Холод деревянной скамьи был неприятен даже через слой ее платья — материализация, достаточная для тактильных ощущений, имела и свои недостатки. Мина сидела, подперев ладонью щеку, и смотрела на мрачный, в стиле северного модерна, дом напротив. В одной из его квартир, за приоткрытым на проветривание окном, находился источник всех её текущих проблем — Лука Савин.
Третий день. Семьдесят два часа безуспешных попыток. Её ангельское терпение, некогда бездонное, начинало напоминать тонкую трещинку на фаянсовой чашке.
— Пункт 7-Г: Создание благоприятной эмоциональной волны через внешние раздражители, — уныло, почти неслышно пробормотала она строчку из свода правил и послала в то самое слабый импульс. В следующее мгровение перед окном пролетела стайка голубей, залитая последними лучами заходящего солнца. Идеальный кадр. Мимолётная красота.
Лука, сидевший за столом перед пустым экраном, лишь мрачно взглянул в окно, поморщился и с силой дернул шнур жалюзи. Сквозь щели продолжил пробиваться назойливый луч, падая прямо на клавиатуру.
Мина вздохнула. Она бы могла сидеть в своей стерильной каморке в Канцелярии и наблюдать за ним через проектор. Но это задание было для ее особенным — у нее нет шанса на ошибку. Мина любила помогать людям, направлять их, любила видеть их эмоции, улыбки. Но она не любила проигрывать, попросту не умела. И, чтобы не проиграть на этот раз, ей пришловь выбрать тактику полного погружения в жизнь своего объекта.
Вот она и погрузилась. В прохладу питерского вечера, в запах воды и выхлопных газов, в гулкую акустику двора-колодца. Санкт-Петербург был прекрасен. Она помнила его иным — более парадным, более тихим. Сейчас же город был полон энергии, жизни, которую она ощущала кожей — странное, щекочущее чувство для существа, привыкшего к эфирной чистоте.
«Ах, если бы всё получилось скорее!» — подумала она с непривычной тоской. Ей бы так хотелось отложить в сторону терминал, пройтись по мостам, вдохнуть воздух, пропущенный через тысячи легких, посмотреть, как свет фонарей отражается в воде. Просто так. Без протокола и цели.
Её грустный взгляд упал на мальчика лет пяти, который шёл по двору вместе с бабушкой. Он неумело и счастливо лизал шарик мороженого, так увлёкшись, что не заметил выбоину в асфальте. Нога его подкосилась, и шарик начал выскальзывать из рожка.
Мина, почти не задумываясь, четким движением пальца провела по воздуху. Лениво, почти на автомате. Мальчик неловко закачался, но чудом удержал равновесие. Мороженое же, описав изящную дугу, мягко приземлилось обратно в свой вафельный домик, ни капли не расплескавшись.
Мальчик застыл в изумлении, потом широко улыбнулся и показал чудом спасенное сокровище бабушке. Та, не видя подвоха, просто обняла его.
Мина снова вздохнула. Вот с детьми и влюблёнными парочками всё было просто. А с циничными, многострадальными сценаристами — нет. Её методы были точными, но сейчас этого было мало: её магия, отточенная до автоматизма, разбивалась о стену цинизма её подопечного, а великий город с его мрачной красотой лишь подчёркивал её одиночество в этой битве, где не было правил, а было лишь тихое, разъедающее душу отчаяние.
Мир, как объясняли Мине с первого дня её создания, был чётко разделён. С одной стороны — Небесная Канцелярия, её работодатель, где царили порядок, свет и бесконечные протоколы. С другой — Инфернальное Правление, конкурент, проповедующий хаос, тень и быстрые удовольствия. Между ними — поле битвы, человеческие души, которыми как раз и занималась Мина. Всё было просто, логично и предсказуемо: её работа заключалась в том, чтобы направлять объекты на нужный путь и ставить галочки в отчётах о спасённых душах. И Мине нравилась такая работа, она давалась ей легко.
По крайней мере, так было до дела Луки Савина.
Теперь, сидя на под его окном, Мина с тоской думала, что все её учебники были чудовищной ложью. Этот человек, её нынешний объект, был живым воплощением хаоса, который отказывался подчиняться любым инструкциям. Она посылала ему «случайные» удачи — он их не замечал. Она устраивала вдохновляющие встречи — он грубил незнакомцам. Его душа, которую следовало спасти, была похожа на крепость с опущенными решётками, и все её ангельские инструменты — магия благоприятствования, зоны уюта и тихие подсказки — разбивались о его каменную стену цинизма. Он был ошибкой в системе, браком, которого не должно было существовать в её упорядоченном мире, и от этого её безупречная ангельская сущность содрогалась от беспомощного раздражения. Поэтому она решилась на самую большую, самую глупую авантюру…
Внезапно воздух позади неё сгустился, запахло озоном, горьким миндалем и чем-то неуловимо дорогим — кожей, табаком и опасностью.
— Ну что, ангелочек, поджариваешь зефирки на последних солнечных лучах? — раздался бархатный, насмешливый голос.
Мина вздрогнула так, что её крылья, невидимые для смертных, на мгновение материализовались за спиной в яркой вспышке ослепительного, волшебного света. Она резко обернулась.
На спинке скамейки, развалившись с непринуждённостью хищника, сидел он. Дамир. Демон-искуситель. Её профессиональный антипод и главная головная боль в этом деле.
“Он был великолепен, чёрт его побери! — нахмурилась Мина. — Или не побери… В его случае эта фраза звучала слишком буквально.”
Нахмурившись, Мина посмотрела на демона: тёмные волосы, собранные в небрежный хвост, идеально сидящий на нём тёмно-красный кашемировый джемпер, брюки свободного кроя. И глаза — сегоня они золотисто-янтарные, с вертикальными зрачками, которые сейчас сузились от удовольствия, наблюдая за её реакцией.
— Ты! — выдохнула Мина, пытаясь вернуть себе самообладание. — Ты что здесь делаешь?
— Наслаждаюсь видом, — парировал он, обводя взглядом набережную. Его взгляд скользнул по её крыльям, которые она усилием воли снова сделала невидимыми. — И твоей беспомощностью. Это даже мило. Сидит ангел, излучает доброту и свет, а ее подопечный в это время наливает себе третью рюмку, даже не подозревая о таком внимании свыше.
Как все начиналось
Безупречность была не просто целью для Мины — она была её естественным состоянием, воздухом, которым она дышала, и мерилом всего сущего. Стерильный, залитый ровным немерцающим светом кабинет в Небесной Канцелярии, отдел Спасения Душ, был её храмом, а свод протоколов — священным писанием. Здесь, за своим эргономичным рабочим местом, парившим в воздухе, Мина чувствовала полный контроль.
Перед ней, в объемном голографическом проекторе, разворачивалась идиллическая сцена: солнечный парк, скамейка, на которой застенчивый айтишник по имени Артур нервно теребил в руках маленькую бархатную коробочку. Его девушка Катя сидела рядом, не подозревая о том, что её жизнь вот-вот изменится к лучшему. Все шло согласно плану Мины.
«Пункт 14-Б: Оптимизация атмосферных условий», — мысленно проговорила Мина, и её тонкие пальцы провели по сенсорной панели.
На небе, уже ясном, не осталось ни единой тучки. Солнечный свет заиграл именно под тем углом, который, согласно исследованиям Канцелярии, вызывал у человека чувство умиротворения и доверия.
«Пункт 15-В: Внедрение стороннего катализатора эмоциональной значимости».
Именно в этот момент из-за угла появился молодой человек с профессиональной камерой. Он выглядел растерянным и «случайно» повернул объектив на пару. Артур, видя, что их личный момент привлек внимание, собрался с духом. Его слова, заученные до автоматизма под невидимым нашептыванием Мины, прозвучали искренне и трогательно.
Катя расплакалась, кивнула, и Артур, дрожащей рукой, надел кольцо ей на палец. Фотограф, выполнив свою миссию, с почти незаметным кивком в никуда растворился среди деревьев.
Мина позволила себе крошечную, едва заметную улыбку удовлетворения. Её крылья, сложенные за спиной, чуть вздрогнули. Мила подняла стилус, сотканный из сгустка чистого сияния, и поставила галочку в виртуальном отчёте на этот квартал — дело «734: Артур Неверов» закрыто. Задание выполнено. Душа спасена от одиночества и направлена на путь создания благонадежной ячейки общества. Эффективность равна ста процентам.
В этот момент в её пространстве прозвучал мягкий звонок. На панели замигал значок входящего сообщения от начальства: «Прибыть в кабинет Архивариуса для подведения промежуточных итогов».
Получение похвалы для Мины было таким же естественным, как и следование правилам. Она поправила безупречно сидящий на ней стандартный китель-мантию, безупречную прическу и, отключив проектор, направилась по сияющему коридору.
