема. Мы ведь оба понимаем, что тут промзошло, не так ли? Уверен, ты тоже слышала те слухи о том, что после вознесения сестры пёс начал скалиться на своих хозяев. Именно потому то, что мы тут видим, вроде как… Закономерный итог. Ну, учитывая всё, что этот парень знает и видел. С его должности живыми не уходят. И если тот, кто соорудил барьер и дождался подтверждения его смерти, поймает хотя бы шёпот о том, что он может быть жив, и спасли его мы… Мы все умрём, Ши-и. И не когда-то там в необозримом будущем, но в тот же самый момент. И, зная всё это, что ты можешь сказать мне, что могло бы послужить противовесом? Потому что он — человеческая инкарнация слова “неприятности”.
**
— Настоятельница, со всем моим глубочайшим почтением и пониманием я признаю, что никто не сравнится с вами в мудрости. Но всё же нижайше прошу ответить на один вопрос: какого хрена?
Здесь-и-Там с сожалением оторвалась от новой книги и повернулась к вошедшей, нацепив своё лучшее “я — непостижимая бессмертная” выражение лица.
К сожалению, старшую сестру Валерьянку такими выражениями не впечатлишь, она их у своих подопечных видит чуть ли не каждый день, иногда по несколько раз на дню.
— Тебе придётся выражаться точнее, — ответила Здесь-и-Там. — Потому что знаешь, я в целом считаю твой вопрос квинтэссенцией нашего текущего бытия. По крайней мере, он идеально описывает мироощущение многих моих знакомых…
— Ты понимаешь, что ты мне принесла?
Ещё бы не понимать.
— Пациента, — похлопала глазами Здесь-и-Там. — Называй его братом Неприятности.
— Какое подходящее имя…
— Скажи? Брат-пельмень выбирал.
Сестра-Валерьянка посмотрела с терпеливым осуждением человека, давно привыкшего иметь дело с чужим бредом. Более того, предмет “Практическая паника”, который обучал выкормышей монастыря качественно и вдохновенно морочить окружающим голову, у младших преподавала именно сестра Валерьянка, потому против всех стандартных техник такого рода у неё был серьёзный иммунитет.
— У меня возникли сомнения в твоих суждениях, настоятельница, — сказала она. — Серьёзные сомнения. Достаточные для вызова. Так просвети же меня, почему я не должна этого делать?
Здесь-И-Там тихо вздохнула.
Она прекрасно понимала, что ей придётся прыгать через пороги и порожки, чтобы протащить своё (со всех сторон сомнительное, кто бы спорил) решение. С большинством братьев и сестёр она могла обойти этот вопрос так или иначе. В конце концов, многим из них просто не надо знать правду о происхождении брата Неприятности, и что они не знают, то им не повредит… И то они не могут перессказать кому-то постороннему. Сплошные плюсы и никаких минусов.
К сожалению, с сестрой Валерьянкой это так не работало.
Не только была она старейшей из постоянно живущих в монастыре монахов-паникёров, она ещё и являлась их главным лекарем. Именно ей предстояло собирать брата Неприятности по кускам, притом не только в физическом смысле. Даже, строго говоря, не столько в физическом смысле — парень был настолько живуч, что его достаточно было правильно собрать, напитать энергией и подкормить питательным раствором, чтобы регенерация заработала и начала восстанавливать искорёженное тело. Впечатляющие способности, воистину; с другой стороны, сколько там поколений назад в роду Фаэн в последний раз отмечались демоны? Не больше трёх, ей казалось; и понятно, что с такой родословной члены этой семейки будут живучи, как тараканы, и безумны, как одержимые творцы…
С другой стороны, самым одержимым из ныне живущих членов семьи Фаэн была женщина, вовсе не связанная с ними кровным родством. И демонов в роду почтенной Фаэн Шо вроде как не встречалось, даже в отдалённых ветвях — что не помешало ей стать одной из самых кровавых, безжалостных и опасных представителей милейшего семейства.
