Глава 1.
Запах сандала и московская лужа
Москва встретила утро серым небом, тягучей капелью с крыш и запахом асфальта, впитавшего всю сырость осени. В переходе гудело от гортанных голосов уличных музыкантов, и только редкие прохожие, сутулясь от ветра, пробирались сквозь шум и гул к метро. В чашке Анастасии Коваленко плескался уже третий за утро кофе — горький, как её отношения с научным руководителем, и горячий, как её внутренний протест против бессмысленных корректур и «вот здесь бы раскрыть тему шире».
Её пальцы были в чернильных потёках и блестели следами от ювелирного клея — рабочее утро началось в шесть, когда она, наспех заплетя волосы и сунув на себя первый попавшийся свитер, села допаять заказанную серёжку. Из проволоки и лунного камня она пыталась вылепить что-то напоминающее полумесяц, но вдохновение наутро изменило — всё пошло в «стихию воды»: плавные линии, синий бисер, капельки агата. Потом — бегом в универ, под мышкой — тетради, в голове — фраза: «А теперь мы будем с вами обсуждать символику омамори периода Эдо».
— У вас опять конспект на коленке, — строго произнёс доцент Сафаров, усаживаясь за кафедру.
— А я по памяти, — легко парировала Настя, подавая презентацию с флешки. — У меня она, как у духа Фудзиямы — тысяча лет и ни одной ошибки.
— А дерзость у вас, как у хищного ёкая.
— Учёный не должен быть покорным. Он должен быть голодным.
— Желательно — не до скандалов с кафедрой.
Класс засмеялся. Анастасия села на край стола, уверенно щёлкнула кликером. На экране появился кадр из гравюры: красный шёлковый шнур, амулет с резьбой по нефриту, тонкая серебряная подвеска в форме журавля. Она знала эту тему наизусть. Её диссертация была не просто научной — она была личной. Магические украшения Японии и Китая. Талисманы, омамори, нефритовые резьбы, узоры, обереги. Камни, впитывающие молитвы. Металлы, носящие память. Она собирала это по капле, по символу, по намёку.
Вечерами Настя сидела у себя в общежитии и плела. Медная проволока, бусины, шёлковые нити, полудрагоценные камни — лунный, авантюрин, оникс, бирюза. Не для продажи. Просто для себя. Просто потому что, по её словам, «руки требуют смысла». Её украшения лежали в коробочках, пронумерованных по стихиям. Иногда она дарила серьги одногруппницам — те говорили, что потом им везёт на экзаменах. Настя смеялась, но каждый раз тщательно подбирала узор.
В один из таких вечеров она задержалась в архиве института. Молчаливый хранитель выкатил на тележке старые ящики из кедра, в которых лежали неучтённые артефакты, поступившие из частной коллекции японского эмигранта. Дата на коробке — «1854». Эпоха Бакумацу. Уже магия времени витала в пыли.
Настя аккуратно открыла крышку. Внутри — тонкий деревянный ларец с вырезанным символом журавля. Под крышкой — нефритовая вставка, затёртая временем, но с явным намёком на печать. Ни одного упоминания в базе. Ни одного. Как будто ларец попал сюда из другого мира.
— Какая красота, — выдохнула она, тронув пальцами крышку.
Никаких спецэффектов. Только… запах. Сладковато-терпкий, как благовония. И шелест — будто кто-то прошёл рядом. Настя обернулась — пусто.
Через пару часов она уже лихорадочно пила чай в столовой и ругалась на головную боль. Вечером её трясло. К утру — температура под сорок, бред, сны о журавлях, красных нитях, звоне серебра, гудении голосов, похожих на шелест шелка.
---
— Госпожа, она опять зовёт кого-то… «Сафарова»… «методичку»… — чей-то голос был приглушённый, будто сквозь толщу воды.
— Это жар. Храмовая вода поможет. Мы сожгли благовония, Камицуки умиротворены.
— Не думаете ли вы, что с ней вселён дух?
— Нет. Скорее… забытая душа.
---
Настя открыла глаза. Воздух пах не лекарствами, а дымом трав, сандалом, влажной глиной. Мягкие матовые стены, резные решётки, тени от бумажных фонарей. Кто-то шептал за перегородкой. Её собственное тело казалось ей чужим — лёгким, странно послушным. Простыни — шёлк. Одежда — тонкая, плотная, с застёжками под горло.