Кабинет Архивариуса был больше и ещё стерильнее. Здесь не было лишних деталей, только платформа для посетителей и огромная, занимающая всю стену, панель с бегущими цифрами — показатели эффективности по отделу. За этой панелью, почти растворяясь в её холодном свечении, сидел сам Архивариус. Его лицо было лишено возраста и эмоций, а крылья, даже в сложенном состоянии, источали мощное, почти давящее сияние.
— Ангел-хранитель 3-го класса, Мина, — его голос был ровным, как гул сервера. — Отчёт по кварталу предоставлен.
Мина склонила голову в почтительном поклоне.
— Я готова к обсуждению, ваше сиятельство.
Архивариус провёл рукой по панели, и перед ним всплыли данные Мины.
— Процент успешно завершённых дел — 98,7. Среднее время на дело — ниже норматива на 12%. Количество использованных ангельских благ — в пределах лимита. Формальные показатели… безупречны.
Мина чувствовала, как внутри всё замирает в предвкушении. Сейчас. Сейчас он скажет о повышении. Архангел 2-го класса. Возможность получить великолепные белые крылья с улучшенной аэродинамикой и доступ к архивам продвинутых протоколов.
Но Архивариус поднял на неё свой бездонный взгляд.
— Однако, анализ глубинных метрик вызывает вопросы. Уровень эмпатического резонанса с подопечными — 3 балла из 10. Глубина проработки кармических узлов — на уровне базового скрипта. Вы действуете по шаблону, ангел Мина. Вы спасаете души, словно собираете пазл, но не понимаете изображения.
Слова обрушились на неё, как удар свинцового облака. Она чувствовала, как её собственное сияние на мгновение померкло.
— Я… я следую протоколу, ваше сиятельсво. Протокол гарантирует успех.
— Протокол гарантирует статистику, — парировал Архивариус. — Но душа — не цифра. Ваш последний подопечный, Артур. Вы обеспечили ему брак. Но вы не увидели, что корень его страха быть отвергнутым заключается в травме детства, которую вы даже не попытались просканировать. Вы поставили галочку, а не проникли в суть.
Он отодвинул голограмму с данными Артура, и на её месте возник новый файл. Он был отмечен грифом «Особой Сложности» и пульсировал тревожным багрово-серым свечением.
— Система определила, что вам критически не хватает именно погружения в сложные, нешаблонные случаи. Ваша эффективность в лёгких делах создала статистический пузырь, который мешает вашему истинному росту. Вам дан последний шанс. Ваше следующее дело.
Файл раскрылся, и в пространство между ними выплеснулся хаос. Обрывочные изображения: заваленная пустыми кофейными стаканчиками комната, экран компьютера с мигающим курсором на пустом документе, искажённое злостью и отчаянием лицо молодого человека.
— Савин Лука. Тридцать лет. Сценарист, — голос Архивариуса был ледяным. — Талант оценён в 9 целых и 8 десятых баллов из 10 — этот парень не должен быть потерян. Его потенциал — изменить через искусство миллионы душ. Но текущее состояние — глубокий экзистенциальный кризис, творческий блок, цинизм, граничащий с мизантропией. Причина — предательство делового партнёра и личного друга, который присвоил их совместный проект.
Мина смотрела на этот вихрь негатива, и её внутренний перфекционист содрогался. Это была противоположность Артура. Это был хаос, бросающий вызов самому понятию порядка.
— Задача? — спросила она, и её голос прозвучал тише обычного.
— Вернуть ему веру в добро, в людей, в творчество. Раскрыть его талант и направить на служение свету. Стандартные методы, судя по анализу, имеют крайне низкую вероятность успеха. Вам придётся… проявить гибкость. Найти нестандартный подход.
Воздух в студии был спёртым и тяжёлым. Он впитывал в себя все запахи — прокисший кофе на дне многочисленных стаканчиков, сладковатую вонь перезрелого мандарина в мусорной корзине, едкую пыль, поднимающуюся от стопок неперечитанных книг, и главное — запах застоявшейся, непрожитой жизни. Мина, материализовавшись в углу комнаты в своём обычном «фазовом» состоянии, на мгновение потеряла дар речи. Она видела тысячи человеческих жилищ, но это было не жилище. Это был тщательно выстроенный алтарь саморазрушения, музей собственного поражения её подопечного.
Серый свет питерского утра, похожий на грязную вату, с трудом пробивался сквозь слой уличной грязи и пыли на единственном окне, ложась на груды книг унылыми, бесформенными пятнами. Стеллажи, ломящиеся от классики кинодраматургии, философских трактатов и сборников поэзии, напоминали не библиотеку, а надгробия в заброшенном склепе. Каждый корешок был молчаливым укором, напоминанием о высоте, с которой он рухнул. На столе, заваленном исписанными и тут же скомканными в порыве ярости или отчаяния листами, покоился ноутбук — чёрный, немой саркофаг его таланта. Единственным признаком жизни в нём было равнодушное, гипнотическое мигание курсора на абсолютно пустом документе с говорящим названием «Без названия 47».
А посреди этого разрушительного пейзажа сидел он. Лука Савин. Её «дело номер один». Её проклятие. Тридцать лет по паспорту, но взгляд — потухший, лишенный эмоций — выдавал в нём человека, который уже отмерил себе век и разочаровался в жизни. Тёмные, слишком длинные волосы спадали на лоб, скрывая глаза, в которых когда-то, судя по ранним фотографиям в его облачном хранилище, плясали озорные чёртики. Теперь это были два озера тихой горечи. Он не писал. Он даже не делал вид, что работает. Он просто существовал, его пальцы с засохшими чернильными пятнами и обкусанными ногтями бесцельно барабанили по столешнице, отбивая немой, тоскливый марш своего собственного поражения.
«Протокол первичного наблюдения, пункт первый: оценка окружающей среды и психоэмоционального состояния объекта», — автоматически, как мантру, пронеслось в голове Мины. Её крылья, невидимые в материальном мире, нервно подрагивали, сдерживая импульс немедленно навести здесь порядок, вымыть окно, разобрать завалы, впустить свет. Эта обстановка была полной противоположностью «зоны благоприятствования», прописанной в её служебном мануале. Здесь не могло родиться ничего, кроме плесени, тараканов и тихого, методичного отчаяния.
— Ни-че-го, — прошептал он в гробовую тишину, растягивая слово, и Мина инстинктивно замерла, подумав, что её обнаружили. Но нет. Он говорил своему отражению в тёмном экране, призраку самого себя. — Абсолютно нифига! Пустота… Чёрная дыра, которая засасывает все мысли и все слова, все «а что, если»…
Он горько, тихо усмехнулся, и этот звук был страшнее любого крика.
— Знаешь, в чём разница между плохим сценарием и его отсутствием? — продолжил он свой монолог с невидимым собеседником. — Плохой можно выбросить. Испытать стыд, злость, унижение. Потом, сжав зубы, написать новый. Возможно, чуть менее посредственный. А вот когда внутри… вот тут… — он ткнул себя пальцем в грудь, — …абсолютный вакуум… это как гнить заживо. Медленно. С отчётливым, ежесекундным сознанием собственной бесполезности. Ты не творец. Ты просто органические отходы, которые ещё не разложились.
Мина, стоя за его спиной, сжала руки в кулаки, хотя её ангельская природа не одобряла таких грубых, почти человеческих жестов. Это была не та лёгкая меланхолия, которую можно было развеять вдохновляющим сном или «случайной» встречей. Это была глыба чёрного, промёрзшего насквозь льда, и её стандартные инструменты — тонкие импульсы добра — были перед ней бессильны, как спичка, зажжённая в эпицентре полярной бури.
В этот момент зазвонил телефон. Резкий, вибрирующий, настойчивый звук ворвался в гнетущую тишину, словно нож, разрезающий плотную ткань. Лука вздрогнул всем телом, словно от удара током. Он с раздражением, граничащим с яростью, посмотрел на экран, и на его лице появилось хорошо знакомое, заученное выражение — смесь глубочайшего презрения, усталой ярости и чего-то ещё, что Мина с трудом идентифицировала — возможно, стыда. Он с силой, почти рваным движением, провёл пальцем по экрану.
— Алё, — его голос был плоским и мёртвым.
Из трубки послышался энергичный, настойчивый, чуть хрипловатый голос, который Мина тут же идентифицировала по голосовым отпечаткам в базе данных Канцелярии. Продюсер Максим Горьский. Тот самый, что вёл разгоровы о возвращении Луки в кино.
— Лука, братан! Ну как там, шедевр зреет? Я чувствую, у тебя там внутри уже бурлит! Не томи, скажи, что у тебя уже есть хоть синопсис, хоть логлайн, хоть одна гениальная сцена! Я уже чувствую, это будет бомба!
Лука слушал, его лицо искажала всё более горькая и некрасивая гримаса. Он смотрел в грязное окно, на серое, безнадёжное небо, и его пальцы снова забарабанили по столу, но теперь быстрее, более нервно, выбивая дробь нетерпения и злости.
— Шедевр? — переспросил он с фальшивой, сладковатой интонацией. — О, да, Макс. Он почти готов. Он почти готов, просто пару штрихов осталось. Сюжет такой: талантливый, но до идиотизма наивный парень доверяет усатому барану с глазами святого и душой прагматика, а тот его кидает на бабки и идеи, причём так виртуозно и изящно, что сам парень потом месяц ходил и думал, что это он во всём виноват, что не дотянул, не угодил. Потом баран, естественно, становится богатым и знаменитым, жёны-модели, виллы, красные дорожки, а наш талантливый парень медленно, но верно сходит с ума в такой вот… — он окинул взглядом комнату с театральным жестом, — …в такой вот помойке. Финал открытый. Может, парень всё-таки найдёт в себе силы и закончит страдать по несбывшийся мечте. А может, просто забъет, и его съедят тараканы. Нравится? Оскароносный материал, я чувствую.
В трубке повисло густое, давящее, неловкое молчание. Мина, даже находясь в эфирной форме, буквально чувствовала, как волны горячего стыда, раздражения и сдержанного гнева исходят от продюсера, смешиваясь с её собственным растущим, щемящим беспокойством.
Тишина в студии Луки Савина была звенящей, густой, как смог. Она давила на барабанные перепонки, заполняла собой пространство между пыльными книгами и пустыми кофейными чашками. Воздух, обычно пронизанный невидимыми ангельскими импульсами — намёками, подсказками, осторожными подталкиваниями, — теперь казался мёртвым и безответным. Мина, невидимая для смертного глаза, стояла в углу комнаты, и её крылья беспомощно поникли. Она наблюдала, как её подопечный пятый час подряд тупо смотрит на белый лист на экране монитора. Курсор мигал с насмешливой регулярностью, словно повторяя: «провал, провал, провал».
Его душа, которую она должна была спасти, излучала лишь густой, липкий смрад апатии и цинизма.
Душа Луки, которую она должна была спасти, ощущалась не просто как «сложный случай». Это была чёрная дыра, поглощающая любой луч света, который она осмеливалась в неё направить. Она начала, как и положено ангелу её ранга, с безупречного исполнения протокола «Вдохновляющие Сновидения». Вложила в его спящее сознание тщательно смоделированный сон: овации, золотая статуэтка в руках, лица зрителей, озарённые пониманием его гения. Лука проснулся с тяжёлой головой и глухим стуком сердца. «Идиотизм», — прошептал он, зажимая виски пальцами, и Мина почувствовала, как её собственное сияние померкло.
Тогда она активировала модуль «Случайные Знаки». Она устроила так, что, листая ленту в телефоне, он «случайно» наткнулся на старую статью о его первой, получившей награду, короткометражке. Она направила его маршрут так, чтобы он прошёл мимо кинотеатра, где алым афишным шрифтом было выведено имя его кумира. Лука лишь стиснул зубы, надвинул капюшон поглубже и ускорил шаг, его плечи были напряжены, словно от удара. Он не видел знаков. Он видел лишь болезненные уколы в давно зарубцевавшиеся, но не зажившие раны.
Отчаяние, острое и щемящее, начало подтачивать её ангельское хладнокровие. Она действовала по учебнику! Каждое её действие было выверено, одобрено Архивариусом и имело статистически подтверждённую эффективность выше 97 процентов. Но Лука был не статистикой. Он был живым, дышащим, страдающим опровержением всех её догм.
«Пункт 12-В: Стимуляция через артефакты», — с решимостью, от которой дрожали кончики её перьев, мысленно проговорила она.
На полку, прямо перед его носом, с лёгким стуком упала книга. Сборник сценариев великого мастера, того самого, чьи диалоги Лука когда-то заучивал наизусть, чьи сюжетные повороты обсуждал до хрипоты в институтском общежитии. Тот самый потрёпанный томик, что когда-то был его библией.
Лука медленно, будто сквозь воду, перевёл на него взгляд. Мина затаила дыхание, её сердце — сгусток чистой энергии — замерло в ожидании. Вот оно. Пробуждение. Возвращение к истокам.
Его пальцы, покрытые засохшими чернильными пятнами, потянулись к книге. Он взял её, перелистнул несколько страниц, и на его лице на мгновение мелькнула тень чего-то, похожего на ностальгию. А затем, с тем же отрешённым, пустым выражением, он аккуратно положил книгу на стол, ровно посередине, и поставил на неё свою кружку с остывшим, горьким кофе. Коричневое пятно тут же впиталось в суперобложку. Лука вернулся к созерцанию пустого экрана.
Мина почувствовала, как по её спине пробежала волна леденящего жара. Он использовал священный для него когда-то текст… как подставку. Это было не просто игнорирование. Это было надругательство. Над памятью, над талантом, над самой идеей творчества, которое она пыталась в нём разжечь. Это был плевок в её ангельское лицо.
«Пункт 15-Г: Социальная интеграция через позитивное взаимодействие», — почти отчаянно, цепляясь за последнюю соломинку, выдавила из себя Мина.
В этот момент в дверь позвонили. Это была его соседка, Катя — воплощение солнечного света, заразительного смеха и доброты, которую Мина тщательно «настроила» на резонанс с его подавленными потребностями в тепле. Идеальный катализатор, согласно всем ангельским мануалам.
Лука, с раздражением бормоча что-то под нос, пошёл открывать. На пороге стояла Кати, сияя, как маленькое солнце, и держа в руках тарелку с только что испечённым яблочным пирогом.
— Соседский долг! — пропела она, и её голос звенел искренней добротой. — Я слышала, вы сценарист? Это так круто! Я обожаю кино!
Мина ждала, собрав всю свою волю в кулак. Ждала смущённой улыбки, благодарности, хоть крошечной трещины в его броне.
Лука холодно оглядел её с ног до головы, его взгляд скользнул по пирогу, и на его лице появилась гримаса брезгливости.
— Спасибо, — буркнул он без тени эмоций. — Но я на палеодиете. Мука и сахар — это яд для мозга. И, вообще, не надо меня «выкать». Мы незнакомы. И вряд ли познакомимся.
Он захлопнул дверь прямо перед её ошеломлённым, покрасневшим лицом. Мина услышала, как Кати, сдавленно всхлипнув, почти побежала к своей квартире.
В студии снова воцарилась тишина, но теперь она была оглушительной. Она звенела этим хлопком двери, этим провалом, этим полным и окончательным крахом.
Мина стояла, не двигаясь. Она не просто потерпела неудачу. Она потерпела крах. То, во что она верила, чем жила, что делало её Ангелом, — оказалось бесполезным. Её безупречная система дала сбой перед лицом одной-единственной, упрямой, несчастной человеческой души.
И тогда, сквозь гулкое отчаяние, сквозь леденящий ужас перед вечной карьерой архивариуса, в ней вспыхнула новая, ранее незнакомая, обжигающая эмоция. Гнев. Яростный, бессильный, праведный гнев. Гнев на Луку, на его чёрствость. Гнев на Канцелярию, бросившую её в этот бой с голыми руками. Гнев на саму себя, за свою беспомощность, за свою слепую веру в инструкции.
И в этом ослепляющем огне гнева, как вспышка молнии в кромешной тьме, родилась идея. Абсурдная. Дерзкая. Кощунственная. Та, за которую её наверняка низвергнут, лишат крыльев и сотрут в ангельскую пыль.
Если свет не работает… может, стоит попробовать тьму?
Дрожащей рукой, чувствуя, как вся её сущность трясется в ужасе, она материализовала свой личный терминал — тонкую пластину из чистого света. Её пальцы, обычно такие уверенные, дрожали, когда она пролистывала длинный список протоколов. Она прошла мимо разделов «Экстренная мотивация», «Принудительная эйфория» и «Тотальная релаксация», пока не нашла тот, что был помечен знаком чёрного треугольника с каплей багровой крови внутри. Заголовок гласил: «Приложение 9-Дельта. Контакты Контрагентов Нижних Сфер для Экстренных Ситуаций. Использование санкционируется только с письменного разрешения Архивариуса 3-го класса и выше».
Воздух в баре «Амнезия» был густым, томным и обволакивающим. Много денег. Он был соткан из ароматов выдержанного до совершенства виски, сладковатого дыма кубинских сигар и холодного блеска больших денег. Здесь, в этом подвальном помещении с акустикой, поглощающей любые откровения, решались судьбы корпоративных империй и вершились карьеры. А значит, здесь всегда была работа для Дамира.
Он сидел в угловой ложе, откинувшись на спинку, и неспешно вращал в длинных пальцах бокал с тёмно-рубиновой жидкостью. Его внешность — идеально сидящий тёмно-серый костюм, безупречная линия ворота рубашки, собранные в низкий хвост тёмные волосы — была частью камуфляжа. Он выглядел как успешный инвестиционный банкир или владелец арт-галереи. Ничто, кроме лёгкой, едва уловимой искорки скучающей насмешки в золотистых глазах с вертикальными зрачками, не выдавало в нём существо из иного измерения.
Его собеседник, топ-менеджер крупного холдинга по имени Арсений, нервно сжимал и разжимал пальцы на столешнице из полированного чёрного дерева. Его лицо, обычно самоуверенное, теперь было бледным и покрытым мелкими каплями пота.
— Я не могу этого сделать, — прошептал он, глотая воздух. — Это ведь… чистейшей воды предательство. Сергей мне как брат. Мы начинали вместе с нуля.
— Предательство? — Дамир мягко усмехнулся. Его голос, низкий и бархатный, был идеальным инструментом — он не давил, а обволакивал, проникал в самые защищённые уголки сознания. — Какое пафосное слово, Арсений. Давай называть вещи своими именами. Ты называешь это «предательством», а твой «брат» Сергей называет это «оптимизацией расходов». Он уже нарисовал крест на твоей карьере. Просто ещё не сообщил тебе. Ты не предаёшь. Ты… принимаешь превентивные меры. Это стратегия.
Он сделал маленький, церемонный глоток своего «Шато Марго», наслаждаясь букетом и одновременно вкусом нарастающей внутренней гнили в человеке напротив. Дамир не гипнотизировал. Не затуманивал разум. Он был зеркалом, которое отражало самые тёмные, самые прагматичные и самые правдивые мысли его «клиентов». Он просто помогал им разглядеть их самих без прикрас. Это было его искусство — точечная, ювелирная работа с человеческими пороками.
— Но… совесть… — слабо выдохнул Арсений, отводя взгляд.
— Совесть, дорогой мой, — парировал Дамир, его зрачки сузились. — Т это роскошь, которую могут позволить себе либо святые, либо полные идиоты. Ты видишь цифры. Ты, к счастью, не относишься ни к тем, ни к другим. Ты — прагматик. Ты видишь цифры в отчётах. Ты видишь рейтинги эффективности. И ты видишь единственный логичный выход. Взять те самые наработки, которые ты, между прочим, создавал все эти годы, и предложить их «Северному ветру» до того, как Сергей с охраной вышвырнет тебя и лишит всех акций… Это не подло. Это — высшая форма корпоративного инстинкта самосохранения.
Он не гипнотизировал, не внушал. Он просто… помогал человеку услышать его же собственные, самые тёмные, самые прагматичные мысли. Он выводил их на поверхность, полировал, как алмаз, и подавал как единственно верное, разумное решение. Это было искусство. Точечная хирургия человеческой слабости.
— Представь, — продолжил Дамир, понизив голос до доверительного шёпота, — ты приходишь к жене не с уведомлением об увольнении, а с контрактом, где твоя зарплата в полтора раза выше. Ты покупаешь дочери ту самую лошадь, о которой она мечтает. Ты перестаёшь быть винтиком и становишься игроком. Разве твоя семья не заслуживает этого? Разве ты сам не заслуживаешь?
Арсений закрыл глаза. Его лицо исказила гримаса мучительной внутренней борьбы. Дамир наблюдал за этим с холодным, профессиональным интересом. Он видел, как последние барьеры морали, дружбы и сантиментов рушатся под неумолимым напором страха, жадности и затаённой обиды. Это был самый красивый момент в его работе — тихий, почти неслышный хруст ломающейся человеческой воли.
— Хорошо, — прошептал Арсений, открывая глаза. В них уже не было сомнений. Только решимость. — Я сделаю это.
Дамир едва заметно кивнул, без улыбки. Успех. Чистая, лаконичная работа. Никакого лишнего шума, никаких следов. Просто человек, сделавший, в общем-то, свой собственный выбор. Он чувствовал лёгкий, приятный приток энергии — тёмной, пряной, словно от подгоревшей карамели. Энергии от совершённого «греха». Конечно, не чего-то гротескного — просто маленького, аккуратного предательства, самого сладкого сорта.
В этот момент на его запястье, где под манжетой рубашки скрывался тонкий браслет из чёрного, тускло мерцающего металла, возникла лёгкая вибрация. На внутренней стороне браслета, видимой только ему, загорелся значок входящего заказа. Дамир, не меняя выражения лица, мысленно активировал его.
Текст всплыл в воздухе перед его глазами, невидимый для остальных:
«Новый заказ.
Контрагент: Ангел-хранитель 3-го класса, Мина.
Объект: Савин Лука.
Сложность: Высокая.
Запрос: Консультация и оперативное взаимодействие на контрактной основе».
Дамир замер. Его брови, ухоженные и идеальной формы, почти неуловимо поползли вверх. Ангел? Это было… необычно. Большинство его клиентов были людьми, одержимыми амбициями, жаждой мести или похотью. Иногда — другими демонами, которые не хотели пачкать когти. Но ангел… Ангелы были его вечными противниками, надоедливыми мухами, вечно жужжащими о добре и свете.
Он мысленно вызвал досье. Мина. Ангел-хранитель. Перфекционистка с очень высокой эффективностью. И её текущее дело — тот самый Савин. Писатель, погружённый в пучину экзистенциального кризиса. Тот, чья душа, судя по всему, оказалась настолько чёрной и непробиваемой, что даже сияющие залы Небесной Канцелярии, скрепя сердце, решила пойти на отчаянные меры.
Уголки его губ медленно поползли вверх, складываясь в ту самую хищную, обаятельную улыбку, которая всегла производила нужно ему впечатление. Он отпил последний глоток, поставил бокал на стол и мысленно отправил подтверждение заказа: «Заказ принят. Ожидайте контакта.»
Арсений, уже поднявшийся с кресла и поправляющий пиджак, обернулся на этот звук.
— Всё в порядке? Что-то случилось?
Кафе «Восход» было тем самым местом, которое Небесная Канцелярия в своих справочниках обозначала как «Нейтральная Территория Уровня 3-Б». На практике это означало унылое, безликое заведение с липкими столиками, тусклыми светильниками и запахом, в котором смешались ароматы пережаренного масла, слабой хлорки и многолетней тоски. Вид из запотевшего окна на грязный переулок довершал картину идеального места для сделок, о которых лучше не знать начальству.
Мина, материализовавшись в угловой кабинке за потрёпанной ширмой, сжала под столом руки в белых перчатках. Её крылья, невидимые для случайных посетителей, были плотно сложены, но каждое перо подрагивало от напряжения. Она нарушала как минимум пятнадцать основных протоколов, просто находясь здесь и ожидая его. Мысль о предстоящей встрече заставляла её ангельскую сущность содрогаться от противоречивых чувств — отчаяния, гнева и какого-то щемящего, запретного любопытства.
Воздух сгустился, запахло озоном и горьким миндалем. И появился он. Не вошёл через дверь, а просто возник из тени в противоположном углу дивана, словно всегда там сидел. Мина моргнула и внимательно посмотрела на него, до конца не веря в происходящее. Демон не сидел, а вальяжно раскинулся, закинув ногу на ногу. Черные, слегка широкие штанины приподнялись, и она заметила ярко-оранжевые носки и остроносые ботинки на платформе. Ее брови медленно поползли вверх.
— Ну что, ангелочек, — начал Дамир, не тратя времени на приветствия, — твои ангельские речи и вдохновляющие сны с треском провалились, и ты решила спуститься в нашу грешную преисподнюю за помощью? Я тронут. Полагаю, отчаяние — главный двигатель межкорпоративного сотрудничества.
Мина выпрямила спину. Ее глаза задержались на рубашке демона — верхние пуговицы были расстегнуты, рукава закатаны по локоть. Она потрясла головой, чтобы разогнать наваждение.
— Я здесь для заключения временного, строго ограниченного контракта. В рамках Приложения 9-Дельта.
— Ах, формальности, — Дамир томно вздохнул. — Обожаю их. Ты, наверное, уже составила протокол наших будущих встреч в трёх экземплярах? Согласовала с начальством?
— Я действую в рамках своих полномочий, — холодно парировала она, чувствуя, как закипает. Этот демон выводил её из себя с первых секунд. — Объект не поддаётся стандартным методам терапии. Его душа…
— … находится в состоянии восхитительного, густого, почти что философского нигилизма, — закончил за неё Дамир, его глаза весело блеснули. — Я ознакомился с делом. Парень не просто в отчаянии — он возвёл его в абсолют. И, должен сказать, отчаяние — лучшая почва для… роста. Правда, обычно в таких условиях растут ядовитые грибы, но и у них своя прелесть.
— Моя задача — не дать ему «прорасти» в вашу сторону! — вспыхнула Мина. — Я должна вернуть ему веру!
— Веру во что? В то, что мир прекрасен и справедлив? — Дамир усмехнулся, и к своему ужасу Мина отметила в его смехе что-то притягательное. — Он уже не ребёнок, милая. Его предали самым жестоким образом. Его мир рухнул. И вы предлагаете ему склеить осколки клеем, и сделать вид, что так и было нужно. А я… я предлагаю ему посмотреть правде в глаза. Мир — это грязная, сложная, несправедливая помойка. И единственный способ выжить в ней — принять её правила. Или написать свои.
Он говорил это с такой обезоруживающей, циничной искренностью, что у Мины на секунду перехватило дыхание. В его словах была своя, извращённая логика.
— Я не позволю тебя его сломать, — тихо, но с железной твёрдостью сказала она.
— О, я не ломаю, дорогая. Я… обнажаю суть. Снимаю розовые очки. Иногда вместе с кожей на переносице, но это уже детали. Итак, перейдём к сути. Что ты предлагаешь? Каков твой гениальный план по спасению души через сотрудничество с силами тьмы?
Мина глубоко вдохнула, вспоминая заготовленную речь.
— Мы работаем параллельно. Ты создаёшь… контролируемые кризисы. Ситуации, где он сталкивается с собственными тёмными мыслями. А я… я последую за тобой и предложу ему альтернативу. Светлый путь, исцеление. Мы покажем ему оба варианта, и его душа, видя контраст, сама сделает осознанный выбор в пользу добра.
Дамир расхохотался, и этот звук одновременно был прекраснен и отталкивал, словно треск ломающегося хрусталя.
— Блестяще! Добро и Зло в одном флаконе! Моральный бутерброд! Ты хочешь, чтобы мы устроили ему экзистенциальный кризис, ангелочек? — голос демона опустился до вкрадчивого шепота. — Мне и правда стало скучно от однообразных корпоративных предательств. Но, — Дамир поднял палец, — у меня есть условия.
— Какие? — насторожилась Мина, чувствуя, как по спине пробегает холодок.
— Во-первых, — начал он, загибая палец, — полный доступ и тотальная координация. Я хочу видеть всю твою ангельскую кухню изнутри. Все твои отчёты, все метрики, все эти трогательные графики «уровня надежды».
— Это совершенно неприемлемо! — возмутилась Мина. — Это конфиденциальная информация Канцелярии!
— Тогда сделка сорвана, — Дамир развёл руками с театральным жестом. — Наслаждайся в одиночку его творческим блоком и медленной духовной деградацией. И, я тебе обещаю, мы совсем скоро увидимся на его похоронах. Будет весело.
Мина стиснула зубы. Она знала, что он прав. Одна она уже потерпела сокрушительное поражение.Но то, что требовал демон, было слишком. Открыть ему все свои отчёты, все данные? Это было бы не просто нарушением протокола — это было бы предательством.
Она посмотрела на Дамира. На его самодовольную ухмылку, на огоньки насмешки в его пьянящих глазах. И вдруг поняла: демон проверяет её. Проверяет, насколько она отчаялась. Насколько готова унизиться.
— Нет, — сказала она тихо, но чётко.
Ухмылка на лице Дамира замерла.
— Прости, я не расслышал?
— Я сказала: нет, — повторила Мина, и голос её окреп. — Никакого полного доступа. Никаких отчётов. Это мое дело, и методы Канцелярии остаются конфиденциальными. Никакого обмена внутренней документацией.
Кофейня «Туше» была типичным пристанищем питерской богемы — шумной, душной и пропитанной ароматами дорогих зёрен, десятью видами альтернативного молока и чужими амбициями. Лука, как обычно, сидел в углу, уставившись в экран ноутбука, где на ослепительно-белом листе по-прежнему насмешливо мигал курсор. Дамир, невидимый для смертных глаз, с изящной небрежностью прислонился к стойке рядом с эспрессо-машиной, с наслаждением вдыхая коктейль из человеческих разочарований, раздражения и молотого кофе. Мина парила под самым потолком, её сияющие крылья нервно подрагивали, улавливая каждое изменение в энергетическом поле. Она чувствовала исходящую от Дамира энергию — тёмную, тягучую, готовую к выстрелу, словно тетива натянутого лука.
«Первый тест-драйв нашего партнёрства, ангелочек», — мысленно прошептал Дамир. Его слова прозвучали в сознании Мины, как скользкое прикосновение: «Следи за руками. Урок первый: как разжечь из искры настоящее пламя».
Дамир не стал изобретать ничего сложного. Он просто усилил то, что уже клокотало внутри Луки. Парень за соседним столиком слишком громко смеялся, рассказывая кому-то по ту сторону телефона о своей новой работе. Бариста небрежно, с размаху швырнул в мусорную корзину бракованный картонный стаканчик. И девушка за кассой на секунду задержала на Луке взгляд — обычный, рассеянный взгляд уставшего человека.
Но в искажённом демоническим внушением восприятии Луки этот рассеянный взгляд превратился в нечто совершенно иное. В нём появилась капля жалости. Крупица снисходительного превосходства. И самое главное — намёк на то самое осуждение, которого Лука боялся больше всего, которого ждал от каждого встречного. «Смотрит свысока, — прошептал в его сознании гладкий, как шёлк, голос Дамира. — Думает, ещё один неудачник, пристроился с ноутбуком, делает вид, что работает. Презирает тебя».
Этого было достаточно. Вся накопленная за недели бесплодных мучений злость, всё отчаяние и гложущее чувство собственной неполноценности вырвались наружу, найдя наконец мишень. Лука резко встал, с оглушительным грохотом отодвинув стул, который с треском упал на пол.
— В чём проблема? — его голос, хриплый от бессонных ночей, прозвучал на всю кофейню, заставив пару студентов за соседним столиком вздрогнуть и умолкнуть. — Что ты уставилась? Не видала, что ли, как люди работать пытаются? Или просто нечем заняться, кроме как пялиться?
Бариста, девушка лет двадцати с зелёными волосами и пирсингом в носу, оторвалась от капучинатора с широко раскрытыми глазами.
— Я… я ничего…
— Не надо мне «ничего»! — рявкнул Лука, его лицо исказила злая гримаса. — Стоишь тут, кофе взбиваешь, и смотришь на всех, как на говно! Я тебе что, экспонат в зоопарке?
В кофейне воцарилась гробовая, давящая тишина, нарушаемая лишь шипением пара из машины. Мина, наблюдая за этим сверху, почувствовала, как её охватывает волна леденящей паники. Он взорвался! Всё пошло не по плану, не по её безупречным протоколам! Её методы, её тихие импульсы добра были бессильны против этой животной, примитивной ярости. Она должна была действовать. Немедленно. Остановить это безумие.
«Не вмешивайся, ангел, — прозвучал в её голове предупреждающий голос Дамира. — Наш договор».
Но она не могла. Не могла просто наблюдать, как её подопечный, пусть и под влиянием демона, превращается в монстра. Она должна была остановить это. Немедленно.
Собрав всю свою волю, отбросив протоколы и предупреждения, Мина сконцентрировалась на полной, энергозатратной материализации. Это был сложный, почти болезненный процесс, но выбора у неё не было. В углу у входа воздух заколебался, сгустился в сияющий сгусток, и через мгновение в кофейне появилась она — молодая, немного растерянная на вид девушка в светлом летнем платье, с книгой Толкиена в руках. Она сделала несколько неуверенных, порывистых шагов по направлению к витрине с пирожными, её взгляд был прикован к аппетитному эклеру, и она… она на полном ходу врезалась в Луку.
— Ай! — вскрикнула она притворно-испуганным, тоненьким голоском, и картонный стаканчик с двойным эспрессо, который она держала в своей изящной руке, выплеснулся прямо на её платье, оставив на ткани безобразное, расплывающееся тёмно-коричневое пятно.
Всё произошло так внезапно, что гневная тирада Луки оборвалась на полуслове. Он отшатнулся, глядя на девушку, на мокрое пятно на её одежде, на её смущённое, почти детское лицо.
— Ой, боже мой, — пролепетала Мина, глядя на него широко раскрытыми, «невинными» глазами. — Простите, я так нечаянно! Я совсем не смотрела куда иду.
Лука замер, словно его окатили ледяной водой. Его ярость, только что такая всепоглощающая, вдруг наткнулась на нечто совершенно неожиданное — на искреннюю, глупую, человеческую неловкость. Он смотрел на эту девушку, на её испачканное платье, и его собственное поведение, его дикий крик, его сжатые кулаки внезапно показались ему чудовищными, грубыми, неадекватными и по-детски жалкими.
— Это я… это я виноват, — пробормотал он, растерянно глядя на неё и чувствуя, как по его щекам разливается горячий стыд. — Я резко встал… Я не посмотрел…
Он замолчал, не зная, что сказать дальше. В кофейне снова заговорили, но теперь в голосах слышалось не осуждение, а скорее сочувствие к неловкой ситуации.
