Замок был умирающим зверем.
Его каменные кости, почерневшие от огня и проклятий, плакали сажей под неестественно зеленым небом, которое судорожно билось, словно пойманное в силки сердце. Воздух был густым, как непролитая кровь, и на вкус отдавал озоном, скорбью и чем-то еще — чем-то древним и неправильным, что разбудили и теперь не могли унять. Звуки битвы доносились не как стройный грохот войны, а как истеричный визг сотен агоний, сливающихся в единый, лишенный смысла вой. Даже призраки, вечные свидетели истории этих стен, жались к самым холодным камням, их бесплотные формы дрожали не от отголосков сражения, а от нового, необъяснимого ужаса. Они ощущали это первыми: слепое, холодное пятно, появившееся в самой душе их мира. Аномалию, которой здесь не могло быть.
Она возникла без вспышки или грохота. Просто в одном из разрушенных пролетов северной башни реальность на мгновение прогнулась, как тонкий лед под непомерной тяжестью. Свет от летающих заклятий, коснувшись этого участка пространства, не отразился, а втянулся внутрь, исчезая в абсолютной пустоте. Звук умер, не достигнув цели. На долю секунды там не было ничего. А в следующую — уже была она.
Фигура, закованная в биометалл цвета закатной охры и кровавого рубина, стояла неподвижно, будто вырезанная из самой вечности. Она не принадлежала этому миру — ни его отчаянной магии, ни его готической архитектуре, ни его предсмертной драме. Она была уравнением из другой вселенной, случайно вписанным в поля чужой поэмы.
На внутреннюю сторону ее визора выводились потоки данных, мгновенно препарируя окружающий хаос и превращая его в холодную, удобоваримую информацию.
> СКАНИРОВАНИЕ АТМОСФЕРЫ: ВЫСОКАЯ КОНЦЕНТРАЦИЯ ТАХИОННЫХ ЧАСТИЦ. ИСТОЧНИК НЕИЗВЕСТЕН. АНАЛОГ: ФОНОВОЕ ИЗЛУЧЕНИЕ ПОСЛЕ ПРОСТРАНСТВЕННОГО РАЗРЫВА.
> АНАЛИЗ БОЕВЫХ ЕДИНИЦ: 237 АКТИВНЫХ БИО-СИГНАТУР. КЛАСС ОРУЖИЯ: ПРИМИТИВНЫЕ ПРОЕКТИЛЬНЫЕ ИЗЛУЧАТЕЛИ НАПРАВЛЕННОЙ ЭНЕРГИИ. НЕСТАБИЛЬНЫ.
> ТАКТИЧЕСКАЯ ОЦЕНКА: ОТСУТСТВИЕ СТРАТЕГИИ. ХАОТИЧНЫЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ. ИСТЕРИЧЕСКИЕ ЗАТРАТЫ ЭНЕРГИИ. МНОЖЕСТВЕННЫЕ СЛУЧАИ ПОРАЖЕНИЯ СОЮЗНЫХ ЦЕЛЕЙ.
Магия здесь была бешеным животным. Она плевалась. Она царапалась. Она умирала, крича. Фигура на башне видела лишь неэффективность, доведенную до абсурда. Суицидальные атаки, бессмысленная жестокость, полное пренебрежение тактическим преимуществом.
Это была не война. Это был припадок.
И Самус Аран, охотница, видевшая рождение и смерть звезд, молча наблюдала за этим представлением, ожидая, когда из всего этого бессмысленного шума выделится единственная нота, достойная ее внимания. Она всегда выделялась.
Сигнал. Цель.
Внизу, в разинутой пасти внутреннего двора, безумие обрело плоть. Оно не текло, а сгущалось, образуя вязкие, уродливые вихри. Здесь битва утратила даже намек на тактику, превратившись в ритуальный танец самоистребления. Воздух, пропитанный запахом жженой магии и паленого страха, дрожал так, что казалось, вот-вот расколется на мириады стеклянных осколков. Люди в черных мантиях двигались не как солдаты, а как одержимые фанатики на пике религиозного экстаза. Их лица были искажены гримасами восторга, их смех — высоким и рваным, как у гиен, нашедших падаль. Они не просто убивали; они приносили жертвы, и каждый вопль их врагов был для них сладостной молитвой. Напротив них, горстка защитников, прижатая к осыпающимся стенам, отвечала отчаянием. Их заклятия были не выпадами, а судорогами — последними конвульсиями тела, отказывающегося умирать. Это была бойня, лишенная логики, но подчиненная невидимому, ужасному порядку.
Поле боя имело два центра гравитации.
Один был теплым, пульсирующим отчаянной надеждой — там, у входа в Большой Зал, мальчик с зелеными глазами и шрамом, похожим на трещину в мироздании, был живым щитом, вокруг которого сплачивались остатки света. Его присутствие заставляло людей сражаться, когда их тела уже молили о покое.
Другой центр был абсолютным холодом.
Это была точка тишины посреди какофонии. Место, где воздух становился тоньше, а свет — тусклым и больным. Вокруг этого второго центра двигались Пожиратели Смерти, их траектории напоминали движения планет вокруг черной дыры — их влекло и одновременно отталкивало слепым, инстинктивным ужасом. Они не смели подходить слишком близко, но и оторваться от его притяжения не могли. Он был их солнцем и их погибелью.
Самус перевела фокус своих сенсоров на эту аномалию. Ее системы, привыкшие к логике тепла и энергии, споткнулись. Там, где должна была быть максимальная концентрация силы, они фиксировали… отсутствие. Энтропийную воронку. Точку, где жизнь и энергия не излучались, а поглощались.
Змееподобный силуэт двигался посреди этого кармана пустоты с ленивой, нечеловеческой грацией. Он не участвовал в битве. Он был ее причиной. Каждый его жест, каждый поворот головы, лишенной носа, заставлял его последователей взвывать от восторга и бросаться на врага с новой, самоубийственной яростью. Лицо, бывшее когда-то человеческим, теперь представляло собой гладкую маску извращенной воли, и только в красных, лишенных зрачков глазах горел неутолимый, сосущий голод. Он не просто командовал. Он был тем вакуумом, который засасывал в себя свет, тепло и саму надежду.
Именно в этот момент системы Самус издали короткий, пронзительный сигнал, подтверждающий совпадение. Тахионное излучение, пространственная аномалия, гравитационная линза — все сходилось в одной точке. В нем. Он и был тем разрывом в ткани этого мира, который привел ее сюда.
> СИГНАЛ ПОДТВЕРЖДЕН.
> ИСТОЧНИК АНОМАЛИИ ОБНАРУЖЕН.
> ЦЕЛЬ ИДЕНТИФИЦИРОВАНА.
Битва начала замирать, как сердце, делающее последний, судорожный удар. Звуки стихали один за другим, словно невидимый дирижер медленно опускал руки. Взгляды всех — и тех, кто был в шаге от смерти, и тех, кто упивался убийством, — обратились к центру двора. Бойня закончилась. Начиналась месса. Два полюса этого мира, мальчик и пустота, наконец, сошлись, и все остальные стали лишь безмолвными прихожанами, ожидающими исхода главной литургии. Вокруг них образовался идеальный круг из выжженной земли и расколотого камня — сцена, подготовленная самим хаосом.
Космос молчал. Это была не та тишина, что царит между мирами, наполненная шепотом реликтового излучения и далеким гулом гравитации. Это была мертвая, выпотрошенная тишина, как в гробнице, где даже пыль боится шевелиться. Система Зебес была кладбищем. Планеты-луны, некогда кипевшие жизнью и инопланетной архитектурой, теперь висели в пустоте безмолвными, расколотыми черепами. Их орбиты были неправильными, словно их сбили с пути ударом немыслимой силы, и теперь они медленно, неотвратимо падали по спирали к своему угасшему солнцу. Корабль Самус Аран, похожий на хищную оранжевую птицу, висел в центре этой мертвой системы, его сенсоры жадно впитывали молчание, пытаясь найти в нем хоть одну ноту, хоть один выживший сигнал.
Уже три цикла она следовала за эхом.
Эхо того события на Земле — применение «оружия концептуального уничтожения» — не исчезло. Оно отпечаталось в ее системах, в ее разуме, в самой логике ее существования. Днями, пока ее корабль летел на автопилоте через пустоту, она снова и снова прокручивала запись. Рыдающий мальчишка на коленях. Рассыпающаяся армия. И холодное, хирургическое удовлетворение в глазах победителя. Это было неэффективно с точки зрения затрат энергии. Но с точки зрения окончательности результата — безупречно.
Ее цель была не в том, чтобы скопировать магию. Магия была для нее лишь экзотической формой манипуляции энергией, ненадежной и подверженной эмоциям. Ее цель была в том, чтобы воспроизвести принцип.
Не убить врага, а стереть саму концепцию врага. Не уничтожить тело, а переписать код личности.