«Больничная палата для самураев?» — мелькнула мысль, и она тихо хрипнула:
— Где я?
Дверь распахнулась, и в комнату вошла женщина в монашеском облачении — серо-синее кимоно, волосы в тугой пучок, на поясе — связка амулетов.
— Госпожа Акико, вы пришли в себя. Благодарим духа воды.
— Простите… кто я?
Монашка склонилась в поклоне:
— Вы — мастер украшений из рода Кавамото. Вас нашли в лесу, без памяти, в одежде, не подобающей даже крестьянке. Мы отвезли вас в храм Семи Фонарей. Здесь вы обрели покой.
— Анастасия Коваленко… — прошептала она, и сама удивилась, как чуждо звучит это имя. — Или… Акико?
В голове вспыхнули обрывки: лекция, архив, нефрит, температура. И книги. Сколько она читала о попаданцах! Неужели?..
— Что за год сейчас?
— Шестнадцатый год Звезды Канаэ. — Женщина удивлённо прищурилась. — Вы и правда не помните?
Настя моргнула. Так. Это не сон. Боль была настоящей. Ощущения — слишком плотными. И раз уж никто не называет её самозванкой… Значит, она здесь Акико. Мастер украшений. А амнезия — самый удобный способ всё объяснить.
— Я… почти ничего не помню. Простите. У меня в голове — туман.
— Тогда пусть духи очистят вас, Акико-сан. Завтра вы выйдете в сад. Храм Семи Фонарей примет вас, пока вы не вспомните свою судьбу.
Настя прикрыла глаза, и по вискам скатилась капля пота. Она не знала, что случилось. Не знала, как это работает. Но знала одно: если в этом мире украшения значат больше, чем просто красота — она выживет. И, возможно, откроет тайну, которую в своём мире так и не успела понять.
---
Храм теней и благовоний
Сознание возвращалось с той же осторожной неспешностью, с какой весенний туман развеивается над чашей горного озера. Где-то вдали капала вода. Плавно, размеренно. Каждый кап — как призыв вернуться в тело, в ощущения, в реальность… но какую?
Я сначала почувствовала запах. Не стерильный спиртовой, как в клинике, и не пыльный запах старого архива. Этот был… живой. Пряный. Смесь сандала, рисовой бумаги, камфары и чего-то чуть-чуть сладкого, тянущегося, как нота на шёлковой струне.
Глава 2.
Лунный шёлк памяти
Солнечный луч пробился сквозь щель между ставнями, разбившись на золотую пыль, и упал точно на край грубо вытканного циновочного коврика. Свет мягко скользил по плетёному бамбуку, вспыхивая на влажных от утреннего пара лепестках магнолий, которые кто-то заботливо положил у подушки. Анастасия медленно открыла глаза, не сразу вспомнив, где она, кто она — и почему от каждого движения разливается вязкая, сонная тяжесть.
Циновка. Пахнет мёдом и рисовой кашей. Сквозь полускрытые ставни — гомон птиц и тонкие ударчики колокольчиков на ветру. Потолок — деревянный, в росписях: танцующие фигуры на фоне лотосов. И всё это в обрамлении — красно-золотом, с затейливыми завитками, в которых угадывались драконы, журавли и плывущие облака.
«Всё-таки это не реальность… Это музей… Нет, не музей. Это… храм. Я в храме. И он древний, по-настоящему восточный, — до рёбер, до слёз, до мурашек. Господи… Я жива? Или ещё снится?..»
Она села, ощущая, как прохладный воздух струится по плечам. Халат был слишком лёгким — ткань цвета серой яшмы, перевязанный мягким поясом, с узором, вытканным серебряной нитью. Ни швов, ни застёжек, будто на ней парило облако.
«Я что, в драмах Циньской эпохи снимаюсь? Или в собственной диссертации застряла?» — подумала Анастасия, криво улыбнувшись, но даже в мыслях её голос был дрожащим.
Одежда на ней была не театральной. Нет. Это было настоящее: тончайший шёлк, в котором угадывалось мастерство рук, скользящие по нитям сотни часов работы. Рукава длинные, почти до пола, подол украшен ручной вышивкой: лотосы, луны, чёрный нефрит в волнах — всё как на имперских изображениях, что она видела на древних свитках.
