— Начну с хорошего: мыши будут жить. Мой доклад на той странной бумаге они не съели, — Женя решительно подходит к учительскому столу, будто собрался сказать что-то важное, но обольщаться не стоит. — Я его правда начал и хорошо спрятал. Но в итоге — не готов, не собрался. Я ведь… знаете, внезапно понял, что совсем один в этом мире.
Учительница математики нехотя отрывается от проверки тетрадей. Опустевший класс, вечер, ноющая спина и очередная нелепая история.
— О чём ты, Зотов?
Наталья Сергеевна смотрит на высокого Женю неудобно запрокинув голову. У парня — насмешливое, живое лицо, отросшие, растрёпанные тёмные волосы и глаза — почти чёрные, сегодня печальные, но всё равно с огоньком.
— Я… в общем, я сирота, — говорит парень, чуть понижая голос.
Учительница устало вздыхает и снова чиркает в тетради красной ручкой, но медленнее, чем привыкла.
— Твой отец в пятницу был на собрании. По видеосвязи, — говорит математик, намекая, что не первый день тут работает. Но Женю не смутить.
— Да, он ответственный. Но я и не вспомню, когда бы он мне позвонил. А приехать? Нет, я и не заикаюсь о таком.
Красная ручка замирает. Болтать парень мастер, хотя… ладно. С непредсказуемыми восьмиклассниками всякое бывает: то улыбаются, то прощальную записку напишут. И ведь Женя что-то такое вытворял несколько лет назад — руку даже сломал.
— Всё, Зотов, приноси доклад в понедельник. Без отработки. А к психологу сходишь. Нет, — она резко поднимает ладонь, — ничего мне рассказывать не нужно. Я наслышана, как ты можешь загрустить.
Женя, довольный разговором, спускается по широкой каменной лестнице. Аккуратно, чтоб не разбудить эхо. Высокие неодетые окна пропускают холод, гулкие пустые коридоры подсвечены ранним сумраком.
Второй этаж, то самое окно на лестничном пролёте, что с трещиной на деревянном подоконнике. Парень поскорее идёт мимо, старается не вспоминать про неудачный полёт.
На большом каменном крыльце с двумя облупившимися колоннами Женя останавливается. Рядом пробегают старшеклассники, чуть в стороне у забора что-то затеяли младшие. Но минута — и никого нет.
Зотов медленно вдыхает ледяной влажный воздух пока бредёт между тополями, чьи почки спутали зиму с весной. После парень шагает вокруг кирпичного учебного корпуса по льду и грязи. От холода немеют пальцы. Женя останавливается, чтобы увидеть ржавую сетку железных ворот, за которой тёплым светом зарождается закат. В голове парня тишина, короткая и редкая. Скоро мысли привычно скачут: математичка нажалуется классной, та психологу и отцу. И психолог будет настойчиво лезть в душу, а вот папа… скорее всего промолчит.
В общей спальне шумят парни, собираются: кто в город, кто домой на выходные. Цепляют Зотова — мол, подружке не забудь червей на вечер накопать. Женя привычно болтает в ответ, потом ищет, куда сунул черновик злополучного доклада — вот и Аграфена: скребётся в дверь не громче глупого мотылька.
— Что тебе? — бросает Женя, не оборачиваясь.
В проём опасливо просовывается чёрная копна волос, тонкая белёсая рука.
— Ты же один? — уточняет девушка шёпотом.
— Мог бы быть, — Женя скрещивает руки на груди, — но кое-кто мешает.
Феня тихо входит, игнорируя намёк. Подол серого платья колышется в такт её движений. Она достаёт из кармана горсть конфет, высыпает на Женин стол и садится у печи. Утыкается в неё, будто там тлеет пламя. Но хорошо, что голландки давно не топят: в интернате не стесняются заставлять учеников работать. Поэтому Зотов тут и оказался — отец у него не очень современный, считает, что без труда сын разболтается, как гайка без контршайбы. Да, так и объяснил, когда Женя слишком громко жаловался. Зато не наказал.
— Мне поможешь? — парень поднимает над столом свой доклад. — Что-то про синусы.
