Первое, что я почувствовала был лед. Он впился в легкие тысячами раскаленных игл, выжигая остатки воздуха, заставляя тело выгнуться в беззвучном крике. Ледяная вода жалила кожу, проникала под тонкую ткань платья, сковывала движения смертельным объятием. Я рванулась вверх, к далекой, размытой луне, видневшейся сквозь темную толщу воды.
Руки… не мои. Длинные, тонкие, белые, как изваяния из слоновой кости. Они двигались неловко, будто я впервые училась ими управлять. Но первобытный инстинкт, жажда жизни, оказался сильнее шока.
Рывок. Еще один. Голова пробила водную гладь, и я судорожно глотнула сырой, пахнущий тиной и гнилыми листьями воздух. Он обжег горло, но это была боль жизни, а не смерти. Я жива.
Я… кто?
Вопрос взорвался в голове огненным шаром, стирая все остальные мысли. Памяти не было. Лишь гулкая и холодная, как склеп пустота. И липкий, всепоглощающий страх, он поднимался из самых глубин души, которую я тоже не узнавала.
Вода вокруг меня была черной, как смола, и лишь лунный свет вычерчивал на ее поверхности дрожащую серебряную дорожку. Я барахталась посреди огромного, со всех сторон окруженного лесом озера. Голые черные ветви деревьев тянулись к свинцовому небу, словно костлявые руки утопленников. Холод пробирал до костей. Кожа на плечах, не прикрытая платьем, горела от мороза.
Длинные волосы, тяжелые и мокрые, липли к лицу и спине. Я откинула их, и в лунном свете они вспыхнули неправдоподобным, невозможным серебром. Словно кто-то расплавил луну и вплел ее в мои пряди.
В этот момент тишину разорвал звук, от которого кровь в жилах застыла.
Лай. Заливистый, яростный лай своры гончих. Он был еще далеко, но приближался с пугающей скоростью, эхом отражаясь от деревьев, наполняя стылый воздух угрозой. А следом за ним грубые мужские крики.
«Охотники», – пронеслось в голове. Слово возникло из ниоткуда, пропитанное чужим, застарелым голосом. Они ищут меня. И если найдут…
Мысль оборвалась, не успев оформиться, но тело уже знало. Оно знало, что такое облава, что такое загнанный зверь и что такое смерть на клыках псов или в руках жестоких людей. Новый всплеск адреналина заставил меня грести к берегу изо всех сил. Руки и ноги сводило от холода, но я не обращала внимания. Только вперед к спасительной тьме леса.
Я выбралась на берег, цепляясь за скользкие камни. Босые ступни не чувствовали их остроты. Мокрое белое платье, простое, почти как рубаха, облепило тело, не грея и только мешая двигаться. Я оглянулась. На противоположном берегу озера замелькали огни факелов. Оранжевые точки, пляшущие в темноте, как глаза демонов.
Лай стал громче, отчетливее. Они уже нашли мой след у воды.
Бежать.
Приказ, отданный не разумом, а самим инстинктом выживания. Я бросилась в чащу, под защиту колючих кустарников и низких ветвей. Они хлестали по лицу и рукам, оставляя кровоточащие царапины, но я не замечала боли. Сердце колотилось в груди, как пойманная в клетку птица, оглушая, мешая дышать. Каждый вдох хриплый, рваный.
Лес был чужим и враждебным. Сумрачный, темный, наполненный шорохами и тенями, которые, казалось, сгущались за моей спиной, готовые схватить и поглотить. Я спотыкалась о корни, падала на мокрую землю, поднималась и снова бежала, не разбирая дороги. Куда? Неважно. Лишь бы подальше от факелов и лая собак.
Они не отставали. Их крики становились ближе. Я слышала треск веток под их тяжелыми сапогами. Они были совсем рядом. Ловушка захлопывалась.
Отчаяние ледяными тисками сжало горло. Я споткнулась в очередной раз и рухнула на колени у подножия огромного, покрытого мхом валуна. Сил больше не было. Легкие горели, ноги отказывались повиноваться. Это конец.
Я прижалась спиной к холодному камню, закрыла глаза и замерла, пытаясь слиться с ночной тьмой. Горячие и беспомощные слезы покатились по замерзшим щекам. Я не знала, кто я. Не знала, за что меня преследуют. Но я отчаянно не хотела умирать. Не хотела, чтобы эти грубые руки коснулись меня, чтобы клыки собак впились в мою плоть.
«Помогите…» – мысленный крик, беззвучная мольба, обращенная в никуда. К лесу, к луне, к темным водам озера, из которых я восстала. – «Кто-нибудь… спасите…»
И случилось чудо.
С озера потянуло холодом, еще более сильным, пронизывающим. Воздух стал плотным, влажным. Я открыла глаза и увидела, как от воды к лесу поползли белые, клубящиеся щупальца тумана. Он был густым, неестественно белым в лунном свете, похожим на молоко или на саван. Он двигался с невероятной скоростью, поднимаясь все выше, с жадностью поглощая звуки и очертания.