«Так, спокойно. Ты — Анастасия Юрьевна Шевелева. Почти профессор. Докторская почти написана. Ты изучала эту эпоху, ты знаешь язык, ты знаешь всё о стилистике храмов Восточной Империи времён Поздней Династии. И да — это абсолютно тот период. Господи…»
Она поднялась и прошла к двери. За ставнями раскинулся внутренний двор храма — идеальный, как на гравюрах: мостики через пруд, карпы, рябь от ветерка, каменные фонари с прорезями, и в центре — цветущий лотос. По мостикам неспешно шли монахини в белых и лавандовых одеждах, с гладко уложенными волосами. Одна из них остановилась, заметив Анастасию, и с уважительным поклоном направилась к ней.
— Госпожа уже пробудилась, — произнесла девушка на идеально понятном, древнем имперском языке.
И Анастасия… поняла. Без запинки. Без внутреннего перевода. Она… знала этот язык. Говорила бы так, будто с ним родилась. И это испугало больше, чем всё остальное.
«Так не бывает. Я только начала изучать этот диалект. Это ранний имперский. Я ещё путала окончания и тональные связки. Но я понимаю. Я думаю на нём. Боже, неужели я действительно… там?»
Монахиня пригласила её пройти за ширму. Там был накрыт столик для умывания: фарфоровые кувшины, ароматная вода с лепестками хризантем, деревянный гребень и зеркало в бронзовой оправе.
Под подушкой же Анастасия обнаружила свою… сумку. Старинная, кожаная, как из антикварной лавки — но знакомая, до боли. Внутри — дневник с иероглифами, написанными её рукой. И…
Шкатулка. Тёмное дерево, с инкрустацией в виде лунного зайца и облаков, отполированная до блеска. Она с благоговением открыла крышку.
Внутри — десятки мелких бусин, выточенных вручную из лунного камня. Бледно-голубые, с серыми отливами, матовые и сияющие одновременно. Они будто дышали, словно впитывали утренний свет и возвращали его обратно, живыми бликами. Анастасия провела пальцами по ним — и мир, в котором она находилась, отозвался.
«Это… это наш семейный камень. Это то, с чем я выросла. Бабушка учила — лунный камень сохраняет тепло рук и память рода. А фигурки, которые мы вырезали с отцом — это же было волшебство… Это и было магией. Только я не знала, что магия настоящая».
Она вытащила тонкую нить и начала нанизывать бисер. Руки двигались почти машинально, по памяти. Пальцы запоминали рисунок, глаз подбирал цветовую гамму. Бусины ложились в узор, формируя круг — лунный символ защиты и пути.
— Ты можешь, — прошептала она себе. — Ты уже делала это. Ты знаешь, как говорить. Как чувствовать. Как работать руками. Этот мир дал тебе не просто новое тело — он вернул тебе родовую магию.
Шепот. Песня.
Издалека, из глубин храма, раздалось тихое женское пение. Монотонное, обволакивающее, с переливами, как журчание ручья. Это не была молитва. Это было… пробуждение. Как дыхание земли.
— Это утреннее приветствие богине Хранительнице Ветра, — объяснила монахиня, появившаяся у ширмы. — Госпожа желает отнести подношение в главный зал?
Анастасия кивнула. Встала. Взяла кулон, готовый — круг с вложенной каплей лунного камня, обвитый серебряной нитью. Он лёг ей на ладонь, как живая защита.
«Прощальный дар. Настоятельнице. За заботу. За то, что спасли меня в этом мире. Я выжила благодаря им. Это… правильно».
Внутри зала Хранительницы — полумрак, аромат ладана, высокие своды, украшенные драконьими узорами. Статуя — женщина с длинными распущенными волосами, в одеждах, словно сотканных из шёлка и света. Её глаза — закрыты. Но Анастасия чувствовала, как они смотрят сквозь века.
Она опустилась на колени, вытянув перед собой кулон.
— Прими мою благодарность, Великая, — произнесла она, не думая. Слова текли сами. — Я пришла издалека. Я гостья в теле, но сердце моё здесь.
Порыв ветра скользнул по храму, затрепетав занавески. А бусины в шкатулке за её спиной зазвенели сами, будто отозвались.
Она уже знала: её путь начался.
Тень клена скользила по тёплому камню, раскидываясь резными листьями, как изящное кимоно, расправленное на утреннем ветру. Настя сидела на деревянной веранде, босыми ногами упираясь в гладкий, как зеркало, пол, и смотрела, как солнце ползёт по дорожке из светло-серых плит, выложенной от главного корпуса храма до чайного павильона. Небо над горами было бирюзовым, как крыло редкой птицы, и даже воздух здесь имел привкус благоговения. Каждое утро начиналось с тихой медитации, чаши парящего чая и — нового вспоминания. Или обрыва мысли, как рваная лента, от которой остался только шелест.