Феня кивает. Девчонка она умная, хоть и пугает, когда стоит не двигаясь. Но чего придираться, если с уроками помогает.
Скоро звонит отец. Женя ставит телефон перед собой, нарочно позволяя попасть в камеру Фене.
— Здравствуйте, папенька, — бодро начинает парень. — Всё ещё строите пирамиду? Или уже гробницу?
— Привет, сын. Аграфена.
Пётр Зотов далеко — на своей стройке в пустыне. Позади него бетонная стена в лесах. Он не стоит, а идёт, не теряет времени.
Женя старается стереть кислое выражение с лица — ведь ясно: работа по-настоящему отца радует, не то что сынок на другом конце страны. Есть в этом что-то унизительное. На Женю чёрные отцовские глаза смотрят строго.
— Выйди, — в спокойном голосе Петра сквозит предупреждение.
— Я так за-а-анят, — тянет Женя, навалившись на стол он обводит цифры в тетради. — У нас тут буквально научный прорыв.
Парень почти уверен — при зрителях отец отчитывать не станет. По крайней мере — не за ерунду.
— Сын, ты сделал, что я велел?
Парень выпрямляется, отвечает с нажимом:
— Нет. Сам это решай. Между взрослыми.
Губы отца вздрагивают в усмешке. Сын сидит в напряжённой позе, пока Пётр молча поднимается по шаткой лестнице в свой кабинет-контейнер. Отец входит в полумрак.
— Пал Палыч, — голос у Жени не такой бойкий, как обычно, но всё равно лукавый, будто он ещё в игре, пусть даже и с плохими картами.
Директор усмехается и отмахивается, у него нет привычки злопамятно портить хулиганам возвращение домой.
— Молчи, Зотов, и я промолчу.
— Спасибо. Очень гуманно, даже не ожидал, — отзывается Женя натянуто.
Парень опускается на стул, у его ног серый потёртый чемодан, пластиковый ребристый бок которого Женя поддевает порой носком отмытого и начищенного утром ботинка. Долго в приёмной слышен только щелчок мыши под пальцами секретаря Марии.
— Так, Жень, — директор снова высовывается из кабинета, блеснув лысиной, — сбегай в медицинский отсек, забери сертификат и карту. И чтобы без выступлений! — с улыбкой грозит он.
— На бис не выхожу, — бормочет Женя, выскальзывая в коридор.
Идти до медсестры далеко и она та ещё болтушка. Когда парень возвращается он почти уверен — отец уже здесь. Ноги сами замедляют шаг.
У зеркальных панелей возле столовой Зотов останавливается, всматривается в своё отражение, расплывчатый силуэт с тенью над разбитой губой, кончики волос касаются плеч в форменном сером пиджаке.
Бегло оглядев длинный коридор, парень замечает только гудение ламп и пустоту. Тогда носком ботинка Зотов надавливает на стекло, хочет испытать его на прочность. И ещё раз, сильнее. По мутной поверхности с хрустом разбегаются тонкие трещины.
Женя отступает. Он не ожидал, что разбить окажется так легко.
В кабинете директора новый воздух. Дверь в приёмную распахнута, секретарь и учительница английского хохочут возле стола и бегло проверяют всё ли готово в личном деле Жени. Обычно хриплый голос Пал Палыча звучит свободно и глубоко, как если бы он сам собирался уйти сегодня навсегда. Пётр Зотов лёгким шагом, которого не ожидаешь от могучего облика, меряет кабинет. От отца слышны короткие редкие фразы, простые, но ёмкие, и звучат они, почему-то, исключительно в глубокой, внимательной тишине.
Вымученно кроткого Женю замечают не сразу. Зотов мог бы легко привлечь внимание, но папа ясно дал понять, что цирк кончится плохо и сын решил, что вот так, с наказанием в первую встречу — чересчур. Наверное, стоит подождать день-два. Или три, если постараться не открывать рот без дела.
Через минуту Пётр оборачивается, оглядывает сына и тепло усмехается, жестом зовёт его подойти ближе.
Женя на миг теряется.
Смотрит.