— Ничего страшного, — улыбнулась ему Мина, и её улыбка была такой тёплой и беззлобной, что у Луки ёкнуло сердце. — Платье постираю. Главное, что я вас не обожгла. А то представляете, если бы это был кипяток?
Он смотрел на неё, и впервые за долгие недели мрака и самобичевания в его душе что-то дрогнуло и надломилось. Ещё не надежда, но какое-то странное, почти забытое чувство… Стыда? Раскаяния? Он только что орал на незнакомую девушку, а та в ответ… улыбается ему.
— Извините, — снова сказал он, на этот раз тише, глубже, и в его голосе прозвучала искренняя, неподдельная жалость к ней и к самому себе. — Правда. Я… у меня был очень тяжелый день.
— Бывает, — легко ответила Мина, всё так же сияя своей ангельской, искусственной улыбкой. — Не переживайте. Со всеми бывает.
Свинцовые тучи над крышей дома Луки зацепились за шпили и растеклись по небу грязными разводами. Ветер с Невы, резкий и промозглый, швырял в лицо колкие капли дождя, но Мина, казалось, не замечала этого. Она стояла у самого парапета, вцепившись пальцами в холодный гранит, и её крылья за спиной были неестественно расправлены — верный признак сильного волнения.
Дамир прислонился к ржавой вентиляционной шахте, насмешливо наблюдая за Миной. Между его пальцев танцевал маленький, послушный огонёк. Он перекатывался с ладони на ладонь, то разгораясь и увеличиваясь на всю ладонь, то истончаясь до сизого призрачного колечка. Пламя было живым, умным, почти ручным — оно вытягивалось в тонкую нить, обвивающую его пальцы, затем собиралось в идеальную сферу, парившую над раскрытой ладонью. От него исходил не запах серы, а странное, возбуждающее ощущение чистого хаоса — пахло грозой, горящей листвой и чём-то древним.
— Ну что, ангелочек, — начал Дамир, прежде чем Мина успела открыть рот. Его бархатный голос пробивался сквозь шум ветра, словно нож сквозь масло. — Готова к нашему первому совместному разбору полетов? Должен сказать, несмотря на твоё варварское, прямо-таки топорное вмешательство, первый блин вышел не совсем комом. Скорее… креативным омлетом.
— Это было жестоко, — выпалила Мина, резко оборачиваясь к нему. Её глаза, обычно ясные, сейчас метали молнии. — И цинично! Раскачать его, вывернуть наизнанку, чтобы он набросился на невинного человека, который просто делал свою работу!
— На невинного человека? — Дамир приподнял бровь, и в его золотистых глазах заплясали весёлые искорки. Он сделал лёгкий шаг вперёд, и расстояние между ними внезапно сократилось, став почти интимным. — Ты про нашу милую бариста? Ах, дорогой мой ангел, поверь мне, она за одну смену выслушивает столько грязи и нервных срывов, что наш маленький спектакль для неё — просто лёгкая разминка перед завтраком. И потом, разве не ты сама, своим эффектным появлением, превратила его вспышку примитивного гнева в трогательную, почти что голливудскую сцену примирения?
— Ты играешь с его самыми тёмными чувствами! — не сдавалась Мина, но её голос дрогнул. Демон стоял слишком близко, и от него исходило тепло, странное и притягательное для её обычно бесстрастной природы. — Ты используешь его боль, как инструмент!
— А ты что делаешь, скажи на милость? — парировал Дамир, его голос потерял насмешливый оттенок и стал низким, проникновенным. Он смотрел на неё так пристально, что ей стало не по себе. — Ты пытаешься навязать ему свою ангельскую, стерильную, до тошноты правильную версию счастья. Ты предлагаешь ему забыть, простить, улыбаться и идти вперёд. Но он не может! Он не ребёнок, которого можно утешить конфеткой и сказкой на ночь. Он взрослый, состоявшийся мужчина, которого предали самым жестоким образом — тот, кому он доверял как себе. Его боль — это не болезнь. И пока он не пройдёт через неё до конца, не выплеснет, не изрыгнет её — твои вдохновляющие сны и «случайные» знаки для него просто белый шум, фон, который только раздражает.
Их спор, начавшийся как обмен упрёками, внезапно перерос во что-то большее, в спор о самой сути человеческой природы. Ветер свистел вокруг них, срывая слова и унося в сырую питерскую ночь, но они уже не замечали непогоды.
— У каждого человека есть свет внутри, — настаивала Мина. Она смотрела на его губы, на то, как они двигаются, и ловила себя на этой странной, неуместной мысли. — Моя задача — помочь ему увидеть этот свет, разжечь его…
— Свет? — Дамир усмехнулся, но в этот раз без злобы. Скорее с усталой, почти что человеческой горечью. Он отвёл взгляд, посмотрев куда-то в сторону огней города. — Твой подопечный не хочет твоей идеальной, сияющей жизни, Мина. Ему нужно упасть на самое дно. Почувствовать под ногами твёрдую, холодную, отвратительную грязь. Убедиться, что дальше падать уже некуда. И только тогда, оттолкнувшись от этого дна, он сможет найти в себе силы подняться. Не к твоему безоблачному небу, нет. К своему собственному, хмурому, дождливому, но настоящему. Я просто даю ему такую возможность. Упасть. Потому что иначе он так и будет висеть в этой невесомости, не живой и не мёртвый.
Мина смотрела на его профиль, освещённый отблесками городских огней, и её гнев постепенно угасал, сменяясь сложной, непонятной гаммой чувств. В словах этого демона, этого воплощения хаоса, была своя извращённая правда. Она видела, как Лука застыл в своём отчаянии, как он не двигался ни вперёд, ни назад, просто медленно разлагаясь заживо.
— А ты знаешь, что он делал после того, как ты ушла? — вдруг спросил Дамир, снова поворачивая к ней лицо. Его взгляд был пронзительным. Мина покачала головой.
— Он сидел ещё час, — продолжил Дамир. — Смотрел в ту дверь, в которую ты вышла. Потом встал, подошёл к той самой бариста и извинился. По-настоящему. Не то бурчание, что тебе выдал. А полноценно, глядя в глаза. Сказал, что у него творческий кризис, и он сорвался. И знаешь что? Она ему налила кофе бесплатно. И они минут десять говорили о том, как тяжело творить, когда мир кажется дерьмом.
Он сделал паузу, давая ей впитать эту информацию.
— Видишь? Я дал ему встряску. Ты дала ему… образ. Образ доброты, который его смутил и заставил задуматься. А итог? Он впервые за долгие недели заговорил с кем-то по-человечески. Не монолог в пустоту, а диалог. Пусть о боли. Но это уже контакт. Это уже жизнь.
— Но твой метод… он разрушителен, — тихо, уже почти без упрёка, сказала она.
— Созидание, дорогая моя, очень часто начинается с разрушения, — пожал плечами Дамир. — Чтобы построить новый, прочный дом, иногда нужно расчистить место, снести старые, прогнившие, но такие родные стены. Его вера в людей, в дружбу, в справедливость — это и есть те самые старые стены. Они рухнули, но он до сих пор сидит среди развалин и ноет, что ему холодно и неуютно. Я пытаюсь заставить его либо начать строить заново из уцелевших кирпичей, либо… признать, что он на самом деле любит эти развалины, и сделать их своим новым, уникальным стилем.
Тишина в студии была иной — густой, наэлектризованной, будто в воздухе повисло невысказанное предложение. Лука неподвижно сидел в кресле, уставившись в тёмный экран монитора, но больше не видел пустоты. Перед его внутренним взором плясали призрачные образы, нарисованные бархатным голосом демона.
«А что, если использовать старые наработки бывшего партнёра? Он тебя предал, ты имеешь право...»
Сначала мысль вызвала лишь привычную, едкую волну горечи. Нет. Ни за что. Спускаться до его уровня? Стать таким же вором и подлецом? Это означало бы окончательное поражение, признание того, что Андрей был прав. Лука с силой сжал виски пальцами, пытаясь выдавить навязчивую идею, как дурной сон.
Но ядовитое семя, посеянное Дамиром, было слишком живучим. Оно пускало корни в плодородной почве его обиды и отчаяния, подпитываясь воспоминаниями о каждом унизительном отказе, каждом сочувственном взгляде, который он ловил на себе последние месяцы.
«Имеешь право...» — эхом отзывалось в его черепе, заглушая тихий, ангельский шёпот, пытавшийся вернуть его к мысли о прогулке, о свежем воздухе, о прощении. Этот шёпот казался сейчас таким же беспомощным и нелепым, как попытка потушить пожар стаканом воды.
Он встал, его движения были резкими, нервными. Прошёлся по комнате, отшвырнул ногой пустой стаканчик, валявшийся на полу. Подошёл к окну, упёрся лбом в холодное стекло. За окном медленно спускались на город сумерки, окрашивая серый Питер в сизые, унылые тона. Таким же серым и унылым было всё внутри него. Где-то там, в этом городе, Андрей, наверное, праздновал очередной успех, попивая дорогой виски в своём новом офисе с панорамными окнами. А он, Лука, гнил в этой помойке, не в силах выжать из себя ни строчки.