С другой стороны, тут тоже надо признать: после жизни (читай — выживания) и возвышения в гареме главы Фаэн даже у подлинного бодхисаттвы бы слегка испортился нрав. Потому, возможно, Фаэн Шо была всего лишь порождением времени и обстоятельств… Как и все они, в той или иной степени.
Так что да, главной проблемой было не тело мальчишки, но его разум.
Никто официально не признавал существование пса дома Фаэн, но слухи ходили, и вещи, которые шептали в тёмных комнатах с закрытыми ставнями, были поистине пугающими. Учитывая, кто и как его взрастил и как, нет никакого смысла рассчитывать на то, что успокаивающий чай и задушевный разговор помогут. Опять же…
— Настоятельница, я должна напомнить вам, что, обращаясь с оружием, есть два пути: либо не брать его в руки вовсе, бегая от битв, либо, коль уж взял, держать крепко-крепко, не оглядываясь на цену и не сомневаясь, больше не опуская. Многие верят, что есть вариант между, но это самообман. И каждый для себя выбирает одно из двух и следует этому выбору. Так сказал основатель Монастыря Паники.
— И ты говоришь мне это, потому что… — она знала почему, конечно, но некоторые танцы должны быть исполнены до конца.
— Важно знать, что, выбрав второй вариант, ты навсегда отказываешься от первого. Должна ли я напомнить, какой именно из вариантов предписан уставом нашего ордена?.. Мы не сражаемся, Настоятельница. Мы не играем в мерянье орудьями и грубую силу. Мы подстраиваемся под времена, в которые живём, и пытаемся выжать лучшее из худшего. Наш монастырь основан трусами и для трусов. Мы — паникёры. Все это знают, и в этом заключается наша защита. И я не позволю тебе выбросить её в окно в угоду глупым амбициям.
Здесь-и-Там задумчиво повертела в руке чашку.
— Сестра Валерьянка, позволь узнать: что, по твоему мнению, тут происходит?
— Играешь в непонимание?.. Изволь. Ты решила присвоить себе смертоносное оружие, вот что происходит.
— Я спасла человека, нуждающегося в помощи.
— И поверит ли хоть кто-нибудь в это объяснение, когда его услышит?
— Ты не веришь? — сделала большие глаза Здесь-и-Там.
— Разумеется нет.
Справедливо, она бы тоже не поверила.
— Досадно. Между тем, я говорю правду. Однажды, много лет, а для кого-то и жизней, спустя, он станет опорой и защитой нашего ордена. Не оружием. Это не в его природе.
Сестра Валерьянка приподняла брови.
— Не в его природе?.. Настоятельница, даже если когда-то там было что-то кроме, оно покорёжено и искажено. Правда в том, что на этом этапе он может быть только оружием. Попади он к нам в детские или хотя бы более юные года, шансов всё исправить было бы больше. Сейчас…
— Они всё ещё есть. Конец третьей жизненной декады — возраст осознания и переосмысления, шанс избавиться от множества искажений характера и внутренних демонов. Мы потому часто и берём учеников этого возраста, что для наших путей это отлично подходит…
**
— И как оно? — спросила Здесь-и-Там. — Давай, сестра, порадуй меня. Кто у нас помер?
Сестра-Валерьянка бросила на неё косой взгляд.
— Пока никто, но я бы на твоём месте не была слишком оптимистична: твой так называемый брат-Неприятности только-только начал возвращать себе силы. Он пока ещё физически не способен бегать вокруг и убивать всех, кто под руку подвернётся.
— Нет? Какая жалость! Ты плохо работаешь, сестра Валерьянка. Как можно!
— Простите, Настоятельница, у меня просто аллергия.
— Н-да? И на что же?
— О, Настоятельница, не ты ли говорила, что некоторые вещи лучше не знать для твоего же блага?
Здесь-и-Там усмехнулась и небрежно отпила чаю.