Глава 3.
ДОРОГА ДОМОЙ
Прощание с монастырём выдалось не горьким, но удивительно светлым. Как будто сама природа, благословлённая весенними ветрами и сдержанным солнцем, понимала, что Анастасия покидает временное прибежище, чтобы вступить в жизнь, о которой ей только начали шептать камни.
На рассвете, когда в воздухе ещё сохранялась прохлада ночных часов, она вышла за пределы обители, ведя за собой навьюченного мула. Он кротко брёл рядом, будто чувствовал, что груз — не просто сумки, а память. В одной из них лежала шкатулка, переливающаяся тонкими узорами, словно вырезанными из инея. Внутри — бисер из лунного камня, остатки прежней работы. Некоторые бусины неравномерны, другие — почти идеальны, но каждая — хранила частицу тепла и странного, неуловимого света.
Настоятельнице остался кулон, вплетённый в тонкую нить серебра, украшенный крошечным силуэтом цветка — символа храма. Остальным — простые бусины-обереги, вложенные с теплом и уважением. Она не помнила, как именно это делала прежняя Анастасия, но руки двигались почти наощупь, и в каждый узел входило не только мастерство, но и нежность.
Дорога вилась между полями, где рис уже тянул зелёные ростки, между холмами, поросшими соснами и старыми вишнями, чьи лепестки медленно опадали в утренний туман. Анастасия шла, иногда ехала верхом — когда попадалась старая телега или селение, где за плату можно было добраться быстрее.
И всё было бы просто… если бы не камни.
Именно они начали странно реагировать на её присутствие. В сумке, подложенные тканью, бусины из лунного камня начали едва ощутимо звенеть, словно подрагивали от ветра, хотя воздух был неподвижен. Один раз она даже услышала тонкий голос — не на слух, но где-то внутри.
— Ты идёшь правильной тропой, хозяйка...
Анастасия вздрогнула и остановилась. Голос был молодым, нежным, почти певучим, и почему-то — женским. Она огляделась: никого. Мул только встряхнул ушами.
— Кто ты? — спросила она вслух, чувствуя себя немного безумной.
— Я часть дара, — ответил голос уже внутри. — Ты касалась меня в прошлом, вплетала в фигурки и ожерелья. Я ждала, когда ты снова откроешь шкатулку.
Она присела прямо на краю пыльной дороги, отворила сумку, достала шкатулку. Под пальцами — тонкая, восточная резьба, деревянная, но с вкраплением бирюзы и перламутра. Солнце скользнуло по лунным бусинам, и на мгновение в воздухе мелькнула фигура. Девушка. С тонкими чертами, высокими скулами, в длинном старинном одеянии, с заколотыми волосами и глазами цвета облачного золота.
— Ты дух камня? — прошептала Анастасия.
— Я связана с твоим родом. Нас создавали не только руками, но и душой. Меня звали Юэй — в том времени, что давно ушло. Но я помню. Я могу советовать. Если позволишь.
Анастасия кивнула. Всё это было абсурдно. И в то же время — казалось правильным, словно так и должно было быть.
— Мне предстоит возвращение… домой. Хотя я не помню этот дом.
— Я помогу вспомнить. Путь ещё длинен.
Пока они двигались дальше, Юэй появлялась иногда — как лёгкий образ на краю зрения, как шёпот в моменты сомнений. Благодаря ей, Анастасия избежала ливня, свернув к старой чайной станции, где приютилась под навесом и впервые попробовала рис с сушёным лотосом.
Там же, в закутке чайной лавки, был антиквар. Старик с морщинами, как трещины на старом фарфоре. Продавал камни. Но среди всего прочего у него был один — тяжёлый, чёрный обсидиан с вкраплением светлого голубого огня внутри.
— Он поёт, — сказал старик. — Но только тем, кто знает боль. Возьмёшь?
Анастасия купила. Юэй промолчала. Но позже, когда они шли по тропе между холмами, она сказала:
— Этот камень может стать якорем. Или ключом. Всё зависит от того, куда ты направишь свою магию.