Вот он коснулся ближайших деревьев, и они растворились в его белесой мгле. Он окутал меня, и мир исчез. Осталась только я, камень за спиной и плотная, влажная пелена вокруг.
Лай собак стал глуше, крики охотников сменились растерянными возгласами и руганью.
– Куда она делась?
– Туман! Дьявольщина! Ни зги не видно!
– Она здесь! Рядом! Ищите!
Я затаила дыхание, боясь пошевелиться. Сердце замерло. Туман стал моим спасением, моим укрытием. Он был холодным, пах озерной водой и… чем-то еще. Чем-то знакомым, родным. Словно он откликнулся на мой зов. Словно он был частью меня.
Бред. Испуганный разум цепляется за любую надежду.
Я слышала, как они ходят совсем рядом. Видела расплывчатые пятна их факелов, блуждающие в молочной дымке. Один из них прошел так близко, что я почувствовала запах псины и немытого тела. Но он меня не увидел. Туман скрыл меня, спрятал, как мать прячет дитя под своим подолом.
Постепенно звуки стали удаляться. Они решили прочесывать лес дальше, решив, что я проскользнула мимо. Еще долго я сидела не шевелясь, прислушиваясь к каждому шороху, пока наконец все не стихло. Остался только шум ветра в ветвях и мое собственное прерывистое дыхание.
Туман не рассеивался. Он словно ждал, давая мне время.
Дрожащей рукой я коснулась серебряной пряди волос. Магия? Колдовство? Это из-за этого они охотятся на меня? Потому что я… ведьма?
Я проснулась от тишины. Она была настолько плотной, настолько абсолютной, что давила на барабанные перепонки. Ветер стих. В камине дотлевали последние угольки, уже не давая ни света, ни тепла. В домике царил холодный, серый полумрак, просачивающийся сквозь единственное мутное оконце. Туман за ним, мой вчерашний спаситель, поредел, превратившись в рваные, призрачные клочья, цепляющиеся за черные ветви деревьев.
Первой мыслью было, что это сон. Жестокий, невероятно реалистичный кошмар. Сейчас я открою глаза в своей постели, в своей привычной жизни, и посмеюсь над разыгравшимся воображением.
Но тело болело. Каждый мускул ныл от пережитого вчера напряжения. Царапины на руках и лице саднящей паутиной напоминали о бегстве через лес. И когда я провела рукой по волосам, лежавшим на грубой ткани подушки, пальцы утонули в тяжелом, шелковистом серебре.
Не сон.
Я села на топчане, плотнее закутываясь в колючую шерстяную одежду. Холод был не только снаружи, он жил внутри меня, замораживая душу. Вчерашний ужас отступил, сменившись гулкой, звенящей пустотой и растерянностью. Я сидела в чужом доме, в чужом теле, в чужом мире, и не имела ни малейшего понятия, что делать дальше.
Нужно вставать. Нужно жить. Этот простой, вбитый с детства императив заставил меня спустить ноги на ледяной пол.
При свете дня домик выглядел еще более заброшенным и в то же время… обжитым. Пыль лежала толстым слоем на полках, но не на всем. Вот на столе явный след от недавно стоявшей здесь кружки. А книга, которую я вчера не заметила в темноте, была раскрыта на странице с изображением лунного цикла. Ее перелистывали совсем недавно.
Сердце екнуло. Это была ее книга. Девушки, которую звали… Селена. Имя всплыло в памяти так же внезапно, как и слова «охотники» и «ведьма». Оно было мягким, как лунный свет, и горьким, как полынь.
Я подошла к столу и коснулась пожелтевшей страницы. Под пальцами бумага была почти живой, теплой. И в тот же миг сознание пронзил осколок чужого воспоминания. Не картинка, нет, скорее… ощущение. Чувство глубокого, всепоглощающего одиночества, смешанного с тихой радостью от изучения этих символов. Она любила эту книгу. Она была ее единственным другом.
Отдернула руку, как от огня. Это было слишком… интимно. Словно я подглядывала в чужую душу. Но это ведь теперь и моя душа? Мое тело? Где заканчивалась она, Селена, и начиналась я, Агата? И была ли еще какая-то Агата, или от нее осталась лишь тень сознания, запертая в этой сереброволосой клетке?
Заставила себя осмотреться. Нужно было понять, где я нахожусь, какими ресурсами обладаю. В немногочисленных шкафчиках нашлись скудные запасы еды: мешочек с овсом, несколько сушеных грибов, вяленое мясо и коренья. Не густо, но на пару дней хватит. Вода в кувшине закончилась. Значит, нужно будет идти к озеру. При этой мысли по спине пробежал холодок. Возвращаться туда, где я едва не погибла, было страшно.