— Желаю тебе исцелиться от твоей аллергии быстро и качественно, — сказала она. — Что за зверь достался нашему новому новому брату, кстати?
— Лиса. Зачем оригинальничать? Ребята выкупили полумёртую тварь со звериных боёв. Собаки почти что разорвали её на части,
— Вот как… Обычная или из рода Яо?
— Яо. Тварюшка совсем мелкая, только начал обретать сознание. Я оставила её вместе с братом Неприятности, как обычно принято в подобных ситуациях.
— Хорошо. Держи меня в курсе. Сообщи, когда его состояние стабилизируется.
— Которого из них?
— Любого.
— Будет сделано.
— Конечно-конечно, — улыбнулась Здесь-и-Там, — я знаю, что могу на тебя рассчитывать.
*
На деле она сказала правду: сестра-Валерьянка была, по любым возможным стандартам, одним из самых талантливых лекарей поколения. Что делало её откровенным уникумом, так это тот факт, что она была хтоником. Чистым. От рождения.
Чтобы понимать, насколько это удивительно, надо знать: тяжёлая, густая и инертная хтоническая энергия почти не порождает лекарей.
Спиритологов? Сколько угодно. Плетильщиков? Множество. Зельеваров? Большинство из них хороши в этом. Хтоники как они есть — менталисты, сноходцы, демонологи, творцы, стихийники, если не упоминать огня. Но лекари из них…
Во-первых, или гениальные, или вовсе никакие.
Во-вторых, ориентированые исключительно на “инертные” направления лекарского дела вроде хирургии или зельеварения; хтоник может починить чужое тело, но не воздействовать своей энергией напрямую, чтобы ускорить регенерацию, как то способны делать солярные лекари.
В-третьих, существует проблема ментальности, и именно из-за этой проблемы сестра-Валерьянка была в своё время изгнана из всех стоящих лекарских гильдий, несмотря на поистине колоссальные успехи в своём деле.
Тут дело вот в чём: прирождённые хтонические маги — редко командные игроки. Их правильнее назвать “кошмаром всея команды” или “тот молчаливый парень, который, как вдруг оказалось, всё это время _нужное подчеркнуть_” и всё в таком духе.
Ещё хуже хтоники в делах, где надо следовать чужим правилам, особенно социальным, спорным и частенько довольно бессмысленным. Ты ещё можешь объяснить человеку такого типа, почему важны запреты, напрямую связанные с жизнью и здоровьем других. Но как только доходит до сферы “ну потому что так положено”, там наступает тьма и разверзается бездна. Здесь-и-Там, сама прирождённый хтоник, могла написать на эту тему диссертацию, использовав себя в качестве примера… Да что уж там, самые бродистые из известных орденов были основаны именно хтониками.
Тот же Монастырь Паникёров взять.
В любом случае, сестра-Валерьянка никогда не вписывалась в лекарское сообщество, потому что, если она считала это релевантным для текущего дела, она могла нарушить любое их правило, глазом не моргнув, и просто пожимать плечами в ответ на возмущённые вопли. То же самое касалось лекарских исследований: если она считала, что некоторые некрасивые вещи в перспективе будут оправданы, она совершала их.
Если так подумать, из неё вышел бы отличный демонолог, преступник или политик, реши она применить свои основные черты в другой сфере. К счастью, лекарское дело (и возможность заниматься лекарским делом) были всем, что сестру-Валерьянку интересовало по-настоящему.
Здесь-и-Там не волновалась, что сестра-Валерьянка навредит пациенту — та никогда не поступила бы подобным образом. Не из сострадания (на большую часть пациентов ей было плевать, остальные ей активно не нравились), но из профессиональной гордости.
Впрочем, это не значило, что сестра-Валерьянка не сделает ничего; они давно играли в эту игру, в конечном итоге…
Здесь-и-Там вздохнула и взяла с подноса маленький сладкий пирожок. Она покосилась на красивый пруд, в котором сонно валялся на дне на редкость уродливый сом (не всем главам орденов пафосно смотреть на карпов кои в пруду, не всем; впрочем, тот же малыш Фао, говорят, держит у себя донных хищников и барракуд; и не приведи небо вспоминать, что именно держат некоторые другие, те же Фаэн, в недоступных для гостей садах).
— Покажи мне брата-Неприятности.
Сом сонно моргнул на неё, всем своим видом выражая глубокое нежелание куда-либо двигаться в ближайшие несколько столетий.
— Это важно!
Сом перевернулся на спину и притворился дохлым.
Эта роль ему всегда удавалась, как и роль коряги: он был духовным сиволом их ордена, в конце концов.
— Это важно для процветания и благоденствия монастыря!
..Сом притворился ещё более дохлым, что впечатляло: актёрское мастерство этого поросшего мхом полена-обжоры росло с каждым годом. Здесь-и-Там демонстративно закатила глаза и схватилась за середце.
— Предательство и произвол! Никто, никто не слушает меня в этом ордене! Как быть бедной несчастной мне! ..Хорошо, я принесу тебе тех раков, которые тебе так нравятя.
Сом слегка шевельнулся, но потом снова “умер”.
Здесь-и-Там показательно вздохнула:
— А усы у тебя не слипнутся?.. Ну хорошо, хорошо, нечего мне тут! Ладно, получишь ты своих карпов!
Усы сома драматично затрепетали. Эй, когда этот паршивец научился изображать судороги?
**
— Ну это же просто отлично! — сказала Здесь-и-Там. — Много интересных жизненных поворотов, не так ли, сестра? Но я хотела бы понять для начала, что именно случилось.
— Что именно тут понимать? — скривилась сестра-Валерьянка. — Брат-Ножницы принёс еду, и этот безумец на него бросился! У брата-Ножницы сломано множество костей, состояние нестабильно, мне его выхаживать несколько месяцев…
— Да, неудобно, твой любимый ученик ведь — по крайней мере, последние лет тридцать… Мальчик смотрит на тебя влюблёнными глазами и не отводит взгляда.
— Мальчику сто лет недавно стукнуло, между прочим. И, если ты хочешь обвинить меня в нарушении орденских табу…
— Даже не думала, — пожала плечами Здесь-и-Там, — я прекрасно знаю, что между вами ничего нет. Даже если бы, вы оба достаточно взрослые и ментально стабильные, чтобы засматриваться на кого угодно, я вам уж точно не нянечка, и не для таких случаев орденские правила придуманы. Но, будь у вас что-то серьёзное, ты бы первая убрала его из своей команды — ты получше прочих знаешь, что и с чем не стоит смешивать ни при каких обстоятельствах. Но в том-то и дело: это никогда не перейдёт никаких границ. Какой это по счёту твой протеже, влюблённый в тебя годами и столетиями? Третий?
Сестра-Валерьянка насмешливо приподняла брови.
— Ты собираешься использовать это перед советом ордена? Сказать им, что мои ученики в меня влюбляются и, хотя я никогда не преступаю границы, это всё равно моя вина?.. Не гоняй мышей сыром, драгоценная сестра, это даже смешно; это могло бы подействовать в одном из тех придворных старомодных орденов, где женщина всегда виновата в любой непонятной ситуации, потому что не так дышала и лишний раз моргнула. У нас все только плечами пожмут… Но, если тебе действительно так любопытно, то — пятый. Тебе стоит уделять больше внимания деталям, младшая сестрица.
Намёк на то, что она младше и провела в ордене меньше времени, был очевиден, но Здесь-и-Там никогда не предавала подобным вещам слишком много значения.
— Зачем? — склонила голову набок она. У неё были свои догадки, разумеется — чай не в игрушки они тут играли — но ей действительно всегда было любопытно услышать это объяснение из первых уст. Это было, опять же, куда более продуктивно, чем глупые обиды.
Сестра-Валерьянка пару мгновений смотрела на неё, словно прикидывала, стоит ли соврать и если да, то что. Но в итоге она пожала плечами.
— Я люблю свою работу, младшая сестра. Только её.
— Я знаю…
— ..И я пришла к пониманию, что великие вещи могут быть созданы только из любви. В прямой или искажённой её форме, вроде ненависти или жажды мести, не важно, но суть неизменна. В делах, требующих самоотдачи и страсти, подлинных высот добиваются только одержимые безумцы. Это правда, которая многим не нравится, но она есть.
— Это так, — нечто примерно такое Здесь-и-Там, в общем-то, подозревала с самого начала.
— ..Разумеется, далеко не все приходят в науку ли, искусство ли, магию ли, лекарское ли дело из подлинной любви. Она — редкость, и, сколько я ни искала, мне так и не удалось найти ученика, который бы по-настоящему разделял мою любовь. О, не пойми меня неверно, у меня под крылом выросло много хороших ребят. Я горда ими. Но были ли они достаточно хороши? Мы обе знаем ответ.
Сестра-Валерьянка прошлась по комнате, посмотрела на притворяющегося мёртвым сома и продолжила:
— Некоторые из них приходят, потому что хотят творить добро и спасать людей. Неплохо по сути, в этом суть нашей работы — спасать. Но лекарь видит мир как он есть, боль как она есть, старость как она есть, людей как они есть. Это редко красивое зрелище. И те, что были полны желания творить добро направо и налево, либо взрослеют и обрастают цинизмом, либо выгорают, как лучины. Это не делает их плохими лекарями, но они теряют тот огонь, что я ищу в них… Есть другие, что приходят за славой и признанием. Тоже не худшая когорта, но они слишком зависмы от чужого мнения, чтобы иметь своё, слишком трясутся над своей драгоценной карьерой, чтобы принимать решения в неприятных обстоятельствах. Проблема только в том, что у лекаря очень многие обстоятельства — неприятные… Наконец, есть те, кто идут в это ради денег. Тоже релевантно, они честно работают ради честной оплаты. Но болезни не выбирают людей по толщине их кошелька, но вот боязнь потерять деньги может быть мотиватором для того, чтобы предать самого себя — и пациента… Потому, сестра моя, мой идеальный ученик — некто, кто одержим, как и я. Некто, кто любит своё дело без дополнительных условий, кто ценит деньги, славу и спасение людей, но будет заниматься своим делом вне зависимости от того, насколько это благодарная в любом из смыслов работа, но потому что он любит его. Безусловно. Потому что не может не.
— Как ты.
— Как я, — улыбнулась сестра-Валерьянка. — Но я отдаю себе отчёт, что в любой сфере такие люди редки, и ещё реже шанс присвоить их себе. Потому мне приходится работать с талантливыми ребятами, но — недостаточно талантливыми. Они не могут любить свою работу так, как я…
— Но они всё ещё могут любить тебя… — усмехнулась Здесь-и-Там. — Ты безумна, сестрица.
— Как и все мы здесь. И я напомню тебе, что я воспитала великих лекарей. Каждый из них очнулся в итоге от своей безответной любви, но всё, что они узнали, всё, что они прошли в гонке за любовью, подарило им величие так или иначе. И какая разница, что они кривятся и отводят глаза при упоминании моего имени? Мне плевать, что они думают обо мне. Мне важно только, что они могут нести в наше общее искусство — и о, могут они многое. Самый неуспешный из моих студентов нынче глава столичной лекарской комиссии… И на этой ноте, младшая сестра, давай не будем больше играть в “передай вину другому”. Брат-Неприятности напал на одного из наших без причины. Мне нужно твоё одобрение, чтобы покончить с этим.
— Хм, — сказала Здесь-и-Там. — Да, давай пожалуй покончим с этим, сестра… Эй ты, кои неудавшийся. Оживай давай! И покажи нам, что именно произошло.