Так шёл путь домой. Не по прямой, но по судьбе. За спиной остался храм, впереди маячила неизвестность, но в шкатулке звенели камни, а рядом — пусть незримо — шла Юэй, дух камня и, возможно, первый союзник в мире, полном тайн.
Солнце лениво покатилось к горизонту, забрызгивая небо медовым светом. Колёсный повоз медленно ковылял по каменистой дороге, качая Анастасию из стороны в сторону, как ребёнка в зыбке. Телега была простая, на деревянных, немного скрипучих колёсах, с плетёными бортами, в ней пахло сухим рисом и пылью, а возница был молчалив, с лицом, скрытым под шляпой широкими полями. Старик сказал всего пару слов при посадке, кивнул, взял оплату — медяки с небольшой примесью серебра — и тронулся с места, будто знал, куда ехать, без всяких указаний.
Анастасия сидела на тонком покрывале, сжимаемом на поворотах, и с интересом рассматривала мир вокруг.
Пейзаж менялся, как узоры на свитке каллиграфа. Рисовые террасы уступали место бамбуковым рощам, рощи — степным холмам с одинокими деревьями, искривлёнными временем и ветрами. Где-то вдалеке виднелись силуэты пагод, как застывшие сказки, а на горизонте темнели зубчатые горы, покрытые лёгкой дымкой, будто нарисованные тушью.
В груди будто потеплело. Этот мир, чужой и всё же родной, принимал её в свои объятия, нежно, с уважением — как старший родственник, которого давно не видела.
Сумка, лежавшая рядом, оказалась неожиданно тяжёлой, будто вобрала в себя не только вещички девушки, но и её судьбу. Анастасия открыла её, и на коленях легла узорчатая шкатулка. Лаковая поверхность, покрытая резьбой в виде облаков и стилизованных драконов, отражала солнечные блики. Лунный камень, мелкими бусинами в ячейках, казался ожившим — он сверкал, будто впитывал в себя свет и хранил его для ночи.
Анастасия провела пальцами по бисеру. Холодный, гладкий, волнующе шелковистый. Внутри дрогнула память — не чужая, а её собственная. Девочка, сидящая на коленях у матери, нанизывает крошечные бусинки на тонкую золотую нить, слушает голос:
— Видишь, Настенька? Лунный камень всегда смотрит в душу. Он помнит, с кем он был, и знает, кому предназначен.
Миг — и всё исчезло. Словно капля дождя, впитавшаяся в горячий песок.
Глава 4.
Воздух в маленькой чайной комнате был пропитан тонким ароматом жасмина и свежесваренного зелёного чая. Легкое журчание воды из керамического сосуда с тонкими резными узорами на стене создавалось на удивление умиротворяющую атмосферу, несмотря на то, что сама Анастасия — теперь уже Акико — чувствовала лёгкое волнение внутри.
Она сидела на низкой подушке, застланной плотной тканью цвета морской волны, и с любопытством рассматривала свой собственный отражённый в лаковой поверхности чайного столика лик: нежная кожа с лёгким румянцем, чёрные блестящие волосы, аккуратно убранные в строгую прическу, подчеркивающую тонкие черты лица и мягкие зелёные глаза, которые, как казалось самой Акико, скрывали целый мир мыслей и воспоминаний.
— Твой чай готов, Акико-сама, — тихо произнесла монахиня в простом льняном кимоно, склонив голову и улыбнувшись сдержанной теплотой. Её лицо было нежно-белым, глаза тёмные и выразительные, а волосы собраны в аккуратный пучок. В ней чувствовалась мягкая, но непоколебимая внутренняя сила — словно дух гор и лесов, которые всегда охраняли это место.
Взяв чашку в руки, Акико вдохнула аромат, закрыла глаза и позволила себе на мгновение отрешиться. В голове вновь всплывали обрывки воспоминаний: дневник с тонкой кожаной обложкой, шкатулка из красного дерева с затейливой инкрустацией, наполненная мелкими бусинами из лунного камня, сверкающими словно утренние капли росы.
«Какой загадочный камень... в моём мире он всегда казался просто красивым, но здесь — это живое сокровище, наполненное тайнами и магией», — подумала она, перебирая бусинки пальцами, словно пытаясь поймать и удержать где-то между ними шепот духов.
Её внутренний голос, привычный к сарказму и тихой иронии, мысленно добавил: «Ну что ж, Акико, мечты сбываются — ты в самом сердце эпохи, о которой писала, и теперь главное не заблудиться в собственных воспоминаниях».