Перед ним отец такой, каким был и, может, будет всегда. Лицо Петра — обветренное, шершавое, с глубокими линиями, тёмное от загара. Усы подстрижены, и всё равно топорщатся небрежно, в противовес аккуратной, отглаженной простой одежде. Большие мозолистые руки выглядят привычно крепкими. Внимательные, цепкие чёрные глаза, чуть нахмуренные брови.
Когда отец рядом Жене предельно ясно — бояться нечего. Пока не ошибёшься.
Парень сдержанно улыбается, быстро подходит, обнимает отца. Тепло между ними, тяжесть горячей руки на затылке на миг возвращает сына домой. Запах отца привычный, всё ещё родной, навевает мысли о падающих деревьях и бетономешалках, совсем не о покое, но помогает унять нытьё в груди.
Скоро Пётр отстраняет сына привычным движением и Жене остаётся только изобразить безразличие в очередной раз замечая, что отцовской ласки ему отмерено безнадёжно мало.
Несколько минут и Зотовы выходят в коридор, Женя тут же бегом возвращается за забытым чемоданом и бросает на прощание дурацкую фразу, которой никого уже не провести.
Маленькие колёсики чемодана ритмично стучат по каменным цветным плитам холла, из распахнутого окна веет теплом и влажной землёй. Зотовы быстро идут к выходу.
Внезапно Пётр берёт сына за локоть, ведёт в сторону, к скамье.
— Ну чего-о? — тянет Женя нетерпеливо. — Пошли, я уже тут все экспонаты посмотрел, было время. Расскажу в лицах.
— Сядь, — отрезает отец и показывает фото на экране телефона. — Припоминаешь?
Смятый край белой коробки в синих васильках. Она стоит на диване в квартире Зотовых. Ниже, на полу, на узорчатом ковре, разбросаны вещи и осколки.
Вязкий страх поднимается к горлу Жени. Он последним был в квартире, два с половиной года назад, осенью. Отец всегда на стройке, несколько дней как вернулся домой и застал квартиру разорённой. Но промолчал.
— Прости, — упрямо говорит парень и складывает руки на груди с видом скорее обиженным, чем виноватым.
Тогда был день после похорон мамы. Отец уехал утром и через несколько часов, озверев от соседства с тёткой, Женя устроил ей сумасшедшую истерику и почти вытолкал из квартиры. Она ушла в слезах.
Тётя Агата помогала полгода с больной сестрой, мамой Жени. Но никакое горе или счастье не могло сблизить Агату с племянником и уж тем более с Петром. Из-за него тогда и ругались. В ссоре Женя начал разрушать квартиру. Добившись освобождения от тётки не остановился, а взялся яростнее, спеша нанести больше вреда. Женя ждал социального работника, она должна была проводить мальчика в интернат. Пара часов одиночества, когда он рвал, раскидывал, мял всё подряд — как будто уничтожал связи. Он и правда думал: не вернётся.
Домой Зотовы отправятся поездом. Женя этому не рад, самолётом куда быстрее, веселее, и, главное, эффектнее: вот ты здесь, а вот уже там, без всякой возни. Но Пётр рассуждает иначе.
— Быстро, но без толку. Вылет ночью, утром приземлимся выжатые — и весь день насмарку. В поезде хоть как-то поспим.
— О, хотькак-то… Это серьёзный подход, — язвит Женя, на что отец едва качает головой.
— Достаточно, — останавливает он уже распалившегося сына. — Твоё мнение запоздало.
— Тоска... тоска-тоска, — бормочет Женя еле слышно, но назойливо.
Замолкает, когда Пётр суёт ему в руку шоколадный батончик. Даёт молча и не глядя, ведь заранее знал — сын начнёт ныть.
Парень искоса смотрит на отца, есть в Петре что-то незыблемое и пугающее. Вот он ругает и вдруг проявляет свою редкую ласку, не меняя выражения лица, не смягчая тона. Может это и не ласка вовсе?
В купе Зотовы долго одни. Новый вагон, всё вокруг зелёное: матрасы, коврики и шторки с эмблемой. Женя без грусти смотрит на пробегающий мимо город. Потом забирается на верхнюю полку и включает музыку в наушниках.