И у нее был идеальный испытуемый. Существо, чья личность была так же проста и неизменна, как аксиома. Существо, сотканное из чистой, незамутненной ненависти, жестокости и инстинкта выживания. Существо, которое она убивала снова и снова, но которое, как сама идея зла, всегда возвращалось.
Ридли.
Она искала его. Не для того, чтобы снова убить. А для того, чтобы исправить.
Сигнал пришел с самой мертвой из планет системы — с той, что носила шрамы ядерной бомбардировки, устроенной ею самой много лет назад. Слабый, прерывистый сигнал бедствия, запущенный каким-то отчаявшимся космическим пиратом. Но сквозь помехи ее системы уловили знакомую био-сигнатуру. Дикую, яростную, полную зазубренной, как осколки стекла, боли.
Он был там. Раненый. Загнанный в угол. Идеально.
Самус развернула корабль. В одном из отсеков, в стерильном вакуумном контейнере, лежало устройство, которое она собрала по древним чертежам Чозо, модифицировав его на основе данных, полученных в Хогвартсе. Оно не было похоже на оружие. Гладкий, серебристый цилиндр, покрытый светящимися глифами, он напоминал скорее хирургический инструмент. На боку горела единственная надпись, которую она дала проекту: «Деконструктор эго. Модель 1.0».
Она летела не на битву. Она летела на операцию.
И Гарри Поттер, спавший в криокапсуле в соседнем отсеке, был ее главным «консультантом». Он еще не знал об этом, но его роль в этом эксперименте была ключевой. Он должен был стать свидетелем. Он должен был подтвердить, что технологическое чудо может быть таким же безжалостным, как и его магия.
***
Поверхность планеты была адом, застывшим в янтаре времени. Некогда здесь были кислотные дожди и хищная флора, теперь — лишь стекловидная черная пустыня под багровым, немигающим солнцем. Следы давней бомбардировки оставили на ландшафте уродливые оспины кратеров, края которых оплавились в обсидиан. Воздух был тонким и пах горелым металлом и радиацией — слабым, но вечным напоминанием о том, что здесь когда-то была жизнь, и она была уничтожена с хирургической точностью. Корабль Самус приземлился беззвучно, его антигравитационные двигатели лишь слегка всколыхнули пепел, лежавший нетронутым, возможно, целую вечность.
Гарри Поттер очнулся от криосна с головной болью и ощущением дежавю. Последнее, что он помнил — празднование победы в Норе. А затем — странный, безболезненный укол в шею и темнота. Теперь он стоял под чужим, больным небом, вдыхая воздух через фильтры шлема, который материализовался на его голове, и смотрел на женщину в броне, которая безмолвно указала ему на зияющую дыру в земле. Это был вход в старый пиратский аванпост, похожий на рану, нанесенную планете ржавым ножом.
— Он там, — голос Самус, прозвучавший в его коммуникаторе, был лишен интонаций, холодный и ровный, как линия горизонта на этой мертвой планете. — Мне нужен свидетель. Ты должен это увидеть.
Гарри не понимал, что происходит, но инстинкт, отточенный годами борьбы за выживание, подсказывал ему, что спорить бесполезно. Он был не гостем. Он был экспонатом.
Они спускались в тишине. Коридоры аванпоста были лабиринтом из корродирующего металла и оборванных силовых кабелей, которые тихо искрили во тьме, как последние нервные импульсы в мертвом теле. Стены были покрыты следами когтей — глубокими, яростными бороздами, оставленными существом, которое пыталось вырваться не наружу, а из собственной агонии. Чем глубже они уходили, тем сильнее становился запах — омерзительная смесь гниющей плоти, озона от коротких замыканий и чего-то еще, чего-то мускусного и первобытного. Запах раненого хищника.
Наконец, они вышли в огромный, обрушившийся кавернозный зал, некогда бывший ангаром. В центре, среди искореженных останков пиратских истребителей, лежал он.
Ридли.
Он был сломлен. Его огромное, птеродактилеподобное тело было одним сплошным кровоподтеком. Левое крыло было вырвано у основания, обнажая почерневшие кости. Из многочисленных ран на его фиолетовой шкуре сочилась густая, темная кровь. Он тяжело дышал, и каждый выдох сопровождался хриплым, булькающим стоном. Но даже в таком состоянии он оставался воплощением чистой, незамутненной злобы. Его желтый глаз, единственный уцелевший, горел неугасимым огнем ненависти. Он увидел Самус, и его тело напряглось, когти заскрежетали по металлическому полу. Он попытался издать свой фирменный, разрывающий барабанные перепонки рев, но из его глотки вырвался лишь жалкий, дребезжащий кашель.