— Твоя медитация принесла плоды, — мягко произнесла настоятельница храма, входя в комнату и присаживаясь рядом. Её глаза искрились жизненной мудростью и добротой, а на шее висел кулон в виде небольшой фигурки журавля — символа долгой жизни и счастья.
— Ты чувствуешь связь с духом камня? — спросила она, слегка наклонив голову.
Акико кивнула, улыбаясь в ответ: — Я не просто чувствую — я понимаю. Этот лунный камень словно вплетён в мою душу. И эти бусины… каждая как маленький мир, наполненный светом и тенями.
Настоятельница ласково взглянула на девушку: — Твои руки не только творят красоту, но и защищают. Мой совет — сохрани эту связь. Она поможет тебе в дальнейшем пути.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл молодой мужчина — высокий, стройный, с глубокими карими глазами и спокойной уверенностью в походке. Его традиционный наряд — чёрное хаори с тонкой вышивкой в виде феникса — свидетельствовал о знатном происхождении и военной службе.
— Это брат моей хозяйки, — тихо представила его одна из монахинь. — Такэяма Хиро.
Акико чуть напряжённо взглянула на него, а затем в её голове мелькнуло: «Вот он, этот мир, где в каждом взгляде кроется история, а судьба сплетена узорами… Интересно, сможет ли он понять, что я не просто ювелир, а кто-то, кто пришёл из другого времени?»
Хиро улыбнулся, слегка наклонив голову в знак приветствия: — Акико-сама, я слышал о твоём таланте. Надеюсь, ты позволишь мне сопровождать тебя в дальнейших делах.
Настоятельница подарила Акико тонкий браслет из плетёных серебряных нитей с вставками лунного камня — амулет защиты для пути.
— Пусть духи хранят тебя, — сказала она.
Акико нежно прикоснулась к браслету, ощущая в нём нечто большее, чем просто украшение. «Моя связь с этим миром крепнет, и впереди — путь, который я выберу сама», — подумала она, предвкушая встречи, испытания и магию, которые уже не за горами.
Солнечные лучи едва пробивались сквозь плотный занавес рисовой бумаги, когда Акико медленно расправляла свой скромный походный коврик в углу комнаты, обитой кленовой древесиной с тёплым янтарным оттенком. Влажный, пропитанный ароматами сосны и кипариса воздух проникал в каждую щель, напоминая о тихом величии монастыря, скрытого в глубине гор.
Она села, слегка опустив голову, и мягкий шелест колокольчиков снаружи, словно ритмичный голос древних духов, наполнял пространство. Взгляд зелёных глаз невольно устремился к маленькой шкатулке, аккуратно украшенной узорами с изображением журавлей и ветвей сакуры. Сердце ёкнуло — в ней хранились бусины из лунного камня, искусно обработанные и затейливо нанизанные на тонкие серебряные нити, каждая сияющая как маленькое луноцветное солнце.
«Как много в них света и тайны…» — подумала Акико. В её мыслях одновременно всплывали обрывки из дневника прежней хозяйки этого тела, описания древних ритуалов, что требовали не только мастерства рук, но и чистоты души. Её собственные пальцы легко перебирали бисер, чувствуя тонкую вибрацию, словно маленькие духи шептали секреты.
— Эти камни — больше, чем просто украшения, — прошептала она вслух, почти к себе. — Они связаны с самой сутью мира, с энергиями, что пронизывают небо и землю. Наверное, в этом и есть моя истинная сила.
Внезапно дверь скрипнула, и в комнату вошёл мужчина с уверенной осанкой — тот самый Такэяма Хиро. Его густые чёрные волосы были аккуратно собраны в военный узел, а строгий взгляд обжигал своими тёмными янтарными глазами. Несмотря на его серьёзность, в улыбке просматривалась едва заметная теплота.
— Я слышал, что ты начала работу над новым амулетом для настоятельницы, — сказал он, опускаясь рядом на подушку. — Это действительно непростое дело. Каждое украшение здесь — не просто украшение, а защита, судьба, сила.
Акико кивнула, чувствуя, как изнутри пробуждается особенное уважение к этому человеку — строгому, но справедливому, способному видеть скрытые потоки энергии.
— А ты? — спросила она тихо, глядя в его глаза. — Ты тоже связан с духами?
Он улыбнулся, задумчиво склонив голову.