Вернулся к столу. Рука сама потянулась к старому внешнему жёсткому диску, пылившемуся на полке с тех самых пор, как рухнул их совместный с Андреем проект. Он взял его в руки. Чёрный, холодный пластик будто жёг ладони. Он подключил его к компьютеру с таким чувством, будто разминировал бомбу.
Файлы открылись с лёгким щелчком, который в гробовой тишине комнаты прозвучал как выстрел. Папки с названиями их старых, никому не известных проектов: «Циклон», «Рыцари забытых королевств», «Последний кадр». Он замер на мгновение, палец застыл над тачпадом. Это было похоже на вскрытие могилы. Он боялся увидеть там не только идеи, но и призраков — призраков их дружбы, их общих амбиций, того человека, которым он был когда-то.
Он кликнул на «Последний кадр».
И погрузился в прошлое.
Чужие идеи. Нет, не чужие. Их идеи. Обрывки диалогов, наброски персонажей, смелые, почти безумные сценарные ходы, которые они придумывали ночами, заряжаясь дешёвым кофе и верой в то, что они изменят мир. Он читал строчки, написанные рукой Андрея, и слышал его голос — восторженный, полный энтузиазма, который тогда казался таким искренним. Он видел их обоих — молодых, голодных, сидящих на этом самом полу, заваленном бумагами, и спорящих до хрипоты о мотивации героя.
И по мере чтения в нём закипала не просто злость. Закипала зависть. Чёрная, едкая, отравляющая. Потому что он видел — талант был. Не только у него, Луки. Андрей тоже был гениален. Он умел выстраивать идеально прописанных, циничных и обаятельных антигероев, в которых угадывались черты его собственного, ещё не проявленного тогда характера. Тот самый проект, который Андрей в итогe присвоил, увёз к влиятельным продюсерам и на котором построил свой успех, был здесь, в этих файлах, лишь в зародыше. Но в этом зародыше уже бился пульс чего-то большого.
«Использовать это...» — прошептал Лука, его пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. — «Превратить его же оружие против него. Взять этот уродливый, недоведённый до ума эмбрион и вырастить из него монстра. Написать историю, которую он никогда не смог бы дописать. Сделать лучше, жёстче, правдивее. Вывернуть наизнанку все его гениальные намёки и показать истинную, гнилную изнанку его души».
Это не будет воровством. Нет. Это будет местью. Возмездием, облачённым в художественную форму. Своего рода чёрная литургия. Он возьмёт каркас, костяк, оставленный предателем, и нарастит на нём плоть и кровь своей боли. Своего гнева. Своего разочарования. Он напишет не просто сценарий — он напишет обвинительный приговор.
В его глазах, потухших и безжизненных ещё несколько часов назад, загорелся непривычный огонёк. Первый признак жизни после долгой духовной зимы. И пусть жизнь эта была ядовитой, пусть она питалась ненавистью.
Лука щёлкнул мышью, создал новый документ. Белый лист развернулся на экране, ослепительный и пугающий. Курсор перестал насмешливо мигать. Он замер в почтительном ожидании, как солдат перед атакой.
Лука положил пальцы на клавиатуру. Раздался первый за долгие месяцы стук клавиш. Тихий, неуверенный, но решительный. Он вывел заголовок: «ТЕНИ СОЛНЕЧНОГО ДНЯ» — насмешливый и горький каламбур из ранних названий в файлах Андрея.
Он не писал свой сценарий. Он начинал писать свою месть. Строчка за строчкой, сцена за сценой, он выплёскивал на экран всю свою накопленную ярость. Персонажи, срисованные с них обоих, оживали — один, полный идеализма и веры, другой — холодный, расчётливый циник, медленно и методично предающий своего друга, находя в этом извращённое удовольствие. Лука писал, и ему казалось, что с каждым словом он не создаёт что-то новое, а совершает акт разрушения. Он разрушал последние остатки той иллюзии, что в мире есть место чему-то светлому и непорочному. И в этом разрушении была своя, тёмная, извращённая свобода.
Мина, невидимая, стояла у стены, и её охватывало леденящее чувство, куда более страшное, чем просто провал. Её подопечный делал первый шаг. Но шаг этот был направлен не к свету, а в самую густую, непроглядную тьму. Она чувствовала, как от Луки исходит тяжёлая, липкая энергия — смесь горького торжества, ненависти и болезненного, почти что извращённого восторга.
Она видела, как его сгорбленная спина выпрямилась, как напряглись плечи, как пальцы, ещё недавно бесцельно барабанившие по столу, теперь летали по клавиатуре с лихорадочной скоростью. Он творил. Но это творчество было осквернённым, рождённым из самого греховного из человеческих чувств — из жажды мести.
Серый питерский рассвет только начинал размывать очертания крыш за стеклянной стеной её личного кабинета в Небесной Канцелярии. Воздух здесь был стерильным и неподвижным, пахло озоном и статикой. Мина, вернувшаяся после короткого, тревожного отдыха, чувствовала себя не столько отдохнувшей, сколько собранной, как часовой механизм, готовый к новой смене. Её пальцы скользили по сенсорной панели, выводя на голографический экран вчерашние метрики Луки: всплеск нейронной активности, повышенный уровень кортизола, устойчивые паттерны мышления, связанные с агрессией и обидой. Картина была безрадостной, но динамичной. Он не застыл. Он горел.
Именно в этот момент в стерильной тишине прозвучал мягкий, но настойчивый сигнал. На её личном терминале пульсировала иконка входящего вызова — стилизованный язычок пламени, обрамлённый лаконичным чёрным контуром. «Дамир».
С лёгким, почти бессознательным вздохом она приняла вызов. Воздух перед ней сгустился, сформировав чёткую, трёхмерную проекцию демона. Демон полулежал в широком кожаном кресле, за его спиной угадывались безликие, дорогие очертания гостиничного номера. В его изящных пальцах дымилась фарфоровая чашка с тёмным, густым кофе. Мина незаметно нажала на одну из кнопок на панели, закрывая свой кабинет от незванных посетителей — нельзя было, чтобы их застукали.
— Оперативный брифинг, ангелочек. Готовь ушки к связке фактов, приправленной моим неизменным обаянием, — начал Дамир, его бархатный голос был слегка хриплым, будто он только что проснулся. — Наш общий проект, писатель Савин, провёл ночь весьма продуктивно. Написал с десяток страниц чистейшего, концентрированного негатива. Прямо-таки гимн предательству и человеческой подлости. Сюжетный поворот, где протагонист подставляет бывшего лучшего друга, используя его же ребёнка в качестве разменной монеты, — это, я считаю, шедевр чёрной риторики. Я, если честно, под впечатлением.
Мина скривилась, наблюдая, как голограмма Дамира с наслаждением отхлёбывает кофе. Она мысленно вызвала параллельное окно с прямым наблюдением за Лукой. Тот действительно спал, свалившись за столом прямо Радом с ноутбуков, его лицо было разбитым и серым от усталости, но на нём не было прежней пустоты. Во сне его пальцы дёргались, будто продолжая печатать.
— Не гордись, — сухо парировала она, отводя взгляд от спящего Луки. — Ты не дал ему трамплин, ты загнал его в болото, из которого я теперь должна его вытащить. Он не летит, он тонет в собственной желчи.
— Семантика, дорогая, семантика! — махнул рукой Дамир, и его голограмма жестом призвала в воздух вторую, миниатюрную проекцию — текст Луки, испещрённый яростными пометками. — Он не тонет, он активно плывет. Пусть и в направлении, которое тебе не нравится. Главное — движение. Апатия — вот настоящий враг. С ней не справиться ни тебе, ни мне.
Так продолжалось уже несколько дней подряд. Эти утренние созвоны, назначенные по её же настоянию для «координации усилий», стали странным, напряжённым, но неотъемлемым ритуалом. Сначала это были сухие, лаконичные обмены оперативной информацией: «Объект проявляет активность с 22:00 до 04:00» или «Зафиксирована повышенная концентрация кофеина в крови, рекомендую мягко подтолкнуть к гидратации». Но постепенно, помимо их воли, диалоги начали обрастать оттенками чего-то личного. Колкости Дамира стали менее язвительными и более лёгкими, а ответы Мины — не такими острыми, более уставшими. Между ними висела невысказанная мысль: они оба застряли в этой безнадёжной истории надолго, и являлись друг для друга единственными собеседникиами и союзники, пусть и настолько неподходящие, абсурдные.