Мое внимание привлекли травы, развешанные повсюду. Я подходила к каждому пучку, вдыхала их аромат. И снова странное чувство, я знала их. Вот зверобой, отгоняющий ночных тварей. Вот сонная трава, дарующая забвение. А это волчий корень, ядовитый, но в малой дозе исцеляющий лихорадку. Знания, которых у меня никогда не было, теперь были частью меня. Наследство Селены. Вместе с ее телом, ее врагами и, очевидно, ее даром.
Весь день я провела, изучая свое новое жилище и саму себя. Я пыталась вызвать туман. Подходила к окну, смотрела на озеро, умоляла, приказывала… ничего. Магия, спасшая меня вчера, была порождением отчаяния и животного страха. Сейчас, в относительном спокойствии, она молчала, затаившись где-то в глубине.
Я нашла еще несколько вещей Селены. Простую деревянную расческу, которой долго и мучительно приводила в порядок спутанные серебряные космы. Несколько смен одежды, таких же простых и некрасивых. И зеркало. Маленькое, тусклое, в треснувшей деревянной раме.
Я долго не решалась в него заглянуть. Но любопытство пересилило страх.
Из мутной амальгамы на меня смотрели глаза цвета зимнего неба. Огромные, серьезные, с темным ободком вокруг радужки, они казались слишком взрослыми для этого юного лица. Они хранили в себе такую глубокую, вековую печаль, что у меня перехватило дыхание. Это были глаза Селены. Теперь они были моими.
День клонился к вечеру. Я растопила камин, приготовила себе жалкое подобие похлебки из грибов и кореньев. Когда за окном окончательно стемнело, а луна вновь залила лес призрачным светом, меня охватило беспокойство. Тишина больше не казалась спасительной. Она стала зловещей. Каждый шорох за дверью, каждый треск поленьев в огне заставлял вздрагивать. Они могли вернуться.
Я искала, чем можно запереть дверь, но засова не было. Селена жила здесь, не боясь?.. Нет. В воздухе этого дома висел страх. Застарелый, въевшийся в стены. Она боялась. Постоянно.
В поисках хоть какого-то оружия или способа защититься я стала осматривать каждый дюйм комнаты. И нашла. Под половицей, которая показалась мне чуть более расшатанной, чем остальные, был тайник. А в нем книга.
Она была не похожа на ту, что лежала на столе. Эта была обтянута черной, гладкой кожей, холодной на ощупь. На обложке не было названия, лишь тисненый серебром символ –полная луна, заключенная в круг из терновых ветвей. Застежка тоже была из серебра, в виде сплетенных змей.
Гримуар.
Вытащила его из тайника. Книга была тяжелой, древней. От нее исходила едва уловимая вибрация, слабая пульсация силы. Я провела пальцами по серебряному символу, и в голове снова вспыхнул осколок чужой памяти: тонкие белые пальцы гладят эту же обложку, а губы шепчут слова на незнакомом, певучем языке. И чувство смеси благоговения и ужаса. Эта книга была для Селены и величайшим сокровищем, и смертельной опасностью.
Села у огня, положив гримуар на колени. Застежка не поддавалась. Я пробовала поддеть ее ногтем, но она была словно вылита из цельного куска металла. В отчаянии я просто сжала ее в ладони, и в этот момент царапина на пальце, оставленная вчерашней веткой, снова открылась. Капля крови упала на сплетенных змей.
Прошло три дня. Или четыре? Я потеряла счет. Время в Сумрачном лесу текло иначе, подчиняясь не солнцу, которое почти не проглядывало сквозь густые кроны, а луне, что каждую ночь становилась все полнее, все ярче.
Эти дни я провела в состоянии лихорадочной, отчаянной деятельности. Я поняла, что пассивное ожидание – это путь к гибели. Либо меня найдут охотники, либо вернется Дейр и потребует плату за свое ожидание. Третьего пути, кроме как взять судьбу в свои руки, не было.
Моей библией, моим единственным другом и оружием стал черный гримуар. Я проводила с ним часы напролет, сидя у огня, пытаясь расшифровать таинственные символы. Тщетно. Язык магии не давался простому разуму. Но я не сдавалась. Я копировала знаки на куске коры, всматривалась в них, пока в глазах не начинало рябить, в надежде, что интуиция или остатки памяти Селены подскажут мне ключ.
Иногда это работало. Разглядывая символ, похожий на каплю воды, я вдруг чувствовала на языке вкус родниковой влаги. Сосредоточившись на знаке огня, я ощущала тепло на своей коже. Это были крохи. Намеки. Магия говорила со мной на языке ощущений, а не слов. Я была младенцем, который слышит речь взрослых, но не понимает ее смысла, улавливая лишь интонацию.
Я заставляла себя выходить из дома. Сначала на несколько шагов, потом дальше, до кромки озера. Каждый раз сердце сжималось от страха, но я подавляла его. Я собирала хворост, искала съедобные коренья, о которых мне шептала память Селены. Училась слушать лес. И он, казалось, слушал меня в ответ. Иногда мне чудилось, что ветер в ветвях складывается в слова, что шепот воды у берега пытается что-то мне рассказать. Но стоило прислушаться, и все исчезало.
Лилия, оставленная Дейром, стояла в кружке с водой на столе. Она не увядала. Ее белоснежные лепестки оставались свежими, капли росы на них не высыхали. Она была постоянным, молчаливым напоминанием о его предложении. О пути легком и соблазнительном. О цене, которую я не была готова платить. Иногда ее дурманящий аромат становился таким сильным, что кружилась голова, и мне казалось, я слышу его бархатный, насмешливый голос.
В тот день я решилась отойти от дома дальше обычного. Меня вел азарт. Я нашла куст с поздними, чуть тронутыми морозом ягодами, и, собирая их в подол, углублялась все дальше в чащу. Лес вокруг жил своей жизнью. Где-то в вышине прокричала птица, под ногами шмыгнул еж. На мгновение я почувствовала… покой. Ощущение дома. Словно я была на своем месте. Словно эта дикая, сумрачная природа была моей стихией.
И в этот момент я его услышала. Не лай собак. Не крики. Тяжелый, мерный топот десятков ног. И тихий, зловещий звон стали, ударяющейся о сталь. Это были не деревенские охотники, а дисциплинированные, идущие ровным строем, прочесывающие лес солдаты.
Паника ударила в голову, как раскаленный молот. Ягоды посыпались на землю. Я замерла за стволом широкого дуба, не смея дышать. Они были близко. Слишком близко. Они шли цепью, и обойти их было невозможно.
Бежать.
Мысль была только одна. Не к дому. Там ловушка. К озеру! Вода – моя стихия. Туман – мое спасение. Может, получится снова…
Сорвалась с места, несясь сквозь кусты не обращая внимания на хлещущие ветви. Я бежала так быстро, как никогда в жизни. Лес, еще минуту назад казавшийся родным, снова стал враждебным лабиринтом. Топот за спиной стал громче, к нему прибавились отрывистые команды. Они меня заметили. Серебряные волосы – проклятый маяк, заметный даже в полумраке чащи.
Вот и просвет. Берег. Вода блестела впереди, обещая спасение. Еще несколько шагов! Я вылетела на каменистый пляж и замерла, как вкопанная. Это была западня.
Из-за деревьев по обе стороны от меня вышли люди. Десять, пятнадцать человек в черных кожаных доспехах с серебряным тиснением. На их суровых, обветренных лицах не было ничего, кроме фанатичной решимости. В руках обнаженные мечи, тускло поблескивающие в сером свете дня. Они отрезали мне путь. Озеро было за спиной, а впереди стена из стали и ненависти.
Я медленно пятилась, пока ноги не коснулись ледяной воды. Дрожь билась в теле, но это была не дрожь холода, а первобытный ужас загнанного в угол зверя. Солдаты не нападали. Они ждали. Расступились, создавая живой коридор. И в этом коридоре появился он.
Он был не похож на остальных. Выше, шире в плечах. Его доспех был из черной стали без единого украшения кроме герба на груди – серебряного молота, обвитого терновой ветвью. Длинный черный плащ тяжело ниспадал с плеч. Под ним виднелась рукоять массивного меча. Он снял шлем, и я увидела его лицо.
Жестокое. Властное. Идеальное в своей беспощадной красоте. Резко очерченные скулы, прямой нос, упрямый подбородок. Иссиня-черные волосы, коротко остриженные, падали на высокий лоб. Но глаза… Увидев их, я перестала дышать. Они были цвета грозовой стали. Холодные, пронзительные, не выражающие ничего, кроме абсолютной, несокрушимой власти и… презрения. Таким взглядом смотрят на грязь под ногами. На вредителя, которого нужно раздавить.
Он был предводителем. Воплощением их силы и веры. И он был тем, кого боялись даже его собственные солдаты. Я видела это по тому, как они вытянулись, как опустили взгляды.
Он медленно пошел ко мне. Каждый его шаг по камням пляжа отдавался гулким ударом в моей голове. Он не смотрел по сторонам. Его стальной взгляд был прикован ко мне. Впивался в меня, раздевал, препарировал, искал душу, чтобы сжечь ее дотла.
Я отступала, пока вода не дошла мне до колен. Прижимала к груди гримуар, единственное, что у меня было. Он был моим щитом. Жалким, бумажным щитом против его стали.
Он остановился в нескольких шагах.
– Ведьма, – его голос был низким, лишенным эмоций, но от этого еще более страшным. Он не кричал, не угрожал, а констатировал факт, как будто произнес: «камень» или «дерево». – Твои игры окончены.
– Я ничего вам не сделала, – прошептала я. Губы не слушались, слова выходили жалкими и неубедительными.
На его губах мелькнула тень усмешки. Холодной и злой.
Когда меня, закованную и опустошенную, вывели на тропу, ведущую из леса, я обернулась. Густой, черный столб дыма, поднимающийся к серому небу с того места, где стоял мой маленький домик. Они сжигали все. Мое единственное убежище, скромные пожитки, травы, книги… гримуар. Они стирали само мое существование с лица этой земли.
В груди родилось что-то новое. Не страх. Не отчаяние. Холодная, звенящая ненависть. Она была настолько сильной, что на мгновение я перестала чувствовать боль от впившихся в запястья кандалов. Посмотрела на широкую, облаченную в черную сталь спину своего похитителя, и поклялась себе, что если я выживу, то заставлю его заплатить за этот дым. За каждую искорку, пожравшую мой дом.
Меня не посадили на лошадь. Цепь, соединяющую мои кандалы, пристегнули к седлу предводителя. Я шла пешком. Пленница, ведомая на поводу, как скотина. За мной молчаливым строем двигался его отряд. Никто не разговаривал. Были слышны лишь мерный топот сапог, фырканье лошадей и звон моего поводка, когда я спотыкалась.
Инквизитор, чьего имени я так и не знала, ехал на огромном вороном коне, который подходил ему под стать. Конь был таким же черным, мощным и, казалось, источал ту же ауру угрозы. Человек и зверь были единым целым. Монолитной глыбой тьмы и стали, ведущей меня к моей гибели.
Он ни разу не обернулся, ни разу не удостоил меня взглядом. Я для него не существовала, а была просто грузом, который нужно доставить.
Мы шли часами. Лес редел, тропа становилась шире, превращаясь в разбитую дорогу. Мои босые ноги, не привыкшие к такому пути, горели огнем. Острые камни и корни оставляли на них кровоточащие ссадины. Каждый шаг был мукой, но я молчала. Я не собиралась доставлять ему удовольствие и услышать мои стоны. Стиснула зубы и шла, впиваясь взглядом полным ненависти в его спину.
Один раз я оступилась и упала на колени, больно ударившись о камни. Цепь натянулась. Конь остановился. Я ожидала чего угодно: удара, ругани. Но он просто сидел на коне, прямой и неподвижный. Несколько секунд тягучей, звенящей тишины. Я подняла голову. Он смотрел не на меня, а куда-то вперед, на дорогу, но я чувствовала тяжелое, давящее, как могильная плита его внимание.
Затем он дернул резко и без предупреждения поводья. Цепь впилась в запястья, вырывая из горла сдавленный вскрик. Рывок был таким сильным, что меня буквально поставило на ноги.
– Идти, – донесся его ровный, холодный голос. Всего одно слово. Приказ, не терпящий возражений.
Я выпрямилась, глотая слезы ярости, и пошла дальше.
С наступлением сумерек холод стал невыносимым. Тонкая рубаха не защищала от пронизывающего ветра. Тело била крупная дрожь. Но отряд не останавливался. Они были сделаны из железа, а не из плоти и крови. Они не знали ни усталости, ни сострадания.
В какой-то момент меня повело, и я наткнулась на круп его коня. Лошадь испуганно всхрапнула. Инквизитор натянул поводья и, обернувшись, впервые за весь путь посмотрел на меня.
Его взгляд был как удар хлыстом. В нем не было гнева, лишь холодное, брезгливое раздражение. Он спешился. Одним плавным, отточенным движением соскользнул на землю и подошел ко мне. От него пахло морозом и сталью, и этот запах заставлял все внутри меня сжиматься в тугой комок.
Он молча схватил меня за плечо, оттаскивая от коня. Его прикосновение даже сквозь стальную перчатку обожгло. Я снова почувствовала слабое, едва уловимое эхо того разряда, той искры, что проскочила между нами на берегу. Невидимый ток, пробежавший по скованному, опустошенному телу. Было невыносимо чувствовать этот странный, запретный трепет к своему мучителю, к человеку, которого я ненавидела всем своим существом.
Я вырвалась. Или попыталась. Это было все равно что пытаться сдвинуть скалу. Его пальцы лишь крепче сомкнулись на моем плече.
– Не прикасайся ко мне, – прошипела я, глядя ему прямо в глаза. Я хотела, чтобы в моем голосе звучала сталь, но он предательски дрожал.
Он чуть склонил голову, и в его стальных глазах мелькнул опасный огонек. Кажется, я его удивила.
– Твари вроде тебя не имеют права голоса, – произнес он тихо, почти интимно, так, чтобы слышала только я. Его дыхание было прохладным, как дуновение ветра из склепа. – Ты вещь. Моя вещь. Пока я не передам тебя правосудию. Помни об этом.
Он отпустил меня так же резко, как и схватил. Вернулся в седло, и мы пошли дальше.
Но что-то изменилось. Теперь я чувствовала его взгляд на себе. Он больше не смотрел только вперед, а наблюдал за мной, и это было хуже, чем его безразличие. Теперь между нами протянулась невидимая, туго натянутая нить и состояла она из моей ненависти и его… чего-то, чему я не могла дать название. Власти? Презрения? Или чего-то еще, более темного и сложного?
