— Больно не будет. Можешь не бояться.
Этот расслабленно-равнодушный голос уверенного в своём превосходстве… не человека, существа заставляет нас вздрогнуть. Мы застываем в патоке безнадёжности. Шикадай, Чо-Чо, я и ты…
Хима-чан…
Такая решительная, хотя неестественная белизна твоих щёк кричит, как тебе страшно. До оторопи. И адски больно. И значит, сейчас ты начнёшь творить дичь, самую непредсказуемую… несмотря на вывихнутую, а то и сломанную ногу, на ростки Древа вокруг тебя, готовые атаковать. Несмотря ни на что.
Безрассудная, как всегда.
Мы знаем, что этот бой нам не выиграть. Мощь существа подавляет, уровень чакры гнетёт к земле. Ладони потеют, волоски на теле встают дыбом. Это ужас жертвы, травоядного, которому надо бежать, чтобы спасти свою жизнь. Но бежать некуда. Это сильнее рассудка. Внутри всё вопит.
Чо-Чо медлит без команды Шикадая. Шикадай понимает, что расклад патовый, и молчит.
— Вскоре все твои чувства угаснут. Включая боль в ноге.
Это равносильно смерти. И даже хуже. Мы видели, что случилось с Моэги-сенсей.
От страха и собственной беспомощности хочется выть.
Ты, вероятно, не помнишь, как давным-давно мы мелом рисовали планы своих вымышленных домов на асфальтовой дорожке у крылечка, пока наши отцы обсуждали вопросы государственной безопасности. И так как день выдался жаркий, а твою панамку унесло куда-то ветром, я дул тебе на макушку и махал платком, чтобы не случилось солнечного удара. Бабушка часто пугала меня солнечными ударами, а ещё кислотными дождями, от которых якобы лысеют. А ты, отворачиваясь, делала вид, что не замечаешь и увлечена рисованием. Или правда не замечала?
Да нет, чтобы такая бойкая девчонка, как ты, молчала? Любому другому уже сказала бы спасибо, а мне… А мне до сих пор хочется верить, что я особенный.
Или как я учил тебя плавать, пока Каваки, Шикадай и Метал в стороне топили друг дружку, совершенно забыв про нас. Ты окатывала меня брызгами, а я не морщился и держался рядом, как верный самурай. А ведь это твоему брату строго-настрого приказали на реке глаз с сестры не спускать. Но в итоге я тебя страховал и совсем не сердился на утырка Каваки, который сейчас даже не позволяет называть себя братом. Носится со своей утратой и ненавистью к Ооцуцуки, будто он один такой особенный, и ему одному плохо.
Или как мы играли в прятки, и я, обнаружив тебя за углом соседского штакетника, подхватил на руки. Как по телевизору носили невест. Не из-за каких-то чувств, просто хотел попробовать, как это делается, сумею ли я. Тяжести тягать было не трудно, укреплять тело чакрой я научился раньше, чем ходить. Да и ты была маленькой и весила, словно пушинка… хотя нет, прилично, но всё-таки не столько, сколько Чо-Чо, а Чо-Чо, изображающую труп, приходилось таскать на закорках во время тренировок Ино-Шика-Чо, устраиваемых нашими матерями. Ещё бы труп ногами при этом не дрыгал и не мешал себя нести.
В общем, я и не предполагал тогда, что с тобой будет не то чтобы тяжело… Неудобно… Но ты, ловкая и юркая, скатилась с моих рук, как кошка, и со всех ног помчалась к почтовому ящику, откуда началась игра, чтобы застукать себя. До сих пор не спросил, поняла ли ты что-то тогда, может, смутилась… я смутился слишком поздно, вернее, не успел, потому что сразу пришлось сердиться на твоего брата, попавшегося нам навстречу и завопившего:
— Чего это вы тут делали, а, Иноджин — первый свин?
Теперь он так меня не называет. Даже не повторяет «даттебаса».
Даттебаса… Каваки разве так говорил когда-то? Разве носил ремень навыпуск, как это делаешь ты, подражая брату?
Странно…
Но то, что случилось несколько месяцев назад, мы оба наверняка помним отчётливо.
Стоял жаркий день на излёте мая. В лесных угодьях Нара цвели тополя и акации, и удушливый сладкий запах плыл в воздухе. Вокруг простиралась северная оконечность зелёного массива, по левую руку осталось огромное приусадебное хозяйство Акимичи, позади, через дорогу и заросли, угадывалась площадка, где в клане Шикадая по праздникам местными силами устраивали театр теней и спектакли для детей, а справа, далеко за холмом, текла река Нака в гранитной набережной, откуда в честь первого из череды летних фестивалей доносились звуки концерта. Если бы не эта музыка, можно было бы подумать, что мы в глухом лесу, где только олень и может протрубить, или в переплетении ветвей мелькнуть палитра пятнистой шубки.
В последнее время нам всем пришлось несладко. Мы, шиноби, сидели в стенах Конохи взаперти, как звери в клетке, как олени Нара в своём маленьком подобии леса. Чтобы не напороться на царапины Кода и его выползней. И покидали Скрытые Деревни только в случае крайней необходимости. Шикадай наверняка скучал по близким из Суны, с которыми общался по видеосвязи, как и Чо-Чо с родными из Молнии… хотя её мама со своим многочисленным семейством вроде не очень близка. А ты… Я мог сколько угодно говорить, что прекрасно понимаю и разделяю общую боль, и я говорил, но правда заключалась в том (и теперь, глядя из сегодняшнего дня, я это осознаю), что я не пережил ничего из того, что пережили вы. Все мои родные в Конохе. С ними всё в порядке, и не доходило жутких слухов, что, например, на моего дядю объявлена охота, как доходили слухи до Шикадая. Впрямую родители ему не говорили, что ещё больше злило, но выводы из крох информации он выносил всегда точные.
А ты потеряла родителей, которых так любила, особенно Хинату-сан — ты, мамина дочка, ходила за ней хвостиком и была привязана, как никто. Тогда мне казалось это трогательным, теперь — уязвимым. Ты почти перестала общаться с одноклассниками. Ты в одночасье их переросла. Да и нас тоже. Тебе неинтересны их походы в караоке или обсуждение дорам, разве что Чо-Чо порой вытаскивала тебя погулять. Ты каждые выходные убиралась на родительских пустых могилах и не проронила ни слезинки, а в будние дни с улыбкой тренировалась до седьмого пота, чтобы не быть слабой, чтобы защитить тех, кто дорог. Ты жила одна в пустом доме Узумаки, который стал неожиданно огромным. А я радовался, когда зимой, или в ненастье, или в праздники тебя всё же уводили в квартал Хьюга. Близкие за тобой приглядывали. Но ты неизменно возвращалась, чтобы в одиночку вести хозяйство, потому что ждала, что родители однажды вернутся.