Наконец-то. После долгого, глубокого отдыха в стерильных покоях Канцелярии, куда она ретировалась, чувствуя себя на грани полного истощения, Мина вновь обрела ощущение цельности. Её крылья, ещё недавно потускневшие и отливавшие усталым перламутром, теперь сияли ровным, уверенным светом. Энергия переполняла её, и даже холодные цифры вчерашнего отчёта о энергозатратах больше не вызывали тревоги.
Она материализовалась, напоследок вдохнув полной грудью — чистейший, отфильтрованный воздух Небесной Канцелярии, не идущий ни в какое сравнение со спёртой атмосферой земных улиц.
Внутри пахло сладко: пережженными зёрнами, корицей и человеческой усталостью. Мина сидела за столиком у окна, с неловкостью сжимая в руках крошечную фарфоровую чашку с эспрессо, который ей навязал Дамир.
— Не кривись, ангелочек. Это конечно не небесный нектар, но и не отрава. Процесс инициации, — он сидел напротив, развалившись в кресле, и с наслаждением потягивал свой двойной макиато. — На нейтральной территории полагается употреблять местные напитки. Правила хорошего тона.
Он затащил её сюда почти силой, появившись рядом с ней на набережной сразу после её материализации:
— Выглядишь свежо, но скованно, как манекен в витрине. Тебе нужна перезагрузка. И кофе. Много кофе.
Мина с недоверием наблюдала, как по стенкам её чашки стекают густые коричневые капли. Они только что обменялись безрадостными наблюдениями. Лука продолжал своё мрачное писательство, его сценарий превращался в увесистый кирпич ненависти.
— Он не просто пишет, он вырезает слова из собственной плоти, — тихо сказала Мина, наконец отпивая маленький глоток. Горький, обжигающий вкус заставил её поморщиться. — И каждый вырезанный кусок он бросает в ту пропасть, что разделяет его от всего мира.
—Прекрасная метафора, — кивнул Дамир, сощурившись. — Но ты не совсем права. Он не бросает их в пропасть. Он строит из них мост — пусть пока уродливый. И пока Лука строит, он жив. А когда закончит… ну, тогда посмотрим, захочет ли он по нему пройти или предпочтёт сжечь.
— Наслаждаешься его страданиями?
— Ммм… — протянул Дамир нарочито медленно, будто смакуя, а затем облизнулся. — Только если чуть-чуть.
Они смотрели друг на друга через столик — ангел в безупречно сидящем костюме, словно сошедшая с рекламного постера о духовной чистоте, и демон в чёрной водолазке и кожаной куртке — воплощение земных соблазнов.
Тишину её личного кабинета в Небесной Канцелярии, нарушаемую лишь едва слышным гулом работающих систем, пронзил резкий звонок. Не мягкий сигнал входящего вызова, а пронзительная трель, от которой вздрогнули даже молекулы воздуха, — прямой канал связи с вышестоящим руководством. Сердце Мины, точнее, сгусток чистой энергии в её груди, сжался в ледяной ком. Она инстинктивно выпрямилась, отложив в сторону отчёт, испещрённый тревожными, но всё же обнадёживающими графиками активности Луки. Она готовилась к выговору, к холодному разбору её тактических просчётов, к очередному напоминанию о том, что её эффективность висит на волоске.
В воздухе перед ней материализовалось лицо Архивариуса. Его черты, лишённые возраста и эмоций, казались высеченными изо льда и света, а крылья за его спиной, даже в свёрнутом состоянии, источали мощное, почти давящее сияние.
— Ангел-хранитель 3-го класса, Мина, — его голос был ровным, как гул сервера, не оставляя места ни для каких личных интерпретаций. — Предоставлены данные по делу Особой Важности: «Савин Лука».
— Я к вашим услугам, ваше сиятельство, — отчеканила Мина, вжимаясь в спинку своего эргономичного кресла.
— Наблюдается значительный прогресс, — продолжил Архивариус, и его слова повисли в стерильном воздухе кабинета, как математический парадокс. Мина почувствовала, как у неё перехватило дыхание. — Объект демонстрирует резкий, качественный всплеск активности. Уровень нейронных связей, связанных с креативным мышлением, вырос на 47%. Творческая энергия, хоть и направленная в текущий момент в деструктивное русло, является статистически предпочтительнее состояния стагнации и духовного оцепенения.
Он делал паузу, его бездонный взгляд, казалось, сканировал её не только снаружи, но и изнутри.
— Глубинный анализ показывает, что текущая фаза падения является необходимым, даже обязательным этапом для последующего качественного вознесения души. Падение создаёт потенциал. Потенциал рождает энергию для взлёта.
Мина почувствовала, как по её спине, под тканью её безупречного кителя-мантии, пробежала целая стая леденящих мурашек. Они… довольны? Они, с их протоколами и сводами правил, видят в этом чудовищном, междоусобном хаосе, в эту ядовитую одержимость местью, в которую погрузился Лука, — «необходимый этап»? У неё перед глазами встало его лицо, искажённое ненавистью, когда он вписывал в сценарий очередную изощрённую подлость для своего героя-антагониста.
— Ваша тактика… проявления гибкости и выхода за рамки стандартных протоколов… даёт измеримые результаты, — произнёс Архивариус, и в его бездонных глазах на мгновение мелькнуло нечто, что при большом желании можно было принять за одобрение. — Продолжайте действовать в выбранном ключе. Успешное и окончательное завершение этого дела будет вознаграждено присвоением звания Архангела 2-го класса.
Рука Архивариуса провела по невидимой панели, и рядом с его застывшим лицом возникла сияющая, детализированная голограмма. Это был рекламный каталог из отдела кадров. На нём красовались роскошные, белоснежные, пушистые крылья с идеальной аэродинамикой и встроенной системой климат-контроля. Они медленно и величественно поворачивались, демонстрируя игру света на безупречных, ослепительно белых перьях. Подпись гласила: «Крылья «Серафим-Элит». Комфорт, эффективность, статус. Для избранных, доказавших свою преданность и результат».
— С полным пакетом обновлений, включая крылья повышенной комфортности и приоритетный доступ к архивам продвинутых протоколов, — добавил Архивариус, и его голос на долю секунды прозвучал почти что тепло.
Связь прервалась так же внезапно, как и началась. Мина осталась сидеть в оглушительной тишине, глядя на пустое место, где только что висело лицо начальника. В ушах стоял звон. «Прогресс».«Необходимый этап». «Тактика гибкости». Наверху считали, что это её план. Её выверенная, блестящая стратегия. Они полагали, что она намеренно, хладнокровно и расчётливо толкает Луку на самое дно, чтобы затем, по всем законам драматургии, сильнее оттолкнуть его к свету. Они хвалили её, сулили ей высшие ангельские блага за то, что было плодом демонического вмешательства, её собственного отчаяния и морального падения.
Её взгляд упал на застывшую, сияющую голограмму с крыльями. Они были прекрасны. Безупречны. Воплощение всего, о чём она когда-то мечтала, ради чего жила и работала. Но сейчас их ослепительная, стерильная белизна резала глаза, как нож. Она чувствовала не гордость и предвкушение, а приступ острого, жгучего, тошнотворного стыда. Она продала душу сделкой с демоном, пошла на сговор с самим воплощением хаоса, а Небесная Канцелярия, не ведая, аплодировала ей стоя и предлагала награду. Горький привкус кофе, который она пила с Дамиром, встал у неё в горле.
__________
В это же время, в своём номере отеля с видом на мрачные воды канала, Дамир с наслаждением растягивался на кровати, обдумывая следующий, более изощрённый «творческий» импульс для Луки. Он мысленно прокручивал сцены из старого чёрно-белого фильма, ища вдохновения для идеального диалога-провокации, когда его демонический гаджет — тонкий, тускло мерцающий браслет на запястье — издал низкочастотную вибрацию, от которой по коже побежали противные, колющие мурашки. Это был не клиентский вызов. Это была внутренняя, приоритетная линия из самого Правления.
Он мысленно активировал связь, не меняя позы. В воздухе не возникло никакой голограммы, лишь пробирающий до костей, шипящий, многослойный голос, словно состоящий из тысячи шорохов, скрипов и приглушённых стонов.
— Докладывай, — раздался в его сознании безличный голос, больше похожий на скрежет камней.
— Работа идёт, — лениво, с привычной небрежностью ответил Дамир, глядя в потолок. — Ненешний объект активно погружается в пучину творческого гнева и одержимости. Пишет поистине вдохновенный шедевр, пропитанный ненавистью и болью.
— Мы в курсе твоих трудов. Особенно… нынешних, уникальных обстоятельств твоей работы, — голос стал слаще, ядовитее, в нём зазвучали маслянистые нотки. — Сотрудничество с агентом противоположной стороны, да ещё и на таком… глубоком уровне координации — рискованный ход. Дерзкий. Но, следует признать, на удивление эффективный. Падение души, уже прошедшей через попытки ангельского «спасения», обладает особой, утончённой ценностью. Слом, произошедший на контрасте, всегда глубже.