Мы вышли из леса, когда небо на востоке уже начало светлеть, окрашиваясь в болезненно-багровые тона. Впереди, на фоне предрассветного неба, я увидела цитадель.
Она высилась на вершине одинокой скалы, черная, остроконечная, словно каменный клык, вонзенный в плоть небес. Ни единого изящного изгиба, ни одной башенки. Только прямые, суровые стены, узкие окна-бойницы и массивные ворота. Крепость была не просто зданием, а символом. Воплощением их веры, такой же неприступной, холодной и безжалостной. Это место, где умирала надежда.
Когда мы подъехали ближе, я увидела, что ров перед цитаделью был сухим, а на его дне и по краям торчали сотни заостренных кольев. На некоторых из них все еще висели почерневшие останки тех, кто пытался бежать. Или тех, кого выставили на всеобщее обозрение в назидание другим.
Мои ноги подкосились. Если бы не цепь, я бы упала. Ужас, который испытывала до этого, был ничем по сравнению с тем ледяным цунами, что накрыло меня при виде этого места. Это был конец. Настоящий конец.
Огромные, окованные железом ворота со скрежетом отворились перед нами. Мы въехали во внутренний двор, и они с таким же грохотом закрылись за моей спиной. Звук их закрытия был звуком захлопнувшейся крышки гроба.
Лестница была глоткой чудовища. Каменной, спиральной глоткой, ведущей в ледяное, непереваривающее нутро цитадели. С каждым шагом вниз воздух становился плотнее, гуще, пропитываясь запахами, от которых хотелось зажать нос и рот. Пахло вековой сыростью, гниющей соломой, плесенью и чем-то сладковато-металлическим, от чего сводило желудок. Запахом застарелой боли.
Рука инквизитора на моем плече была безжалостным поводырем. Он не вел, а толкал, заставляя переставлять онемевшие, израненные ноги. Я спотыкалась на стертых ступенях, но его хватка не давала мне упасть. Он держал меня, как держат ценную, но отвратительную вещь, которую нельзя разбить до срока.
Факел в его свободной руке вырывал из темноты мокрые, лоснящиеся стены, по которым змеились струйки воды. Они собирались в мутные лужи на полу, и каждый мой шаг сопровождался тихим, отвратительным хлюпаньем. Звуки здесь были другими. Глухими, вязкими. Шаги нашего маленького отряда, его тяжелая, уверенная поступь и мое жалкое шарканье тонули в давящей тишине подземелья, едва родившись.
Мы спускались целую вечность. Казалось, мы идем к самым корням мира, в преисподнюю, где нет ни света, ни надежды. Наконец, лестница кончилась, и мы оказались в длинном, низком коридоре. По обеим сторонам ряд массивных деревянных дверей, обитых железными полосами. В каждой двери крошечные, зарешеченные окошки. Могилы для живых.
Из-за некоторых дверей доносились звуки. Один тихий, безумный стон. Другой ржавый, похожий на скрип, смех. Третий отчаянный скрежет ногтей по дереву. Это были те, кто попал сюда до меня. Те, чья воля была сломлена, а разум растоптан. И я стану одной из них.
Холод прорастал изнутри, цепкими ледяными лозами оплетая кости, замораживая кровь. Он исходил не от каменного пола, нет. Он был эхом той пустоты, что оставили после себя кандалы. Той мертвой тишины в душе, где еще вчера шептался лес и пело озеро. А страх… страх был вязким, теплым существом, что шевелилось в животе, и единственным, что напоминало мне, что я еще жива.
Инквизитор остановился у одной из дверей, ничем не отличавшейся от остальных. Один из солдат, шедший за нами, шагнул вперед, вставляя в огромный замок массивный ключ. Скрежет ржавого металла о металл заставил содрогнуться. Дверь с протестующим стоном отворилась, выдыхая новую порцию холода и запаха плесени.
Мой поводырь втолкнул меня внутрь. Я споткнулась о порог и рухнула на колени на что-то влажное и скользкое. Дверь за спиной захлопнулась с оглушительным грохотом. Лязгнул засов и наступила абсолютная, непроглядная, живая тьма. Она давила на глаза, на уши, забивалась в легкие. Я осталась одна.
Несколько долгих мгновений я просто стояла на коленях, не в силах пошевелиться. Пол подо мной был каменным, покрытым слоем какой-то слизи и мокрой, гнилой соломы. Попыталась подняться, опираясь на руки. Ладони тут же стали мокрыми и липкими. Я отдернула их с брезгливым содроганием.
Кое-как мне удалось встать на ноги. Сделала шаг и тут же наткнулась на холодную, шершавую, покрытую влажной испариной стену. Пошла вдоль нее, вытянув перед собой руки, как слепая. Камера была крошечной. Три шага в одну сторону, четыре в другую. Клетка. Каменный мешок.
В дальнем углу я наткнулась на что-то, что было чуть выше пола. Каменная лежанка, голая и холодная. Это было все. Ни окна, ни лавки, ни даже ведра. Ничего. Только четыре стены, пол и потолок. И я.
Села на ледяной камень, подтянув к себе ноги. Дрожь колотила меня с новой силой. Обхватила себя руками, пытаясь согреться, но это было бесполезно. Холод был не снаружи, а во мне. Я чувствовала, как тяжелые кандалы на запястьях вытягивают из меня последние крохи тепла. Они были не просто железом, а якорями, приковавшими меня к этой тьме, к этой пустоте. Провела по ним пальцами. Гравированные символы были острыми, они царапали кожу. Я чувствовала в них чужую, злую волю тех, кто их создал, и того, кто защелкнул их на моих руках.
Время исчезло. Здесь, во тьме, не было ни минут, ни часов. Была только тягучая, бесконечная капля, падающая откуда-то сверху. Кап. Пауза. Кап. Пауза. Этот звук был единственным моим спутником. Он отмерял мгновения моего заточения, вбивая их в мозг, как гвозди.
Я думала. Пыталась думать. Но мысли путались, расплывались. Осколки воспоминаний, чужих и своих, кружились в голове безумным калейдоскопом. Вот серебряные волосы Селены, развевающиеся на ветру у озера. Вот тусклый свет монитора в моей комнате. Вот добрые глаза… мамы? Картинка была такой размытой, такой далекой, словно из сна.
А потом все образы сменялись одним. Лицом. Суровым, высеченным из камня, с глазами цвета грозовой стали. Я видела его так ясно, будто он стоял здесь, в темноте, передо мной. Вспоминала его прикосновения. Железная хватка на плече, обжигающая даже сквозь перчатку. И этот странный, запретный трепет, прошедший по телу.
Как? Как я могла это чувствовать к нему? К своему палачу? К человеку, который отнял у меня все: свободу, магию, надежду. Это было неправильно. Мерзко. Это было безумием. Я должна ненавидеть его. И я ненавидела. Ненавидела так сильно, что сводило зубы, но под этой ненавистью, в самой темной глубине, шевелилось что-то еще. Что-то липкое и непонятное. Не влечение, нет. Скорее… узнавание. Словно две частицы тьмы, веками блуждавшие по миру, столкнулись и узнали друг в друге родственную природу.
Вцепилась пальцами в волосы. Нет. Это бред. Это просто мой разум, лишенный всего, цепляется за единственную сильную эмоцию, за единственную связь с миром живых. А он – самый живой из всех, кого я здесь видела. Живой в своей жестокости и своей несокрушимой силе.
Кап. Пауза. Кап.
Я уснула? Или провалилась в забытье? Не знала. В какой-то момент тьма стала менее плотной. Я подняла голову и увидела свет. Тонкая полоска света под дверью. Значит, в коридоре зажгли факелы. Значит, прошло время. Может быть, наступила ночь. Или день.
А потом я услышала шаги. Они были не такими, как у солдат. Неторопливые, тяжелые, уверенные. Каждый шаг отдавался глухим эхом в моем сердце. Я знала, кто это. Даже не видя, я чувствовала его приближение. Воздух в камере стал еще холоднее, еще плотнее.
Тьма больше не была просто отсутствием света. Она стала живой. Она дышала вместе со мной, проникала в поры, в кровь, становясь частью меня. Пустота, оставленная кандалами, жадно впитывала ее, и начало казаться, что я сама становлюсь тенью, бесплотным призраком, прикованным к этому каменному мешку.
Имя «Зераф» эхом отзывалось в этой пустоте. Оно стало центром моего крошечного, замкнутого мирка. Я повторяла его про себя, пробуя на вкус. Твердое, острое, как осколок льда. Пыталась вложить в него всю свою ненависть, всю свою боль. Но иногда, в минуты особого отчаяния, когда холод пробирал до самых костей, а одиночество становилось почти физически невыносимым, его образ возникал перед глазами не как образ палача, а как образ единственного человека, который видел меня по-настоящему. Он смотрел сквозь мою плоть, сквозь мою магию, и видел… что? Монстра? Или что-то еще? Что-то, что заставило его стальные глаза на мгновение расшириться от изумления там на берегу.
Эта мысль была опасной. Она была ростком ядовитого плюща, готового оплести мое сердце, задушить мою волю к сопротивлению. Я гнала ее прочь, заставляя себя вспоминать дым над моим домом, холод его голоса, тяжесть цепи. Ненависть была единственным, что меня согревало. Она была моим огнем, моим последним бастионом.
Прошло… сколько? Один день? Два? Я потеряла счет каплям, падающим с потолка. Меня не кормили и не поили. Они морили меня голодом, пытаясь сломить не только дух, но и тело. Жажда была страшнее всего. Горло пересохло, губы потрескались. Каждый вдох обжигал легкие сухим, пыльным воздухом.
Я лежала на каменной плите, свернувшись в клубок, пытаясь сохранить остатки тепла. Сознание начало путаться. Реальность истончилась, стала похожей на рваный туман. Иногда казалось, что я слышу тихий, неземной звон колокольчиков. Я знала, что это бред, игра измученного разума, но музыка становилась все громче, все настойчивее.
А потом я увидела свет. Не тот грубый, оранжевый свет факела под дверью. Этот свет был другим. Мягким, серебристым, как свет луны, пробивающийся сквозь воду. Он сочился прямо из камня в стене напротив меня, собираясь в дрожащее, сияющее пятно.
Я села, не веря своим глазам. Это была галлюцинация. Предсмертный морок. Но пятно света росло, становилось ярче. Каменная стена перед ним стала прозрачной, как стекло. И за этим стеклом я увидела… лес. Мой Сумрачный лес. Не осенний, умирающий, а полный жизни. Деревья были покрыты сочной, изумрудной листвой, на земле цвели ночные фиалки, а в воздухе порхали крошечные светлячки. И над всем этим сияла огромная, полная луна.
Это было видение рая. Такого прекрасного, такого невозможного, что по щекам покатились слезы.
– Красиво, не правда ли? – раздался голос. Бархатный, насмешливый, до боли знакомый.
Я резко обернулась.
Он сидел на краю моей каменной лежанки. Дейр.
Он был здесь. Не видение, не призрак. Настоящий. Его платиновые волосы сияли даже в полумраке моей темницы. Фиалково-зеленые глаза смотрели на меня с ленивым любопытством. Он был одет так же, как и в нашу первую встречу, в темно-зеленый бархат, и казался в этой грязной, вонючей камере чем-то абсолютно инородным. Как бриллиант, упавший в грязь.
– Как… как ты?.. – прошептала я, не в силах вымолвить больше.
– Для истинных детей леса нет стен, дитя луны, – он улыбнулся. – Особенно для таких, как я. Камень и железо – это игрушки людей. Они не могут удержать то, что древнее их самих.
Он протянул руку и коснулся моих спутанных волос на миллисекунду коснувшись кожи. Его пальцы были прохладными и гладкими, как отполированные речные камни. От прикосновения по телу прошла дрожь, но на этот раз другая. Не та, что вызывал Зераф. Эта была… успокаивающей. Словно глоток холодной воды в жару.
– Они мучают тебя, – сказал он, и в его голосе впервые прозвучали жесткие нотки. – Смотри, во что они тебя превратили. Грязная, голодная, испуганная. Не таким я видел будущее последней дочери луны.
Я смотрела на него, и не знала, что сказать. Мой спаситель? Или новый тюремщик?
– Зачем ты здесь? – спросила я.
– Я же говорил. Ты вспомнишь мои слова, – он убрал руку, но его взгляд продолжал ласкать, изучать. – Я пришел забрать то, что принадлежит мне по праву. Тебя.
– Я не принадлежу тебе.
– Пока нет, – согласился он с легкой усмешкой. – Но твой выбор сужается. Либо моя «клетка», как ты ее назвала, либо… это. – Он обвел взглядом камеру. – Либо костер. Они медленно сожгут тебя, Селена и на глазах у улюлюкающей толпы. Они будут наслаждаться твоими криками.
Его слова были жестокими, но я знала, что он говорит правду. Видела колья во рву.
– Почему я должна верить, что ты лучше? – спросила, цепляясь за остатки гордости.
– Я не лучше, – его ответ удивил меня. – Я другой. Эти… инквизиторы… они боятся твоей силы. Они хотят ее уничтожить, потому что не могут понять. А я… я жажду ее. Я восхищаюсь ею, хочу видеть, как она растет, расцветает под моим присмотром, как ты станешь ураганом, способным смести эту цитадель с лица земли. А они хотят видеть лишь горстку пепла. Чувствуешь разницу?
Он говорил, и его голос околдовывал. Он рисовал передо мной картины могущества, мести. Всего того, о чем я сама мечтала, сидя в этой тьме.
– Пойдем со мной, – он протянул мне руку. Его ладонь была открытой, манящей. – Одно твое слово, и мы уйдем отсюда. Ты больше никогда не увидишь этих стен, не почувствуешь этого холода. Ты будешь жить в моем чертоге, где сады цветут вечно, а вместо этой капели ты будешь слышать пение соловьев.
Я смотрела на его руку. Это было такое сильное, такое сладкое искушение. Уйти. Просто уйти из этого ада. Забыть все, как страшный сон.
Но…
– Моя магия… она заперта, – я коснулась своих кандалов. – Я ничего не могу.
Дейр презрительно фыркнул.
– Игрушки, – он коснулся моих кандалов кончиками пальцев. Металл под его прикосновением мгновенно покрылся инеем. Раздался тихий треск, и холодное железо, еще секунду назад казавшееся несокрушимым, просто рассыпалось на мелкие кусочки, упав на солому.