Единственное, что жаль оставлять — танцевальную студию в доме творчества. Там ещё отличный буфет и теперь прожитая, знакомая до каждой сбивки бодрая мелодия кажется грустной, напоминает о разлуке и поджаристых улитках с корицей.
Неутомимый Пётр открывает ноутбук. Но работать не получается, аккумулятор быстро садится, заряжаться от розетки в купе не хочет. Тогда отец достаёт пухлую папку с Жениными документами из интерната. Перебирает их, откладывает несколько листов. Парень недовольно косится. Когда отец берёт табель сын включается.
— Что ты там хочешь увидеть? — напряжённо спрашивает он. — Секретные данные? Или свежие новости?
Пётр не реагирует, вчитывается в мелкие строчки.
Поезд дёргается, останавливается на станции. За окном белое каменное здание миниатюрного вокзала и десяток людей на перроне.
Женя пробует влезть к отцу ещё раз: «Ну правда, там никакого криминала», но бестолку. Тогда он сползает с полки, суётся к Петру под руку.
— Дай взглянуть, может они меня обсчитали.
Зотов старший опускает листы на стол чуть резче, чем мог. Молча смотрит на сына. Ему и спрашивать не нужно, парень и так сообразит, что ничего не утаил.
— Да ну ладно, — вскидывается Женя, брови выгибаются то ли в возмущении то ли в просьбе, — две только тройки, я вытяну. Попробую…
Но это не то, что хочет услышать Пётр.
— Зачем ты мне соврал?
Прикусив губу, парень отворачивается, говорит тише:
— Ты бы меня оставил вообще без свободы, а у нас было выступление…
Он замолкает, чувствует по напряжению в воздухе — отцу ответ не понравился. Но говорит Пётр спокойно:
— Ясно. Испугался и сделал хуже. Почему ты не попросил помощи когда перестал справляться? Я могу тебе всё это разжевать.
— Ага, ну ты скажешь, — Женя смотрит в стол. Но через мгновение поднимает хитрый взгляд, бросает не очень уверенно, на пробу: — Разжевать как птичка?
Пётр секунду разглядывает сына, после снова всматривается в табель.
—У тебя и с биологией провал, так?
Женя фыркает.
— Отлично, вот мы и выясняли — я, по-твоему, совсем идиот.
Раздаётся шорох раздвижной двери.
В купе вкатывается очень полный, почти лысый коротконогий мужичок. С ним красный чемодан на колёсах и две полосатые сумки. Ещё и свёрток в руках. Толстяк весело кричит что-то обернувшись, наверное, проводнику. Разворачивается, но, не совладав с огромным чемоданом, оступается. Роняет одну из сумок, а следом и свёрток. Попутчик охает, чуть не падает на колени, чтобы подхватить кулёк. Но тот проворнее: ударяется о столешницу, после летит на пол. Взмах руки и сверху шлёпается вторая сумка.
— Вот же… — толстяк замирает.
Заранее сморщившись, в ожидании беды, наклоняется, лезет под завал. Поднимает растрёпанный свёрток, убирает бумагу. В его руках шкатулка. Мужчина открывает крышку и на столешницу, брякнув, высыпаются шестерёнки и две куколки-балерины. На лице мужчины отражается боль. Он выпрямляется, утыкается глазами в замерших Зотовых.
— Зрелищный выход, конечно… — замечает Женя почти одобрительно и поскорее заталкивает свои документы в папку.
Краснощёкий мужчина устало выдыхает. Он оседает на нижнюю кушетку напротив Зотовых, прижимает распахнутую шкатулку к груди.
— Доломать хотите? — уточняет Женя с усмешкой. Отец переводит на сына выразительный взгляд и наступает тишина.
Попутчик брякает шкатулку на стол, медленно трёт лицо руками.
Поезд разгоняется, шумит вытяжка. В молчании Женя неуверенно тянется к шестерёнке, потом к другой и собирает их в кучку.
— Если донести до часовой мастерской без бросков сможете — починят, — говорит парень шёпотом и поглядывает на шкатулку, ясно понимая, что она нуждается в защите.
Толстяк поднимает взгляд на Женю, переводит на Петра. А после глаза его туманятся, он тихо говорит, думая о чём-то далёком: